Самодержец

Глава 4

20 сентября 1762 года.

— Позвала нас Россия, как бывало не раз, — Иван Кириллович Митволь напевал строчку из песни, которую, по слухам, написал сам император.

Вроде бы Россия о нем почти что и забыла, но три года назад вновь позвала. И… Иван Кириллович был этим фактом крайне недоволен. Сыну тогда было шесть лет, дочери всего два годика, а его, бывшего агента Тайной канцелярии, призывают свершить новый грязный подвиг во имя императора и во славу России.

Заместитель губернатора Ново-Московской американской губернии оставался в тени официального представителя российского императора уже целого региона, не уступающего по размерам средней губернии в европейской части России. Но тень эта была постоянной. Где бы не находился очередной губернатор, за ним следовала тень в лице Митволя и она диктовала все решения.

Иван Кириллович был благодарен своему Отечеству, пусть и злился на Россию, что она вновь бросает его в пасть тигра. Но Митволя по всем законам логики и здравого смысла должны были убить, но не сделали этого. Он слишком много знал. И о том, кто именно отдал приказ на устранение Ивана Антоновича, чья слеза на омертвелой щеке снится подполковнику уже более десяти лет. Знал Митволь и что именно творилось в Петербурге в тот день, когда Елизавету Петровну хватил удар. Люди с такими тайнами устраняются быстро, может, даже вместе с близкими и родственниками. Но он выжил, причем вполне себе в расцвете сил.

И как и кто узнал о том, что Иван Кириллович в настолько хорошей форме, что можно его привлекать к самым сложным заданиям? И вообще почему именно Митволю и его людям четыре года назад пришел приказ готовиться к важнейшей миссии, для чего в Ново-Московск прислали двух ирландцев. Английский язык Митволю давался легко. Он разговаривал на французском, сносно знал немецкий, так что и английский давался без особых усилий. Но ирландский… он был не похож ни на один европейский язык. Были, конечно, заимствования и с английского, и со скандинавских, с латыни. Но это был иной язык со сложными глаголами.

Но Митволь осилил и язык и особенности ирландской культуры и стал даже чаще есть картофель, который начинает свое триумфальное шествие по Ирландии, повсеместно вытесняя зерновые культуры. Может только еще овес сохраняет свое место в рационе питания угнетаемого народа. Однако влажные почвы этого острова рожают поистине спасительный урожай картофеля, благодаря которому в Ирландии все больше прибавляется людей. Относительно сытая жизнь породила воистину демографический взрыв.

Когда группу из десяти человек закинули в Ирландию, появилось сразу же множество сложностей, несмотря на то, что с группой Митволя был ирландец, согласившийся работать на странных людей, которые, не будучи ирландцами, кипели идеями идей избавления острова от гнета англов. В интересах какой именно страны действовали пришельцы, не знал никто.

Шло время и Иван Кириллович, ставший богатым арендатором под именем Карриг Макграт, зарабатывал свой авторитет в весьма замкнутом и консервативном ирландском обществе. Имя и фамилия полностью оправдывались как внешностью Митволя, так и тем, чем именно чаще всего он занимался.

Имя — скала! И Иван Кириллович выглядел внушительно, не забрасывая ни занятия фехтованием, ни работу с утяжелениями, при особой страсти сытно поесть. Фамилия — дарующий милость! И русский агент помогал многим сирым и обездоленным. Причем делал это с неким остервенением, как будто спешил сделать как можно добра, чтобы они смогли перевесить на Божьем суде чашу с грехами. Много еще предстоит Митволю делать богоугодного, если следовать цели прощения на главном суде любого человека, жизни не хватит.

Люди с его группы так же внедрялись в местное, опасливое и негостеприимное для чужаков общество. Кто-то женился и уже имел ребенка, кто-то участвовал в строительстве католического храма, зарабатывая себе очки лояльности. Уже скоро все из диверсантов вполне уверено внедрились в ирландское общество.

Год назад стало поступать оружие, которое прибывало чаще всего на рыбацких лодках. Схроны были готовы заранее и скоро не хватало площадей тайников, чтобы хранить клинки, мушкеты и даже небольшие пушки.

Прибыла и почти сотня инструкторов из казаков-пластунов. Могло было быть и больше, но при всей работе не удалось так взбудоражить людей, чтобы набрать более тысячи будущих борцов за независимость. Тогда, если бы еще и не специальная группа от российской Тайной канцелярии, то все начинания были бы раскрыты. Предатели есть во всех нациях, во все времена. Среди ирландцев их было мало, но были. Пришлось ликвидировать одного арендатора-англичанина, которому, всего за мешок картошки и полтуши не свиньи, а подсвинка, рассказали про странные занятия некоторых мужчин и большей части молодежи.

Вся работа с ирландцами окаймлялась красивым флером таинственности и легендарности. Борцы за отмену «папистских законов», о независимости пока даже никто не заикался, были прозваны фениями — кельтскими воинами. Все фении получали небольшое, но жалование, якобы от богатея Каррига Макграта. Потому молодежь, не видя для себя перспектив влезать в сложные и многоступенчатые арендаторские отношения, когда земля сдавалась в аренду до пяти раз, постоянно дробя участки земли, охотно шла на учебу. Некоторые отсеивались, так как казаки-диверсанты гоняли новобранцев до семи и более потов. Но те, кто справлялся, становились действительно отличными воинами с диверсионной специализацией.

Тогда же, год назад, прибыли еще одни вводные, которые заставили Митволя стоять перед выбором и бороться со своей совестью. В инструкциях было четко сказано, что в случае недостаточности работы, для создания большей социальной напряженности, уничтожить урожай. Для этого нужно было начать повсеместно, разъезжая по регионам, распространять некую отраву, прозванной фитофторой [отсылка к голоду в Ирландии, случившемуся в середине XIX века и унесшего миллионы жизней].

Осознав то, чем грозит использование этой отравы, Иван Кириллович удвоил рвение на поприще подготовки восстания без использования чудовищных методов поднятия уровня неприятия английского владычества. Были заказаны тысячи листовок с призывами браться за оружие, подпольная типография работала сутками напролет, выбраны символы и цвет сопротивления, — зеленый. Теперь все, кто является либо фениями, либо сочувствующими. должны носить что-нибудь в одежде зеленое, или хотя бы окрасить часть ткани в зеленый цвет.

Начала выпускаться подпольная газета. Типография не справилась бы с таким объемом работы, все тексты газеты были заранее подготовлены и напечатаны. Теперь то на дереве у оживленной дороги, то на площадях, на стенах зданий прикреплялись листы с описанием ужасов английской политики. Реальные истории разбавлялись откровенной ложью, где англы чуть ли не распинают младенцев и не едят их на обед. И что самое удивительно, чем больше было зловещей фантазии, тем более люди в нее верили.

Власти начали действовать пару месяцев назад, когда Митволю пришла команда готовиться к восстанию.

Две ячейки фениев были разгромлены, один человек из команды Митволя покончил с собой, когда был окружен. Но и каратели получали ответ. Пусть пока еще без явной крови. Сжигались склады с зерном и овощами, которые англичане собирались увозить на свой остров, поджигались административные здания.

В начинающийся конфликт угнетенных и угнетателей лезла и католическая церковь, которая пошла на соглашение с английскими властями и призвала прекратить безобразия. И многие ирландцы поубавили активность, отказывались пополнять ряды фениев. Роль католической церкви, — того, что объединяло ирландцев, — была огромной.

Две недели назад пришел приказ начать острую фазу. Кроме того, прибыли еще сто диверсантов. Началось «веселье».

Появились воззвания «истинных католиков и ирландцев» со ссылками на библию. Одновременно начали бесплатно раздаваться зеленые шерстяные шарфы, которых повсеместно стало столь много, что «зазеленило» в глазах. Воззвания стали более частыми, в церкви по воскресеньям приходили молодые люди и приносили листовки. Склады с оружием начали опустошаться.

— Мистер Макграт, идут! — сообщил Митволю его молодой ирландский помощник Кас.

— Ждем! — приказал Митволь, делая знак кулаком подрывникам.

По дороге беспечно шел, частью верхом, частью пешком, большой отряд красномундирников. Эти каратели уже возвращались от одной деревни, которую им, по сути, позволили спалить. Империя не знает слез! Империи нужны сакральные жертвы!

Не замолить уже грехи Ивану Кирилловичу, еще прибавилось на его счету душ человеческих, что были загублены во имя славы Российской империи.

— Бах, ба-бах! — громыхнул заложенный фугас после того, как половина английских солдат уже прошла заряд, а вторая только намеривалась это сделать.

— Огонь! — скомандовал Карриг Макграт, командир партизанского отряда фениев.

Это был уже третий отряд англичан, который был уничтожен отрядом Митволя за последние пять дней. И третья деревня, которую в отместку спалили англичане. Иван Кириллович действиями отряда старался охватить как можно большую территорию, постоянно перемещаясь. Должно было складываться впечатление, что под англичанами горит земля.

Английское руководство не придумало ничего иного, как начать террор местному населению. Людей убивали только за зеленый элемент одежды, избивали, если только находили у ирландца листовку. А люди все равно стремились взять себе лист бумаги, обратная сторона которой была вполне годной для письма. Много было тех, кто не имел возможности купить бумагу, а тут она валяется без дела.

Нельзя сказать, что Ирландия везде заполыхала, много работы делали группы русских диверсантов, но к двадцатому сентября численность фениев оценивалась почти в три тысячи человек, из которых действительно подготовленных бойцов было более тысячи. При этом еще не сказали свое слово пушки, уже как год покоящиеся в схронах.

Нет, никогда не отмолит Митволь свои грехи. Наступило время, когда он нагрешит еще больше, чем за всю свою прожитую жизнь. И солдат империи сделает это, он погубит одни души, чтобы жили другие.

Вот только почему слеза на омертвелой щеке того мальчика снится все чаще?..

22 сентября 1762 года.

— Ты объяснишься? — спросил я сына, который стоял напротив с вызывающим выражением лица.

Опять этот протест, вновь вызов.

— Я должен был с ней попрощаться и узнать о дальнейшей судьбе, — ответил Павел.

— Ты не веришь моим словам? — продолжал я, наверное, допрос.

— Империя не знает слез! — пафосно провозгласил сын.

— Знает! Еще как знает, сын! Но наша с тобой работа в том, чтобы слезы лили наши враги, а подданные все меньше! — сказал я и силой притащил к себе сына и обнял.

Столько воспитания, столько наук и поучений и столь мало человеческого общения. А можно ли иначе? Нельзя.

— Вот так же Петр Великий обнимал своего сына Алексея Петровича, потом водки с ним выпил, потом… — шутливым тоном сказал Павел, в коем веке не вырываясь из моих объятий.

— Водку с тобой пить не буду! — усмехнулся я, отпуская Павла. — Мал еще. А что до деда моего, твоего прадеда, то я не он.

— А кто меня к жизни готовить будет? Нужно же уметь и хмельного выпить и ума не растерять. Вот так с казаками будет нужда выпить, так и оконфужусь, — продолжал шутить Павел.

— Приедет Твердышев, вот он и научит. Вот уж кто умеет пить ведрами, так это он. А пока пошли поедим! Ты с дороги, за Москвой уже поймали, — сказал я и приобнял сына, чтобы вместе пойти в столовую.

— Отец ты пощади казаков, что со мной бежали и Безбородко тоже, это не он меня надоумил, — попросил Павел, но я ничего не ответил.

Не стоит лгать сыну про то, что все произошедшее сойдет с рук тем, кто хоть как нарушил Устав, или подвиг цесаревича на подвиги.

Я уже знал, как все произошло.

Когда Павел узнал, что его пассия была отправлена из Москвы, случайно узнал, в этом отношении так же расследование было, он подумал, что ее чуть не линчевать везут. Уже в дороге он немного остыл, но упертость наследника не позволила ему отступить. Настиг он Матрону на выезде из Москвы, причем в хорошем расположении духа. Ее не обидели ни деньгами, ни имуществом и девушка знала первоначально, в чем состоит ее задача и справилась с ней. Павел же решил посетить Люберцы, раз уж в Москве. Но не судьба. Целый гусарский полк был поднят по тревоге и по всем правилам военных действий, окружал наследника и сопровождающую его сотню казаков. Как не дошло только до стрельбы?

Все вроде бы понятно, но вот дружба сына с казачком Безбородко, который по моей протекции двигается вперед и обучается управлению? Канцлер из иной реальности, пока что вундеркинд и студент Петербуржского университета, в котором периодически слушает лекции и наследник. Их дружбе я не противился. В своем прошлом-будущем помнил, что о Александре Андреевиче историки оставляют только хорошие отзывы. Вот и подумал, что неплохо наследнику свою команду присматривать.

По всем признакам дружба цесаревича и Безбородко ранее приносила только пользу. Сейчас же Шешковский проверит Безбородко на нашем «детекторе лжи» — Антоне-гипнотизёре. Я редко даю санкции на подобное, но в отношении сына и наследника любыми методами не побрезгую, только бы оградить Павла от коварства и лжи. Он это найдет в любом случае и самостоятельно.

— Поедешь к нашим войскам на шведскую границу. Но будешь вдали от событий. Посмотри, как войска обеспечиваются, покажись офицерам. Осмотрись, освой воинскую науку. Нам, царям нужно знать все, пусть и по чуть-чуть! — говорил я с сыном во время обеда.

Павел не возражал. Не получилась его практика производственная, получит военную. И вот тут я не опасался за сына. Да, там, где война, крайне опасно, но это его будущая работа и русские императоры не должны уподобиться французским королям. Работы много, нет время для организации «Оленьего парка» с молоденькими красотками. Хотя так и хочется на денек устроиться смотрителем в этот парк.

— Ваше Императорское Величество! Господин граф Степан Иванович Шешковский! — провозгласил слуга.

— Вот и закончилось общение отца с сыном, — пробурчал Павел.

— Император всегда на работе, — сказал я и повелел пригласить главу Тайной канцелярии.

— Ваше Императорское Величество! Ваше Императорское Высочество! — Степан Иванович поклонился мне и Павлу.

— Спина не болит, Степан Иванович? — спросил я, где-то даже участливо.

— Нет, Ваше Величество! — Шешковский улыбнулся краешком губ. — Спешу доложить, что для послания все готово. Вместе с тем, я все еще считаю, что это не совсем верно.

Вот как? Даже изволил настаивать на своем? Ничего, Фридрих должен оценить эксцентричность и прочувствовать тонкий намек. Если при этом я, вероятно, подписываю смертный приговор одному человеку, преданному России, то для пользы дела. Может и прав Павел, и империя не знает слез?

25 сентября 1762 года.

К 24 сентября 1762 года закончилась концентрация союзных англо-франко-шведских войск в районах Эстерботтенского и Абосского ленов. Центром управления армии стала шведская крепость Нейшлот. Это было не очень удобно, так как возле крепости было множество водоемов и передвижение войск представлялось затруднительным. Однако командующий союзными войсками Антуан-Мари де Апшон боялся русских диверсантов. Он внимательно изучал информацию о тактиках русских и понял, что опасаться нужно не только прямых боестолкновений, но и подлых. Никто до сих пор так не воевал. Поэтому труднодоступная география, открытая только лишь для прохода небольших отрядов и способствующая охране подходов к крепости, играла больше на пользу союзному войску.

Огромная масса солдат и сопутствующих служб ожидала приказов. Нельзя сказать, что, по крайней мере, в шведской армии, царило воодушевление. Последние события, связанные с государственным переворотом, который провернул король и его приспешники, надломили общество. Тем не менее, капралы справлялись с любым вольнодумством, высказанным вслух, шпицрутены свое дело делали. Но кто же запретит думать? Даже солдаты размышляли о том, что крушение уже сложившейся системы государственного управления может привести страну в пропасть. Далеко не все вспоминали о Карле XII с благоговеньем. Были в народе, особенно в среде третьего сословия, опасения, что скоро начавшаяся война принесет Швеции еще большие беды, чем походы того короля, что после поражения под Полтавой половину своего правления провел в Османской империи.

— Чего Вы ждете? — спросил принц Карл недовольным тоном у французского генерала. — Мы уже на самой границе, войско готово? Или опять закроемся в болотистом Нейшлоте?

Никто из шведских офицеров не был в восторге от того, что командовать объединенным войском король назначил француза де Апшона. Принц сам претендовал на место главного офицера, ему до скрежета зубов хотелось командовать французами и англичанами. Но Густав проявил своеволие, возможно, лишь для того, чтобы всем доказать, что он монарх с действительно абсолютной властью. Или это была такая проверка всех подданных на лояльность?

— Мне нужны разведданные! — жестко, без почтения к родственнику короля, отвечал француз.

Антуан-Мари де Апшону не нравилось то, что каждый день ему приносят совершенно разные сведения о численности противника. Количество русских росло какими-то непонятно высокими темпами. Позавчера Апшон был уверен, что ему противостоят не более сорока тысяч русских, если не считать солдат гарнизонов крепостей, которых по штату не так уж и много. Вчера русских уже было семьдесят, сегодня утром восемьдесят. Если такими темпами Россия стягивает подкрепления, то где та конечная цифра, на которую и следовало бы ориентироваться? Война с сорокатысячным войском неприятеля сильно отличается от войны со стотысячной ордой.

Генерал-лейтенант французской армии и, волею короля Густова III, генерал-фельдмаршал шведской, уже двинул бы войска. Безусловно, если бы стояла задача дать генеральное сражение, то де Апшон не стал дожидаться увеличения численности противника. Но цель в том, чтобы взять крепости, по крайней мере те, что были отторгнуты у Швеции по итогам последней войны с и Россией. Сходу занять все твердыни не получится, тогда нужно знать, сколь много у русских резервов. Не приведет ли наступление, в котором де Апшон рассчитывает на кратное численное преимущество, к катастрофе?

— Месье, утренний кофе! — к Антуану-Мари подошел слуга.

Генерал зашел в свой шатер, чтобы выпить кофе, который всегда предпочитал употреблять перед завтраком. Так де Апшон подчеркивал свою индивидуальность. Все пили чай или кофе после завтрака, но он нет, перед самим утренним приемом пищи.

— Шарль? — выкрикнул французский генерал.

— Да, господин! — в шатер сразу же зашел помощник де Апшона.

— Что это? И кто тот арлекин, который так решил надо мной посмеяться? Если этот шведы или англичане, то я вызову всех и каждого на дуэль! — кричал командующий.

На столе, рядом с дымящимся кофе, лежала голова… Нет не настоящая, из гипса, но залитая свиной кровью. Голова была столь похожа на де Апшона, что верный старый слуга Шарль, чуть не упал в обморок.

— Дежурного офицера! — закричал командующий.

Начались поиски того, кто мог вот так просто зайти в шатер к командующему, оставить там голову и уйти. В суете даже не сразу нашли небольшой разрез на шатре, сделанный у земли. Может быть, и смогли бы нагнать Серафима Матова, лихого казака, который насилу уговорил Рябого, генерал-поручика казачьего войска, сделать такую вот каверзу вражескому генералу, диверсант уже был далеко и пересаживался на заводного коня, чтобы, не сбавляя темпа, уйти еще дальше.

Намек командующему был непрозрачный. История с головой Зейдлица до сих пор не забыта. И страх у командиров иностранных войск присутствует.

Это была уникальная операция, безрассудная, может потому и все прошло гладко.

Еще три дня назад, когда шведско-франко-английское войско выдвинулось, казачья разведка так же активизировалась. Теперь к казакам были прикомандированы штабные работники-картографы. Вот среди них оказался молодой офицер, увлекающийся скульптурой. Его и взяли в разведрейд казаки, чтобы штабной зарисовал расположение неприятельских войск на карту. Там и увидели генерала, пусть и в зрительную трубу. Ну а дальше — все те навыки, которые более двух лет впитывал Серафим на полигоне в Ораниенбауме, да собственная уникальная способность бесшумной ходьбы, хоть по паркету, хоть и в лесу.

Никита Рябой был доволен, он понимал насколько важно запугать врага, чтобы он стал ошибаться, нервничать. И это, скорее всего, удалось. По крайней мере, именно такую причину безрассудной операции и будет казачий генерал излагать командующему Томасу Демику.

27 сентября 1762 года.

Генерал-аншеф Томас Демику зловеще улыбался. Наедине с самим собой он позволял некоторый выход эмоциям и подобную улыбку никто, кроме лихого русского генерала никогда не видел. Да и сам Томас лишь один раз узрел свой зловещий оскал в зеркале, после чего и вовсе сторонился рассматривать свое отражение. Демику был адреналиновым наркоманом. Звон стали, обжигающие раскаленные искры от ударов клинков, запах пороха и всепоглощающий страх — вот то, чего всегда хочет генерал, и чего не может себе позволить. Исключительная педантичность, расчет, дисциплина, и все это, казалось, должно диссонировать с жаждой лихой рукопашной схватки. Ведь, как говорит командующий русскими войсками Петр Александрович Румянцев, когда бой восходит в стадию рукопашной схватки и становится бесконтрольным, это уже частичный просчет офицера. Бой должен быть всегда организованным и управляемым. Но, как же хочется на своем могучем и быстром жеребце лететь в атаку, первым же взмахом кавалерийского палаша рассекая голову противника.

Русской армии, как и любой другой, и в этом времени, да и в будущем, явно не хватает психологической помощи, и солдатам, и офицерам. Война деформирует и психику и сознание человека.

Вчера, 26 сентября 1762 года шведские войска начали продвижение по территориям, которые в ходе Абосского мира в 1743 году стали русскими. Именно этого и ждал генерал-аншеф Томас Демику, ждал и даже надеялся, что шведско-англо-французские войска вскорости начнут эту бессмысленную войну. Именно так, бессмысленную, потому, как считавший себя русским, Демику был уверен в безоговорочной победе русского оружия.

Уже более недели Демику организовывал короткие марши теми немногочисленными войсками, что были ему вверены. Полки переодевали заранее заготовленную форму различных войск и других соединений. Стороннему наблюдателю, который не видел процесс переодевания солдат и офицеров, закономерно должен был решить, что к русским постоянно пребывает подкрепление. Становилось все больше и больше палаток, особенно в лесополосе, чтобы не было видно, что палатки эти, в большинстве, пустые.

Задача стояла бить неприятеля хитростью с использованием нестандартных решений. Демику выманивал как можно больше шведских сил на себя, чтобы, опираясь на крепости Фридрихсгам, Вильманстранд и Выборг, сдерживать противника. От реки Вуокса до Фридрихсгама было сооружено множество укрепрайонов в шахматной последовательности, окопов, ретраншементов и иных фортеций. Однако, это была лишь первая линия обороны. Если неприятелю удастся пройти эти укрепленные районы, его ждет еще полоса фортификационных сооружений от Вуоксы до Выборга. При этом в Кексгольме находились русские резервы. Стотысячной армии неприятеля Томас Демику противопоставлял тридцать три тысячи русских солдат и офицеров. И этого, как посчитал генерал-аншеф и в том долго убеждал Румянцева, а тот, видимо, императора, должно хватить для сдерживания врага. Шведы и их союзники будут знать, что недалеко находится Петербург, станут рваться к столице Российской империи, но ломать ноги и зубы о русскую оборону. Даже без того, что северо-восточнее Петербурга расположился корпус внутренних войск, который был собран министром Померанцевым, сил должно хватить.

Все эти сложности, которые стоили немалых усилий, а также и средств, призваны были отвлечь шведов от другого удара, на Гельсингфорс. Сто двадцать галер и часть русского Балтийского флота, в том числе восемь пароходов, отправят десант к крупнейшему финскому городу. Командовать сначала двенадцатитысячной усиленной дивизией, а после сорокапятитысячной армией будет генерал-аншеф Захар Чернышев, а его заместителем станет генерал-поручик Александр Суворов. Томас Демику лично ходатайствовал императору, а до того генерал-фельдмаршалу Румянцеву, о назначении командующим именно Суворова, но не вышло. И, как понимал Томас, у Суворова лишь один шанс пробиться в ближайшее время в военную элиту — это проявить себя в предстоящей операции. В авангарде, который должен будет захватить Гельсингфорс, будет идти Александр Васильевич Суворов. Некогда неисполненный приказ притормаживает рост Суворова в чинах бывшего когда-то самым молодым генералом.

И вот все началось.

— Господин командующий, приходят сведения об отражении первого штурма на линии от озера Сайма на Вильмандтранд. Неприятель опрокинут и проводит перегруппировку, — докладывал генерал-майор Николай Васильевич Репнин.

— Николай Васильевич, вы же знаете, что это только начало, — буднично сказал Демику, при этом его правая нога чуть было ни дёрнулась, чтобы бежать туда, где сейчас идут кровопролитные бои.

— Будет ли мне позволено, генерал-аншеф, высказаться, — спросил адъютант командующего.

— Слушаю вас, генерал-майор, — заинтересовался Демику.

Князя Николая Васильевича Репнина Демику считал тем самым русским офицером, который готов встретить врага на авось и с Божьей помощью разбить, не имея четкого плана, вычислений, измерений силы и средств неприятеля. И в этом своем убеждении генерал-аншеф полностью согласен с Петром Александровичем Румянцевым. Именно Румянцев даже не приказал, а попросил Томаса Демику научить, хоть в какой-то доле, Репнина педантичности и исполнительности. Генерал-фельдмаршал, считал, что Николай Васильевич способен стать отличным командующим не только вверенной ему дивизии, но и более крупными подразделениями [Томас Демику отличался такой педантичностью и прямолинейностью исполнения приказов, что, когда ему приказали вернуться с разведки без потерь и считать это главным, он разведку не провел, так как без боестолкновений обойтись не получалось. При том, вплоть до своей гибели, демонстрировал уникальную организованность и храбрость, граничащую с безрассудством].

— Я считаю, — начал высказывать свое мнение Репнин, — Что нам необходимо в скором времени, после третьего или четвертого штурма откатиться на вторую линию, при этом заранее завести как можно больше войск в крепости Фридрихсгам и Вильманстранд. Когда неприятель завязнет под Выборгом, мы ударим по нему резервами и захлопнем ловушку вылазками из крепостей, — сказал Репнин и посмотрел на командующего.

— Интересные соображения, Николай Васильевич, и даже не буду сразу их отвергать. Но мы, прежде, чем создавать подобную диспозицию, обязаны знать о неприятеле абсолютно все на расстоянии до шведской крепости Товастгус и Нейшлот. Потому как наиболее слабым заслоном станет вылазка из крепостей, и уже наши твердыни окажутся в невыгодном положении.

— Спасибо, что выслушали, господин командующий, — сказал Репнин и Демику не услышал, но почувствовал нотки обиды.

Что ж, пускай обижается, но непроверенную и неподготовленную операцию, которая может поставить под угрозу потери двух ключевых крепостей, генерал-аншеф проводить не станет. Тем более тогда, когда все расчеты сделаны и через несколько дней начнется ключевая фаза не только в затянувшемся сражении, но и, вероятно, во всей войне. Суворов должен начать грузиться на корабли и устремляться от Ревеля к Гельсингфорсу.

29 сентября 1762.

Король Пруссии Фридрих шел в свои комнаты в старинном замке, который некогда построили славные рыцари-крестоносцы. Мариенбург был той крепостью, откуда вдоль всей Балтики шло сложное героическое покорение славян и балтов. И теперь Мариенбург символизирует все то, что случилось в этом регионе. Полуразрушенная крепость, как и полуразрушенное влияние германцев на регион. И это случилось при нем, — короле, при котором звезда Бранденбургского дома засияла.

По Аахенскому миру и ряду дополнительных договоров с Россией, королевским министрам и дипломатам удалось отстоять поселения восточнее Вислы. Фридрих отказывался думать, что это племянник «подарил» эти земли.

И Фридриху и русскому императору пришлось надавить на Польшу, чтобы поляки не противились потере своих земель и, главное, Гданьска. Взамен, для видимости справедливости, Россия урезала свои владения в Восточной Пруссии и отдала незначительные площади земли полякам, при немалой компенсации от германцев Российской империи в три миллиона полновесных русских рублей. Для России эти деньги были незначительными, но свою долю в полтора миллиона рублей министры Фридриха наскребали, как русские говорят «по всем сусекам».

Ранее Мариенбург, насколько это было возможным, преобразили, обустроив шесть комнат для жизни короля. Эту крепость выбрал прусский король, чтобы находится рядом со своим войском и для того, чтобы готовить атаку на русских.

Фридрих не хотел этой войны, как это не странно звучит, так как реноме короля таково, что он всегда хочет только одного — воевать. Злые языки говорят, что он еще хочет компании своих рослых со смазливыми лицами барабанщиков, но это досужие сплетни.

Русского медведя желают лишить когтей и клыков. Это возможно, если согласованно, всем вместе, в едином порыве, бить русских. Но не так действовать, когда шведов подставляют на убой, в то время как Австрия только и занята, что обсуждает отсрочку свадьбы Карла Иосифа и Анны Петровны. Фридрих не хотел быть застрельщиком, он хотел прибыть на дележ русского пирога, когда медведь будет уже на издыхании. Добить зверя, но не сражаться с ним лицом к лицу.

Воевать с русскими, когда они в силе? Эту забаву король Пруссии повторять не желает. Тем более, когда приходят весьма неутешительные сведения о том, что Россия обладает новыми видами вооружения. Те четыре выстрела в минуту, которыми кичится прусская армия, ничто в сравнении с возможностями со штуцерным ружьем русских. Еще более десяти лет назад прусским шпионам удалось раздобыть револьверы, которые уже на вооружении всех крупных армий Европы. И это оружие казалось чудовищным. Сейчас же на поле боя можно выставлять даже необученных новобранцев, и они смогут создать плотность огня, сопоставимую с той, которую демонстрируют лучшие прусские егеря и гренадеры.

Но политика — она жесткое явление, но менее злое, чем экономика. За последние десять лет Пруссия, вычерпывая все силы на строительство новой армии и ее оснащение, все больше обращалась за помощью к Англии. В итоге прусская финансовая система стала зависима от английских дотаций.

Не то, чтобы Пруссия превратилась в вассала островитян, но нужно не менее пятнадцати миллионов талеров, чтобы выплатить все кредиты и выгнать английских банкиров из страны. Да и зачем? До недавнего времени все всех устраивало, а заморские банкиры не давили на правительство Фридриха в вопросе выплат. Английские политики так же ничего сверх невыполнимого и невыгодного не требовали. Все шло в русле учета взаимных интересов.

— Как? Как этот русский может чувствовать прусскую душу? — сокрушался Фридрих.

Уже в двадцатый, или больше, раз король слушал произведение, которое в Пруссии называли «Полет Валькирии». Только лишь неделю назад музыканты прусского короля изучили произведение, которое было написано русским императором. А еще Фридриху понравились три марша, которые… тоже были из России.

— Он не может быть немцем, он русский, но… предатель! — продолжал эмоционально высказываться Фридрих.

— Ваше Величество! К Вам просится подполковник квартирмейстерства Мильх, — прервал короля слуга.

— Это так важно, чтобы беспокоить меня? Что вообще этот подполковник делает рядом со мной? Ему что, нечем заняться? Я сам разберусь. Зови! — сказал Фридрих, решив, что нашел того, на ком сейчас выместит все свое дурное настроение.

— Ваше Величество! Мне необходимо говорить с Вами наедине. Дело государственной важности! — заявил с порога подполковник, сбивая напрочь настрой короля сделать показательную выволочку дерзновенному офицеру.

— Вы? Вы смеете? — Фридрих посмотрел на решительный вид офицера.

С такими глазами и с подобной выправкой сильные люди идут на собственную казнь.

— Оставьте нас! — сказал король музыкантам и слугам, не отводя взгляд от подполковника.

— Я уполномочен заявить, что российский император Петр III предлагает Вам, Ваше Величество, встретиться и обсудить то, как Пруссии стать вновь независимой, выполнить все обязательства по займам у Англии и получить территориальные приобретения. Если Ваше Величество решит провести родственную беседу, то император будет ждать любого посыльного с указанием время и места. А в знак расположенности к переговорам, лучше всего, это будет Мартин Мильх, то есть я. Вот, Ваше Величество, — сказал подполковник штаба армии, протянул бумагу королю и замер идеальным изваянием, на котором можно было бы показывать эталон военной выправки.

Фридрих опешил, уставившись на кобуру с револьвером и шпагу. Король уже догадался, что перед ним русский шпион, но все еще не понял цели прихода этого подполковника.

— Вы русский шпион? — спросил Фридрих, все-таки оторвав взгляд от офицера и резко бросив бумагу, которую ранее взял из рук, вероятно, подумав, что письмо может быть отравленным.

— Простите, Ваше Величество, — оставил подполковник короля без объяснений.

— Бумага отравлена? — спросил Фридрих, решая для себя, не будет ли уроном чести начать кричать.

Вступить в схватку с таким, явно тренированным, человеком, король не мог. Духом Фридрих иному бравому офицеру фору даст, но вот физически…

— Нет, Ваше Величество! Я не причиню Вам никакого вреда, — решительно говорил подполковник.

Король взял бумагу и вчитался в аккуратно выведенный текст на родном, но не любимом, немецком языке.

«Дорогой дядюшка, проявите милосердие по отношению к Мартину Мильху, как я проявляю участие в судьбе двух Ваших подданных, фамилии которых, как и должности в российской армии, написаны ниже. Дружественный Вам, Император Всероссийский Петр Третий».

— Дружественный мне? Гаденыш гольштейнский! — бурчал король, после посмотрел на стоящего по стойке «смирно» русского шпиона в штабе прусской армии и потребовал. — Все оружие положите в угол!

Уже когда подполковника Мильха увели, Фридрих задумался.

Король многое понял из того, что именно произошло. И это «многое» Фридриху не понравилось. Прежде всего, племянничек только что показал, что может до него добраться. Наверняка, подполковник — это не единственный шпион России. Единственных агентов не сдают, даже для того, чтобы напугать своего оппонента. В среде монарших домов не принято угрожать смертью друг другу, тем более покушаться. По крайней мере, Фридрих думал именно так. Но вот голова Зейдлица… платить за головы вражеских генералов огромные деньги так же не было принято, но произошло.

Второе, что демонстрирует Карл Петер, пусть это и не явное, — что русский император контролирует ситуацию. Вероятно, Петр даже знает планы атаки на Россию, прусские намерения он знать должен наверняка. Подполковник штаба армии — это большой чин, который имеет доступ ко многим секретам, может даже сам эти планы и разрабатывает.

— Что может мне предложить венценосный племянник? — размышлял вслух король.

Фридрих даже не заметил то, что думает о русском монархе, как об императоре и с некоторым уважением. Как бы не хулил король Петра, нельзя было не признать, что за всей эксцентричностью и несистемным, как казалось Фридриху, управлением империей, стоит упорство и непременное достижение целей. Склонный думать о том, что у каждого правящего рода есть своя Звезда, Фридрих постоянно делал отсылки к некому провидению, мистицизму, когда анализировал успехи России.

— Польша? — король задумался. — Неплохой актив, если с Варшавой и Лодзью, где расположены неплохие ткацкие мануфактуры. Мне нужно одевать армию. Если наметится разрыв с Англией, то я не смогу оснащать мундирами своих солдат. У русских же просить… нет, если и разрыв, то без попадания под иную опеку, уж тем более под покровительство племянника.

Петру нужно было хоть немного знать натуру и характер прусского монарха, чтобы решиться на столь изощренный, с душком авантюризма, поступок, как подставить своего агента в прусском штабе.

И русский государь не ошибся. Король склонялся поговорить с племянником даже не потому, что испугался, нет, пусть и эмоции Фридрих ощутил не самые приятные. Прусский монарх понял, что сам бы с удовольствием поступил бы так же, но его шпионы не имели возможности близко подойти к императору. Да уже и не смогут, так как, оказывается, русские знали о деятельности шпионской сети Фридриха и играли с ними.

— Получается, что те данные, которые я получал из Петербурга, могут быть недостоверными? И в какую сторону? Русские хотят показать, что они слабы и вынудить меня начать войну? Или, напротив, они преувеличивают собственные силы и стараются меня сдержать? Сто тысяч войск в Восточной Пруссии это много? — разговаривал сам с собой Фридрих. — Да! Это много, очень много! И число задействованных войск, сведения о чем пришли из Петербурга, сильно меньше. Получается… он вытягивает меня на войну! Значит, есть чем бить! Австрия отмалчивается, и кто знает, может это заговор против меня, и я начну наступать на русских, а юбка австриячки пойдет собирать пыль с дорог Силезии?

Со стороны Фридриха могло показаться, что Россия и Австрия вступили в сговор. Если бы не факт разгрома шпионской сети в Петербурге, то король был более склонен к тому, что Мария-Терезия не решится на что-то, так как сведений о переговорах России и Австрии не было. Но разведка ссылалась именно на данные, полученные из Петербурга.

— Их дети женятся, они могут влезть в дела Польши. Да! Будущую католическую конфедерацию будет проплачивать Франция и папский престол. Где же тогда католическая Австрия? И если русские совместно с австрияками начнут боевые действия, то от Речи Посполитой полетят только ошмётки и Французы не успеют среагировать, — усмехался Фридрих.

Короли могут в своих умозаключениях ошибаться, они тоже люди. И далеко не факт, что ошибается именно Фридрих, преувеличивая степень доверия и стремления к сотрудничеству у Австрии и России. Скорее именно Петр и Мария-Терезия, занятая больше своей новой… какой-то по счету беременностью, не видят возможностей. Европа уже устала считать и количество детей в правящем доме Габсбургов и уж, тем более количество беременностей, которые вроде бы как и не сходятся в цифрах. Выкидыши, новые беременности. Куда смотрят медики австрийской императрицы? Пора бы уже запретить австрийской императрице рожать.

— Нужно встретится поговорить! И каков все же? Подставил мне своего верного шпиона! Я же своих, что провалили работу в Петербурге, просто забуду. Зачем такие шпионы, что вводят в заблуждение своего короля? И не жалко Петру отличного парня? Действительно, империя не знает слез! — размышлял Фридрих.

30 сентября 1762.

— Нет, Степан Иванович, это более, чем серьезно! — выкрикнул я.

— Но мужичье же, Ваше Величество, сколь много таких вот Лжедмитриев? Народ жалеет сирых выдумщиков, вот и подают чуть более, чем иным. А те крамольники и рады стараться выдумывать небылицы, — выразил свое единение с Шешковским и министр внутренних дел Померанцев.

— И ты туда же, Савелий Данилович? Если некто объявляется у казаков, объявляет себя чудом спасшимся Иоанном Антоновичем, и те, пусть и малой частью, но поддерживают его, это более, чем серьезно. Нужно напоминать про Смуту? — возмущался я.

— Такого не может быть. Заводы охраняются, большая часть казаков и вовсе на войне, это разбойники, не более, таких и казачьем круге не примут. А башкиры, да кайсаки, так и вовсе вся Степь, те постоянно бунтуют, а мы их подавляем. Простите, государь, но мне не совсем ясны Ваши опасения, — Шешковский явно сегодня нарывался еще раз получить по своему горбу тростью. — Мы всех самозванцев вылавливаем. С кем разговариваем, кого и пристраиваем то в рекруты, то и в Сибирь картофель высаживать. И этого изловим.

Спелись два моих управленца, выступили единым фронтом. И был бы кто иной, так подумал, что просто не хотят работать, так нет же, эти трудятся и тогда, когда и я не замечаю их усердия. Им не нужно постоянно напоминать про обязанности.

Хотя, а что тут такого? Появился некий казак, имя которого пока еще не выявили, представился Шлиссельбургским затворником, которого убили, я это точно знаю, теперь народ баламутит, чтобы идти ко мне. И в этом случае я, якобы, жду своего брата, ибо милосердный и покарал злых Шуваловых, которые извели по наущению Елизаветы мальца, лишенного венца. И меня, оказывается, чуть ли не на цепи держит Иван Иванович Неплюев.

Именно личность Неплюева на Юге Урала самая ненавистная, так как методы, которыми пользовался мой Первый министр, бывший некогда губернатором только зарождавшейся Оренбургской губернии, мягко сказать… не изобиловали милосердием. Но как было иначе действовать, когда русские крепости практически осаждались? Когда первое строительство Оренбурга закончилось кровавыми набегами степняков и пришлось город переносить в иное место? А у тех, кого некогда покарал Неплюев, сейчас подросли дети, и они знают лишь одно — русский губернатор убил отца.

Вот так, в народе я и законный и милосердный и, по представлениям обывателей, должен любить своего брата, или, получается, какого-то там племянника, что буду лишь благодарным, если ко мне допустят спасенного Иоанна Ивановича. Это кто так точно чувствует душу народа, чтобы столь грамотно использовать и представления моих подданных и их понимание справедливости? За самозванцем идут люди, многие. И это не только башкиры и кайсаки, это и крестьянство, которое обживается на северо-востоке Оренбургской губернии, немецкие переселенцы Нижнего Поволжья. Даже до этих доходят отголоски народного движения. Моим именем подымают народ!!! Царь, дескать у нах хороший, а вокруг его только ворье и предатели. Таким «Макаром», скоро пойдут меня освобождать от злого Неплюева.

— А вам не кажется, господа, что виднеются уши английских зайцев? — спросил я.

— Ваше Величество, там и французская лягушка квакает, — усмехнулся Шешковский.

— А меня выманивают. Знают о том, что должен сорваться и лично отправится к казакам, чтобы провести там встречи, успокоить народ, как это уже случалось, когда я был только наследником, — размышлял я.

— Боюсь повториться, Ваше Величество, но я не считаю, что незначительный бунт на юге Яика достоин того, чтобы привлекать большие силы, которые так сильно нужны в начавшейся войне, — повторил свою мысль Померанцев.

Не знают они о Емельяне Пугачеве, как тот начинал малым отрядом, но после имел армию до тридцати тысяч человек. И не так уж и неспособную армию. Разоренный юг Урала, разоренное Нижнее и частью Среднее Поволжье, волнения в Москве и иных городах, которые уже ждали Петра Федоровича, чудом спасшегося. Это ужасные последствия того самого «русского и беспощадного» бунта, которые лишь на поверхности [в РИ, при дворе Екатерины Великой, так же никто не верил в серьезность Пугачевского бунта].

Сам по себе бунт подобного пугачевскому масштаба, даже для этой России уже удар и откат чуть назад в развитии. На юге Урала много заводов, Самара превратилась в одну большую фабрику, которая способна одеть и в шерстяные ткани и в деним половину России. Это, в современных условиях, удар и по позициям России в гибридном противостоянии моей империи с Китаем на Востоке в землях кайсаков-казахов и джунгар.

И это в то время, как начались активные боевые действия со шведами, русские войска уже заждались персидской и турецкой атаки, которые, вероятно, были синхронизированы со зловещим планом атаки на казацкие поселения. Но не получилось создать хаос на Кавказе, следовательно, идет пересмотр планов. Тут недавно подал аналитику Генеральный штаб, где высказывается предположение, причем аргументированное и с цифрами, что начало активности турок должно совпасть с готовящейся нашими врагами атакой на иных направлениях, но прежде всего с операцией англо-французов в Дарданеллах. И понятно, что в случае прорыва и выхода вражеского флота в Черное море, турки могут и, скорее всего, должны, атаковать и Константинополь. Вряд ли взор недругов России устремляется дальше атаки на бывшую столицу Османской империи. Вместе с тем, если мы теряем проливы, мы теряем очень много, ставя при этом под угрозу и Крым.

Туркам бы замириться с нами. Ведь очевидным становится, что балканские государства останутся независимыми, туркам дальше Константинополя не дадут продвинуться. Из Турции просто и незатейливо сделают марионеточное государство, каковым, к примеру, являлась некогда Латинская империя, существовавшая на части территории Византийской, но была под контролем Венеции и частью Генуи. Но все эти эмоции… Отомстить нам желают.

— Обложили нас! — со вздохом произнес я. — Что предлагаете, с учетом моего видения проблемы бунта на Юге Урала, как существенной. Или нужно время для размышлений?

— Я уже думал, Ваше Величество. Могу говорить в присутствии Савелия Даниловича? — сказал Шешковский.

— А что, господин Грановский еще не всех шпионов выловил? Думаете, что российский министр внутренних дел работает на Фридриха, или Австрию? — попытался я пошутить, но понял, что такой юмор не нравится никому, впрочем, и мне тоже.

— Как Вам, Ваше Величество, известно, у Вас есть двойник, — после небольшой паузы, понизив голос, начал говорить глава Тайной канцелярии. — Он обучен присущим Вам манерам, поведению, схож внешне.

— Вы еще и глаз ему выкололи! Знаю! Излагайте саму идею, хотя я уже догадываюсь, к чему именно Вы клоните, — перебил я Шешковского.

— Да, государь, народ хочет видеть императора, так вот он и будет. В Самаре, или в Оренбурге ждать будет своего братца Иоанна Антоновича. Тому нужно либо приехать, либо усомниться в том, что сам государь пожаловал. Тогда, уверен, обязательно, прибудет посольство и выявит, что император настоящий. Я, простите, Ваше Величество, сам порой хочу поклоны отбивать, при виде того человека, столь схожего с Вами, — Шешковский улыбнулся.

— Значит так, Савелий Данилович, — шутливо, но при том с нотками беспокойства обратился я к министру внутренних дел. — Нам нужно с Вами придумать кодовые слова, чтобы кто-то не попробовал заменить меня на этого двойника.

— Ваше Величество, и в мыслях не было! — бухнулся на колени Шешковский.

— Были бы мысли, Степан Иванович, было бы уже нечем думать. Я верю Вам, понимаю, что двойник создан для того, чтобы запутать следы моего пребывания, что Вы беспокоитесь за мою безопасность в поездке в Кенигсберг. Но вместе с тем, использование похожего на меня человека претит мне, — сказал я.

Шешковский, как только было принято решение устроить встречу с Фридрихом тет-а-тет, предложил запутать следы и максимально усложнить задачу кому бы то ни было в понимании ситуации. Никто не должен знать о нашей договоренности с Фридрихом. Поэтому, за лучшее, что бы я был на каком-нибудь мероприятии, к примеру, в Москве.

— Разобраться с лихоимцами и самозванцами нужно, как важно взять покрепче те уши, что торчат из башкирских степей. Нам нужны свидетельства того, что французы или англичане те, кто стоит за волнениями на юге Урала. Сколь в этом задействованы яицкие казаки, или оренбургские, может и сибирские? — я жестко посмотрел своим единственным глазом на Шешковского. — Копай, Степан Иванович. Это не только удар по нам, но и оправдание всех наших поступков и зеленых и перевертышей. Они нам наших людей, что воду баламутили у них в подбрюшьях, а мы им их злодеев предоставим.

Я говорил о тайных операция почти открыто, так как Померанцев был одним из тех, кто знал о готовящихся событиях во Франции и уже начавшихся в Ирландии. Савелий Данилович три года как подбирал, не самолично, конечно, информацию о людях, которые могли бы отправится во Францию и там сыграть на пользу России. Это, казалось, епархия Шешковского, однако, уже развитая система участковых, по крайней мере, в крупных городах, позволяет больше знать о людях, которые прибывают в города, или живут в них. Нам же нужны были люди авантюрного склада характера, при этом образованные, со знанием французского. И таких было немного, еще меньше было тех, кто готов заработать на опасном деле, но нашли более сотни исполнителей.

И теперь, для того, чтобы начать «качать» Францию, нужно было только одно, чтобы французы стали без всяких сомнений стали врагами. То, что французская эскадра была замечена на Мальте, еще ни о чем не говорило. После, когда мы оставили Иерусалим, французы, вместе с англичанами, да и генуэзцами, вошли в город. Но, опять же, из французского карабина не прозвучало ни одного выстрела в сторону русского человека. Теперь же, когда французский генерал де Апшон стал руководить теми штурмовыми волнами, что пока разбиваются о скалы нашей обороны, когда французские войска уже окропили свои клинки кровью русского солдата, сомнения отпали. Без каких-либо угрызений совести, я уже отдал приказ начинать операцию «перевертыш».

И пусть революции и не получится, скорее всего, французское общество пока не готово к таким радикальным переменам, но Людовик точно на время потеряет свою потенцию и меньше будет бегать в свой «Олений парк» и портить там красоток.

И что мне дался этот развратный парк? Зависть? Нужно сегодня пораньше отправиться в спальню, да Катьку с собой прихватить.

— Господа, действуйте! Вы, Савелий Данилович, передайте одну дивизию из корпуса внутренних войск в подчинение армейским. Да, чтобы там было в достатке штуцерных ружей. Вчера приходили сведения, что первая линия нашей обороны чуть было не прорвана французами. Так что необходимо заменить на передовой потрепанные полки. Резервы мы пока не используем. Подсобите! И организуйте усиленные вахты в столице. На излечение и восстановление придут озлобленные офицеры и солдаты, которые могут не сразу понять, что город — это не передовая, что здесь шалости караются, — давал я последние распоряжения, так как была запланирована еще одна аудиенция, точнее две совмещенных.

— Ваше Императорское Величество, по Вашей воле прибыл командующий русскими войсками, генерал-фельдмаршал Румянцев, — молодецки, в соответствии с новым Уставом 1758 года, представился Петр Александрович.

То же самое проделал и Спиридов. У меня даже немного уши заложило. Казалось, что эти два уже опытных, но все еще относительно молодых высших офицера, устроили соревнования, кто громче представится. Или крамола? Решили, чтобы император был не только одноглазым, но и оглох на одно ухо?

— Оглушили! — усмехнулся я и жестом пригласил садиться. — Итак, господа, завтра Вы оба отправляетесь на театры военных действий. Признаться, отпускать Вас не хотел, но понимаю, что нужно. Что имеете доложить?

Румянцев со Спиридовым устроили игру в гляделки.

— Генерал-фельдмаршал! — помог я определиться с очередностью.

— Ваше Величество, несмотря на то, что вчера был крайне тяжелый день и неприятель уже прорвал в одном месте нашу оборону, удары конницы смогли купировать прорыв и отбросить противника, который понес существенные потери, — начал доклад Румянцев с победных реляций.

— Наши потери? — остудил я слегка генерала.

— До двух тысяч, из которых восемь сотен безвозвратные, — уже менее уверенным тоном, произнес командующий.

— Много! — воскликнул я. — Это что там за побоище было? Или это так наши войска неумело оборонялись? Насколько я знаю, потери у нападающих должны быть больше, не зря же столько месяцев тратили средства на строительство линий.

— Так точно, Ваше Величество. Один полк французских мушкетеров перестал существовать вовсе. Его остатки сдались в плен. Так же достоверно известно еще о двух с половиной тысячах убитых солдат неприятеля, эти уже шведы, — докладывал Румянцев. — Генеральный штаб считает, что противник еще имеет силы наступать и будет делать это не менее, чем три дня. Предполагается, что придется оставить первую линию обороны и закрепится на второй, если не придет подкрепление и не сменит потрепанные полки. Общие потери наших войск с начала войны составили восемь тысяч четыреста человек.

Я промолчал. Уже проявил эмоцию, когда услышал цифры потерь только за вчера, достаточно. Императору не престало слезы лить. А империя не знает вовсе, что такое жалость. Но потери немалые.

Вот не понимаю я, откуда у шведов столько желания воевать? Да будь похожая ситуация в войне 1741–1743 годов, Швеция уже бы запросила мира, по крайней мере, перестала штурмовать укрепления, теряя при этом просто катастрофическое количество людей. Это так влияет присутствие союзников? Хотя и сами французы показывают высшую степень храбрости, граничащей с безрассудством. Достойный противник, но, хвала недальновидности министров Людовика, франков на финской земле не сильно много.

Но в любом случае, нужно еще неделю обождать, не начиная вторую фазу войны, с перехватом нами инициативы. Шведско-англо-французское войско должно не только получить ощутимые потери в живой силе, но и банально устать. Должны начаться хоть какие-то, но перебои с поставками провианта и фуража. Для этого на территорию Финляндии были посланы диверсионные группы. И тогда… А вот что это такое «тогда», нам расскажет генерал-адмирал.

— Ваше Императорское Величество. Балтийский флот готов к выполнению любых задач. Десантная операция, призванная состояться в ближайшее время, полностью подготовлена, — начал доклад Спиридов.

— Как отражать станете обязательные атаки со стороны шведского флота и англичан? — задал я вопрос.

— В качестве охраны и сопровождения будут использованы пароходы, пятнадцать линейных кораблей и двенадцать фрегатов, — доложил Спиридов.

— Бумаги мне оставите, я посмотрю, но мне, как человеку лишь незначительно знакомому с флотом кажется подобное количество недостаточным, — я посмотрел на адмирала.

— Кроме прочего, планируется задействовать до пятнадцати брандеров на паровом ходу. Так же построение по выходу в море будет таково, чтобы наиболее боеспособные корабли, которые будут выполнять роль десантных кораблей, были по краям. Кроме того, корабли дооборудуются пушками КП-2 по бортам по фронту, — отвечал Спиридов.

— Хорошо, Григорий Андреевич. Вам виднее, я соглашусь. Тем более, что десант должен быть мощным, чтобы его не сбросили в море, потому и боевые корабли и транспортные задействуем даже не совсем по назначению, — я перевернул страницу в своем блокноте. — Расскажите мне господа, как у нас обстоят дела в проливах и в Эгейском море? Именно туда Вы, Григорий Андреевич, отъезжаете завтра?

— Так точно, Ваше Императорское Величество! Флот готов к подвигу, и он будет совершен, — я не стал одергивать генерал-адмирала, так как от него, казалось, пафосные слова, звучат, как должное, чуть ли не по-уставному. — К сегодняшнему дню нами собрано сорок пять линейных корабля, двенадцать пароходов, тридцать восемь фрегатов, двадцать пять брандеров, из которых одиннадцать на паровом ходу, тридцать галер, а так же четыре…

— Говорите, гриф «секретно» не снят, но позволяю, — я усмехнулся.

Заминка вышла из-за того, что в Средиземноморский флот поступили, причем месяц назад четыре бронированные… лодки, может их стоит назвать «платформой артиллерийской». Пусть флотские разбираются. Два таких же «монстра» есть и в Ревеле.

Суть этого еще одного козыря в рукаве Российской империи заключается в том, что на небольшой лодке, относительно, конечно, небольшой, метров в тридцать-тридцать пять, установлены всего то десять орудий. По одному на корме и носу, и по четыре по бортам. Таким образом, каждый из бортов имел две картечницы, типа улучшенной каракки, у нас это называлось КП-2, и по облегченной безоткатной пушке БОП-1.

Зачем все это? Такое полное бронирование кораблей и даже щитки из железа с дырочками. Такую скорлупу расщепить… почти невозможно. Устойчивость на воде лодки, которая имеет широкую внешнюю палубу, уникальна, она, как Ванька-Встанька. Эти лодки могут почти безболезненно, если только экипаж в наушниках, подойти к любому кораблю и вдарить. И лодки такие желательно использовать в ближней дистанции, тогда образовывается для бронированного парохода чуть ли не «слепая зона» для вражеских орудий.

— Вы же понимаете, что противника будет в разы больше. Англичане только и ждут сражения, а к ним спешат присоединиться испанцы и португальцы. Это будет битва России против всех. И тех же линейных кораблей у противника окажется более восьмидесяти, точно, — провоцировал я Спиридова.

Мне было важно, чтобы он понял, чтобы осознал, не бравировал, но действовал. Победа в Эгейском море, или хоть в каком, это как решат командующие, должна поставить жирную точку на стремлении нас выгнать с морей. Корабельное строительство в России вновь запущено, даже и деревянного парусного флота. Я понимал, что нужно будет быстро восполнять потери в боях. Увеличены наборы в навигатские школы, которых уже десять по всей России, все офицеры вызваны из отпусков, мобилизуются все моряки и офицеры с торговых кораблей, как государственных, так и частных.

Когда мы победим, иной вариант даже не рассматриваю, противники, те же англичане должны сильно удивиться тем, сколь быстро Россия восполняет свои потери. Уверен, что у них так не выйдет. Да элементарно, я не продам ни парусину, ни пеньку. Или продам, но очень дорого.

— Действуйте, господа! И да поможет нам Бог!