Самодержец

Глава 8

21 октября 1762 года.

Быстрее, чем я добрался из Петербурга в Кенигсберг, в этом мире ни у кого бы, наверняка, не получилось. Железная дорога от Петербурга до Ревеля играла большую роль в возможностях перемещения войск и всего необходимого для войны и быстрой связи. Что касается связи, то здесь сыграли немалую роль оптические телеграфы. Много они сжирают средств, министра финансов Рычкова уже скоро придушит его собственная жаба. Но то, что за одни сутки информация способна преодолеть тысячу километров, дает России фору во многих и военных, и политических делах.

Так и получилось. Когда буквально после принятия Фридрихом решения встретиться со мной, через два дня я узнал об этом. Зашифрованное послание по линии Тайной канцелярии содержало не только желание прусского короля и моего дядюшки встретиться, но и предложения о непосредственной организации этой встречи. К примеру, и я, и Фридрих рассчитывали сохранить в тайне наше рандеву. Мне это удавалось лучше уже потому, что мой двойник отправился на южный Урал, и об этом стало известно достаточно большому кругу заинтересованных лиц. Не то, что именно двойник поехал, а то, что Петр Федорович собственной персоной вновь проявляет необдуманность и скоропалительность принятия решений. Уезжать на юг страны, когда на севере идет война со Швецией.

Вместе с тем оправданием поездки императора служил тот факт, что в Закавказье дела обстоят не лучшим образом, и уже доходили слухи, что там что-то неладное, возможны и прорывы персов на не так давно вошедшие в состав России кавказские земли.

Правда предполагается некоторая «утечка» информации, без точных дат и частностей. Мария-Терезия должна узнать о том, что встреча была. Но где и когда? Пусть теряется в догадка о времени и месте. Особенно желаю ей, чтобы у старушки разыгралась фантазия на предмет того, о чем, собственно, мы я дядюшкой договорились. Может, меньше будут австрийские войска топтать границы Балканского Союза?

— Степан, все проверили? — спросил я у своего верного товарища, казачьего генерал-поручика.

Если встреча с Фридрихом сложится удачно и без эксцессов, то нужно давать Степану уже и генерал-аншефа.

— Все проверили, Ваше Величество. Делали это совместно с людьми короля. На два дня выкуплен один из пяти трактиров в Торуне. Все комнаты в нем, как и в соседнем, выкуплены нами и людьми короля. Встреча состоится поздно вечером, чтобы не было опасности, что кото-либо узнает о Вас или о прусаках, — отвечал Степан, который четыре дня назад прибыл ко мне в Кенигсберг и сейчас сопровождает в польский город Торунь, оказавшийся как бы между Россией и Пруссией, являясь при этом польским.

Встречаться с королем Фридрихом на землях Восточной Пруссии, было бы своего рода попыткой унизить прусаков, чего хотелось избежать. Встретиться в прусских землях не хотел уже я. Все-таки между нашими странами имеется напряжение, и армии стоят друг напротив друга в двухдневном переходе. И это тогда, как просто необходимы войска и на Южном Урале, и на Кавказе, да, и в районе проливов также было бы неплохо иметь резервы.

— Ваше Величество, позвольте Вам еще раз напомнить о тех условностях, о которых было договорено с королем Фридрихом, — сказал Степан, доставая из внутреннего кармана камзола бумагу. — И мы жалуемся на дороги в России?

Степан не выдержал и сделал замечание о плохих дорогах. Действительно, три дня назад неожиданно выпал снег. Мокрые белоснежные хлопья столь быстро покрыли землю, сколь моментально и растаяли уже на следующий день, и теперь дороги размыты, из-за луж не видно ухабов, и даже моя карета с великолепными рессорами и прорезиненными колесами, казалась, абсолютно некомфортной.

— России, Степан, это российские дороги, — ответил я на возмущение своего главного телохранителя.

— Какая ж то Россия, коли на сто верст ни одной церкви, а все кирхи лютеранские, — пробурчал Степан, но быстро опомнился и стал зачитывать условности встречи.

Так, Фридрих должен был прибыть в трактир «Свинья и вертел» за час до того, как должен был приехать я. Видимо, дядюшка опасался того, что я могу на него устроить засаду. Наверняка, общение с русским разведчиком Мельве испугало короля, что и отложилось на его психике. Я не противился подобной мелочи, тем более, что по иным условиям нашей встречи в трактире уже должны находиться люди Шешковского и пять, по словам Степана, лучших бойцов-инструкторов из школы пластунов в Ораниенбауме. Револьверы, безусловно, по условиям должны были сдать, однако, русские оружейники не стоят на месте, и небольшие пистолеты, которые в иной реальности назывались «бульдог», имелись у каждого русского агента и казака.

— Также на встрече, за ужином еду подают только ту, которую изготовят личные повара Фридриха и Ваши, соответственно. Сама встреча продлится не более часа, после чего Вы, Ваше Величество, первым покидаете трактир, — закончил доклад Степан.

Когда я уже подъезжал к тому самому трактиру, ощутил неслабое волнение. Как-то ранее я не думал о том, что Фридрих мог неплохо знать того Карла Петера Ульриха, коим я почти не являюсь, задвинув на затворки своего сознания взбалмошного юнца. Король Фридрих, как и многие в этом времени, склонен к мистицизму, может себе надумать всяко-разного на тему «а царь-то не настоящий». Возможно, у моего волнения были и иные причины, все-таки встречаюсь с одной из самых одиозных фигур восемнадцатого века.

— Вот, племянник, повара наши расстарались и вдвоем выдали весьма недурственные блюда. Этот ягненок под русским соусом мягок и приятен на вкус. Все-таки в России умеют поесть, — сказал Фридрих, как только я вошел в достаточно просторный зал трактира.

Уже немолодой человек со впалыми скулами, можно было даже сказать, с болезненной худобой, в особенности в сравнении с привычными глазу в этом времени пухляшами, встал и изобразил приветливую улыбку. Фридрих распростер руки, как будто желал заключить меня в объятия. Я же не спешил обниматься и расцеловываться со своим родственничком.

Дело было даже не в том, что я, словно инфантильный великовозрастный ребенок, продолжал обижаться на все те слова, что Фридрих говорил обо мне. Так и хотелось моему второму «я» подойти, взять дядюшку за горло и спросить: я ли гольштейнский выродок, выскочка и всякого рода уродец? Хотелось, даже очень, врезать по этим впалым скулам, но на моем лице образовалась еще более приветливая улыбка, чем у моего оппонента. Видимо, дипломатический опыт уже позволял мне быть выдержанным даже на переговорах с такими извращенцами, как мой дядюшка. Я не обнимался с Фридрихом потому, что я император Российской империи, гордой державы, государства, которое готово к противостоянию с Пруссией, либо договорится на устраивающих ее условиях, либо победит и добьется уже более, чем устраивающих ее итогов противостояния.

— Дядюшка, вы еще не пробовали и половины того, что может поставлять моя империя в Пруссию. Много вкусностей изобрели славные русские повара. Знаю, что даже один из таких поваров есть и при Вашем дворе, — сказал я, присаживаясь за стол.

— Я надеюсь, что это хоть не шпион? А-то, право слово, удивили Ваши люди, Карл Петер. Шпион в главном квартирмейстерстве! Неплохо работает Ваш Шешковский! Или это уже результат Грановского? Однако, узнаю, что еще кто-либо на вас шпионит — он будет молить о смерти, — Фридрих состроил зловещую гримасу.

Вышло весьма театрально. Король так же дал понять, что достаточно в курсе кадровых перестановок и реорганизации в Тайной канцелярии. Пусть так, спасибо за то, что дал наводку на еще не пойманных «шпиков».

— Дядюшка, ну, так и ваши шпионы все не хотят покидать Россию. Кстати, благодарю вас, что оставили в живых моего подданного, взамен, заметьте, по доброй воле и лишь из милосердия, я уже распорядился отправить двоих ваших шпионов в Мариенбург, — сказал я и лично налил в бокал вина.

Не то, чтобы я хотел выпить, как по мне, так не лучшего, бордо, а лишь для того, что и в России, и в Пруссии человек, выпивающий с тобой, заведомо переходит в категорию приятелей. Насколько я знал, это самое бордо почему-то рекламирует во Франции маршал Ришелье. Может быть, имеет свои виноградники, а вино на самом деле не столь изящно, чтобы его покупали задорого. Но разговор пока выглядел вполне обнадеживающе. Хотя некоторое обострение и проверка нервов должна состоятся.

— И еще, дядюшка, Вы, конечно, вольны, как мой родственник, именовать меня и Карлом Петером, но, прошу, давайте это имя оставим для приятственных родственных посиделок, которые могли бы состояться. Но, в тот момент, когда решаются судьбы наших государств, я желаю оставаться русским императором Петром III. Для вас, дядюшка Фридрих, только из-за родства и безмерного уважения, могу быть Петром, — сказал я, отпивая из бокала бордо.

Не такая уж и бурда это бордо, вполне себе вино. Но для торжественных моментов я все же предпочту шампанское.

— А Вы изменились, ПЕТР, — сделал Фридрих логическое ударение на имени. — Уж не знаю, что повлияло на Ваше становление, как политика и монарха, но, признаюсь, никакого отвращения или пренебрежения с моей стороны вы не услышите. Мы много друг другу наговорили гадостей, и эта встреча должна была состояться раньше, вот только ваш союз, десять лет тому назад с юбками… признаться, я был разочарован, — сказал Фридрих, имея в виду маркизу де Помпадур и Марию-Терезию.

— Впрочем, мы здесь в этом Богом забытом трактире, значит, не все потеряно в наших отношениях, о которых стоило поговорить, — сказал я, стремясь перейти к делу.

Если встреча должна продлиться не более часа, а только на приветствие у нас уходит больше пяти минут, то пора бы переходить к сути.

— А Вы нетерпеливы, мой племянник. Молодости, а я считаю вас еще молодым, свойственно быстрое принятие решений. Вот и вы, Петр, решили некогда взять Константинополь, и вам этого не простили. Признаться, если бы я имел владения на Средиземном море или там были бы существенные интересы для Пруссии, то мы бы уже с вами стояли на каких-нибудь холмах и смотрели, как дерутся наши солдаты. Да, кстати, — Фридрих встрепенулся, выражая, явный интерес. — Вот, скажите, эта ваша Дикая дивизия, — они, действительно, такие звери, что режут головы и пьют кровь? Некоторые мои генералы даже в этом уверены. Я же считаю, что это такой ход, чтобы неприятель боялся самого названия дивизии, не говоря о том, чтобы мужественно с ним сражаться. Развенчайте мифы, — очередная улыбка на холодном лице короля.

— Истина, как это бывает часто, дядюшка, посередине, — ответил я.

— О, да, мне писал мой, — тут Фридрих надел маску скорби. — невинно убиенный друг Вольтер, что вы еще тот философ. И этот факт, поверьте, сыграл немалую роль в том, что я все же решил познакомиться с русским императором, так странно имеющим мало общего с мальчиком из Голштинии Карлом Петером. А вы случайно не владеете сведениями, что произошло в тот злосчастный день в поместье Вольтера в городке Ферма?

На моем лице не дрогнул ни один мускул. Я был в этом почти уверен. При том, что Фридрих явно меня провоцировал. Уж кому, как ни ему знать, что русская разведка нынче работает весьма успешно. И нам вполне выгодны волнения во Франции.

— Дядюшка, это трагедия. Столь явственная трагедия, что в каком-то порыве я был готов начать подготовку к десанту на французские Кале, Брест или Марсель. Убить такого человека! — говорил я, понимая, что уже переигрываю.

— Вы его не любили. Однако, после смерти человека, он часто вдруг становится великим. Для меня Вольтер был великим при жизни, хоть мы и изрядно с ним повздорили. Для вас он стал великим после смерти, так бывает. И мы с вами здесь, в том числе для того, чтобы наши с вами потомки, пусть и после нашей смерти, но считали нас великими, — сказал Фридрих, также исподволь переходя к предметному разговору.

— Дядюшка, вы не находите, что в торговле и мирном сосуществовании мы можем добиться больше выгод, чем в войне? Наши армии готовы, войска сконцентрированы и стоят друг напротив друга. Стоит ли оно того, если России никаких территориальных приобретений за счет Пруссии не нужно? — сказал я, машинально посмотрев на время и отметив, что 15 минут разговора ушло в никуда.

— Я же, мой племянник, был бы не прочь заполучить обратно «город королей». Кенигсберг предал меня, и мое правление омрачено тем фактом, что в прусском городе все больше разговаривают на русском языке, — сказал Фридрих, меняясь в лице и превращаясь, казалось, в хищника.

— Дядюшка, тоска по городу может быть всякой. К примеру, исконные владения Бранденбургского дома ни что иное, как славянские земли, — сказал я, также внутренне наполняясь решимостью.

— Милый племянник, я бы хотел услышать, что вы мне готовы предложить, однако угрозы, нынче прозвучавшие, отдаляют нас от предметного разговора, — сказал Фридрих, не отрывая от меня взгляда.

— Соглашусь и еще раз повторю, что я бы предпочел иметь Пруссию, — так и порывало остановиться именно на этих словах, но я продолжил. — В числе надежных торговых партнеров. С вашей культурой производства, практичным подходом к науке и с нашими изобретениями мы могли бы двигаться вперед во всех сферах.

— Петр, вы не можете не знать ту систему, которую я выстроил в своей державе. Пруссия должна прирастать новыми землями, иначе, еще десять-пятнадцать лет без войны и новых приобретений, — и державу, кою вверил мне Господь Бог, ждут наихудшие времена, — сказал Фридрих, и на этот спич короля, мне было много чего ответить.

— Дядюшка, я, признаться, беспокоюсь, что далеко небезразличные для меня люди, проживавшие в вашей державе, могут стать заложниками чьих-то интересов, — сказал я и не стал уточнять, чьих именно, чтобы не переступить грань, за которой может оказаться оскорбительное утверждение, что Пруссия лишается своего суверенитета.

— Еще полгода назад на этих ваших словах наш разговор закончился бы, и свои аргументы стали приводить пушки и атаки солдат, — Фридрих сделал небольшую паузу, чуть закатил глаза, раздумывая над последующими словами. — Мое сотрудничество с англичанами более десяти лет выглядело, как обоюдовыгодное, и лишь недавно, не без вашей в том вины, милый племянник, Англия стала пытаться диктовать свои условия и принуждать следовать в том русле политики, которое выгоден, прежде всего, островитянам, что не так уж правильно для Пруссии.

— Вам, как и любому государству, необходимы союзники и партнеры! — сказал я.

— О, да! Это неотложное правило в политике. Однако, о каком союзнике вы говорите, если, уж простите, держитесь за юбку Марии-Терезии? — сказал Фридрих и с вызовом посмотрел на меня. — Или, после исчезновения угрозы Османской империи, вы решили изменить союзным отношениям? Вы, действительно, намекаете на союз между Пруссией и Российской империей?

— Отрадно слышать, дядюшка, что вы, в коем веке, но назвали Россию империей. И вы, как чаще всего бывает, не ошиблись, — я усмехнулся, показывая, что фраппировать меня не удалось. — Столь огромной державе, в коей, по воле Божией, я император, впору иметь не одного, не во всем дружественного, союзника, но создавать собственную систему сдержек и противовесов, чтобы иметь возможность сотрудничества со многими.

— То есть вы, мой милый племянник, предлагаете Пруссии стать союзником, либо партнером, но при этом не собираетесь разрывать союзные отношения с Австрией? — говорил Фридрих, а на его лице читалось «я зря посчитал тебя умным».

— А вы, дядюшка, действительно всерьез рассчитываете еще раз повоевать с Австрией? Признаюсь, мне это было бы даже выгодно. Вы деретесь, взаимно ослабляете друг друга, я наблюдаю и решаю, кому именно помочь, торгуя оружием и порохом со всеми. Тут и Франция не сможет остаться не у дел. Европа воюет, а Россия торгует. Это ли не великолепно? — сказал я и даже мимолетно пожалел, что именно такую концепцию во внешней политике некогда не принял.

— Да, уж, племянник, у вас фантазия, признаться, развита. Но как же, по-вашему, быть, если Пруссии нужны новые земли, при этом нынешняя политическая конфигурация позволяет, как минимум, вернуть утраченное? — спросил Фридрих.

Складывалось впечатление, что прусский король подбивает именно меня озвучить очевидное. Это получится, что для потомков именно я и предложу разделить Речь Посполитую? Да и не столь важно, чтобы через лет двести-триста, где-то сидя на кухне, поляк клял меня, если при этом русский мужик на не менее уютной кухне выпьет чарку за память великого монарха.

— Вы уже все поняли, дядюшка, я лишь озвучу то, что на поверхности, — сказал я, вновь посмотрев на часы. — Сейчас у Польши нет защитников. Австрии придется пойти на разделы неспособного к защите государства. Пусть тот же Краков, Львов отойдут Марии-Терезии. Против меня и вас она не посмеет пойти, ввергая свое государство в пропасть. Франция? Так я слышал, что сейчас на улицах французских городов неспокойно, а Лион вообще полыхает в огне безумства.

— А мне, значит, Торунь? — усмехнулся Фридрих.

— Мы сможем договориться, главное принципиальное решение. Уже на днях открывается вальный Сейм в Люблине. И, мой дорогой дядюшка, я прекрасно знаю, какую каверзу мне готовят, в том числе и не без Вашего участия, — решил я немного напомнить Фридриху о работе моей разведывательной сети.

Тут был еще один психологический прием. Если я такой осведомленный о европейских интригах, то насколько обширны мои знания? Пусть Фридрих поразмышляет об этом. У меня есть аналитический отдел, который касается именно что Пруссии. Вся прусская пресса просматривается, анализируются все поездки короля, все, что дает разведка. Да! Я считаю, что мои знания о сущности дел в Пруссии достаточно системны.

— Позвольте уточнить, милый племянник, а что вам стало известно? Весьма вероятно, что ваша фантазия вновь застилает реальность, — на грани, да чего там, прозвучало именно что оскорбление.

— Если королю не докладывают о столь важных государственных решениях, то, может генерал-фельдмаршал Джеймс Фрэнсис Эдвард Кейт необоснованно занимает свою должность? — я хотел было продолжить, но был перебит Фридрихом.

— Ты не станешь указывать мне, кого и куда назначать! — взорвался Фридрих.

Все правильно, мне и ранее сообщали, что прусский король может быть вспыльчив, но достаточно быстро отходчив. Но и мне не пристало слушать в некотором пренебрежительном тоне это «милый племянник». Россия один на один и следа от Пруссии не оставит, а все равно у короля гонору выше крыши. Все-таки, действительно сильным политиком является именно Мария-Терезия, по крайней мере, разговор с ней я запомнил надолго. Австрийская императрица тогда меня чуть не «раскатала».

— Дядюшка, а мне так же покричать из-за того, что Вы участвуете в каверзе против России? Что хотите вынудить мою империю влезать в польские дела и получать еще один театр военных действий от протестантской и католической конфедераций? Так не проще ли мне будет перенаправить все свои войска со Швеции, которая уже обречена и я только и жду сведений о низложении шведского короля Адольфа Фредерика, сюда, в Пруссию? Англичане не спешат помогать, ждут прусской крови пролитой за Англию. Мне нужен мир с вами, вам же не нужна война со мной, — чуть повысив тон, говорил я, а Фридрих изучающе на меня смотрел.

— Я должен англичанам немало серебра, — сказал Фридрих после продолжительной паузы.

— Это уже предметный разговор, который можно было бы перепоручить подданным. Польшу можно сыграть иначе. Россия поддастся на провокацию, влезет в польские дела под предлогом защиты исконных шляхетских вольностей и православного населения. И мы должны, неожиданно для всех, объявить о защите территорий, с проживанием диссидентов [людей в Речи Посполитой, не являющихся католиками], — сказал я, отпивая вина.

— Еще одно условие, без которого я вообще ничего не собираюсь обсуждать, — противоречиво говорил Фридрих, так или иначе, но обсуждение уже началось. — Моя младшая сестра, Луиза Ульрика, шведская королева. Она не должна ни коем образом пострадать. Ни от толпы, ни от несчастного случая.

Не знал, что у Фридриха есть привязанности, тем более к лицам женского пола. Но пообещать пришлось, так как король в этом вопросе был настроен решительно, может и в большей степени, чем в политических.

— Так как делить Польшу станем? — Фридрих улыбнулся, а я позволил себе по-мещански выпить целый бокал бордо.

22 октября 1762 года..

В три часа ночи состоялся крайний Военный Совет, когда окончательно был принят план предстоящего морского сражения и русский флот выдвинулся навстречу своей славе, иначе, как о победе, никто не думал.

Ранее, под покровом ночи, самый быстроходный русский фрегат отправился к Галлипольскому полуострову, чтобы сообщить русской пароходной эскадре о времени начала сражения и о том, что именно нужно было сделать пароходам. В это же время в Дарданеллах стояли четыре монитора, которые только что и ждали, как сигнала к атаке, а в сам пролив вошел испанский линкор, призванный не выпускать никого из Дарданелл. Уже прогорела горючая жидкость, уже сгорели английские линкоры и теперь лишь более теплая, нежели обычно, вода, напоминала о недавней трагедии Роял Нэви.

Первыми атаку начали пароходы, которые отбуксировали двадцать брандеров, из которых пять были на паровой тяге, вплотную к одной из групп кораблей.

Вообще, неприятельский флот не был скучен, — максимально, насколько позволяли окружающие острова, корабли были рассредоточены. Поэтому, надеяться на то, что удастся уничтожить большое количество вражеских вымпелов, не приходилось. Но вот эта «кучка» из трех линкоров и пяти фрегатов, которые принадлежали португальцам, была достаточно обоснованной целью для брандеров.

— С Богом! — сказал контр-адмирал Хметевский и отдал команду на атаку.

Брандеры сделали свое дело и португальские корабли, кроме одного линкора, умудрившегося изготовится и тремя выстрелами, в потемках, потопить один из брандеров, получили разные степени повреждения. Два фрегата стали тонуть.

— Добивайте их! — сказал Хметевский, немного разочарованно, так как рассчитывал, что долго останавливаться и добивать португальцев не придется.

— Сигнал к построению! — скомандовал Степан Петрович через пятнадцать минут избиения вражеской эскадры.

Пушки португальских кораблей просто не доставали до русских пароходов, которые, кроме того, выстроившись в ряд носом к неприятелю, чуть пятились назад, постоянно разрывая дистанцию. Задний ход давал огромное преимущество.

Хметевский не стал дожидаться, пока португальские корабли скроются под воду, если, конечно вовсе утонут, так как не было ясно, насколько они повреждены. Очевидным стало одно — эти вымпелы уже участвовать в сражении не будут.

На горизонте виднелся мыс Ильясбаба, к востоку от эскадры русских пароходов и там уже начинало вставать солнце. С каждой минутой становилось все светлее и Хметевский уже жалел, что потратил много времени на бой с португальской эскадрой. Сейчас он рисковал не успеть к началу сражения.

— Запаздывает Хметевский, — констатировал генерал-адмирал Спиридов. — Пускайте ракету о начале атаки!

Григорий Андреевич принял решение, возможно, самое главное в его карьере. Теперь или на корабле с парадными флагами, либо в морской пучине стать кормом для рыб. Но генерал-адмирал, отдавая приказ, не сомневался, он понимал, что только решительная атака, где даже тактика уже будет играть второстепенную роль, способна принести победу русскому флоту. Это пароходам выпала роль быть тактически выверенными, отстреливать вражеские корабли, уходя от ответного огня и уж, тем более, от абордажа, который англичане чаще предпочитают остальному. Но и русские корабли готовы к кровавой схватке на корабельных палубах. На всех линкорах есть специалисты боя в стесненных условиях.

С рассветом Спиридов увидел идущий к нему навстречу огромный вражеский флот. Не только русский адмирал решит дать бой. Англичане, лишившиеся своих самых мощных кораблей, так подло сожженных в водах пролива Дарданеллы вместе с адмиралом, погибшем на борту флагмана, — решили умереть, но уничтожить русских. Пусть это и звучало не совсем логично, ибо мертвый воевать не может, но английские капитаны не хотели искать логику там, где они собирались применить все свое мужество и упорство. Английские корабли шли, а на их палубах не звучало ни единого лишнего слова, команды были наполнены решимости и автоматически исполняли все необходимые манипуляции лишь для того, чтобы их корабль настиг любой русский, и тогда англичане собирались продемонстрировать русским выскочкам, что московиты на море лишь младенцы и не могут тягаться со взрослыми мужчинами.

Подобного настроя у русских команд не было, но и они плыли за своей победой. Воспитанные на подвигах адмирала Бредаля, на славных сражениях Уле Панто или Мадагаскара, матросы и офицеры русского флота не испытывали пиетета перед кем бы то ни было. Напротив, для не знавших поражений уже десятилетия, русский флот был победоносным.

— Тяжело нам придется, противник многочисленнее и настроен решительно, — тихо, только лишь для себя пробормотал Спиридов, отпивая глоток из большой чашки с кофе.

Здесь, на корабле, Григорию Андреевичу было наплевать на столовый этикет и, что кофе пить из таких больших чашек было неприлично, неправильно, моветоном. Наверное, люди из будущего могли бы сказать, что чашка кофе у Спиридова в руках — это визитная карточка генерал-адмирала. Сам же Спиридов показывал, что он спокоен и полностью контролирует ситуацию.

На самом же деле — нет. Ничего больше он не контролирует. Подобные предстоящему сражения не могут быть управляемыми. И пусть план боя имелся, но кораблям всего русского флота было приказано стараться придерживаться общего плана, но при этом действовать по обстановке. И теперь, когда не удалось выйти на неподготовленного, сонного противника, план становился практически не актуальным.

После первых залпов корабельных орудий, когда палубы — а при таком скоплении кораблей — и вся окружающая морская гладь, покроются дымами, исход сражения будет определяться выучкой матросов, канониров, более совершенным оружием и удачей. Все это, может быть, только кроме удачи, на которую следовало лишь уповать, в русском флоте присутствовало.

— Ну, все. Господи, уповаю на волю Твою! — сказал Спиридов, как только корабль резко развернулся правым бортом и дал залп из имеющихся дальнобойных орудий.

Ни одного попадания не было, и противник продолжал сближаться, хотя для того, чтобы открыть ответную пальбу, уже было необходимо сейчас совершать маневр разворота. Капитан корабля знал свое дело, в чем генерал-адмирал убеждался ранее. Поэтому каким-либо образом вмешиваться в ход сражения Спиридов не собирался. На военном совете группа офицеров даже сделала робкую попытку отговорить командующего от участия в сражении. Но тогда Спиридов лишь улыбнулся, не потрудившись как-либо комментировать свой отказ. Он непременно собирался присутствовать на корабле во время эпохального сражения.

— К оружию! — громогласно приказал капитан корабля, понимая, что два ближайших английских вымпела собираются максимально сблизиться с русским кораблем, намереваясь взять линкор под Андреевским флагом на абордаж.

Другие русские корабли также открыли огонь дальнобойными орудиями, и все пространство заволокло дымом, столь плотно шли семьдесят шесть русских кораблей, намереваясь победить в схватке с противником, который располагал более ста вымпелами. Было бы существенно больше, если бы не потопление франко-испанской эскадры и части английского флота в проливе, за который сейчас и начали бескомпромиссный бой лучшие флоты мира.

Спиридов не знал, что его заместитель контр-адмирал Хметевский выключил из боя португальскую эскадру. Как не мог знать контр-адмирал и того, что русские пароходы находятся на расстоянии от вражеского флота, с которого через десять-пятнадцать минут откроют огонь с северо-запада, ударяя во фланг атакующего построения англо-испано-французского флота, четырех кораблей Венеции и пяти Генуи.

Не знал Григорий Андреевич и того, что четыре русских монитора уже потопили испанский линкор шестидесятивосьмипушечный Сан Зенон, что в ходе этого боя испанцам удалось попасть в трубу одного из мониторов и столь сильно его повредить, что впервые в этом мире был фактически уничтожен полностью бронированный корабль.

Никакого линейного боя не получалось, вражеские корабли не собирались подставляться бортами даже тогда, когда их орудия уверенно могли поражать русские корабли. Попасть же во вражеский линкор, когда тот шел на максимальном ходу носовой частью было крайне сложно. Вместе с тем, единичные попадания были, пусть этого и не было видно Спиридову. И уже шесть неприятельских фрегатов вместе с двумя линкорами теряли свой ход и выпадали из боевой формации надвигающейся армады русских кораблей.

Сергей Иванович Зейский на своем, наспех отремонтированном корабле Ново-Архангельск, состоял в охранении флагмана русского флота. Его задачей было поддерживать огнем главный русский корабль «Петр Великий» и постараться не допустить сцепки вражеского корабля с русским флагманом. Тот бой, который навязывал противник, был понятен, но ранее не прогнозируем. Все-таки линейное сражение, когда корабли обмениваются залпами орудий, считалось более вероятным, нежели вот такое противостояние, сумасшествие, когда враг, казалось, идет на таран, стремясь своим самопожертвованием уничтожить и противника.

— Два румба норд-норд-вест, — скомандовал капитан первого ранга Зейский.

Офицер, стоявший у штурвала, испуганно посмотрел на капитана, но Зейский был невозмутим. Подобный поворот означал, что Новоархангельск пойдет наперерез одному из кораблей, который устремился к флагману русского флота и, словно завороженный, линкор противника не получил ни одного попадания и шел с полными парусами.

— К оружию! — скомандовал капитан Зейский и достал свой револьвер, дабы убедиться, что оружие заряжено. — Приготовить «демидовки» по правому борту, — озвучил очередной приказ Сергей Иванович и тихо добавил про себя. — Я отомщу за тебя, Дмитрий Леонтьевич.

Все время, что прошло с момента атаки англичан на Мальту, Зейский только и жил жаждой мщения за своего учителя и друга Дмитрия Овцына.

Сергей Иванович сейчас проявлял высшую степень эгоизма, он сознательно стремился поставить под удар и корабль, и команду, совершая то, что было не очевидно.

— Еще два рубма на норд-вест. Готовьте сцепку. Пойдем на абордаж, — жестко и бескомпромиссно прокричал Зе йский.

Абордажная команда, состоящая из двадцати пяти морских пехотинцев, прошедших школу пластунов, как и все матросы, стали вооружаться. Лица людей выражали суровую решимость. Страшнее абордажного боя в открытом море нет ничего. Падение в воду минимизирует шансы выжить, а расстояние между противниками столь мизерное, что порой можно ощутить тепло дыхания врага.

— Всем держаться! Орудия, огонь! — Новоархангельск вот-вот должен был столкнуться с линкором англичан. Оба корабля разрядили свои пушки. Стальные шарики разрывали и дерево, и человеческую плоть. Картечь, выпущенная противниками, сразу же лишила жизни почти тридцать человек, еще сорок воинов, готовых друг друга убивать, были ранены.

На английском корабле уже изготовились к бою и седовласые матросы, некоторых из которых определили на флот по решению суда, и четырнадцати-пятнадцатилетние мальчики из благородных семей, которые только-только начинали свой путь на ниве становления флотскими офицерами Роял Нэви. Это в русском флоте ограничения по возрасту составляют шестнадцать лет, и то в порядке исключения, в английском же подобных ограничений не было. А теперь шестеро таких юношей двумя руками сжимали свои абордажные сабли, пытались всячески демонстрировать непоколебимость, но коленки предательски дрожали. Мальчики стояли позади своих многоопытных матросов и офицеров, но часть экипажа свалило с ног картечью. И теперь надежды на то, что взрослые мужчины убьют русских раньше, чем придется вступать в бой им, самым младшим на корабле, испарились.

Абордажный бой, несмотря на рвение Зейского оказаться быстрее на палубе сцепленного вражеского корабля, командир абордажной команды, который в данном случае принимал решения, — приказал принимать на своем корабле. Зейского, капитана, в грубой форме оттерли от первой линии профессиональных абордажников, чем Сергей Иванович оказался недоволен, но посчитал, что бой легким не будет и он окропит свой клинок английской кровью. Англичане перепрыгивали на русский корабль, перелетали на канате, стараясь приземлиться за пределами выстроившихся в три линии русских.

Выстрелы, дым, звон стали, крики и стоны, все смешалось в зловещей какофонии звуков, порождая мелодию смерти. Люди уничтожали друг друга.

Зейский уже разрядил оба своих револьвера и, не успевая вдеть их в кобуры, выкинул подальше. Уже и клинок обагрился кровью, это четырнадцатилетний Майкл Сеймур-Конвей, третий сын барона, заседающего в парламенте, пытался подкрасться в хаосе боя к русскому капитану, но был заколот точным ударом в сердце.

На выручку англичанам уже подоспел фрегат, и, когда одни англичане почти закончились, с левого борта появились новые противники. Русские абордажники, работая слаженно и профессионально, все же потеряли половину своих людей, а слаженный залп из мушкетов с подоспевшего фрегата еще больше ослабил защиту Новоархангельска.

Сергей Иванович Зейский был словно в тумане. Он отбивал выпады, разил врагов, получил укол то ли шпагой, то ли рапирой, в левое плечо. Ему рассекли щеку, но он продолжал сражаться, все время, пока этот праздник смерти длился.

Даже после, через много лет, Зейский так для себя и не прояснил, как именно он дрался, что сделал и как выжил.

И вот все закончилось. Полной тишины не наступило. Стоны и хрипы раздавались повсюду, тонущие моряки и офицеры, захлебываясь, взывали о помощи, а Зейский стоял на палубе вражеского фрегата и озирался вокруг, выискивая противников.

— Сергей Иванович, все закончилось, — к Зейскому подошел командир абордажной команды прапорщик Михеев.

Молодой еще мужчина был, как и капитан весь в крови и взирал на Зейского одним глазом, второй заплыл от удара, который командир абордажников получил еще в начале боя.

— Сколько живых? — спросил Зейский.

— На ногах только восемь человек, с вами, будет, — ответил Михеев.

А сражение тем временем продолжалось. Десятки кораблей схватились абордажным боем. Двадцать шесть английских линкоров было уже потоплено. Эскадра Хметевского, как ни пыталась избежать ближних боев, была зажата в клещи и уже потеряла три парохода — английские канониры знали свое дело. Вместе с тем контр-адмирал Хметевский оттянул на себя семнадцать кораблей противника, чем облегчил задачу остальному флоту. Русские побеждали. Уже шесть кораблей французов, три генуэзцев и один, принадлежавший Венеции, вышли из боя и устремились прочь от того побоища, которое заканчивалось победой русского флота.

Через три часа все было закончено. Россия, потеряв половину своего флота и две трети матросов и офицеров, одержала победу. А Дарданелльское сражение войдет в историю, как самая масштабная битва парусников. Грядет эра броненосных монстров и пара. Да и сложно будет в ближайшее десятилетие восстановить количество кораблей, которые были уничтожены в сражении.

А Зейский покинет флот, он, как опытный морской офицер оценит свои действия, которые привели к лишним потерям. Осознание, что из-за него из команды Ново-Архангельска осталось только двадцать четыре человека, пятеро из которых станут инвалидами, в понимании этого слова людьми из будущего, настолько будет довлеть, что умрет некогда жизнерадостный Сергей Иванович Зейский и родится монах Димитрий.

22 октября 1762 года..

Григорий Александрович Потемкин, пользуясь своей властью, направился в войска, в корпус, который был призван контратаковать десант, что высадился на Галлипольском полуострове. Полковник жаждал на деле доказать прежде всего самому себе, что чин, полученный им столь легко, на самом деле заслуженный. Потемкин понимал, что главная его задача лежит скорее не в военной плоскости, а в управлении, но Григорию Александровичу постоянно казалось, что на него бросают косые взгляды иные офицеры, которые получали свои чины, съев пуд соли на военной службе и хлебнув фунт лиха там же.

Но полковника ждало разочарование. Как только стало известно, что была уничтожена эскадра, которая обеспечивала поддержку десанта неприятеля на европейский берег пролива Дарданеллы, начались сдачи в плен. Испанцы не горели воевать вовсе, а французы, видя, что на полуостров входит заведомо превосходящий десант, русский корпус, — так же увидели бесперспективность сопротивления.

И только на Военном Совете было принято решение частью сил переправиться на азиатский берег пролива, где у крепости Павлополь все еще сконцентрированы значительные силы неприятеля, как пришло ужасное известие.

Да! На этом клочке земли и моря будут тысячи печальных известий, но все они для Потемкина были ничто, чем-то, что привез фельдъегерь из Константинополя… Скончался Светлейший князь, генерал-фельдмаршал Христофор Антонович Миних. Сердечный удар все же добил и так уже больного сердцем человека, который для России сделал многое, очень многое, чтобы быть увековеченным в памяти. Аллея Героев пополнится новым бюстом.

Потемкин взял заводного коня и быстро, в сопровождении двух десятков казаков, рванул в Константинополь. Теперь именно ему предстоит, пока император не пожелает кого иного прислать, делать весь тот ворох работ, который ранее Потемкин делил со своим учителем Минихом.

Григорий скакал, не жалея лошади и слезы разлетались с его глаз. Холодный ветер стал причиной того, что глаза Григория Александровича наполнились слезами, да, именно ветер в этом виноват.

22 октября 1762 года. 11.30.

— Это бессмысленно! — Ахмед-паша позволил себе повысить голос на командующего, английского генерал-фельдмаршала Джона Легонье. — Мне донесли, что руси сконцентрировали большие силы у Бусры и они готовы не только отбросить нас, но и отобрать еще больше земель у и без того лишь малой толики великой Оттоманской империи. Мои воины должны защищать осколок империи, чтобы не лишиться родины.

— Вы отказываетесь исполнять договоренности? Англия дала вам шанс, который еще можно использовать. Английский флот разобьет русский и тогда обрушится всеми своими корабельными орудиями на подлых русских, спаливших варварским способом английские корабли в проливе. В Чаннакале уже не осталось защитников и лишь один штурм, в который ваши солдаты отказываются идти, решит участь этой крепости. Заметьте, Великобритания отдает вам все эти земли, — распылялся Легонье, уже сам не веривший в победу.

— Утром к русским пришло подкрепление, которое сходу рассеяло охранение и прорвалось в крепость. Ваше охранение, господин Легонье! Там стояли английские солдаты, которые не пускали турок, но были сходу уничтожены руси, — продолжал разговор Ахмед-паша, уже открыто выказывая пренебрежение союзнику, которого еще несколько дней назад считал выше себя по статусу.

Рано утром батальон, который привел Григорий Орлов, действительно сходу прорвал хлипкий заслон англичан, призванный прежде всего не допустить дезертирства турок, чем действительно остановить атаку с тыла. Григорий хотел было сразу рвануть в бой, но то, что он увидел в крепости и возле нее, даже бесшабашного Орлова заставило смутиться и задуматься. Трупы. Они были везде, земля окрасилась в цвет крови.

Григорий Григорьевич решил все же осмотреться и не пороть горячку, а получить приказание от старшего офицера крепости, который оказался в одном чине с Орловым. Москвин отговорил премьер-майора от атаки. А вскоре стало известно, что в крепость собираются переправлять подкрепления с европейского берега пролива.

Дарданелльская операция провалилась, но и Россия потеряла многих своих лучших сыновей.

— Сэр! К Вам чорбаджи турецкого войска Малик Карадениз, — в шатер командующего ворвался адъютант.

Еще вчера за такое поведение генерал-фельдмаршал Легонье не просто отчитал бы адъютанта, но и назначил ему наказание. Сегодня из английского военачальника как будто вытянули стержень. Он даже не замечал оскорбительного тона Ахмед-паши или дерзкого поступка адъютанта.

— Что ему нужно? — спросил отрешенным голосом Легонье.

— Сэр, он пришел из крепости, был ранее захвачен русскими, а сейчас они прислали своего пленника с посланием, — ответил адъютант.

— Забери у него оружие и впусти, — странно, но инстинкт самосохранения у Легонье еще присутствовал, и он подсознательно ожидал против себя агрессии.

В шатер вошел усталый человек, осунувшийся, сгорбившийся, никак не похожий на себя, ранее способного воодушевить солдат на подвиг. Один из последних истинно османских воинов уже разуверился в победе.

То, что рассказал Малик Карадениз еще больше ввергало в уныние Легонье. И командующий уже не мог скрывать своих истинных эмоций, понурив голову и пуская события на самотек. Русские разбили союзный флот, уничтожили, либо заставили сдаться десант на Галлипольском острове и сейчас спешно наращивают силы в Чанакале, перебрасывая через пролив подкрепления.

— Защищайте свою родину! — не поднимая головы, сказал Легонье.

После того, как Ахмед-паша ушел, Легонье отдал приказ остатку английского корпуса идти на соединение с англо-персидской армией Мюррея достал свой револьвер, написал записку родным и застрелился.

25 октября 1762 года.

Семен Миронович Кривонос был доволен своей судьбой. Некогда рекрут, он уже был уверен, что жизнь закончилась. Да, император ввел обязательную службу в пятнадцать лет, и можно было прийти на поселение, к примеру, в Новороссию, тридцати трех — тридцатипятилетним мужчиной и еще создать семью. Но пятнадцать лет на службе? В стране, где могут послать отбывать службу за десять тысяч километров? Кривонос категорически не хотел такой судьбы.

Семен Миронович был грамотным и сразу, после поступления на службу, его забрали в штаб. Вот он, предел мечтаний, быть при штабе! Тут и кормили лучше и можно было даже копеечку поиметь. Служи, не тужи. И Семен служил.

Злость на помещика Щербатова, который и сдал Семена в рекруты за деньги, постепенно, парадоксальным образом, перерастала в признательность.

Иван Федорович Щербатов хотел быть барином, у которого даже есть крепостные, которые выучены не хуже, чем иные дворянские дети. Щербатов, премьер-майор в отставке по ранению, сильно желал произвести впечатление на своих соседей и решил стать просветителем сиволапых крестьян. Семен же впитывал науки нанятого учителя быстро и непринужденно, даже ни разу не был порот за бестолковость, как иные еще одиннадцать крепостных. Знания, между тем, были поверхностными, учитель был не то, чтобы хороший. Да и кто согласится учить крестьян за пять рублей в месяц? Еще и без кормёжки?

Но вот же беда… страсть имел Семен к красивым женщинам, а у помещика была дочь, чудо, как хороша. Вот и стал писать образованный крестьянин стишки про влюбленного амура, всяких там Психей и Афродит. А Настасья Ивановна, дочка, возьми, да покажи все это «творчество» папеньке. Ну а тот… Ох, и болела спина и седалище после «беседы» с бывшим премьер-майором. Ну а после Щербатов и вовсе посчитал, что для такого крестьянина, который думает только про амуров, самое место в армии. Уж где армия и где Семен? Но делать нечего, крепость, есть крепость! Вот был бы он вольным?!

И вот однажды, когда в штаб зашел генерал-аншеф Ливен, судьба Семена резко изменилась. Генерал опешил от того, насколько Семен был похож на императора и сразу же задался вопросом, кто этот писарь и каких он кровей. Ну а после Тайная канцелярия и пять лет обучения Кривоноса. И… выколотый глаз.

Теперь Семен Кривонос уже не такой летающий в облаках увалень, но тренированный боец, играющий роль императора Всероссийского Петра Федоровича. Только все равно, несмотря на обучение, ему рекомендовано чаще молчать.

Серьезных заданий у Семена до сегодняшнего дня не было. Он только иногда выезжал то в Петровские училища и наставлял подростков в вопросе патриотизма, или общался с рабочими на императорских фабриках и заводах, мог и награждать некоторых отличившихся как военных, так и гражданских лиц.

Теперь дело иное и даже опасное. Семен уже не был наивным глупым парнишкой и прекрасно понимал, чего именно от него ожидают те, кто направил лжеимператора на встречу со ЛжеИваном. Семена, как двойника императора собираются подставить. Где? Как? Когда? Сплошные вопросы, ответы на которые Семену знать не по чину, несмотря на то, что его камзол вышит золотом и стоит не менее чем пятнадцать тысяч рублей.

— Идешь на площадь, там будет собран народ. Величаво, но с почтением к люду говоришь то, что написано на бумаге, — давал последние инструкции Михаил Андреевич Грановский, который самолично разрабатывал операцию по нейтрализации ЛжеИвана. — Если что случится, то просто падай и лежи!

— А что должно случиться? — спросил Семен.

Грановский только посмотрел на двойника императора. Ранее он сокрушался, что Семен не воспитуемый и как был дураком, так им и остался. Михаил Андреевич был не совсем прав в своих суждениях, так как бывший крепостной уже о многом догадался и спрашивал лишь из-за страха. Ума у Семена прибавилось, а вот малодушие победить он никак не мог и коленки подрагивали.

Уже когда, под всеобщее ликование, «император» входил на импровизированную сцену, в метрах двадцати от места появления самодержца, стоял максимально сконцентрированный человек. Он не выкрикивал приветствия, не входил в состояние транса, как иные, только ждал.

— Люди честные! Приехал я к Вам, дабы посмотрели мы друг на друга и обиды все, коли они есть, высказали, — начал говорить лжеимператор.

— Государь, надежа наша, вели и жизни положим! — кричал один человек в толпе.

— Нет обид на тебя и быть их не может! Костьми ляжем! — выкрикивал второй.

Причем это были даже не те штатные «крикуны», которые должны заводить толпу и создавать нужное настроение. Люди действительно были столь впечатлены присутствием императора, что скажи им лжесамодержец прямо здесь и сейчас умереть, в миг все люди на площади стали суицидниками. Лишь один человек не поддавался никаким эмоциям и только выгадывал возможность для выполнения работы.

— Сказывают, что объявился брат мой, Иоанн Антонович, по потере которого я горевал без меры. И хотел я видеть того брата. Коли то он, то обнять. Просил в письме я брата свого не чинить разбоя, да не воевать Оренбург, что приеду я, и все сладим. Но не слушает меня брат, татьбу супротив меня измышляет, — у Семена начали дрожать колени пуще прежнего, он уже уверил себя в том, что его должны убить и именно здесь и сейчас.

Непроизвольно лжеимператор посмотрел на своих телохранителей.

— Защитим, надежа-государь! — выкрикнул «подпевала на зарплате».

— Не дадим сгубить! — подержал еще кто-то из толпы.

— Не убоялся я, приехал. Если татьбу учинит кто, люди, верьте, что я все миром решить хотел, нельзя, кабы подданные мои кровь лили, когда все сладить можно полюбовно, — продолжал озвучивать заученный текст Семен, а ноги предательски дергались в сторону, сбежать.

Выстрел! Выстрел!

Кузьма Хлопов, телохранитель лжеимператора рефлекторно, как учили в школе пластунов, закрыл собой Кривоноса. Пуля вошла в живот Кузьмы, а вторая попала прямо в сердце.

Ошарашенными от испуга глазами, насилу удерживая на руках уже мертвого телохранителя, Семен осматривал площадь.

— Убили! — закричал кто-то из толпы, когда стрелка-убийцу уже скрутили охранники лжеимператора.

— Жив император! Это тать лживая сгубить его хотел! Нет Иоанна Антоновича, сгинул он, да и мал годами, а то Ерофей Лихатов, я знал того враля! — выкрикивал агент Тайной канцелярии, а другой агент вторил ему из бушующей толпы.

Толпа преисполнилась гневом. Не было русского бунта, чтобы вот так, на законного царя покушаться. Сильна вера в царскую непогрешимость. И тут… сильно подорван авторитет ЛжеИвана.

Через час Михаил Андреевич Грановский зашел в камеру Самарской тюрьмы, где на стуле сидел связанный и избитый стрелок, который покушался на императора.

— Пригож! Ой, пригож! — Грановский улыбнулся.

— Рад стараться, Ваше превосходительство! — съязвил Иван Трофимович Петровский, ротмистр тайной службы и потомственный дворянин.

— Вот и по Уставу сказал, а как по матушке послал! — сказал начальник разведки, которому перепоручили работу по ликвидации угрозы бунта на Юге Урала.

— Три зуба выбили, да ребра поломали! — констатировал Петровский.

— Бывает! То, что живой, вот наиглавнейшее! — Грановский посерьезнел. — Ладно, полюбезничали, и будет. Рассказывай!

— Получилось, все получилось! Не думал, Ваше Превосходительство, что свой человек у Тайной канцелярии есть и среди башкир!

— Уже нет. Перед твоим прибытием приказал посредством тайных знаков уходить. Он не привит. А такой хитрец и умница, как Раинбек еще сгодится. Может, даже в самое ближайшее время, — сказал Грановский, открывая саквояж и выуживая из него штоф водки, кольцо колбасы и хлеб.

— Давай, господин ротмистр, помянем раба божьего Кузьму Хлопова.

— Не хотел я его убивать, — Петровский понурил взгляд.

Грановский молча налил в стоящие на столе керамические чашки, молча выпили. Нечего было объяснять случившееся. Это еще даже не трагедия в начавшейся операции, только недоразумение. Еще немало крови прольется, немало людей сгинет.

По плану операции агент Петровский, работавший под легендой Вани по прозвищу «Злодей», должен был только ранить «императора» в плечо. Ротмистр был великолепным стрелком и промазать никак не мог. Ранение императора должно было всколыхнуть Поволжье и юг Урала, и при грамотной подаче информации данный факт обязательно навредил бы ЛжеИвану. Но казака-телохранителя Хлопова хорошо учили. Он, не задумываясь, отдал жизнь за охраняемого.

— Эх, хороша, — сказал Петровский, закусывая куском колбасы.

— А что, на столе Иоанна Антоновича водка хуже была? — усмехнулся Грановский.

— Ну, уж точно не императорская, — сказал Петровский, приподнимая и рассматривая просвечивающуюся жидкость.

— Как думаешь, не сбегут наши заморские други, когда хворь начнет расползаться? Или после твоего пленения? — спросил Михаил Андреевич.

— Уверен, ваше превосходительство, что заподозрить они ничего не смогут. Так случилось, что это не самозванец просил стать цареубийцей, а француз. Тот ЛжеВанька в последнее время больше пьет, чем участвует в делах, — сказал ротмистр.

— Так, что, Кучукбей — голова бунта?

— Скорее, сердце, коли образно говорить. Кучукбей из тех, кто не отступит. Уздечку его коня я более всего вымазал спорами оспы.

Тратить большие ресурсы на усмирение нелепого бунта на Южном Урале никто не собирался. На государственном совете не озвучивалось решение применить биологическое оружие, однако после вероятность распространить именно оспу среди бунтовщиков стала рабочим планом по устранению проблемы.

Планировалось выбить идеологическую основу у бунтовщиков, а после в регион ввести войска под благовидным предлогом устройства карантина и оказания медицинской помощи пострадавшим. Все войска, которые должны были участвовать в операции, были привиты от оспы, как и Петровский. Поэтому блокировать очаг заражения можно было, не страшась получить собственные потери.

Вместе с тем, в план приходится вносить корректировки. Те четыре полка, два пехотных, один кавалерийский, уланов, должны были решить проблему бунта под всеобщее одобрение жителей Урала и Поволжья. Однако, прорыв англо-персидских войск в Закавказье вносил корректировки и требовал усиления русской группировки в регионе свежими силами. С северо-запада Российской империи уже должны были отправляться воинские подразделения, но их прибытие ожидалось никак не раньше, чем через месяц даже с учетом железнодорожного пути до Москвы. А еще были бы не лишними несколько полков в джунгарской земле, где события также требуют усиления русского присутствия.

— Что ж, Иван Трофимович, ночью Вы отправитесь в Москву, сбреете бороду, побреете голову, чтобы уже не быть рыжим, а отращивать собственный цвет волос. И приступите к работе через месячный отпуск. Работать станете в моем ведомстве, — Грановский стал, выпрямился. — Честь имею, господин секунд-майор, Герой Российском империи.

Грановский ушел, оставив в одиночестве Героя, подвиги которого никогда и никому оглашаться не будут, если только не самому ближайшему к императору кругу лиц, ну и самому Петру Федоровичу.

Может быть, через сто-двести лет какой-нибудь въедливый архивист-историк добьется у государственной службы безопасности, или как еще будет называться ведомство, допуска к старым архивам, найдет секретные данные об операции «ЛжеИван». И тогда имя Петровского станет известно потомкам.

И будут ли эти потомки обвинять офицера в злодействе или восхвалять, во многом зависит от того, насколько государство будет отвечать понятию «империя».