Самодержец

Глава 7

21 октября 1762 года. 12:15.

Адмирал Джон Бинг стоял на палубе флагмана английского флота в Средиземном море линкора «Монарх». Бингу выпала честь командовать объединенным флотом. Флот собирался громадный: шестьдесят восемь только линейных корабля, а еще почти сто фрегатов — такую армаду моря давно не видели. Да и собирались ли когда-либо столь мощные корабли в единый флот? И адмирал думал о том, какую именно награду ему дадут за выигранное сражение.

План Дарданелльской операции разрабатывался мучительно. И причин тому было много. В союзном флоте собралось огромное количество кораблей и эскадр, которые и понятия не имели об английских возможностях и тактике ведения боя, как и походного построения. Кроме того, все еще существовали недосказанности, обиды, неприкрытая ненависть, к примеру, французов и англичан, или англичан и испанцев. Ну, и вооружение… оно было более чем пестрым. Но та масса, армада, кораблей все равно вселяла уверенность, что победить русский флот окажется наипростейшей задачей.

— Господин адмирал, приходит сообщение, что десанту удалось сходу взять несколько селений у города Галлиполи на Галлипольском полуострове, — докладывал офицер связи, находящийся при командующем [город Галлиполи находится в Европе и расположен на выходе из проливов Дарданеллы к Мраморное море].

— Что ж, господа, это отличная новость. Беспокоит только то, что русский Павлополь [переименованный Чаннакале] до сих пор не взят, ну, да, пора, господа, пора нам сказать свое веское слово! — адмирал Джон Бинг вздернул кулак над головой.

— Сэр, а Вас не беспокоит тот факт, что русские так просто отдают плацдарм на европейской части? Десант на Галлипольский полуостров прошел без каких-либо эксцессов? — спросил контр-адмирал Уильям Роули, некогда гроза испанцев, а нынче всего заместитель командующего объединенным флотом.

— Сдать Галлиполи? Мистер Роули, найдите логику в поступках противника, и я подумаю над своей правотой, — адмирал Бинг ухмыльнулся.

Действительно, если отдать Галлиполи, то все европейское побережье пролива Дарданеллы выключается из игры. В таком случае и сильно укрепленная и отстроенная русскими крепость, названная «Твердыней», на месте которой ранее находилась иная фортеция — Килитбахир, перестает играть важную роль в системе береговых укреплений в самом узком месте пролива. Остается Павлополь-Чаннакалле. Вот за эту крепость русские бьются и уже отбросили два штурмовых наката заведомо численно превосходящих войск союзников.

— Единственное, могу предположить, что русский флот надеется разгромить десантные корабли и контратаковать десант с севера от Галлиполи. И еще, у меня складывается впечатление, что русским известны наши планы. Силы, которые неприятель оставил для отражения главной атаки заведомо больше, чем на направлении отвлекающего маневра. Чаннакалле напичкана русскими войсками с новейшим оружием, тогда как европейскую сторону пролива они сдают, — размышлял контр-адмирал Уильям Роули.

— И когда же Вы, контр-адмирал, получили квалификацию пехотного генерала, чтобы рассуждать о тактике ведения войны на земле? — начал сердиться адмирал. — Мне рекомендовали Вас, как самого решительного из высших офицеров Роял Нэви! И Вы смеете праздновать труса?

Уильям тяжело дышал и всей своей, к слову, немалой, силой воли, силился в ответ не нагрубить вышестоящему офицеру, не вызвать того на дуэль, что даже офицерским собранием порицалось, тем более в условиях боя, не говоря уже об Уставе. Но он точно знал, что не спустит такое с рук. Сейчас же необходимо только единоначалие, подчинение, пусть и такому прямолинейному флотоводцу, как адмирал Бинг, который, вместе с тем, имеет еще более существенную протекцию в парламенте, чем сам Роули [В РИ Джон Бинг был расстрелян за неудачное сражение при Майорке, причем на том же корабле, где сейчас находится. Имел большую протекцию в парламенте. Роули, как отмечали современники был грамотным и даже сверхрешительным адмиралом, который долгие годы не давал испанским кораблям даже собраться в флотилию, не то, чтобы решать военные задачи].

Планом операции предусматривались два удара, один из которых был лишь отвлекающий, между тем достаточной силы, чтобы решить задачи по захвату европейского берега пролива Дарданелл. Другой удар, с задействованием более сорока пяти тысяч солдат, в основном турецких, был направлен на азиатский берег и крепость Павлополь, бывшую Чаннакалле. Флот же должен был заходить в пролив и поддерживать артиллерийским огнем наступающие с земли войска.

В этой операции англичане, главные разработчики плана, учли русский опыт захвата пролива и хотели еще более улучшить те тактики, что уже привели некогда менее значительный русский флот к прорыву через Дарданеллы. Никто не ломился в пролив, пока не состоялся десант, или же защитникам крепостей по разные стороны Света стало не до того, чтобы прицельно стрелять по входящим в пролив линкорам.

— Не злитесь, мистер Роули, но план утвержден. Ваши суждения были бы уместны при разработке операции. И пока я не вижу никаких существенных причин для переживаний и сомнений. Отправляйтесь на свой корабль и по сигналу начинайте входить в пролив. Как и следует из плана операции, основной удар должен прийтись на Чаннакале, — сказал адмирал Бинг и потерял интерес к контр-адмиралу.

«Дуэль, только дуэль» — думал Уильям Роули, спускаясь к ожидающей его лодке.

21 октября 1762 года. 15:30.

Что можно сказать по внешности человека? Часто, даже очень, почти все. Впалые скулы, взгляд исподлобья? Стерегись этого человека. Круглое лицо, несдерживаемая улыбка — перед вами, скорее всего, человек-добряк. И таких признаков много. А бывает и так, что опытный знаток посмотрит на иного представителя homo sapiens и выскажется о ложности теории эволюции, тот мало будет отличаться от животного.

Но что можно сказать про улыбчивое, круглолицее лицо с пухлыми щечками, часто пунцовеющими при малейшем стеснении? Человек добрый, мягкотелый, нерешительный, ибо стесняется по пустякам. И к любому мужчине подобные характеристики могли бы подойти, но не к Степану Петровичу Хметевскому.

Обладая внешностью добряка, может, и нерешительного человека, этот еще молодой, но высоко взлетевший русский флотский офицер был фатально решительным и целеустремленным. А еще он оказался более чем восприимчивым к новшествам на флоте, который ранее, скорее, был глубинно консервативным и неохотно принимал новинки. Совокупность всех этих качеств, как и то, что три года Хметевский был адъютантом генерал-адмирала Спиридова, выдвинули молодого контр-адмирала на вершину в русском флоте. И теперь Степан Петрович был готов терпеть любые муки, умереть, но выполнить все поставленные задачи.

— Пора! — принял решение контр-адмирал и приказал выдвигаться пока на парусах.

Хметевский лично командовал эскадрой пароходов и двадцати брандеров, которые скрылись в одной из бухт Галлипольского полуострова в Сароническом заливе. До места десантирования противника было не более двадцати пяти миль, если пользоваться английскими мерами. Хметевский рассчитывал стремительно обрушиться на корабли неприятеля, которые, если верить разведке, подвезли подкрепления для уже состоявшегося десанта.

За город Галлиполи ни Хметевский, ни Спиридов не волновались, город мало того, что отлично укреплен, так еще и готовится контрудар с севера, со стороны Мраморного моря. Дивизия морской пехоты уже рвалась в бой, но отцы командиры, под общим командованием всех русских войск Петра Семеновича Салтыкова и конкретно на этом направлении полковника Григория Александровича Потемкина, выжидали. Враг должен совершить хотя бы несколько кровавых штурмов, чтобы подорвать и свой боевой настрой и явственно устать.

Главное преимущество парохода над парусным кораблем в том, что фактор погоды на последнего влияет в большей степени, чем на судно, идущее под парами. Это преимущество было использовано Хметевским с филигранной точностью и эффективностью. Сделав круг и зайдя на неприятельские корабли с подветренной стороны, русская эскадра в буквальном смысле обрушилась на франко-испанские корабли, которые использовались для осуществления десантирования на Галлипольский полуостров. Первыми в атаку пошли брандеры.

— Что он делает? Зачем? — выкрикнул контр-адмирал, наблюдая, как из одного из брандеров не выпрыгнул гардемарин, но лишь два матроса.

Гардемарин Тарас Богданович Бондаренко, только четыре месяца, как закончивший Одесскую навигационную школу, причем с отличием, решил довести дело до конца, приметив, что вражескому кораблю может удастся маневр уклонения и, если он покинет брандер, то маленькая однотрубная пароходная лодка просто уйдет «в молоко». Погибнуть, но выполнить долг? Правильно ли это? Да! Однозначно, если есть цель сохранить империю.

Идеологическая прокачка выпускников навигатских школ, в том числе и в Одессе, пять лет тому, как переименованном Хаджибее, и сейчас бурно развивающемся портовом городе, была на запредельном уровне. Парней воспитывали на подвиге адмирала Бредаля, забывая говорить о его подвиге, как о необязательном. Внушали будущим морским офицерам и то, что новая техника важнее любой жизни и не должна попасть в руки к врагу. Вот и взращивали поколение готовых на самопожертвование гардемаринов и мичманов, но еще не способных рационально мыслить молодых людей, по причине отсутствия должного опыта.

— Брандер должен был задеть корабль и без этого самоубийства. Где я еще наберу офицеров на такие лодки? — холодным, даже ледяным тоном, констатировал Хметевский.

Контр-адмирал не жалел Тараса Бондаренко, сейчас Степан Петрович мыслил лишь рациональными категориями. Кого еще ставить на управление пароходными брандерами, где всего экипажа три человека, как не молодых офицеров, которые хотя бы знали азы навигации? Если только кондукторов, лишь немного обученных, но уже опытных морских унтер-офицеров. Задача была тривиальной: направить брандер в нужном направлении, зафиксировать штурвал и, быстро одев резиновый круг, прыгнуть в воду. Все! От столкновения, стоявший на носу взрыватель должен был дать малую искру, которой хватало, чтобы пироксилин, частью черный порох, дали мощный взрыв, выпуская поражающие элементы в виде стальных шариков. И с этой задачей справились не все.

— Приготовить пушки КП-2 по левому борту и выставить флаги на сигнал «делай, как я», — скомандовал Хметевский, все еще наблюдая, как горят и частью тонут вражеские корабли.

Первая атака лишила неприятеля сразу четырех линкоров и еще пяти фрегатов, которые в самое ближайшее время должны пойти ко дну и никакие мероприятия по борьбе за живучесть кораблей не помогут. Были и те плавательные средства, которые сильно повреждены и представляют собой именно что изрешеченные судна, но никак не военные корабли.

Вместе с тем, порядка пятнадцати вражеских вымпелов все еще были способны к сопротивлению и на этих кораблях спешно менялись конфигурации парусов, видимо, чтобы выстроится в боевую формацию и дать тот самый классический морской бой парусников, оснащенных пушками, способными бить лишь на близкие расстояния. Близкие, это в сравнении с русскими орудиями ПК-2, которые сейчас и наводились на неприятельские корабли.

— Палите! — словно нехотя, внешне казалось, сонно, отдал приказ контр-адмирал, когда его флагман «Разящий» проходил вдоль скопления вражеских кораблей.

Внешнее спокойствие кажущегося пухлым добряком Хметевского не должно было обманывать. Сейчас командующий особой эскадрой был более чем серьезен. Его роль в общей операции по отражению агрессии против России еще была не сыграна, заканчивался только первый акт пьесы.

Теперь пароходной эскадре было необходимо прижимать неприятельский флот к проливам и заставлять его входить в Дарданеллы. Все праздношатающиеся в Эгейском море вражеские вымпелы становились добычей для Хметевского. До позднего вечера ему предстоит охотиться, а после уйти на пополнение углем и, если будет нужда, порохом и ядрами. Нечто похожее, не вступая в генеральное сражение, делают иные русские эскадры, уже парусные, но лучшие и оснасткой, и вооружением, и, главное, людьми.

21 октября 1762 года. 17:30.

Москвин Петр Иванович был преисполнен решимостью, и его наполняла жажда мщения. Десять лет назад отец Петра Ивановича генерал-майор Иван Федорович Москвин героически погиб при взятии крепости, которая находится всего в трех верстах от Павлополя на европейском берегу пролива Дарданеллы. За взятие крепости Келихбахир, а нынче русской Твердыни, генерал-майор Москвин был удостоен звания героя Российской империи, посмертно.

Уже тогда, десять лет назад, Петр Иванович был поручиком и так же, как и его отец, стоял в первых рядах защитников интересов Российской империи. Только защищал эти самые интересы поручик Москвин на полях сражения в северной части Европы, но его, Петра Ивановича, так и манило посетить то место, где погиб человек, на которого всю жизнь ровнялся нынешний уже премьер-майор.

В Павлополе Москвин командовал одним из батальонов егерей, которые были полностью укомплектованы новейшими казназарядными штуцерными ружьями. Возможно, именно благодаря этому сверхоружию и получалось гарнизоном численностью в усиленную дивизию, не считая артиллеристов, сдерживать, и даже контратаковать неприятеля числом под пятьдесят тысяч.

Атака Павлополя началась с рассветом 21 октября 1762 года. Такого артиллерийского обстрела уже достаточно опытный премьер-майор Москвин не видел даже под Кенигсбергом. Английские пушки, а, скорее, гаубицы, били навесом, чаще всего по внутренней части самой крепости. Неожиданным стал тот факт, что английское оружие практически не уступает русским пушкам в дальности стрельбы, только новые пушки ПГ-2 способны были эффективно отвечать неприятелю, не быстро, методично, но уничтожая вражеские орудия.

Волна за волной, горы трупов и стонущие люди, проклятия и взывания к Аллаху, Господу Богу, а чаще просьбы о помощи к матери — все смешивалось в апокалиптический калейдоскоп.

Наступающие уже не имели той динамики штурмов, что была при первой и, даже при второй, попытках прорваться через оборонительную систему не крепости, а лишь на подступах к ней. Наступающие поскальзывались на грязи, замешенной с кровью, спотыкались, о тела и конечности своих еще вчера жизнерадостных соплеменников, но шли вперед. И вдруг наступила тишина. Петр Иванович Москвин стал озираться вокруг, даже предположив, что он погиб и оказался где-то, куда попадают все грешники земли. Все те же трупы, все та же кровь, все тот же запах пороха и горелой плоти, но вот звуков не было.

— Ваш бродь, по здорову ли? — седовласый капрал вгляделся, казалось бы, в безжизненные глаза премьер-майора Москвина.

— Да, братец, живой пока, только вот тихо стало. Как думаешь, отстали от нас? — спросил премьер-майор у капрала.

— Откель мне знать-то, Ваш бродь? Мы люди малые. Там, первогодку подучить, с какой стороны да штуцернага ружжа подходить, а думать о тактике да стратегии, — то, ваше высокоблагородие, не по чину мне, — отвечал капрал Василий Матвеевич Меньший.

— Ох, и прибедняешься ты, братец. И о стратегии-то знаешь, и о тактиках сведущ. Говори уже, что думаешь? — улыбнулся странной, неестественной, улыбкой, Москвин.

Переизбыток адреналина требовал выхода. Здесь либо покричать в голос, а, может, посмеяться, поплакать. Вот, чего не нужно, — держать в себе, но премьер-майор не хотел показывать и толики своей человечности, которую принимал за слабость и малодушие.

— То, ваше высокоблагородие, я ажно два раза поступал на офицерские курсы, раз даже был на ентих курсах, а вот экзамену не сдал. И математику, будь она не ладна, и хранцузский, чтоб этих хранцузав черти жарили, не посилил. Вы уж простите старика, разговорился нешто. Это все, ваше высокоблагородие, апосля бою, зело потребность имею говорить. Уж закончится все, так вы меня на гауптвахту, — говорил пожилой унтер-офицер, так и не ставший офицером.

— Ты, братец, обожди. Вот закончится все это, прошение подам на имя Потемкина, аль самого Миниха, кабы тебе геройскому капралу Героя Империи дали, да офицерство, чтоб пенсион был, да учил, может, детишек в Петровском училище, я уж походатайствую. Нужных людей в Петербурге знаю, да и государь милостью не обделит. Нам бы, братец, вечер простоять, да ночь продержаться, а там, гляди, и выстоим.

— Попрет турка, Ваше Высокоблагородие, как пить дать, через полчаса или час, но попрет турка, сильно попрет, — сказал капрал.

— Василий, ну-кась, скажи, с чего так решил? — заинтересовался Москвин.

— Так этось, Ваше Высокоблагородие, тут и чуйка моя, да и опыт, какой-никакой, а двадцать пять годков имею. Да, и служба — мое все. Предлагали на землю пойти, так я на чуть уговорил, кабы оставили. А турки той сегодня нужно успеху добиться, они-то знают, басурмане, что ночью наши казачки-пластуны каверз им наделают, да и не сказать, что уж так и тепло, чтобы без огня сидеть, а стрелки нашинские, да и я подсоблю, да по тени возле костра — за милую душу перестреляем. А ешо подкрепления должны быть, никак без ентого, а турка выдохнется. Попрут, Ваше Высокоблагородие, попрут, да так, кабы к ночи нас взять.

— Господин командующий первым егерским батальоном! Срочно требуют в штаб, — прокричал вестовой еще на подъезде к передовым окопам.

Там, в окопах, по щиколотку в кровавой грязи и разговаривал после боя тридцатитрехлетний премьер-майор и пятидесятидвухлетний капрал, который, почитай, из-за плохого французского не стал офицером, имея для этого все задатки, может, только манер и правил этикета недостаточно. Но, для стоящего по щиколотку в крови на передней линии обороны Российской империи, манеры и знания, как именно кушать салат или устрицу, наверное, не столь важны, как знания, что именно сделать для защиты границ своей державы.

Через десять минут премьер-майор Москвин был уже в штабе, где собрались все оставшиеся в строю офицеры, начиная от секунд-майоров и, заканчивая полковником Иваном Ивановичем Михельсоном, который заменил раненного в грудь и ногу генерал-поручика Александра Ильича Бибикова. Бибиков был очень плох и в любой момент мог преставиться.

— Ну, господа, очевидно, что нас становится все меньше, но задачи обороны никто не снимал. Еще до окончания последнего приступа нам удалось отправить отряд казаков-пластунов для разведки, и мы ожидаем в ближайшее время сведений, а также в будет запущен воздушный шар для прояснения обстановки с неприятелем. По приблизительным подсчетам потери турок составили уже не менее десяти тысяч. Казалось бы, господа, сведения крайне благоприятны, но, нет, все еще только начинается. По оптическому телеграфу из соседней крепости Твердыни [Келитбахир] сообщают, что неприятель собирается входить в пролив, по сему, даже без данных разведки в поле, следует предполагать, что следующий штурм станет решительным, по крайней мере, по тому, чтобы мы не могли использовать береговую артиллерию в должном качестве против входящих кораблей в Дарданеллы. По сему, господа, вынужден идти на риск, и, прежде всего, комплектовать артиллерийские батареи на берегу. Тем самым, возможности ответного огня нашей артиллерии по фронту наступающего противника сильно уменьшатся. Используем имеющиеся ракеты, — полковник Иван Иванович Михельсон выдохнул.

У полковника была рассечена бровь, налеплена грязь на волосы и камзол, но он не потрудился переодеть мундир, или, хотя бы привести его в более чистое состояние, но этого в данных условиях и не нужно было делать. Время — самый ценный ресурс, чтобы его тратить на светскость и прихорашиваться. На параде, даже во время учений — да, но сейчас… Все офицеры были так или иначе, но раненные, грязные, неимоверно уставшие. При этом все понимали, что ежели получится выстоять сегодня, то, почитай, полдела сделано.

Понимал это и враг.

21 октября 1762 года. 17:30.

Чорбаджи [полковник] турецкой армии Малик Карадениз отказывался ранее называть уже русскую крепость Павлополем. Нет, — это Чаннакале и останется таковой, пока небо не обрушится на землю! Преисполненный жаждой мести, верой в Аллаха, и его помощь в священном деле восстановления Османской империи, Крадениз упорно вел свою орту-полк на кровавые штурмы Чаннакале. Пусть от полка оставалось уже чуть более батальона, неважно.

Малик Карадениз был образованным человеком, знал французский, изучал европейские тактики ведения войны, его полк был наиболее оснащенным. Англичане даже выдали офицерам револьверы. Но беззаветная вера в свою правду не помогала чорбаджи прорвать русскую оборону. Были взяты лишь три флеша, чуть далее выдвинутые относительно русской оборонительной линии. И это уже был успех, который привел к тому, что командование, скорее ненавистные англичане, решили переподчинить иные полки Малику Караденизу, которые так же численно были не более чем батальонами. Много, очень много правоверных сложили свои головы на холмах и поле у крепости… русской крепости… пока.

Такие укрепления, с которыми столкнулся полк Малика, не применялись не одной армией мира, по крайней мере, Крадениз, прочитавший немало книг, прошедший военное обучение во Франции, не знал о таких новшествах. Да и кто мог себе позволить в экономическом плане сделать заграждение из колючей проволоки на километры вокруг крепости. Только телами солдат и получилось преодолеть эти заграждения, причем под сверхплотным русским огнем.

— …и пусть мы погибнем! Но за веру свою, во славу Аллаха, а там, — Чорбаджи Карадениз воздел руку с вытянутым указательным пальцем к небу. — Вас ждут девственницы и много еды. Так умрите с честью! Аллах Акбар!

Малик кричал выстроившимся воинам, воодушевляя их на решительный бой. Только прекратилась артиллерийская подготовка, мощнейшая, небо темнело от количества ядер, летящих на руси. После такой артподготовки, нельзя было не взять крепость, но гяуров ранее часто недооценивали, и сейчас не факт, что сводной орте под командованием чорбаджи Карадениза получится лишь легкая прогулка по трупам своих уже погибших собратьев.

— Алга! — взревело более полутора тысячи глоток и, сразу после отмашки, первая волна комплексного штурма отправилась погибать.

— Вперед, давай! Алга! — подбадривал своих солдат чорбаджи.

И с именем Аллаха воины шли, умирали одни, но продолжали идти другие, переступая через еще не умерших, раненных, но обреченных соплеменников. Кто-то, проходя мимо очередного кричащего от боли воина, скорчившегося, извозившегося в грязно-алой грязи, успевал шепнуть: «Повезло тебе, уже скоро встретишь покой и девственниц, да поешь вдоволь. А мне еще тут на кишках скользить!».

Русские пушки, на удивление частью молчали, потому Малик уже уверился в том, что победа близка.

— Хрясь! — турецкий полковник поскользнулся, точнее, ему помогли это сделать.

— Ты что делаешь? — прошипел Игнат Верховой, командир специальной разведывательно-пластунской группы.

— Так глянь, есаул попугай какой! — ответил Федор Ничипоренко, пластун-разведчик.

Игнат не стал дальше вести разговоры, чтобы не быть обнаруженным, лишь приказал Федору переместиться от места падения турецкого офицера, которого ударом по голове оглушил тот же казак Нечипоренко. И вовремя, так как к упавшему турку бежали его солдаты, видимо, чтобы вытащить командира с поля боя.

Группа разведчиков была отправлена во вражеский стан, чтобы добыть как можно больше информации и, по возможности, прихватить «языка». Однако, казакам не удалось ни то, ни другое, казаки нарвались на засаду. Возможно, их выследили еще тогда, как они пробирались через горы трупов, чтобы в сторонке, в турецких одеждах уже начать отрабатывать задание. Четыре славных парня сложили головы в попытке вырваться из клещей, которые удивительно споро организовал враг. Но задания никто не отменял, и «язык» был нужен. И тут целый турецкий полковник. Может и удастся вытащить этого турка, чтобы избежать и позора и не допустить бессмысленности смертей побратимов.

— Щух, — пуля пролетела рядом с есаулом.

— Это кто там твою душу Богу мать? — прошипел Игнат, находящийся сейчас на грани психологического срыва.

Игнат Верховой относился к членам своей группы, как старший брат может относится к младшим, если присутствует истинно братская любовь. И в одночасье Игнат лишился четверых братьев, при этом остался жив. Долг, вбитые рефлексы служаки, эти чувства боролись с иными, с желанием встать во весь рост и пальнуть с двух рук из револьверов, показать, что такое истинно стрельба по-русски [в РИ по-македонски].

А тут еще стрелок союзный чуть кончик уха не срезал своим метким выстрелом.

Главный стрелок в плутонге специальных егерей Никита Стрелков получил фамилию в школе, организованной для детей унтер-офицеров в Мариуполе. Ранее он был Никитой Михайловичем Иванко, но уникальный глазомер и чутье стрелка, который почти никогда не промахивался, стали поводом для того, чтобы все в школе, даже наставники, звали парня только «Стрелком», вот и в пашпарт записали новую фамилию, полностью оправданную талантом Никиты.

Именно он, сержант Стрелков, вместе со своим вторым номером и начал отстрел всех турок, кто хотел приблизиться к лежащему без сознания турецкому офицеру. Никита, наблюдая в свой оптический прицел, которые в крепости были только у трех стрелков, узрел, как одно турецкое тело шевельнулось, схватило вражеского офицера за ногу и, когда тот упал, это же «тело» ударило офицера по голове. Никита был смышленым малым, догадался, что офицерика хотят прибрать высланные ранее казаки, о чем были предупреждены егеря. Вот и решил стрелок помочь своим. Да и получалось весьма комфортно стрелять. Поставил штуцерное ружье в одну точку и, почти не меняя прицела, стреляй себе по туркам. За две минуты уже семь человек легли рядом со своим, все еще бессознательным, командиром.

— Федька, таши турку того! — скомандовал Нечаев, когда понял, что какой-то союзный стрелок, а, скорее и не один, метко выбивает всех турок, желающих вытащить своего офицера.

— Ура! — раздался громоподобный клич и остатки батальона премьер-майора Москвина пошли в контратаку, стремясь отбить у врага только что захваченную первую линию обороны Павлополя.

— Таши турку! — прокричал Игнат Верховой, подползая к турецкому офицеру и берясь за левую руку Малика Карадениза, помогая Федору.

— Не олду? — спросил Малик «что происходит», очнувшись от встряски.

— Капа сенини! — есаул Верховой потребовал у офицера заткнуться, после казак на пару секунд задумался и нанес выверенный удар по шее, вновь выключая свою «добычу».

— Седалище не подымай! На тренировках смурдую! — злился Игнат, глядя, как непрофессионально ползет его подчиненный.

— Ай! — вскрикнул Федор.

Пуля-таки прочертила по заднице казака.

Уже после, если удасться выжить, этот случай обязательно станет достоянием общества, обрастая все новыми смешными подробностями. А пока шел бой безкомпромисный, жестокий, ни одна из сторон не собиралась останавливаться или сдаваться.

21 октября 1762 года. 17:40.

В Дарданеллы входил флагман английского флота, линейный корабль Сэндвич, имевший 98 пушек на своем борту. Именно на Сэндвич переместился командующий флотом, оставив свой «Монарх» вторым номером. Сэндвич, этот гигант должен был подавить, как казалось, уже ослабленную русскую артиллерию. Одновременно начались решительные штурмы крепости Твердыня и Павлополя. Русскому командованию было просто необходимо, как считал адмирал Джон Бинг, сосредоточится на отражении штурмов, задействовать свою артиллерию на земле. В это же время Сэндвич, Монарх и еще один корабль Бленхейм, вооруженный девяностами пушками, обязательно, адмирал не сомневался ни капли, подавят любую артиллерию русских. Иные корабли ожидали развязки сражения и находились у входа в проливы.

Никто не собирался простаивать в Дарданеллах. По сути, английские линкоры должны были, произведя выстрелы с двух бортов, продолжать свой путь в направлении Галлиполи, к выходу в Мраморное море. Этот город мог быть уже захваченн и тогда более не предвиделось никаких проблем, чтобы выйти в Босфор и блокировать с моря Константинополь, угрожая русским коммуникациям и городам Причерноморья.

— Ветер нам благоволит! — сказал Джон Бинг, пребывая в восторженных чуствах.

— Да, сэр, мы быстро проскочим Дарданеллы, — вторил своему командующему капитан Сэндвича Блэдфорд.

— Вы правы, капитан-лейтенант. Точно вам говорю — сегодня великий день для Великобритании! — сказал Бинг, рассматривая азиатский берег пролива.

Уже три километра было пройдено, как английский линкор открыл-таки огонь по берегу. Скорее для острастки, не было необходимости тратить и порох и ядра, так как никто в корабли не стрелял, орудия, даже те, которые не были замаскированы, молчали. Тишину нарушали лишь звуки ожесточенного штурма Чаннакале и Килитбахир, как бы русские не называли эти крепости, их наименования более не актуальны, так думал не только Джон Бинг, но и большинство английских офицеров.

— Почему нас не пытаются обстреливать? И странный ход у корабля, — сам себя спросил адмирал.

Сэндвич проходил уже практически параллельно русской крепости Павлополь, русские пушки, даже не модернизированные уже могли доставать до английских кораблей. Нужно было выяснить расположение русских орудий. Сэндвич набрал неплохую скорость, даже в странно вязкой воде и должен был проскочить самый опасный участок, но вот следующий за ним линкор Монарх, или Бленхейм может часть русских позиций и уничтожить.

— Сэр! Позвольте высказать свое опасение. Не может быть так, что нас легко пропускают! — высказался капитан флагмана.

— И почему в Роял Нэви появляются офицеры с сомнениями? У Вас на борту командующий, и Ваше дело вести корабль и не зацепить мели. Все! Больше пока ничего не требуется! — распылялся адмирал Бинг.

Вот уже и русская крепость, чуть поодаль другая, расположенная на европейской части Дарданелл, но выстрелов не было. И адмирал сам начал сомневаться, отчего был готов сорваться на любом, кто выскажет опасение в действительно странной ситуации, в которую попадал английский флот. Все отчетливо становилось ясно, что русские придумали какую-то каверзу. И адмирал высматривал дымы впереди, в направлении Мраморного моря, те, что потопили франко-испанскую эскадру, которая перевозила десант на Галлипольский полуостров и обеспечивала огневую поддержку армии. Но брандеров не было. Тогда что же?

В проливах уже было пять линкоров и три фрегата, когда…

21 октября 1762 года. 18:15.

Генерал-майор Петр Антонович Девиер командовал обороной крепости Твердыня. Командование некогда опального генерал-аншефа было грамотным и с самоотдачей всех офицеров. Будучи командующим Воронежско-Харьковским военным округом, Петр Антонович был пойман на мздоимстве и откровенных кражах [похожее происходило и в РИ, только на губернаторской должности]. Был суд, который постановил разжаловать барона Девиера до бригадира.

Эти события имели место пять лет назад. А после Петр Антонович попал все же на действительную воинскую службу. Ранее, имея высокий воинский чин, Девиеру удалось избегать непосредственной службы в армии, нынче нет. Сколько стоило сил Петру Антоновичу уговорить Миниха дать ему хоть какое назначение. Лишь кадровый голод в русской армии и позволил бригадиру Девиеру получить назначение, которое никак не затрагивало честь и достоинство барона. Вместе с тем, Петр Антонович проникся службой. Мужское самолюбие, помноженное на аристократизм, мотивировало Девиера учить новые тактики и верой и правдой служить России. Барон искренне желал, чтобы его имя у потомков вызывало гордость, а не отвращение и забвение предка-мздоимца.

Теперь, когда главное сражение, всего противостояния Англии и России, началось и уже не бригадир, но генерал-майор Девиер, находился на острие атаки, Петр Антонович решил, что умереть с четью за Российскую империю, ставшую еще для его отца-немца родиной, лучшее, что может случится.

— Пора, господа, начинаем! — решительно, но негромко сказал генерал-майор Девиер. — Подкиньте угля бесовским махинам! Готовить все батареи к отражению атаки с земли. Резервы в штыки!

С каждым сказанным словом голос Петра Антоновича становился все громче, поэтому, когда он заканчивал свою импровизированную речь, вытекающую из приказов, словами «За императора Петра Федоровича! За Россию!» кричал и генерал-майор, кричали и окружающие его офицеры. Напряжение последнего штурма, вхождение английской эскадры в пролив, все это сказывалось на психике военных. Теперь же, когда их командующий сам входил в некий воинственный транс, офицеры превращались в берсерков. Никто не боялся смерти, план срабатывал. Сложный, многоходовый план реализовывался. Сработали штабные офицеры… нет вся система, имперская система, сработала и выигрывала у заведомо более многочисленного противника. Может империя и не знает слез, куда ей до судеб отдельных людей, но империя умеет быть великой. Много ли это? Много! Но каждый делает свой выбор и пока в империи есть люди, способные положить за нее жизнь, она живет. И рушится, когда таких людей становится мало.

Загудели механизмы. Большая паровая машина стала вытягивать огромную цепь со дна пролива. Звенья, диаметром в почти метр, стали подыматься и перегораживать Дарданеллы. Понадобилось три километра цепи, чтобы протянуть преграду для любого современного судна от крепости Твердыни до Павлополя. Теперь никто не пройдет в пролив. Лишь линкор Сэндвич успел прошмыгнуть за цепью, но и его не минет участь быть сожженным.

— Поджигайте! — скомандовал генерал-майор, предвкушая зловещее зрелище.

Девиер был сейчас сущим маньяком, которому в пору лечиться до скончания своих дней в Доме Терпимости, которые уже открыты в Российской империи. Но никто не станет упрекать Петра Антоновича в том, что он жаждал смерти тех, кто посягнул на земли Российской империи, напротив, он лишь выполнял свой долг. И, если все удастся, то он будет в числе первых героев этой войны.

Одинокая, казалось, непримечательная лодка была вытолкнута в пролив с берега крепости Твердыня. Еще три-четыре минуты и все произойдет.

Наступила тишина. Нет, вокруг громыхало, франко-испано-португальский десант все еще пытался занять вторую линию обороны, все больше отражая уже контратаки гарнизона Твердыни. Все еще громыхал бой на другом берегу пролива, в Павлополе. Но каждый офицер, который был осведомлен о дьявольском оружие, те русские дворяне, которые поступились честью, используя изуверские способы убийства врага, все ждали.

— Отче наш! Иже если на небесах… — начал читать молитву Девиер, не так давно принявший православие. — Гореть нам в аду, господа!

Последние слова Девиера были сказаны еще до того, как он прочитал молитву. Слезы полились с глаз генерал-майора, который еще только пять минут назад жаждал мучительной смерти для захватчиков. Человечность и с детства вбиваемые понятия милосердия взяли верх над цинизмом и зверством. Не произошло расчеловечивания, но происходило иное — истребление. Не уничтожение, но истребление, поголовного, без возможности спастись для кого-либо из тех матросов и офицеров, которые находились на линкорах и фрегатах противника.

Разлитые тонны горючей жидкости были секретным оружием, которое в тайне разрабатывалось в химических лабораториях России. Жидкость почти не была видна, лишь маслянистые пятна могли сказать, что в воде нечто инородное. Но кто видел такие пятна ранее? Эра нефти еще не пришла, даже уголь использовался крайне мало. При использовании жидкости изучались ее свойства, рассчитывалась сила течения и вязкость. И вот сейчас на маленьком клочке Земли извергся ад.

Шансов спастись не было ни у кого. Лишь одно спасение — застрелиться, чтобы не мучатся от ужасной смерти в огне. И такие выстрелы стали звучать все чаще. Паника на кораблях поглощала даже самых выдержанных и мотивированных офицеров. Цвет английского флота сжигался в подлости русских варваров, истинных преемников Византии. Но это было во благо империи.

21 октября 1762 года. 18:15.

— Вот, закончится война, напишу прошение императору о смене названий все этих островов да заливов. Это ж как выговорить — Бос-джа-ада, — сказал генерал-адмирал Спиридов, стоящий на палубе флагмана сводного средиземноморского флота Российский империи, только год назад спущенного на воду восьмидесятипушечного линкора «Санкт Петербург».

Название корабля было связано с тем желанием генерал-губернатора Миниха, чтобы в этой части Российской империи не забывали, где именно голова огромного государства. Сравнительно небольшого количества пушек на русском флагмане не должно было вводить в заблуждение о возможностях русского корабля. Да, на Сендвиче 98 орудий, но английский главный корабль в Средиземном море не имеет утяжеленных орудий КП-2, и лишь облегченные аналоги русских груш, а вот Санкт-Петербург имеет. Потому по огневой мощи русский флагман явно превосходил английский.

Спиридов ждал, уходил от прямых боев, старался лишь укусить потерявшийся вражеский корабль, но при приближении основных сил русские корабли моментально уходили. Теперь настало то время, когда русскому флоту пора совершить тот самый подвиг.

— Господа, что думаете? Скажу сразу, я считаю, что бой в условиях в ночной темноты не самое правильное, — сказал Спиридов, устремляя свой взор на собравшихся офицеров.

— Позволите, господин командующий, — первым взял слово контр-адмирал Хметевский, буквально три часа назад присоединившийся к русскому флоту и уже скоро, после пополнения углем на острове Босджаада, собиравшийся отправляться далее, изготавливаться к новому бою.

— Пожалуйте, Степан Петрович, вы уже славно потрудились, прибавив нам шансов на победу.

— Если операция будет проходить по запланированному сценарию, то англичане и их союзники уже никуда от нас не денутся. Посему предлагаю провести разведку, подвести имеющиеся брандеры на паровой тяге и, если позволяет ситуация, то палить неприятеля. Еже ли нет, то пущай те брандеры показывают атаку, отходят, а после атакуют, а после опять отходят. Так мы сможем держать неприятеля всю ночь в напряжении, что, несомненно, скажется поутру, когда с первыми лучами солнца можно атаковать всем флотом. Тем паче, что с пролива должны подойти мониторы, — высказался контр-адмирал Хметевский, впервые назвав бронелодки словом, которое некогда проронил сам император.

— Господа, вы позволите? Я, безусловно, самый младший по чину и стал капитаном первого ранга меньше месяца назад, но имею, господа, свое видение, — начал говорить Сергей Иванович Зейский, тот самый капитан, который не только смог убежать из ловушки англичан на острове Мальта, но и в ходе десятидневной гонки повредил два фрегата Роял Нэви.

— Сергей Петрович, вы не тушуйтесь, ибо лучше мнение сказать, даже, если оно и не состоятельное, чем смолчать. Для того наш Совет и происходит, — с немного снисходительной улыбкой, в рамках приличий, сказал генерал-адмирал Спиридов, придерживающийся более демократичных отношений с подчинёнными, но лишь до начала действий.

— Господин командующий, считаю необходимым послать эскадру в пролив Дарданеллы для того, чтобы утром иметь возможность атаковать неприятель за малое с трех сторон. Под ночным покровом, при выключенных огнях малая эскадра способна пробиться в пролив и замкнуть его, — высказался капитан первого ранга.

Сергей Петрович был полон решимости ворваться в бой. Зейскиого, не смотря на все награды и восхваления, сжирала, как он считал трусость, и офицер стремился, скорее, героически умереть.

— Господа, — обратился генерал-адмирал Спиридов ко всем присутствующим, — По причине сохранения тайны часть операции вам не известна. Могу лишь сказать то, что со стороны пролива, точнее сказать, самих Дарданеллах нам будет оказана помощь, и уж точно ни один неприятельский корабль не пройдет в Мраморное море. Но, да, господа, побеспокоить наших противников нужно. Хватит ли для того угля на брандерах, но два углевоза в наличии имеем, их и привлечем. Если нет никаких возражений и дополнений, то, господа, отдыхать. Завтра великий день. День нашей окончательной победы!

21 октября 1762 года. 22:30.

Что чувствует человек, который полчаса назад разговаривал с другим человеком, а сейчас не мог найти части тела собеседника? А тот офицер, который был на острие атаки и видел, как вокруг умирают его солдаты и офицеры, почти невредим?

Петр Иванович Москвин стоял со стеклянными глазами, которые уже были не в состоянии вырабатывать слезы. Грязный, весь в крови и с перекошенным лицом, премьер-майор не мог сделать и шагу.

Оцепенение наступило сразу после того, как последние штурмующие, не выдержав яростного бескомпромиссного боя, побежали. Вот тогда, двадцать минут назад и встал Москвин на камни разрушенной части крепостной стены, через которую ворвались во внутрь крепости враги. Сложно было найти тот клочок земли, или наваленных камней, чтобы встать на них, но не на тело убитого человека.

— Ваше высокоблагородие! Ваше высокоблагородие! — раздавалось на задворках сознания Москвина, который нашел глазами половину туловища Василия Матвеевича Меньшого, того капрала, который был достоин стать офицером, но лишь плохое знание хранцузского да математики лишило русскую армию хорошего боевого командира.

Два часа, растянувшиеся в вечность, длился последний штурм. Это был Армагеддон. В Книге написано, что последняя битва добра со злом должна случится где-то не сильно далеко от этих мест. Видимо, это была генеральная репетиция.

Первыми пошли турки. Шли решительно, не обращая внимания на шквальный огонь русских стрелков, летящие ракеты и разрывавшиеся фугасы. Практически сразу туркам удалось выбить русских с первой линии обороны, полчаса длился бой за вторую линию, и ее пришлось оставлять. Вновь взрывались фугасы, начала плотно работать русская артиллерия, которую споро перетаскивали против наступающих турок, когда стало понятно, что английские корабли и так горят в геенне огненной.

Турки дрогнули, они не смогли подойти вплотную к разломам в крепостной стене, стали откатываться назад. Однако, турецких штурмовиков встретили заградительные линии англичан. К неприятелю подоспели резервы еще до того, как турецкие пехотинцы покинули вторую линию обороны Павлополя. Начался новый накат, где уже участвовали и англичане.

На раскол стволов работала русская артиллерия. И это не метафора, действительно, две пушки не выдержали скоростной стрельбы и у них разорвались стволы, унеся жизни троим артеллеристам. Но никто не обращал внимания на потерю двух орудий, все были сконцентрированы только на одном — убить как можно больше противников, продать свою жизнь подороже.

Когда первый красный мундир уже залез на камни разрушенной части стены, открылись ворота крепости и оттуда вышли две казачьи сотни, чтобы ударить по противнику вдоль крепости. Казаки шли умирать. Они сами попросились у раненного и не могущего передвигаться полковника Михельсона, и Иван Иванович дал свое одобрение на эту самоубийственную атаку.

Москвин тогда нашел секунду и посмотрел в зрительную трубу на казаков. Они…улыбались, крестились и целовали нательные кресты, подбадривая друг друга. И этим православным воинам почти удалось сделать чудо, враг стал пятиться, убегать от конной атаки станичников. Однако, пушки противника были в умелых английских руках и вся крепостная стена была пристреляна. По казакам ударили ядрами и сбили динамику атаки, которая и так была затруднена множеством тел на земле. Началась свалка, в которой каждый казак продавал свою жизнь за две-три жизни врагов. Но, как не пытались перенести огонь на эту свалку лучшие русские стрелки, казачьи сотни были обречены. Офицеры же кричали, чтобы стрелки били других наступающих, пока станичники не дают англо-туркам прорваться на ином направлении.

Рукопашная… На развалинах крепости схватились те, кто жаждал мести любой ценой и те, кто уже решил умереть, но лишь с честью. Два характера, две стихии, полные фатализма. Но русские были вооружены револьверами и тем самым удалось нивелировать численное преимущество перед противником.

Бой шел уже на территории крепости, уже молчали русские батареи, захваченные врагом, когда стало понятно, что Павлополь можно отстоять. Силы врага были не безграничны, да и англичане уже достигли критического уровня допустимых потерь. Вражеские командиры поняли, что даже захват крепости уже не даст того преимущества которое могло быть ранее. Проливы так и не захвачены, а исход поистине Великого Дарданелльского сражения будет решен только в ходе морского сражения.

Да и темнота стояла кромешная и все больше имели место случаи, когда свои стреляли в своих, не помогали даже ярко-красные английские мундиры.

Когда Москвин все еще стоял, не шевелясь, превратившись в изваяние, раненный в грудь и ногу Иван Иванович Михельсон, понимая, что после такого боя, чтобы не свихнуться, нужно срочно нарезать задачи солдатам и офицерам, приказал произвести подсчет потерь и срочно сформировать артиллерийские команды, перегруппировывая оставшихся в живых артиллеристов.

— Ваше высокоблагородие! — продолжал взывать сержант.

— А! Что! Да! — приходил в себя Москвин.

— Ну слава Богу! — выдохнул служивый. — Вас господин командующий требует!

— Спасибо, братец, буду! — сказал премьер-майор и перекрестился, еще раз окидывая взглядом место побоища.

Творящееся внутри крепости так же могло способствовать потере рассудка, но свою рефлексию Москвин уже пережил, он вновь набирался решимости выполнить любую задачу.

Кругом слышались стоны и хрипы умирающих людей. Медикусы, которые скрывались во время наиболее ожесточенного боя в подземном убежище-лазарете, цинично приказывали солдатам относить безнадежно раненных солдат в одно место, а иных в другое. Говорить о санитарии не приходилось и медикусы оперировали прямо на уже грязных от крови столах под светом чадящих факелов, лишь обрабатывая раны спиртом и то в малых пропорциях, ибо этот антисептик был конечен.

— По Вашему приказанию прибыл! — попытался четко и уверенно сказать премьер-майор Москвин, когда оказался возле кровати полковника Мехельсона.

Иван Иванович был плох. Два ранения только недавно ставшего командующем, после смерти Бибикова, Михельсона, не давали возможности управлять всем тем хаосом, что творился в крепости.

— Вы хранимы Богом, Петр Иванович, — Михельсон попытался улыбнуться, но резко кольнувшая боль в грудной клетке превратила улыбку в болезненную гримасу. — Нет более офицеров, равного Вашему, или старше по чину. Принимайте командование гарнизоном! Я уже, насколько было сил, дал указания, но не имею возможности более командовать. Забыл распорядиться дать ракету, что крепость держится. Это важно, прикажите пустить красную ракету! В строю не более двух тысяч солдат и младших офицеров. Нужна перегруппировка. Ставьте унтер-офицеров замест офицеров, иного выбора нет. Соединяйте всех в сводный полк и командуйте. Проследите, чтобы легкораненые так же встали в строй. Многие после такого боя станут малодушничать. Солдаты всего лишь люди и им свойственен страх. Так что работайте. Скоро подмога будет. Мы свое дело, надеюсь, сделали. По плану утром должны подойти наши войска.

И Москвин начал работать. Стало некогда думать о потерях, смысле жизни и подымать иные философские вопросы, нужно было стать для всех оставшихся солдат опорой. Решительный и знающий свое дело офицер вселяет уверенность и в своих солдат.

21 октября 1762 года. 23.10.

— Вас, премьер-майор, нужно бы гауптвахтой наградить! — сказал генерал-фельдмаршал Петр Семенович Салтыков. — Вы нарушили приказ и изготовили свой эскадрон к выходу. Извольте объясниться!

— Господин командующий! Там, — Григорий Григорьевич Орлов показал в сторону Чаннакале-Павлополя. — Гибнут русские люди, стоят насмерть. Прибыли разведчики и сообщили, что крепость обречена, такие силы выставил неприятель против их…

— Я знаком с данными разведки! Вы нарушили приказ! — повысил голос старик-Салтыков, что было не свойственного его, чаще уравновешенному характеру.

Орлов промолчал. Да, ему, командиру эскадрона конной гвардии Лейб-кирасирского полка, приказали отдыхать, чтобы с рассветом выступать в направлении Павлодара, но премьер-майор отдал свой приказ эскадрону готовится к выходу, решив во что бы то ни стало, но убедить командование в необходимости прибыть к Павлодару с рассветом, а не к полудни, как это предполагалось. Крепость подала сигнал, что все еще держится и этот сигнал ретранслировали до озера Куш, недалеко от Мраморного моря, где и находилась ставка генерал-фельдмаршала Салтыкова.

— Утром должно было стать понятным, что будут делать англо-турки под Бусрой. Этот город наш, но напротив стоит двадцатипятитысячный корпус неприятеля, который может перекрыть нам коммуникации. Город сдавать никак нельзя. Если будет штурм Бусры, то часть сил нужно направить туда. И какие именно это будут силы, непонятно, — говорил Салтыков менторским тоном. — Вам это ясно, пылкий юноша?

Орлова слова расчетливого, казалось, безэмоционального, генерал-фельдмаршала не убедили и он все равно считал себя правым. Помочь крепости, у которой уже могут заканчиваться боеприпасы, люди, — вот чего хотел Орлов.

Салтыков задумался.

— Берите еще две сотни казаков и отправляйтесь к Павлополю. Только, если крепость уже будет взята, отходите к городку Лапсеки, под защиту флота. Не встреваете в безнадежные бои. Берегите коней и подходите к Павлополю на отдохнувших лошадях, — давал, скорее, советы, Салтыков.

Утром Петр Семенович ожидал подкреплений, которые освободились с Босфорского направления. Там так же ждали атаки турок, но неприятель только демонстрировал активность, на самом деле лишь отвлекая силы русских. Такая информация стала доступна благодаря тому, что казакам удалось взять «языка» и тот выложил все, что знал. Всего одна турецкая дивизия специально маршировала, мельтеша перед глазами русских офицеров. Потому, две дивизии на этом направлении было явно избыточным, и одну Салтыков приказал перенаправить в Бусру, чтобы освободить часть войск для помощи Павлополю. Но Орлов все равно проявил своеволие и Салтыков решил, что после Дарданелльского сражения подымет вопрос о нарушении Устава и неисполнения приказа. Но потом, пока пусть Григорий послужит.

21 октября 1762 года. 23.10.

А в это время командующий объединенным англо-турецком войском Джон Легонье так и не мог побороть то состояние, в которое впадал русский офицер Москвин. Английский генерал-фельдмаршал осматривал в зрительную трубу, под стоны и крики раненных солдат и офицеров, место сражения. После ему, казалось, цинику, могли бы сниться кошмары, обрастающие все новыми подробностями открывавшейся картины побоища. Но только если он сам переживет следующий день.

Сражение еще не проиграно и завтра, скорее всего, можно будет дожать русских, пусть вновь большой ценой. Но в чем же цель? Союзный флот так и не смог пройти в пролив, лишившись кораблей-гордости Роял Нэви.

Английские войска участвовали на завершающем этапе последнего штурма, когда русских уже продавили, большей частью уничтожили. Но Бог был, почему-то на стороне северных варваров. Может потому, что Легонье так и не помолился за упокой душ жертв геноцида в Смирне? Ведь собирался, да все никак не находил времени. Это так греки, армяне, евреи, убиенные в Смирне мстят? За то, что Джон Легонье мог, но не предотвратил убийства?

— В пекло все! Завтра я возьму Чаннакеле! — Легонье, старающийся везде и всегда показывать свой исключительный аристократизм, сплюнул слюну, сдобренную кровью.

Командующий искусал губы, когда вначале десятками, а после и сотнями стали гибнуть уже в русской крепости вверенные ему войска. Нет! Отдельно не жалко никого, даже геройски погибшего капитана, тезки, Джона Скирсби, который, схватив двух русских солдат, вместе с ними спрыгнул со стен Чаннакале. Жалко того, что парламент, да и король, предъявят генерал-фельдмаршалу обвинение в том, что деньги, использованные на экипировку и обучение солдат, растрачены без достижения результата.

— Сэр! Сэр! — пытался докричаться до командующего адъютант.

— Что еще? — раздраженно спросил Легонье.

— Сэр, две новости… — замялся адъютант.

В таком случае русский император мог сказать, что новости две: хорошая и плохая и предложить выбор, с какой именно начать.

— Ну? — вызверился командующий.

— Четыре турецких полка, по допущению турецких офицеров, сорвались с места и на рысях ушли. Мы лишились половины своей конницы, иные так же ропщут. И пришли сведения, что генерал-лейтенант Мюррей взял сходу Ереван и русские отступили к Кахетии и Картли, — на одном дыхании выпалил адъютант и чуть сжался, как будто ожидая удара.

— Молодец Мюррей, может русские оттянутся и на нашем направлении. А что до турок… Наведите порядок. Устройте патрули, возьмите под стражу их высших офицеров. Сделайте, что-нибудь и не стойте истуканом, — выкрикнул генерал-фельдмаршал Легонье.

Командующий уже свыкался с мыслью, что не быть ему героем Англии, тут нужно думать, к кому из патронов в парламенте обратиться за помощью, чтобы не попасть под суд. И, как бы то ни было, но бегство части турок только на пользу ему, Легонье. Можно будет выстроить свою защиту на том, что союзники подвели, бросили, когда английские солдаты уже взошли на стены и в проломы крепости Чаннакале, которая, скорее всего, так и останется Павлополем.

Человеку свойственно хвататься за спасительную соломинку, даже если вес этого жаждущего под девяносто килограммов, а соломинка надломленная. Не хотел Легонье думать о том, что Великобритания — это империя, которая не знает слез, не то, что иных людей, но и своих подданных. Его поймут, его простят.