Сам себе клан

Глава 4

Сначала была тьма, прерываемая редкими радужными всполохами, а потом осталась просто тьма.

Что-то менялось.

Ломтем перестал быть просто сгустком мысли, теперь он начал чувствовать свое (свое ли?) тело.

Но очень неуверенно и как-то издалека.

Первым пришло чувство вины. Ты плохой отец, ты не помог своему ребенку, ты все сделал неправильно, ты размяк и поддался эмоциям, неверно оценил ситуацию, и это потянуло за собой все остальное. Не надо было сразу же бросаться к дочери, не надо было поворачиваться к противнику спиной. Первым делом надо было валить этого чертова проводника, кем бы он ни был, валить наглухо и его и всех, кто мог бы появиться следом, а потом уже звонить в скорую, в милицию, хоть президенту, хоть черту лысому.

Но что уж теперь.

Мысли ворочались медленно, как бегемоты в густой грязи.

Ломтев помнил все до последней секунды его пребывания в том загородном доме, где держали Ирину. Помнил всю ту дичь, которую нес проводник. А потом…

Потом были провалы.

Радужный мост, переход между мирами? Возможно, это просто галлюцинации одурманенного сознания, что-то вроде того длинного туннеля, о котором рассказывают люди, пережившие клиническую смерть. Если принять за правду то, что говорил проводник, то для того, чтобы выжить, Ломтеву предстояло победить в битве разумов, одолеть предыдущего владельца этого тела, но никакой битвы Ломтев не помнил.

Но он был жив.

Он ведь мыслил, следовательно, существовал.

Уже что-то.

Ломтев попытался определить свое местоположение в пространстве. Он определенно лежал на спине, лежал на чем-то относительно мягком. Не на бетонном полу в подвале, уже хорошо.

Но вопросы все равно оставались.

Ломтев попытался открыть глаза, и с третьей попытки ему это удалось.

Тьма чуточку отступила, но очень недалеко. Ломтев находился в каком-то помещении, но не мог оценить ни его предназначение, ни размеры. Воздух был прохладен и искусственно свеж. Возможно, ему почудилось, но он вроде был опознал еле слышное гудение кондиционера где-то слева и сверху.

Ломтев попробовал пошевелить рукой. Рука слушалась, но очень неохотно, как будто команды ей отдавали из другого конца галактики. Ноги, очевидно, находились еще дальше, возможно уже в другой галактике, и ни на какие команды не реагировали.

И по-прежнему ничего не было видно.

Допустим, проводник говорил правду, и Ломтев действительно оказался в другом мире, где Россия все еще империя, а дворяне не просто так, а владеют какими-то силами, и все прошло по плану, и он сейчас в теле могущественного князя, а необоримая слабость, которая сковывает все его тела, это просто последствия перехода и ментального поединка, которого он не помнит, хоть убей.

Но если он здесь, то он, видимо, убил.

Значит, надо просто подождать. Рано или поздно появятся люди и все ему объяснят.

Ломтев решил ждать.

Это оказалось нелегко. Как и всякий человек, в жизни которого произошло что-то плохое, Ломтев раз за разом прокручивал эту ситуацию в голове, пытаясь понять, что он сделал не так, и что можно было бы предпринять, чтобы этого не произошло. Может быть, вообще не стоило позволять Ирине жить одной, если бы она всегда была под присмотром, этого бы не случилось…

Бред. Дети становятся взрослыми и их надо отпускать от себя, как бы тяжело это ни было. Надо позволить им жить собственной жизнью…

Вот и позволил.

Надо было включить трекер и микрофон заранее, надо было гасить чертова психа еще на подходе к дому… Но что, если все это правда, и там, на Земле, осталась только оболочка, а сама его дочь в другом мире? В том, в котором он сейчас? Если он в другом мире, конечно, а не умирает от передоза где-нибудь в подвале подмосковного дома, и все это ему только мерещится…

В комнате стало чуть светлее. Видимо, солнце всходило, и его лучи пытались пробиться сквозь щели в шторах. По крайней мере, такое у Ломтева сложилось ощущение.

Слабость понемногу отступала. Он наконец-то смог поднять правую руку и поднести ее к лицу. Где-то на подходе рука натолкнулась на бороду, довольно длинную и наверняка растрепанную.

Сам Ломтев бороды не носил. Значит, либо он на самом деле в другом теле, либо прошло уже очень много времени с того момента на подмосковной даче.

Ломтев попытался рассмотреть саму руку, но никак не мог навести резкость.

А что, если это навсегда, подумал Ломтев. Если эти последствия переноса так и не пройдут? Если я все время буду таким слабым и бесполезным, как я смогу помочь своей дочери?

Ломтев подумал, не стоит ли позвать на помощь, но отказался от этой мысли. Если он в другом мире, если он в другом теле, если он — князь, не стоит привлекать внимания. А если он на Земле, то ему помогут и так. Уже бы помогли, если бы хотели.

Дверь открылась.

Он услышал характерный щелчок, ощутил движение прокатившегося по комнате воздуха, услышал шаги, тяжелые, грузные. Со слухом, в отличие от зрения, у него было все нормально.

Кто-то довольно крупный подошел к его кровати.

— Уже проснулись, ваша светлость? Как чувствуете себя сегодня?

— Мерзко, — выдавил из себя Ломтев, и это слово подходило и к звуку его собственного голоса. Почти шепот, то ли скрежет, то ли скрип. Голос был определенно не его.

Ваша светлость? Значит, все-таки князь, ведь вроде бы именно так полагается обращаться к князьям, если он ничего не перепутал. Или над ним просто издеваются?

— Это не мудрено, — а вот голос его собеседника был гулкий, мощный, хотя и чуточку грубоватый. Судя по этому, и по примерным очертаниям, которые удалось уловить Ломтеву его новым расфокусированным зрением, человек был довольно крупным. если не сказать, огромным. — Так оно и бывает после плохих дней, а вчера у вас был плохой день. Худший из тех, что я видел, ваша светлость.

— А что случилось?

— А вы не помните, ваша светлость?

— Если бы помнил, — прохрипел Ломтев. — Я бы не спрашивал.

— Дык это, — Ломтев этого не видел, но каким-то образом отчетливо почувствовал, что детина почесал в затылке, раздумывая, стоит ли об этом говорить или нет, если он не хочет спровоцировать новый плохой день. — Внука-то вашего давеча застрелили, ваша светлость. Петеньку, значится. Наши соболезнования вам.

Внука?

Ломтеву обещали тело сорокалетнего князя, вряд ли у того могли быть внуки, достигшие того возраста, в котором в них начинают стрелять. Хотя, может быть, тут стреляют и в детей.

— Мне жаль, — сказал детина, неправильно истолковав причину его молчания.

Ломтев не скорбел. На чьего-то там внука ему было совершенно наплевать.

— Ничего не вижу, — сказал он.

— Так и это не мудрено, ваша светлость, — засуетился детина. — Сей момент, я только очки найду.

Очки.

Причина неважного зрения оказалась вовсе не в перехода, таково было свойство доставшегося ему тела. Что ж, возможно, очки помогут прояснить и остальное.

Если детина их найдет, конечно.

Нашел.

Сначала пытался подать Ломтеву, а потом, аккуратно, словно обращаясь с очень хрупкой и очень ценной вещью, нацепил их Ломтеву на нос.

Зрение прояснилось. Предметы обрели четкость, хотя и стали чуть дальше и меньше.

Первым делом Ломтев посмотрел на своего собеседника. Крупный, как он и раньше догадывался, парень, одетый в свободного кроя серую униформу. Русые волосы, аккуратно подстриженная борода, рост около двух метров, так, на взгляд, телосложение, как у медведя… На вид, лет тридцать-тридцать пять. Кто он? Слуга? Камердинер? Как это вообще называется?

Ломтев не помнил.

Он поднес к лицу свою трясущуюся руку. Тощая, поросшая бурыми волосами, обвисшую кожу усеивают коричневые старческие пятна… Нет, никак не сорок лет. Даже рок-звезды, выбирающие исключительно секс, наркотики и рок-н-ролл, в сорок лет выглядят получше.

— Зеркало, — потребовал Ломтев.

— Сей момент, ваша светлость, — детина порылся в прикроватной тумбочке и вручил Ломтеву маленькое зеркальце в металлической окантовке.

После того, как Ломтев посмотрел на свою руку, открывшееся зрелище не стало для него большим сюрпризом. В зеркальце умещалось не все и сразу, но масштаб катастрофы оценить было можно.

Худой обтянутый кожей череп, покрытый копной седых волос, от лба к затылку идут две залысины. Морщины, старческие пятна, какой-то застарелый шрам на правой щеке… Борода, тоже седая и нечесаная. Усы, как часть того же ансамбля…

Рассмотреть тело мешало укрывавшее его по грудь одеяло, но от него тоже не стоило ждать ничего хорошего. Когда-то наверняка могучее, сейчас оно было жалким и высохшим. Слабое воспоминание о том человеке, которым он был когда-то.

Кстати, а кем он был-то?

Если бы Ломтева попросили назвать возраст нового вместилища для его души, или, как там говорил чертов проводник, атмана, он бы определил его лет в сто. В лучшем случае — в восемьдесят, но это были бы очень плохие. не знавшие медицины и здорового образа жизни восемьдесят.

Но, помимо очевидных минусов, у его нового положения были и определенные плюсы.

Дедушка старенький, дедушке все равно…

— Кто я? — спросил Ломтев.

Детина на несколько секунд завис, потом снова принялся чесать затылок.

— Видать, совсем плохой у вас вчера был день, ваша светлость, — озадаченно прогундосил он. — Всякое я видел, но чтобы человек имя свое забыл… Вы, ваша светлость, князь Громов. Виктор Алексеевич.

Фамилия совпадала с той, что называл проводник. Он ведь называл? Но это явно не глава семейства, властный, могущественный, находящийся на пике сил. Это, скорее, его выживший из ума отец. Или дед.

Бракоделы, подумал Ломтев о проводнике и тех людях, что его послали. Ничего правильно сделать не могут. Хорошо хоть, только князем ошиблись.

Вселили бы его в крестьянина кого-нибудь, неграмотного и ничего, кроме сохи, не видевшего, и шатай эту империю с нуля…

— Ладно, — сказал Ломтев, пытаясь принять новую информацию. — А кто ты?

— Так это… Иван я, ваша светлость, — сказал детина. — Вообще-то, я тут санитар, но вы меня денщиком своим кличете, а я и не возражаю.

Санитар, значит? Больница? Вряд ли, обстановка слишком роскошная, резная мебель, ковры, шторы бархатные… Дом престарелых? Или он какой-нибудь крепостной санитар, в фамильному особняку вместе с мебелью приписанный?

Вряд ли князь находится со своим денщиком в отношениях настолько близких, что тот сможет заметить подмену. Скорее, любые странности он будет списывать на старческий маразм. Конечно, стоит быть осторожнее, но пока стратегия «мне триста лет, я выполз из тьмы» вполне себе работала, и Ломтев решил уточнить еще кое-какие детали.

— Где я?

— В пансионе «Золотая осень», ваша светлость.

Значит, все-таки дом престарелых. Золотая осень, последний приют. Судя по обстановке, здесь недешево, но, судя по рассказам проводника, семья вполне может себе это позволить.

— И что со мной?

— Вы просто старенький, ваша светлость, — сказал Иван. — А я за вами, значится, ухаживаю.

— Так давай, начинай, — сказал Ломтев. — Сегодня у меня не настолько плохой день, и я не собираюсь до вечера проваляться в постели. Помоги мне встать.

— Встать? — изумился Иван, даже забыв добавить про «светлость», и ломтев понял, что на этот раз сморозил что-то несусветное. Мгновением позже его блуждающий по комнате взгляд уперся в стоявшее в дальнем углу кресло-каталку.

Класс, подумал Ломтев, так вот почему ноги не слушаются. Я еще и парализован ниже пояса?

Нормально вообще.

Он почувствовал поднимающуюся из глубин его существа ярость, но бедняга Иван был явно не тем объектом, на котором стоило бы ее вымещать.

— Сесть, — сказал Ломтев, подавив в себе естественные порывы. — Помоги мне сесть.

— Сей момент, ваша светлость, — Иван сдернул с него одеяло, и Ломтев узрел еще одну грань его нового существования. Это было логично, в общем-то. учитывая диагноз, но все равно оказалось для Ломтева неожиданностью, причем крайне неприятной.

Памперс.

Под пижамными штанами явно угадывались очертания памперса, и сейчас Иван будет его менять.

Как он это, собственно говоря, каждый день делает.

Может быть, даже гордится оказанной ему честью и доверием, все-таки, княжеский памперс — это тебе не хрен собачий.

Все это было настолько унизительно, несправедливо и вообще, что Ломтев был готов то ли разрыдаться, то ли забиться в истерике. Но вместо этого, когда Иван свернул с его худых ног пижамные штаны, он зажмурился и крепко сжал зубы.

Процедура оказалась небыстрой, перед тем, как нацепить на князя новое изделие, Иван обтер его тело сначала влажным, а потом сухим полотенцем. Потом штаны наконец-то вернулись на место, Иван подкатил к кровати кресло-каталку и помог Ломтеву в нее пересесть.

Кресло было автоматизировано, под правой рукой Ломтев нащупал управляющий джойстик. Не желая показывать ивану, что понятия не имеет, как с ним обращаться, Ломтев сделал вид, что ему некуда спешить и скрестил руки на груди.

— Завтрак, — потребовал он.

— Конечно, ваша светлость, — засуетился Иван. — Сию минуту.

Денщик ушел.

Управление креслом оказалось интуитивно понятным, джойстик хорошо лежал под правой рукой, и Ломтев принялся кататься по своим новым апартаментам, изучая обстановку.

Первым делом он подкатил к окну и раздвинул тяжелые плотные занавески, заполняя комнату естественным светом. За окном обнаружился сад, а в нем — зеленая трава и деревья в цвету. Значит, весна.

В шкафу обнаружилась одежда, в основном — халаты и пижамы. Подразумевалось, что обитающему здесь человеку уже некуда выходить, никто его снаружи особо и не ждет, да и сам он, видимо, за пределы дома престарелых не рвется.

На столе, тяжелом и дубовом, стоял графин с водой. стаканы и ваза с фруктами.

В углу под торшером стояло кресло, журнальный столик и на нем — какая-то недочитанная, судя по торчащей из середины закладке, книга. Ломтев перевернул ее, чтобы посмотреть на обложку.

Надо же, в этом мире тоже был фон Клаузевиц и он тоже писал трактаты о войне.

Некоторые абзацы были подчеркнуты, а на полях книги обнаружились карандашные заметки, сделанные хорошо поставленным каллиграфическим почерком, но уже явно нетвердой старческой рукой. Ломтев полистал книгу, а потом бросил ее на место.

Чтение небесполезное, но перед тем, как начинать войну, стоило бы выяснить, кто твой враг.

За портьерами обнаружились две двери. Одна из них вела в просторную ванную комнату, с низко висящим, похоже, что под его персональные нужды, умывальником, унитазом и большой чугунной ванной на витых ножках. За второй дверью был кабинет.

Книжные шкафы, висящая на стене карта с выделенной на ней Российской Империей, на стене напротив — две скрещенные шпаги, на вид еще вполне рабочие.

Хотя сам Ломтев предпочел бы топор.

Но больше всего интереса вызвал, конечно же, письменный стол со стоящим на нем здоровенным, как раз для людей с плохим зрением, монитором. Ломтев подъехал к столу, оценив эргономику рабочего пространства, поискал системный блок и хоть какие-то средства управления.

Мыши не было, зато он нашел тачпад, встроенный в поверхность стола и размерами с бумажный лист формата А-4. Монитор при ближайшем рассмотрении тоже оказался частью стола, и это могло значить, что никакого системного бока и нет. Что сам стол и есть компьютер, и значит, кнопка включения должна быть где-то под рукой…

Так и не найдя ничего похожего, Ломтев приложил к тачпаду свою пятерню. Экран тут же ожил, высветив набранное огромными буквами приветствие «Добро пожаловать, ваша светлость», а часть столешницы прямо под руками Ломтева перевернулась и явила ему клавиатуру.

Клавиши были металлическими, с выгравированными на них буквами русского алфавита. Привычная Ломтеву латиница отсутствовала.

Может, и интернет у них тут посконный, самобытный и обособленный. Ломтев поводил пальцем по тачпаду, наблюдая, как курсор перемещается по пустому рабочему столу, и за этим занятием его и застукал вернувшийся с подносом Иван.

— Сначала завтрак, ваша светлость, — сказал он, словно обращаясь к маленькому ребенку.

— Поем здесь, — сказал Ломтев.

Иван укоризненно покачал головой, но все же поставил поднос на столешницу. На подносе обнаружилась тарелка с какой-то размазней и кружка бледной до почти полной прозрачности жидкости.

— Что это? — спросил Ломтев.

— Овсянка, ваша светлость.

— А это?

— Чай на травах, как доктор Горчаков прописал.

Ломтев посмотрел на поднос. Прислушался к своим ощущениям. Снова посмотрел на поднос.

Вполне себе еда, в общем-то. Может и не стоит лезть в бутылку уже сейчас.

С другой стороны, а как еще определить границы дозволенного?

А границы определять жизненно необходимо. Нужно же иметь представление о том, что ты собираешься раздвинуть.

— Унеси это, — сказал он. — Принеси яичницу с беконом и тосты. И кофе. Крепкий и горячий.

— Вам нельзя кофе, ваша светлость, — робко возразил Иван. — Доктор Горчаков…

— К дьяволу доктора Горчакова, — прорычал Ломтев, едва не стукнув сухим кулачком по столу, но в последний момент все-таки удержавшись. — Забыли, кто я? Я — князь! И я чувствую, что у меня сегодня будет отличный день.

Впрочем, сам он этой уверенности не испытывал.