Самодержец

Глава 9

30 октября 1762 года.

Вальные сеймы в Речи Посполитой чаще всего проходили в октябре. Это было удобно по разным причинам. Во-первых, уже собран урожай и шляхтичам можно отвлечься от сельскохозяйственных работ, если великовельможному вообще есть дело до земли. Сейчас важнее подсчитать прибыль фольварков или провести переговоры с очередными арендаторами, которые в следующем году станут хозяйничать на землях, которыми поленился, или еще по каким причинам, не стал заниматься пан. А можно получить очень неплохие деньги и за то, что вот только несколько недель назад собрал и сразу же продал урожай и за то, что еще до Рождества подписал уговор с арендаторами и с них взял серебро. Так делали многие, почти все.

Во-вторых, октябрь представляется весьма удобным месяцем для того, чтобы подводить предварительные итоги года, намечать политику государства на следующий. Скоро жизнь в Речи Посполитой очень сильно замедлится. Пусть здесь снега и морозы чуточку, но слабее, чем в России, но достаточны, чтобы жить по поговорке: когда добрый хозяин и собаку в мороз не выкинет. Проще предаваться чревоугодию, восхвалять славное, обросшее мифами и легендами прошлое, чем принимать дельное участие в чем-либо.

Прошлое… это главная боль поляка, да и литвина, в большинстве своем. Фантомные боли так и не состоявшейся польской империи будут преследовать поляков; чуть менее потомков литвинов, — еще долгие десятилетия, века. Польша, после Речь Посполитая, была рядом с тем, чтобы создать собственную мировую империю. Окна возможностей, которые были у ляхов, они упустили. Во времена Смуты Речь Посполитая могла и была на грани того, чтобы войти в унию с Московским Царством, причем в роли старшего брата. Этот шаг мог сделать Польшу великой, но, к облегчению многих моих современников, подобного не случилось.

Сейчас же Речь Посполитая представляла собой лишь блеклую тень прежнего могущества, когда польские летучие гусары лихим набегом ударили по османским ордам и не позволили им захватить Вену. Да, — «Потоп» — время XVII века, когда Польша воевала со всеми, проиграла в Тридцатилетней войне, испытала казацкое восстание, войны с Россией. Можно этим оправдывать то, что сейчас страна представляет соломенного Колосса со все еще большими территориями? Нет, было немало эпизодов в истории, когда сильные народы-этносы-нации возрождались, словно птица-феникс, из пепла, становясь каменной стеной. Поджечь этот польский Колосс несложно, да и сами поляки с этим справляются вполне успешно. Хотят ли они что-то менять? Уже поздно…

Власть короля номинальная, шляхетские вольности позволяют объявлять даже законную войну против короля или во имя каких-либо идей. Конфедерации-рокоши, когда шляхта воюет со своими оппонентами внутри самой Речи Посполитой, — норма. Либерум вето, которое не позволяет принять нужные законы, чтобы реагировать на падение в пропасть, губит Речь Посполитую еще больше. Достаточно одному депутату выкрикнуть «Не позволям!» и все… закон не принимается. Причем не отправляется на доработку, а отклоняется на идущей сессии Сейма. И тут еще необычайно усилившиеся соседи, которые постоянно подымают религиозный вопрос, которого, по мнению польской шляхты, не существует вовсе.

Есть православие. Но там же «необразованное быдло», зачем им вообще принимать участие в управлении страной? Но более особо никто же не трогает православных? Есть протестанты разных мастей. Но и они свободно строят свои кирхи. Вон, в Гродно, в трехстах шагах от Сеймового дворца, лютеранская кирха с большим органом. И ничего.

Вот это самое «ничего», когда все вокруг закрывали глаза на ситуацию, начиная жить не понятиями империи, а местечковостью, мояхатаскрайностью, губило Речь Посполитую более, чем ухудшение экономики или даже шляхетские вольности.

Только централизация власти, наделения короля полномочиями принимать решения, создать систему не феодальной раздробленности с Великим Княжеством Литовским, Польшей, непонятным статусом казаков, роль которых канула в Лету, а единого мощного государства. Необходимо еще и создание единого войска, способного решать задачи хотя бы обороны, об ином оставалось влажно мечтать. Нужен контроль религиозных конфессий тем самым государством.

Что касается религии, то и тут не было особенных стремлений к принижениям. Проходило то время, когда религиозность была главным явлением во всех сферах жизни в Речи Посполитой. Но вероисповедание все еще оставалось важным политическим фактором. Страны-соседи под надуманными, и не очень, предлогами ущемления религиозных чувств приверженцев той или иной конфессии активно вмешивались в дела польско-литовского государства. Внутри же Речи Посполитой власти не замечали притеснений, отговариваясь тем, что это только повод для интервенции.

И сейчас, заматеревший в сеймовых дебатах и кулуарных интригах, Станислав Август Понятовский, перехвативший вожжи управления прорусской оппозиции, собирался сыграть в свою наиглавнейшую политическую партию. Рискованную, без существенных козырей, при плохой раздаче, но сыграть ее, пусть и жульничая.

Три главных заговорщика: Август Александр Чарторыйский, его сын, но уже генерал и генеральный староста подольский Адам Казимир Иоахим Амброзий Марек Чарторыйский и Станислав Понятовский стояли на промозглом ветру у сеймового дворца в Люблине. Они встречали иных депутатов вального Сейма, которые спешили именно сегодня ночью принять важные решения и начать в Речи Посполитой, по сути, государственный переворот.

Казалось, что собрать кворум из сеймовых депутатов не представится возможным, но, что особенно пугало Понятовского, пропрусская и папистская партии высказались в едином порыве за изменения в системе Речи Посполитой. Пугало и то, что Россия, которая ранее даже угрожала всем Чарторыйским, вдруг стала лояльно относится к предстоящим пертурбациям в политическом устройстве польско-литовского государства. При том, никто публичных заявлений не делал, в печати о лояльности изменений в Речи Посполитой со стороны стран-соседей не было вообще ничего.

Чарторыйские ни разу не были дураками, прекрасно поняли, что готовится нечто крайне неприятное, да еще на фоне катастрофического ухудшения здоровья короля, который и в себя-то приходит редко. Но как отступить? Если не принимать жесткие и непопулярные законы, Речь Посполитая обречена. А так, на фоне противоречий Российской империи и всех остальных держав, можно и прошмыгнуть, проползти, протиснуться, но чтобы чуть позже встать во весь рост, как некогда и стояла Польша.

— Вам начинать, Станислав! — сказал Август Чарторыйский, когда последняя карета с припозднившимся депутатом-заговорщиком, уже удалялась от крыльца, а ее пассажир устремился в теплое, протопленное здание сеймового дворца.

Кстати, Августу Чарторыйскому пришлось залезть в собственный карман, чтобы изыскать средства для свечей, бумаги, дров, вина, чего явно было запасено для проведения Сейма недостаточно.

— Я выдвину Вас королем! — заявил Понятовский.

— Вы меня ненавидите настолько, что ратуете избрать меня королем погибающей державы? — спросил Август, но задумался.

Варшавскому старосте, генерал-лейтенанту, несомненно, хотелось стать королем, тем более того государства, которое должно состояться после принятия сегодняшних законов. Но старший из Чарторыйских понимал, что ни он, ни его сын, не могут стать королями. Причин немало, среди которых и то, что Адам Казимир открытый англоман, женат на англичанке. Август так же выказывает симпатии к Англии, пусть это и выглядит нелогичным для представителя прорусской партии в Сейме. Россия не потерпит англофила на престоле Польши.

Да не только в том сложная ситуация. Нужно еще рационально и практично смотреть на вещи. Так, Понятовский умен, красив, хорошо говорит, вместе с тем, по непонятной причине, имеет высшую протекцию в Российской империи и при этом не вызывает отторжения у Пруссии. Ну а отец и сын Чарторыйские, как одни из виднейших польских военачальников, станут силовой поддержкой нового, скорее обновленного, государства.

— Не кокетничайте, Станислав, не к лицу будущему решительному королю сомнения и изворотливая лесть. Мы вместе сделаем Польшу вновь Великой! — сказал Август, подобрал полы мокрого плаща, и вошел через парадный вход в сеймовый Люблинский дворец.

Когда зачитывался текст «Правительственного акта», который потомками мог быть назван Конституцией, в зале заседания стояла гробовая тишина. Даже те депутаты, которым весьма настойчиво «посоветовали» прибыть на две недели ранее в Люблин для участия в Сейме, были поражены масштабами вероятных преобразований.

— Нэ позволям! — выкрикнул кто-то из зала.

— Нэ позволям! — вторил ему еще один депутат.

Самыми ярыми поборниками шляхетских вольностей оказались те, кто жил ближе всего к границе Российской империи, в Быховском повете. Два приятеля-депутата Андрей и Зиновий, на самом деле случайно попали на это сборище, которое, по их мнению, не может быть Сеймом. Уроженцы Быхова решили гульнуть в Люблине до начала судьбоносного очередного четырехлетнего сейма, а тут прошел слух, по не самому большому городу Речи Посполитой, что к вечеру депутаты съезжаются в сеймовый дворец. Вот Андрей и Зиновий и решили, так сказать, полюбопытствовать, а нарвались на заседание Сейма. Оба литвина, так они себя называли, мало понимали польский язык, так, по верхам, чтобы суть, но не частное, была понятна. Но тут они осознали, что шляхетским вольностям конец. Именно благодаря, собственно, вольностям они в Люблине и собираются посетить и Варшаву и Краков, проедая и пропивая серебро, что было собрано людьми и поветовым старостой, дабы «не позорили Быховский повет и выглядели чинно».

— Ежи, разберись! — решительно сказал Август Александр Чарторыйский.

Капитан Ежи Войцех Карницкий быстро встал со своего стула и направился к трем солдатам, дежурившим у входа в зал. Уже через пару минут, под молчание оставшихся депутатов, два крикуна из Быхова были выведены из зала.

— Голосуем, великовельможное панство! — призвал Станислав Понятовский.

Законы были приняты.

Теперь Речь Посполитая становилась унитарным государством, с центром в Варшаве, церковь отделялась от светской власти и становилась лишь институтом духовной жизни. Вместе с тем, православным запрещалось быть избранными депутатами на вольный Сейм, как и занимать какие бы то ни было посты. Это было главным условием от папистской и пропрусской партии. Армия подчинялась королю, который наделялся правом объявлять войны. Государство обязалось заниматься контролем взаимоотношений панов и крестьян, предупреждая зверства со стороны польских помещиков. Запрещалось и либерум вето. Вот вопрос с запретом конфедераций, который, вопреки предварительным договоренностям, пытался продавить Понятовский, вызвал шквал эмоций и протестов.

Всем становилось ясно, что вскоре Речь Посполитую будут ожидать бурные события. Времени мало, но есть. До весны вряд ли кто начнет активные действия. Скорее всего, в конце весны, после окончания посевной, окончательно сложатся конфедерации и начнется грызня за власть. Но к этому времени Август Чарторыйский и его сын собирались переподчинить себе ряд воинских подразделений и сделать их гвардией короля. В Польше хватало выпускников военных учебных заведений, которые будут полны энтузиазма и с превеликим удовольствием найдут себя на поприще военной службы, когда станут формироваться новые полки. Оружия все соседи Речи Посполитой надавали на немалую армию, теперь же ее стоит начинать ее выстраивать, чтобы к лету иметь уже более-менее действенную силу против вероятных вмешательств в польские дела.

В это же время в Торунь уже въезжали телеги с порохом, ружьями, устаревшими пушками, холодным оружием. Фридрих не стал откладывать в долгий ящик то, что можно решить уже сейчас. До пятисот прусских инструкторов пока прибыли только в Торунь, чтобы начинать обучать польскую шляхту, и не только, как правильно убивать соплеменников во Славу Бранденбургского дома.

4 ноября 1762 года..

— Мистер Макграт, сэр, позвольте мне остаться рядом! — взмолился Кас Шустряк. — Не могу я Вас здесь бросить! Никак не могу!

— Кас, мой верный юный соратник! — Иван Кириллович Митволь улыбнулся, словно отец, довольный успехами сына. — Тебе жить нужно, бороться и обязательно не просто жить, но и радоваться за себя, за меня, за всех погибших, вместо нас. Со мной ты умрешь уже сегодня!

Слеза потекла по щеке семнадцатилетнего Каса, по прозвищу Шустряк, что он получил за свою скорость и ловкость.

Это была не та слеза, которая вгрызлась в памяти Митволя, не на щеке невинноубиенного Иоанна Антоновича, ровесника некоронованного русского императора, которого свергли еще до того, как он стал что-либо понимать в происходящем. Слезы Каса были иными и это Ивана Кирилловича, скорее умиляло, даже радовало. Он привязал к себе мальчика, сам привязался, Кас испытывает искренние чувства к мистеру Макграту, почитая того за отца. Значит не такой уж и плохой человек Митволь, может и есть шанс не попасть после смерти в собственный ад, где не черти со сковородками, а лишь мальчик с застывшей на щеке слезой.

— Уходи! — прикрикнул гроза англичан и герой ирландского сопротивления, истинный фений, пришедший из глубин веков.

Так успел себя охарактеризовать русский офицер тайной службы, Иван Кириллович Митволь. За короткий срок он со своим отрядом, разросшимся до полноценного полка, совершил двенадцать диверсий и разгромил не менее шести крупных английских отрядов военных и два отряда англичан-аристократов, что занимались наймом бойцов в свою структуру, но, самое главное, десять дней назад нагло, решительно, полк ирландских фениев вошел в город Голуэй.

Два французских корабля и три испанских, были захвачены быстро и незатейливо. Эти судна были в меньшей степени военными, но по двадцать пушек на борту имели. Однако, корабли были груженные зерном, мукой, мясом и немного шерстяной тканью. Пушки были сняты, зерно отгружено в амбары, а город спешно готовился к осаде.

Все удавалось, жители Голуэя, помнящие еще не настолько давние зверства англичан во время якобитского восстания, когда город-порт поддержал восставших, вгрызались в землю, рыли окопы, ретраншементы, оборудовали капониры для орудий. Были и те, кто вступал в ряды борцов за независимость Ирландии. Именно так! Уже речь шла о независимости. После первых успехов восставших их подвиги подвигали мечтать о более высоких и сложно исполнимых материях, таких как независимость.

Некоторые из этих людей уже через месяц, скорее всего, станут с цветами встречать англичан. Но зерно сопротивления брошено в плодородную почву. Да и сейчас ничего не закончилось. До тридцати тысяч ирландцев считают себя фениями и всячески пакостят англичанам, которые закрылись в крупных городах и действуют уже не отрядами, но целыми полками.

Для Англии катастрофично важно было быстро подавить неповиновение, так как, несмотря на некоторые старания русских диверсантов, урожай в этом году вполне удался… картофеля, но хуже зерновых. Великобритания не то, чтобы ощущала голод, но достатка в продуктах не было точно. Несмотря на все запреты, контрабандисты вывозили из Англии зерно, которое только что туда въехало. Во Франции можно было втрое-четверо больше заработать на продаже муки и зерна, а английский флот ослабил свое присутствие в Ла-Манше, чтобы иметь возможность эффективно вести борьбу с контрабандой.

Тут еще прекратились и поставки зерновых, да и многих иных продуктов, из России. Никто не говорил о том, что нужно прекратить торговать, напротив, при планировании английских военных операций, учитывалось то, что торговые отношения с Российской империей не прекратятся окончательно и московитам станет столь важно хоть что-то продать, и они обязательно пойдут на любые уступки Англии. Не политические, тут иная плоскость, но в торговле. Английские торговцы надеялись давить на Россию. Но… закончилась навигация к Архангельску, а торговли нет, иные порты и вовсе находятся в состоянии войны и готовы топить все английское, что только плавает.

Когда Карриг Макграт, высчитав рацион питания, назначил всем жителям города Голуэй такие пайки, которые они и в мирное время мало когда столько поедали, бойцы сопротивления сникали еще больше уважения. Удалось после обманом захватить еще два английский военно-торговых корабля, которые, как ни в чем не бывало, причалили в порту Голуэя, начали неспешную высадку не менее роты солдат, двух пушек и еще немало пороху и провианта привезли.

Некоторые бойцы из фениев, даже помогали выгружать все добро солдат, которые прибыли для усиления небольшого гарнизона города-порта. А потом на англичан напали и перебили, пусть и ценой жизни десяти бойцов сопротивления, но убили всех англичан.

— Сейчас! — сказал командир ирландского национального полка борцов за независимость, русский дворянин Иван Кириллович Митволь. — А! Нет, не могу, подсоби!

Русский ирландец по имени Карриг Макграт попытался достать из внутреннего кармана лист бумаги и карандаш, но спина, куда попала английская пуля, которая и сковала грозного диверсанта, кольнула столь острой болью, что Митволь чуть не потерял сознание.

Кас, под стоны командира, извлек бумагу и чуть дольше искал карандаш. И вот, когда Митволь уже держал дрожащими пальцами приспособление для письма, он задумался. Сейчас, когда нужно было что-то оставить после себя, письмо для последователей, или… Иван Кириллович с большим удовольствием написал бы прощальную записку своей жене и детям, что остались на американской земле, русской Америке. Однако, писать нужно было об ином. До конца исполниться свой долг! Пафос! Сейчас хотелось иного, но только что о долге и мог написать Макграт.

Кем был этот воин-фений историки будут продолжать спорить долгие десятилетия, пока не раскроются русские архивы и Россия, в ознаменование какого-то года англо-русской дружбы, не преподнесет островитянам на блюдечке, с голубой каёмочкой имена и фамилии русских, которые участвовали в освободительном движении в Ирландии. Ирландцы тогда так обозлятся, что у них забрали героев, что чуть не разорвут дипломатические отношения с Россией. Ну а российский чиновник, допустивший такое, будет отдан под суд.

— Сэр, я это сохраню! — пообещал Кас Шустряк, прижимая к сердцу клочок бумаги, только что исписанный Митволем.

— Иди! — не приказал, а, скорее, попросил, вождь ирландского движения за независимость Карриг Макграт.

Кас побежал. До Голуэя было более тридцати километров, причем нужно было формировать реку, Митволь никак бы не смог преодолеть этого расстояния, учитывая то, что он не мог идти, вовсе отказывали ноги. Кас нес бы командира, но погубил бы и себя и не спас Митволя.

Группа из двенадцати человек, возглавляемая самим Карригом Макгратом, под покровом ночи, ранее вышла из портового города, чтобы в темное время суток следующего дня заложить фугасы на дороге, где должен был проследовать очередной карательный отряд англичан. Информация была ложной и в том месте, где, якобы должны были быть беспечные, на марше, англичане, ирландцев ожидала целая рота рейнджеров.

Бой был короткий, но уже первая схватка унесла жизни половины группы, потом нескончаемая гонка. Англичане собрали хороших охотников в единый отряд и уйти было крайне сложно. Потому Митволь дал бой, заставив противника откатится и, вероятно ждать подмоги. Но и Карриг Макграт был ранен, как оказалось, смертельно, ибо сдаваться Иван Кириллович Митволь не собирался.

Десять минут, полчаса, час. Ничего не происходило. Ожидание собственной смерти… оно было тяжелее самой смерти. Сколько мыслей, сколько самокопаний?

— Медленно положи револьвер! — вдруг, из-за ближайшего дерева, раздался голос.

Митволь подчинился, положил свой, уже разряженный револьвер. Из-за деревьев стали выходить люди с ружьями. Это не были в привычном понимании солдаты. По крайней мере серо-зеленая, скорее форма, чем мундир, никак не ложилась в понятие «английский солдат». Дошло до красномундирников, что цвет их мундиров слишком привлекает внимание.

— Руки подыми, чтобы я их видел, — последовал следующий приказ.

Уже давно, отработанным движением, Герой Российской Империи посмертно, черканул трут одной из четырех гранат, которые были на связке под многострадальной спиной Ивана Кирилловича. Охотники успели подойти поближе… Взрыв!

— Я наблюдал за тобой! — звонкий мальчишеский голос набатом врезался в сознание Митволя.

— Ты? Я? Я не хочу тебя видеть! — испуганно сказал Митволь, не отрывая своего взгляда на застывшей на щеке мальчика слезинки.

— Ты об этом? — усмехнулся мальчишка, немного не доживший до того, как стать мужчиной. — Тебя моя слезинка так волнует?

Иоанн Антонович с легкостью смахнул слезу и улыбнулся. Митволь же ощутил, как камень, который уже давно был привязан к шее русского бойца, рассыпался в труху. Стало настолько легко, что Иван Кириллович поймал себя на мысли, что может летать.

— Пошли! Для тебя все только начинается! — мальчик рассмеялся и повел грешника-Митволя в пустоту.

7 ноября 1762 года..

— Этот праздник со слезами на глазах, — пробормотал я, наблюдая за тем, как с криками «Ура» в атаку устремилась одна группа актеров чтобы столкнуться с другой, но переодетой в английские и французские мундиры.

— Что? — спросила сидящая рядом Екатерина.

— Это горечь, Катя, сожаление по неправильности происходящего, — ответил я.

— Петр, любимый, ну нельзя же сокрушаться и вечно горевать. Победа! Она не бывает без жертв, особливо Великая Победа! — Екатерина задумалась. — Что до смерти Миниха… Решил, так завтра и объяви трехдневный траур. Пусть в церквях совершат отпевание по Христофору Антоновичу, генералу Бибикову, Михельсону, иным павшим. Но завтра, Петр, завтра. Обществу нужны не слезы, ему нужны поводы к гордости!

— Империя не знает слез, она признает только Славу! — вновь пробормотал я.

— Хорошее название для вирша. Давненько ты не писал чего-то величественного, — Катерина улыбнулась и горделиво изобразила аплодисменты, когда актер в мундире офицера Преображенского полка бросил флаг одного из пехотных французских полков, который удалось разгромить уже на первом этапе русского контрнаступления в Финляндии.

— Может ты и права, — сказал я, вставая и величественно подымая непропорционально большой меч над головой.

Раздалось ликование. Император принял победу и готов и далее разить своим огромным… мечом всех супостатов.

— Какой большой… — Катя засмеялась. — Меч у тебя большой.

— Дура, баба, — процедил я сквозь зубы.

На меня смотрели не менее ста человек, в глазах которых было почитание. Вот так, сегодня чтят, а завтра табакеркой по голове. От любви до ненависти не долго ждать.

— А ночью русский генерал был более решительным, разил своим мечом полонянку-француженку охотно и страстно! — Катя снова залилась смехом.

Это рядом с нами не оказалось никого, а то я мог и покраснеть, при всплывших образах ночных безобразий. Поиграли в игры… Вокруг война, назревает финансовый кризис, на весну планируется перепроизводство пеньки и других товаров, даже спичек, а мы играем в русского генерала, который во время сражения насильничает дочку французского командующего. Да так, с огоньком, насилует. Отлична актерская игра выходила.

Если сексуальная активность Кати не угаснет в ближайшие годы, то я уже буду не успевать за ней. И откуда в немке может быть столько темперамента? Всегда думал на итальянок, латиноамериканок, что они активные, а вот немки строгие и без фантазии. Счаз… уже и в Людовика поиграли и в Петра Великого с Мартой Скавронской, даже в императора Юстиниана с его развратной женой Феодорой. Таких эмоций я не испытывал в обоих жизнях.

Может, это я так напряжение последних недель снимал? Выдались еще те денечки. Конечно, на передовой сложно, но там хотя бы все понятно: вот враг, убей его. А у меня? Тягостные ожидания, ответственность за судьбы. Я ведь прекрасно понимаю, что каждая смерть русского солдата — это моя недоработка. Можно же было лучше подготовиться, за более чем десять лет, правильно выучить больше офицеров, изготовить ружей, произвести пароходов.

А у меня везде недостаток людей, вон на Кавказе вообще катастрофа. Прорвались персы, ведомые англичанами. Просмотрели мы гидру, вернее все предполагали, кроме того, что англичане сами предоставят корпуса своих войск. Как не относится к англам, труса они не празднуют, воевать умеют. А тут еще и персов научили. По тонкому лезвию идет Россия, но большую часть пути прошла, дальше заточка ножа уже не столь острая, выдюжим.

— Как награждать станешь? Победа в морском сражении над европейским флотом?.. Тут орденами не отделаться, — говорила Екатерина, когда мы уже проходили по коридорам в бальный зал Зимнего дворца.

— Земли раздавать не стану. Деньгами и чинами благодарить стану. Али совет какой дашь? — я действительно задумался над тем, чем именно награждать того же Румянцева, который получил уже практически все, что можно.

Не учреждать же новые ордена? Медали можно. Кстати, нужно будет срочно повелеть изготовить эскиз медали «За оборону Дарданелл» и «За победу в шведской войне». Хотя войн этих со Швецией уже было… И эта не факт, что последняя, но желание воевать с нами в ближайшие лет двадцать шведы явно растеряют.

— Ангажируете даму, Ваше Императорское Величество? — спросила Катерина.

— Всенепременно, Ваше Величество! — усмехнулся я.

Да, коронация Екатерины прошла две недели назад, аккурат после празднования Дня рождения Павла Петровича. Прошла, пусть и пышно, но как-то обыденно, без особого пафоса. Был двор, было московское дворянство, были восторженные толпы, которые получали серебряные монеты, но так, без фанатизма. Был пир и раздача мяса и пива в Москве и Петербурге, но не так, чтобы народ неделями гулял, а дозированно, на вечер. Императрица была не довольна тем фактом, что не могла развернуться со всей своей широтой русско-немецкой души и сорить деньгами.

Но и факт достаточно скоромной коронации был обыгран в нашей прессе. Вышли хвалебные статьи о том, что, дескать, императрица и была готова широко праздновать, но ее сердце не может ликовать полной силой, когда русские воины героически сражаются и что уж, погибают на войне. Потому было решено отдать ажно миллион рублей в Фонд помощи армии и флоту. Такой жест «щедрости» означал не более чем переписку средств с одного фонда в другой, с одной статьи, на другие. И так нужно было заняться покупкой дополнительного продовольствия для армии, а тут еще Катя и попиарилась на этом.

Но я избегал называть Екатерину Алексеевну «императрицей», ее слишком заводило это слово, а я не так уж и много имел времени, чтобы тушить женские пожары, сминая очередную шелковую простынь.

— Сударь, о чем задумались? Общество ждет от нас открытия танцев, — Катя чуть сжала мне запястье.

Действительно, задумался, а, между тем, уже заиграл один из вальсов, который я так удачно украл у не родившегося еще композитора Штрауса-отца.

— Прошу, сударыня, — сказал я, взял супругу за изящную талию.

Все еще красивое тело женщины, которая, вторя мужу, занимается физическими упражнения, было одето в шикарное платье в цветах флага Российской империи, того, торгового флага, что был принят моим дедом Петром Великим, ну или прадедом, который поднял флаг в таких цветах на корабле «Орел». Платье было без каркаса и очень, может и слишком, подчеркивало изящное тело императрицы. Благо, в этом времени более предпочтительнее для мужчин, когда женщина обладает чуть более пышным телом.

Мы кружились в вальсе, а меня не покидало чувство, что вокруг фантасмагория. Как будто слышались разрывы бомб, стоны умирающих солдат, предсмертные хрипы людей и фырканье отходящих в свой звериный рай лошадей. И вместе с тем, мелодия вальса, улыбки, вошедшие в моду мушки на лице, говорящие о намерениях женщины. Пир во время чумы? Да нет же, это только мое восприятие, — для всех, невзирая на сословия, так и должно быть. Мужик на земле, солдат в сражении, ну а дворянство на балах.

Не все, конечно, многое русское шляхетство, как еще некоторые именуют дворянство, пребывают на службе. Но как-то стирается этот общественный договор, по которому крестьянин кормит своего защитника. Не так уж и не был прав я, в одной из своих жизней, когда даровал дворянству вольность. Я и в этой реальности хотел бы это сделать, но продать такой товар нужно подороже.

— Мне не по душе твои тревоги! — шепнула мне на ухо Катя, уличив момент в танце. — Ты и со мной и… будто, далеко.

— Пожирает нас империя, — сказал я в сердцах.

— А это токмо когда ты и есть та самая империя. Государство — это я! Людовик старший сказывал. Такого величия, в которое вошла Россия, не было ранее. Так что, задел на грядущее сделал ты, Петр, — Екатерина остановилась, музыка закончилась. — Ты сделал, никто иной!

В словах Екатерины «никто иной» отчетливо читалось «не я».

Но хватит уже рефлексий. Я не стал далее вдаваться в философские размышления. Вообще, это на меня так смерть Миниха повлияла. Вдруг, вспомнилось, сколь долго я живу… хотелось бы сказать «на этом свете», да сомнения берут, какой это «свет» и что за мир я некогда покинул.

— Государь! — к мне подошел Шешковский.

Ну все, работа! Степан Иванович так просто, чтобы выпить со мной вина, не подходит. Скорее что-то случилось, так как глава Тайной канцелярии изловчился уличить время, когда Катерина отвлечется и оставит меня на минуту.

— Что случилось? — отрешенно спросил я.

— Из Австрии пришли известия, — начал было Шешковский, но отчего-то взял паузу.

— Ты, Степан Иванович пьесы писать начни, а лучше играй в спектаклях! Уж больно трагично умеешь молчать! — сказал я, не дождавшись доклада от Шешковского.

— Простите, Ваше Величество, обдумывал последствия. Карл Иосиф норов проявил, скандаль учинил, заявил во всеуслышание, что готов сам ехать в Россию, только чтобы жениться на Анне Петровне. Письмо ей прислал, без Вашего дозволения, Великой княжне его не передавали, — сказал Шешковский и вновь задумался.

— Ты что с академиком Кантом стал разговоры вести? Много думать стал, наверное, о смысле жизни? Или на покой собрался? — сказал я, и меня повеселила реакция Степана Ивановича.

Главный хранитель спокойствия в России чуть ли не побледнел. Боится за свое место. Есть те, кто подпирает его, уже не столь безальтернативно сидит Степан Иванович на своем тайноканцелярском стуле. Тот же Грановский мог бы и заменить. Но это и к лучшему. Толика конкуренции не дает Шешковскому сидеть на месте и почивать на лаврах. Впрочем, кроме листьев лаврового дерева, были и колючие терновые венки, не все и не всегда получалось гладко.

— Говаривай, что надумал! — сказал я, наблюдая, что Катя уже было намеривалась вернуться ко мне, но не стала этого делать, внимательно наблюдая за моими и Шешковского эмоциями.

— Ваше Величество, если будет Ваша воля, было бы лучшим пройти в иную залу, али в кабинет, — сказал Шешковский и начал озираться.

— Да что же ты задумал, хитрый лис? — спросил я, уже направляясь в кабинет.

— Как Вы любите, Ваше Величество, — нелинейное решение! — улыбался Шешковский, у которого, видимо родилась новая интрига.

Было не совсем красиво и неправильно оставлять супругу одну, как и отказывать придворным в, и без того редкой, возможности перекинуться словом с императором. Но это отлично понимал и Шешковский, а я отвлекся от своей рефлексии, заинтересовавшись, какую именно каверзу придумал Степан Иванович.

— Излагай! — потребовал я.

— У нас есть проект «ВКЛ» по созданию Великого Княжества Литовского, полностью подчиненного нам. Но кто станет тем Великим князем? — Шешковский, видимо, хотел вновь подержать интригу, но, посмотрев на меня, поспешил продолжить. — Карл Иосиф, второй по старшинству сын Марии-Терезии.

— Весьма… — я действительно заинтересовался. — Продолжай!

— Эта фигура выгодна со всех сторон. Он вполне, как это сказать… лоялен, — вот это слово иностранное подойдет. Он католик и не возникнет серьезных сложностей с тем, чтобы получить протест от католической церкви в Литве и в среде католического шляхетства. Он будет женат на Анне Петровне, тут Ваша, государь, поддержка всемерная. У России появляется общее дело с Австрией, в Литве без бунтов и возмущений переходит власть и начинает возникать новая знать, которая не хочет быть с Польшей. Ну и Австрия избавляется от проблемы. Карл Иосиф открыто высказывается о притязаниях на трон в империи Габсбургов. Может быть и война внутри Австрии [перед своей смертью от оспы в 16 лет Карл Иосиф в РИ пытался оспаривать право старшего брата на престол и клялся, что положит жизнь свою, но добьется австрийского престола], — Шешковский выдохнул.

— И чего нам Австрию жалеть? — сказал я и сам же ответил. — По крайней мере, для того, чтобы сдержать Фридриха и выстроить послевоенную систему европейской политики. Дядюшка может и увлечься приобретением новых земель, Богемию вновь оттяпает. И что думаешь, Карл Иосиф пойдет на это?

— Мальчик хочет править. При этом умен и, смею надеяться, успел полюбить Россию и… — Степан Иванович улыбнулся. — Восхищается Вами, высказывался о том, что его отец все время на охоте, да в постелях любовниц, а Вы истинный правитель. Мы еще можем поработать с ним. Окромя того, Анна Петровна девушка… простите государь, с норовом и искренне любит и Россию и Вас и Ее Величество Екатерину Алексеевну, уж я молчу про то, как друг за дружку стоят Павел Петрович и Анна Петровна. Никогда они не допустят, чтобы сделать зло друг другу.

— Это все так… Но я все думаю, а почему бы нам не присоединить земли Великого княжества? Это же самое напрашивающее решение, — спросил я, лишь, чтобы в очередной раз убедить себя в правильности выбора в политике с западным соседом.

И Шешковский еще раз, пусть и немного иными словами, сказал то, что и ранее.

Да, самый простой способ решения польского вопроса для России — это присоединить. Считаем далее. Сколько чиновников нужно направить в эти новые провинции России? Сколь много денег нужно для того, чтобы привести местное управление, экономику до уровня России? И пусть не смущает тот факт, что Российская империя имеет более развитую экономическую и финансовую систему, относительно той же Речи Посполитой. В России сейчас живется не хуже, чем в той же Пруссии, или Австрии, не даром поток переселенцев из Европы не иссекает [в РИ одной из причин быстрого принятия присяги России в Восточной Пруссии было то, что в России жили куда сытнее].

Взять сельское хозяйство. В Великом княжестве крайне мало добротных земель. Почвы либо песчаные, как на Юго-Востоке княжества, либо с повышенной кислотностью. Для картофеля нормально, белорусские земли еще не стали «бульбашными», то бишь, картофельными, но могут. Вообще мало развиты «колумбовые культуры». Тогда что, кормить новые земли, ничего оттуда не получая? Ибо чуть более плодородные польские земли давали кооперацию с Литвой в вопросах продовольствия. Еще и проблема Полесья. Это же регион, где болот больше, чем людей, проживающих там. При этом людей-то хватает, живут на островках, соединяющихся с «большой землей» лишь на пару месяцев в году.

Ну и идеологический момент. Я знал, сколько Россия тратила средств на то, чтобы постоянно сдерживать протестные движения именно что в Польше, намного меньше, чем в Литве или в Беларуси. Только восстание Кастуся Калиновского и было в меньшей степени, но на белорусских землях. Остальные волнения не особо касались бывшего Великого княжества. Пусть оно будет независимым. Мы устроим такую кооперацию с этой страной, что для России будет только во благо. Ну и сам собой решается вопрос с еврейством.

Я-то не против евреев, воспитан на противлении расовой теории в любых проявлениях. Но они могут составить конкуренцию русским купцам. Казалось, да и пусть. Но как можно допустить фактор образованных, предприимчивых людей, когда свои будут сидеть на печи? Нет, пусть шевелятся. Увижу, что исконно русский капитал дышит полной грудью, пусть и евреи входят в русскую систему.

Таким образом, хватает проблем с присоединением ВКЛ, когда придется либо выкорчевывать старое и силой насаждать новое, тратя ресурсы в том числе и на содержание немалого воинского контингента на этих землях, либо пускать все на самотек и опять же плодить недовольство.

И решение вопроса есть. Это наделение призрачным суверенитетом. Пусть, якобы сами решают, что и как делать. Вот только одно решение будет караться, — это уход из конфедерации с Россией. Именно конфедерацией в понимании слова из XXI века. Два государства станут единым, только когда это будет нужно России, или останутся отдельными субъектами, если империи кооперация станет не выгодной.

А привлечение Карла Иосифа на правление в ВКЛ, в любом случае, должно повлечь за собой и участие Австрии в делах княжества. Наша же задача в том, чтобы вмешательство Марии-Терезии состояло в экономической сфере. Создать такой вот торговый хаб между Россией и Австрией на территории ВКЛ? Все выиграют от этого, если Великое Княжество Литовское не станет взымать пошлин. А оно не станет этого делать.

Уверен, что получится вытянуть Литву из цепких лап польского ощипанного орла, создать, или частью возродить, реальность, где ВКЛ антагонист Польши. Создавать и развивать русский язык, уже потому, что в княжестве только сто пятьдесят, или чуть больше, лет назад говорили и писали только на старорусском. Ввести прямое управление можно будет позже, если возникнет необходимость.

— Я поговорю с Первым министром. Думаю, что Австрия уже должна была сильно задуматься. Вы же организовали так, чтобы Мария-Терезия узнала о нашей родственной встречи с дядюшкой Фридрихом? — спросил я, уже зная ответ.

Вот только Шешковский не знает о том, что я осведомлен о его деятельности и ответа, как такового, мне не нужно. Не во всем, но я решил в столь сложный и важный период истории, иметь не один источник информации. Грановский послан для решения другой важной проблемы, но в Тайной канцелярии есть люди, которые «стучат» мне. Звучит некрасиво, зато я уже знаю некоторые злоупотребления Шешковского и имею на него дополнительные рычаги воздействия. Достаточные, чтобы он не возомнил себя могущем что-либо менять в системе престолонаследия.

Я знал о том, как встревожилась австрийская общественность после двух, а уже и трех событий. Первое, Анна Петровна не поехала к жениху. И плевать на политическую конъектуру, я не желал, чтобы дочка ехала туда, где газеты изливают зловония в адрес России. Это же как ее клеймить станут только за то, что русская? Ха! Мать немка, отец, то есть я, так же не совсем русских кровей, но дочь — русская и это однозначно. Оксюморон, да и только.

А после стали приходить чуть запоздалые, но все еще актуальные сведения о численности австрийских войск на границе стран Балканского Союза, то есть моих вассалов. Австрияки собирали армию вторжения и, скорее всего, нападение и произошло бы, если англичане вошли бы в Черное море. На все запросы, что отсылались в Вену, ответом было молчание, которое для Австрии могло стать и гробовым.

Тут дело даже не в том, что предложи я Фридриху ударить по Австрии и тот только в припрыжку побежал отдавать срочный приказ на выдвижение своих войск. И Мария-Терезия об этой возможности уже знала. Так что дядюшка, даже своим бездействием, очень удачно играет важную роль в моей европейской политике.

Я дал отмашку на осуществление первого этапа операции по превращению Австрии в Двуединую монархию. Венгры зашевелились, мы не только не мешали этим процессам, но и, якобы при помощи контрабандистов, поставляли за, между прочим, неплохие деньги, — оружие и амуницию. Даже ракеты отдельной партией поставили. Мадьяры уже начинают пылать в серцах своей государственностью, но пока коней придерживаем. Ну не нужна мне слабая Австрия, не хотел бы я начинать Холодную войну с Пруссией, что обязательно случится, ибо Англия, когда проиграет, пакостить не престанет.

— Если разговор был о детях, то я должна знать! — достаточно строго, на грани того, чтобы быть посланной по матушке, сказала мне Екатерина, когда я уже вернулся в бальный зал и искал глазами Первого министра.

— Хорошо! Расскажу. Но за твой тон последует наказание… — я состроил гримасу строго учителя, как я это видел. — Только после бала состоится разговор.

— Петр! Это нечестно! Я же вижу твою озабоченность. Тут либо что-то опять стряслось нехорошее, либо дети, — говорила Екатерина, а я, не особо обращая на нее внимания, что так же было наказанием для жены, устремился к крайний уголок, где располагались два кресла и небольшой диван.

Сидели трое: сын Миниха Иоганн Эрнст, или по-нашенскому, по-русски, Сергей Христофорович, Иван Иванович Неплюев, министр экономики Петр Иванович Рычков. Поминали Светлейшего князя Христофора Антоновича Миниха.

Если первые два деятеля знали о смерти царьградского генерал-губернатора, то вот Рычков… Как там в поговорке? Если знают двое, знает и свинья? Рычкова обзывать не хотел, но и сообщать общественности о смерти Миниха собирался только завтра, а то в пору и обвинить меня в бесчеловечности и неблагодарности к генерал-фельдмаршалу. Как же? Миних почил, а я балы даю.

— Ваше Императорское Величество! — в унисон приветствовали меня трое скорбящих, резко вставая со своих кресел и дивана.

— Господа, я так же скорблю по Христофору Антоновичу, но и отменять сегодняшний бал посчитал ненужным. Вместе с тем, некоторые сведения нужно хранить до времени, пока я, как государь, самолично их не озвучу, — сделал я некоторую выволочку своим министрам.

Министрам, как я назвал всех троих, потому, что собирался попробовать на посту министра иностранных дел Сергея Христофоровича Миниха. Это в прошлой реальности этот, бесспорно, неглупый человек, двадцать лет провел в ссылке с отцом, выращивая лучшую репу в Северо-Восточной Сибири. Теперича Миних-сын уже получил неплохую школу дипломатии за время моего правления. После ссылки Панина, которому предстояло бы стать послом России в Китае, после того, как Поднебесная прозреет и поймет бесперспективность своего сопротивления России, место министра иностранных дел оставалось вакантным. Пусть Сергей Христофорович проявит себя. Нет, думаю, что Михаил Илларионович Воронцов отработал все свои оплошности и заслужил быть рядом с троном вновь.

— Налейте, что ли, и своему императору, — по русскому обычаю помянем хорошего человека! — сказал я, занимая освободившееся место в кресле, где чуть ранее сидел министр экономики Рычков Петр Иванович.

Ну не искать же мне, императору, стул, чтобы присоединиться к честной компании, и не жаться седалищами на узком диванчике с Минихом-сыном?

— Господин Неплюев, завтра по утру жду Вас у себя в кабинете. Есть что обсудить… как, впрочем, вас всех, — сказал я и пошел к Екатерине, которая «зацепилась» словами о моде и нарядах с Прасковьей Брюс.

Чертовка эта Брюс! Ходит вся такая аппетитная, глазками сверкает, мушки меняет, как только я на нее посмотрю. Решила подогреть мою постель? Так там и так порой горячо от извержения вулкана… как же это пошло звучит…

А говорить с министрами я собрался о предстоящем мероприятии, связанном с Великим Княжеством Литовским. Скорее всего, завтра должны будут прийти сведения о принятии Конституции Речью Посполитой и Россия должна начать действовать молниеносно, чтобы ошеломить иных игроков на польском карточном столе. Как же было все ладно, если бы не случилось прорыва на Закавказье?! Вот сейчас приходится срочно, в том числе и поездами до Москвы, перебрасывать подкрепления на этот участок войны.

Ну а Рычков должен отчитаться, сколь много осталось денег в «кубышке», да высказать свои соображения насчет того, что Пруссия зафрахтовала пеньку, готовые канаты и даже готова говорить о покупке высушенного леса. Хотят еще… пруссаки, ага, именно что они, купить один пароход.

Вот же англы! Нет бы закончить всю эту возню, выйти из Закавказья, предложить мир! Нет, они через Пруссию хотят наши товары покупать. Уверен, что таким коленкором Фридрих скоро и без русских кредитов выйдет из долговой английской ямы. Сейчас Англия будет стремится всеми силами восстановить флот. Правда, вот же незадача, во Франции в огне бунтов сгорела чуть ли не половина готовых канатов и пеньки. Теперь этот товар только у России в должном количестве, да и русское качество пеньки было лучшим во всех реальностях.

12 ноября 1762 года. 12.40.

«Палач короля» стоял сразу же за пушками, заряженными картечью. Луи Франсуа Арман де Виньеро дю Плесси, герцог де Ришелье, герцог де Фронсак стал действительным кровавым палачом, не фигурально, но непосредственно приводя в исполнение приговоры. Суд? Нет, не слышали, что это такое! Ришелье сам определял виновность и все чаще приговор был один — лишение жизни. Порой адъютант маршала не успевал перезаряжать револьвер для Ришелье, столько людей Луи Франсуа расстреливал прямо на месте.

Ришелье не марал свои руки казнями простолюдинов, нет, он оказывал честь и собственноручно лишал жизни французских дворян, которые решили стать светочами Просвещения и возомнили себя могущими сеять зерна равенства и свободы. Таких дворянчиков было немного, как правило, не из знатных семейств. Однако, были случаи, когда романтично настроенные юные отпрыски аристократических семейств выделяли деньги, или даже сами шли в рядах толпы, жаждущей свободы.

Герцог сходил с ума, он, перенасыщенный злобой, решил затопить Париж и ряд других городов в крови. Месть. Именно она вела и застилала глаза.

Бунтовщики, сразу же, после первых дней, как начал действовать де Ришелье, начали подготовку к ответным акциям. Они, эти, как считал маршал, грязные люмпены, а на самом деле, русские диверсанты открыли охоту на родных и близких герцога. Две любовницы маршала были зверски убиты. Притом, «палач короля» не столь переживал за сам факт смерти баронессы де Фонсека и маркизы де Рантон, но он, горделивый человек, не мог простить той пощечины, которой и стали убийства. Листовки распространили памфлеты, где Ришелье выставляется слабаком и рыцарем, который нисколько и не рыцарь, ибо защитить не может даже своих женщин.

Насколько же нужны были эти убийства двух женщин, оставивших в сердце герцога каждая свой отпечаток? Если бы была поставлена цель проигрыша восстания, то, да, все правильно было сделано. Если же ставились задачи продолжать волнения во Франции, то нельзя было так откровенно унижать де Ришелье.

Пять дней назад на всеобщее обозрение у ворот в главную тюрьму Франции, Бастилию, был выставлен труп Жан-Жака Руссо. Растерзанное тело, со следами чудовищных пыток, увидели все парижане.

Все линии пройдены, теперь только кровь. Ранее критик правления и личности Людовика XV, теперь стал главной опорой пошатнувшегося трона. Впервые, после объединения Франции, поставлена под сомнение роль и вообще необходимость существования института короля, вывернуты наружу проблемы становления третьего сословия, упадка дворянства. Но он, прозванный «палачом короля», наведет порядок.

— Ваша Светлость, чернь приближается! — испуганно сообщил комендант Бастилии Журдан де Лоне.

— Маркиз, Вы боитесь? — де Ришелье улыбнулся, изображая улыбку маньяка в предвкушении жертвы.

— Что Вы, Ваша Светлость, конечно не боюсь! — соврал комендант Бастилии.

Маршал знал о готовящемся штурме главной тюрьмы Франции, взятие которой должно дать новый толчок к усилению бунта. Полиция работала исправно, если вообще можно говорить о работе во время бунта.

В среде бунтовщиков были осведомители и провокаторы и именно Ришелье спровоцировал атаку на Бастилию. Здесь было наиболее удачным перестрелять и изловить большинство главарей восставших люмпенов. Артиллеристы изготовились, практически полк лучших и преданных солдат Франции заняли огневые позиции, частью укрывшись внутри крепости.

12 ноября 1762 года. 13.00.

— Господа, вот ваши бумаги. У всех имеется разрешение на выезд, все мы подданные либо Великобритании, либо Австрии. Уходим разными дорогами: часть на юг, через Марсель в Рим, там будет стоять русский корабль, или прибудет в ближайшее время, в течении месяца. Иные через Нидерланды, — инструктировал русских агентов во Франции Иван Петрович Коровин, тот самый, который некогда убил Вольтера.

— Франсуа! — Вуко Короваджич обратился к командиру по агентурному имени. — Мы же должны поддержать штурм Бастилии!

— Анри! Штурм обречен. Вы же сами проводили рекогносцировку. В Бастилии столько войск! Пушки! Ришелье мог бы и армейскую дивизию с легкостью разгромить у Бастилии и даже две, — Коровин оглядел двенадцать русских агентов, остановившись взглядом на своем напарнике сербе, который уже давно живет под именем Анри Миттеран. — Мы России служим, империи, На алтарь Ее величия должны положить все и свои и чужие жизни!

Короваджич не стал отвечать. Сейчас не стал. Но, когда он окажется в Российской империи, Вуко обязательно вызовет на дуэль своего командира, если, конечно, к тому моменту, Коровин будет со статусом «бывший командир». За ту девушку-дочь полицейского, за семью буржуа из Лиона, который хотел воспротивиться стачке ткачей на своей мануфактуре и был убит не только сам, но и сгорел весь дом предпринимателя со всеми домочадцами.

«Лес рубят, щепки летят!» — так говорил командир и Вуко делал все, что было приказано, переступал через себя и делал. Он знал, что придется измазаться в грязи, залить свою душу чернотой, но знать одно, — сделать сложно.

— Молчать! — строго и решительно приказал Франсуа.

Коровин-Франсуа подошел к двери и резко ее открыл.

— О, простите господа, я проходила мимо и вот… Может вина принести? — у двери, явно подслушивая, стояла хозяйка апартаментов.

— Мадам Сюзанна, — Коровин действительно расстроился ситуации.

Отточенным движением между пальцев командира появилось лезвие. Диверсант полоснул своим тайным оружием по сонной артерии Сюзанны Дювалон. Достаточно молодую вдову, которая некогда вышла замуж за пожилого, но небедного буржуа, а теперь владела несколькими квартирами, которые и сдавала. Иван Коровин только этой ночью, наконец убедил возлечь с ним Сюзанну, но теперь без сожаления убил ее.

Почти без сожаления.

— Теперь точно уходим и быстро, — сказал Коровин.

А на улице, в стороне от дома, из которого уже выходила одна из групп русских агентов во Франции, чтобы разъехаться, стали громыхать орудия. Толпы люмпенов, буржуа, мелких лавочников и ремесленников, убежденных идеалистов из разных сословий, даже несколько священников, все шли на встречу со свинцовыми или стальными шариками.

12 ноября 1762 года. 13.15.

— Полковник, переходите в контрнаступление! Врага не щадить, главная ценность — порядок в Париже, — отдавал приказы де Ришелье.

Толпа действительно шла на штурм. Это было массово, многолюдно. Казалось, что парижане столь решительны, что их не остановит ни картечь, ни штык опытного солдата.

Комендант крепости Бастилия Журдан де Лоне держался еще хоть как-то, но ровно до момента, пока толпа не побежала к стенам с лестницами и не стала ломится в ворота. Если бы только де Лоне командовал обороной Бастилии, то обязательно сдал бы крепость. По крайней мере, солдаты охраны, так же далеко не опытные воины, оставшись без командования, могли и сами перейти на сторону протестующих.

Ришелье знал некоторые случаи, когда солдаты пытались учинить бунт. С этими предателями так же не церемонились и расстреливали по быстрому суду ближайшего офицера. Если обвинительного приговора не следовало, то казнили офицера. А сейчас Ришелье создал службу контроля благонадежности в армии и засылает офицеров из своего корпуса в иные воинские подразделения.

Сто пятьдесят пять тысяч солдат и офицеров привлечены к усмирению бунта или недопущению его. Не все французские города подверглись общественному гниению. Вместе с тем, Франция была отвлечена на свои проблемы и ситуация на театрах военных действий уже мало кого интересовала. Да и не знали обыватели, какой разгром постиг французскую армию и флот. Все газеты, после известий о катастрофе у пролива Дарданеллы и в Швеции, были временно запрещены.

Он спасал Францию, через кровь, но спасал. Если бы можно было сравнить ту кровь, которая была во время Французской революции в иной реальности, с той, когда пролилась сейчас, то Ришелье лишь создал ручеек, тогда как революция создавала реки.

А жить герцогу де Ришелье оставалось чуть менее трех недель. Людовик обвинит его в злоупотреблениях полномочиями и под всеобщее ликование толпы любимый и справедливый король произнесет пламенную речь о предательстве и жестокости герцога. Уже будет собрано по всей Франции и дополнительно закуплено у Испании продовольствие. Наиболее бунтарские города получат дополнительное снабжение. Власть вдруг станет хорошей и справедливой. А палач сделает свою работу не хуже, чем с этим справилась еще не изобретенная гильотина. В глазах Ришелье, когда палач подымет отрубленную голову главного маршала, запечатлеется недоумение.

Государство пожрало того, кто сделал все, чтобы система не рухнула. А Россия лишилась Дюка Ришелье, строителя Одессы, в иной реальности бывшего потомком того, кого скоро казнят за преданность долгу.