Самолет на болоте

СИЛА ДРУЖБЫ Рассказ

— Меня назначили в полет с Колесником? — не то протестуя, не то спрашивая, повторил младший лейтенант Николай Барков, и тень пробежала по его лицу.

Товарищ, принесший это известие, утвердительно кивнул головой и понимающе улыбнулся. Может быть, это только показалось Николаю, но он тут же отвернулся и замолчал. «Опять?..»

Не раз он видел такие улыбки на лицах сослуживцев, и всегда они появлялись, когда сталкивались в разговоре имена Александра Колесника и его, Николая Баркова. Видимо, товарищи заметили, что с некоторых пор Николай относится к Колеснику очень холодно, даже не разговаривает. Они не раз пытались спрашивать и того и другого о причинах, но Барков в ответ только хмурился и краснел, а Колесник недоуменно разводил руками:

— Чего не знаю, того не знаю. Кошка неизвестного цвета, что ли, пробежала?..

Их отношения испортились внезапно.

Однажды весной Николай Барков и Колесник вместе с группой других летчиков были направлены за новыми самолетами в один волжский город. Прибыв на место, летчики решили побродить по городу. День был ясный. Под солнечными лучами последние остатки снега превращались в журчащие ручейки. Блики солнца играли на их поверхности. Веселыми казались и словно умытые крыши зданий, и звон трамвая, и лица идущих навстречу людей.

Шумной компанией летчики подошли к трамвайной остановке. Внимание всех ожидавших переключилось на них. Даже какой-то угрюмый старичок в потертом бобриковом пальто, до этого упорно читавший газету, взглянул поверх очков и с отеческой теплотой произнес:

— Ишь! Совсем молодые, а уже летчики!..

Подошедший трамвай был переполнен. Города Николай не знал. Случайно он оказался рядом с Колесником, вслед за ним сошел на незнакомой остановке да так и не отстал, когда Александр быстро пошел по шумной улице. Младший лейтенант и не подозревал, что у Колесника здесь живет семья.

— Ну, я пришел, это мой дом, — заметно волнуясь, заявил штурман удивленному Баркову, когда они подошли к подъезду большого серого здания. — Хочешь, зайдем?

Николай замялся и покраснел.

— Пойдем, пойдем, если уж пришли, — бросил Колесник и пропустил его вперед.

В квартире младший лейтенант почувствовал себя лишним. Мать Колесника хлопотливо бегала из кухни в комнату, то и дело поглядывая на сына заплаканными, но счастливыми глазами. Возле большого, покрытого льняной скатертью стола сидел седоусый отец Александра. В его жестких узловатых пальцах дымилась большая самокрутка. Отец пытался разговориться с Николаем, но это ему плохо удавалось: мешал частый надсадный кашель. За несколько дней до приезда сына он жестоко простудился и вынужден был теперь отсиживаться дома. Если бы не Нина — сестра Колесника, Николай совсем бы не знал, куда себя деть. Худенькая, с большими светлыми глазами и пышными, коротко остриженными волосами, Нина сразу понравилась Баркову.

Нина успевала разговаривать сразу со всеми. Брату она немедленно сообщила подробности о какой-то Наташе, Николаю рассказала, что она уже не школьница, а студентка первого курса медицинского института и что любимого профессора они зовут «наш дедуся».

— Такой седой-седой! А волосы пышные! И борода тоже седая…

Николай смотрел на оживленное лицо девушки, пытался представить себе старенького профессора и не мог. Вместо седых он видел светлые волосы Нины, длинные ресницы и веселые огоньки, горевшие в глубине ее больших глаз.

Надолго запомнился Баркову этот вечер. Надолго еще и потому, что закончился он совсем печально.

Сидя за столом, Николай услышал, как в соседней комнате Нина что-то спросила у брата. Колесник безнадежно махнул рукой, бросил в ответ:

— Мямля!..

Николай почувствовал, как кровь бросилась к лицу. Он невпопад отвечал Нине, потом быстро оделся и попрощался, пробормотав что-то невразумительное.

«Мямля — это я. Кто же больше?» — решил Николай. Одно слово стало причиной длительной размолвки между Колесником и Барковым. Барков, как говорится, «ушел в себя». Он стал молчаливым, сторонился товарищей и особенно Колесника, болезненно воспринимал любую шутку по своему адресу…

В напряженной боевой работе проходили дни. Настала зима. Одно боевое задание сменялось другим, все дальше и дальше откатывались очередные цели. Фронт перешагнул Вислу, стремительным броском советские войска вторглись с юга в Пруссию. Чувствовалось близкое дыхание окончательной победы.

Дни проходили, но обида на Колесника не забывалась. И тем большим было удивление Николая, когда от Нины неожиданно пришло небольшое письмецо. Девушка осведомлялась о его успехах, коротко писала о себе, а в конце письма спрашивала, почему он тогда так внезапно ушел от них. Неужели обиделся на что-либо?

Прочитав письмо, Барков подумал, что здесь не обошлось без вмешательства Колесника. Он рассчитывал сегодня же поговорить с ним откровенно, как вдруг товарищ принес ему это известие: Колесник назначен в его экипаж. Это смутило Николая. «Поговорю потом», — решил он.

Вечером на аэродром, располагавшийся у окраины деревни, они шли молча. Лишь перед выруливанием на старт произнесли несколько необходимых фраз. А затем — зеленый сигнал на командном пункте, полный газ, и машина, оставляя за собой густой шлейф снежной пыли, ушла в темноту. Словно на прощание, мелькнула только большая красная цифра «7», нарисованная на хвостовом оперении.

С боевого задания «семерка» в назначенное время не вернулась…

Когда цель показалась впереди, Николай Барков увидел, как в лучах прожекторов и в вихре рвущихся снарядов неуверенно маневрирует какой-то самолет. «Кто-то из новичков попал в беду, — подумал Барков. — Нужно помочь!»

— Штурман, бомбим по прожекторам, — передал он Колеснику и увеличил газ.

Удар по прожекторам помог попавшему в беду летчику выйти из лучей, но весь огонь с земли теперь переместился на «семерку» Николая. Вокруг разлилось ослепительное сияние иссиня-белых лучей вражеских прожекторов, стремительно проносятся сотни красных, синих, оранжевых шариков — снарядов, и каждый из них несет в себе смерть. Враг не виден, но он с земли пристально следит за самолетом. От экипажа требуется исключительное самообладание, выдержка, чтобы выйти из этой схватки победителем.

Барков придал машине максимальную скорость. В последнюю секунду, когда «семерка» отходила уже от цели, самолет сильно тряхнуло. Первым попаданием был поврежден фюзеляж и ранен штурман, второй снаряд попал в правую плоскость. Летчик перевел машину в правое, затем в левое скольжение, стараясь вырваться из лучей прожекторов. И только Николай выровнял самолет и увеличил газ, как произошло новое несчастье: захлебнулся, заглох мотор. Оставался единственный выход — посадка.

Летчик немедленно перекрыл бензокран, перевел самолет в планирование и решил тянуть подальше от железнодорожной станции на юго-запад, в сторону находившегося здесь лесного массива.

Стрелка высотомера угрожающе двигалась влево, показывая все меньшую и меньшую высоту. Пятьсот метров!.. Четыреста пятьдесят!.. «Только бы сесть удачно», — билась в сознании Баркова мысль. А внизу лес и лес. Но вот впереди показалась белесоватая нитка шоссе и рядом с ним неправильной формы овал. Поляна!..

Самолет неудержимо снижался. Крайние на поляне деревья он перевалил с трудом. Несколько секунд, и лыжи коснулись земли. Покачиваясь, машина побежала вперед, потом, потеряв скорость, начала медленно сползать влево и… остановилась.

Итак, посадку совершили благополучно. Николай облегченно вздохнул и тут же вспомнил: ведь они на вражеской территории! Дорога была где-то рядом, но со стороны ее не доносилось никакого шума. «Так. Еще не все пропало, — подумал Николай. — Только как штурман?»

— Что с мотором, Николай? — тихо отозвался из своей кабины Колесник.

— С мотором — посмотрю, а что с тобой?

— Правый бок весь горит. Ногой шевелить не могу. Что ты теперь со мной будешь делать? Я даже из кабины не могу выбраться.

— Ничего, бодрись, дружище! Все будет в порядке! — веселым голосом произнес Николай. А сам думал, что до «порядка» еще далеко. Самолет, видимо, никуда не годен, нужно его сжечь, пока не поздно. А штурман? Не был бы он ранен!..

Подбадривая штурмана, Николай с трудом начал вытаскивать его из кабины. Неожиданно послышался шум проезжавших по шоссе автомашин. «Заметили!..» Однако первая машина прошла по шоссе, не останавливаясь, за ней прошли и вторая, и третья…

Взвалив штурмана на спину, Николай медленно пошел в сторону от шоссе. Идти по снегу, да еще в меховой одежде, было очень трудно, хотя на поляне снег был довольно плотный и совсем не глубокий. Штурману малейший толчок причинял сильную боль, и он невольно стонал.

— Брось, куда меня тащишь! Брось! Здесь ведь никаких партизан нет, — шептал между стонами Колесник.

А Барков, задыхаясь, продолжал нести его дальше. Пройдя метров двести — триста от дороги, он остановился возле разлапистой ели, с трудом опустился на одно колено и вместе со штурманом плавно повалился набок.

— Потерпи еще немного, сейчас перевяжу, — шептал он Колеснику. Но штурман твердил:

— Напрасно меня тянешь, Николай. Со мной далеко не уйдешь. Если не заметят самолет ночью, то увидят днем. Ведь рассвет скоро.

— Крепись, поживем еще!

Барков наломал еловых веток, уложил на них штурмана и перевязал рану.

— Саша, крепись! В случае чего, я сейчас же буду здесь! Слышишь?

Он быстро вернулся на поляну. Когда почувствовал знакомый запах бензина и ощутил под руками еще теплые цилиндры мотора, к горлу подкатил твердый комок. Посмотрел на неподвижный винт, на правую плоскость — у нее слегка была повреждена консоль — и тяжело вздохнул. «Все, отлетался, друг».

Единственным звуком, доходившим до слуха Николая, было падение капель в снег. Машинально он подставил ладонь под эти капли, и когда поднес ее к лицу, почувствовал резкий запах бензина. «Откуда идет бензин?» Ощупал карбюратор и не нашел никаких признаков повреждений. Опробовал тяги управления мотором и увидел, что только тяга газа слегка погнута, видимо, от скользящего удара осколком. Толкнул винт, и он легко поддался, так же как и обычно, когда мотор был исправен. Мелькнула мысль: «А что, если?..»

Николай раскрыл капот мотора, достал карманный фонарик и, пропуская между пальцами руки узкую полосу света, лихорадочно стал искать повреждение. В моторе его не оказалось. Тогда он проследил путь, по которому стекал бензин. За мотором рука нащупала рваные концы бензопровода. «Почему он стекает отсюда? Плохо перекрыт бензокран?»

Вновь и вновь руки ощупывали концы, а в сознании уже крепла надежда, гулко заколотилось сердце. «Если это только единственное повреждение, то его можно устранить!»

Не раздумывая долго, Николай достал из самолета брезентовый чехол от кабины и, чтобы не стыл мотор, накрыл его, потом сверху набросил свою меховую куртку и снова принялся за работу.

Неисправностей больше не было. Барков влез в кабину и попробовал открыть бензокран. Послышался шум льющегося на снег бензина. Значит, он поступал нормально. Но чем соединить концы перебитого бензопровода? Николай обшарил бортовую сумку. Здесь ничего подходящего не нашел; поискал в карманах меховых брюк — там только плоскогубцы; покрутил в руках ракету, размышляя, нельзя ли использовать ее И тут его взгляд упал на резиновый шланг переговорного аппарата. Это и было то, что требовалось.

А восток все светлел и светлел. Автомашины были не страшны: они проносились быстро по шоссе. Другое дело — медленно двигающийся обоз. Николай понимал, что дорога каждая минута.

Он быстро отрезал кусок резинового шланга. Однако соединить концы перебитого провода оказалось нелегким делом. Как только начинал стягивать накрученную на конец шланга проволоку, она срывалась, и все приходилось начинать сначала. Замерзшие пальцы плохо слушались. Наконец с помощью плоскогубцев и проволоки удалось достаточно прочно закрепить концы шланга на перебитом бензопроводе. Бензин теперь без утечки мог поступать в мотор.

Николай подышал на совершенно окоченевшие руки, зябко подергал плечами, потом попробовал стенки цилиндров: они были уже холодными. Глянул на посеревшие вокруг деревья, кусты у шоссе — начинался рассвет — и подумал: «Все на пределе». Потом быстро пошел к месту, где оставил штурмана.

Колесник дожидался товарища на том же месте.

— Саша! Можешь мне помочь запустить мотор? Хватит ли сил? Может быть, успеем, вылетим, пока не заметили самолет, или…

Он не договорил. Обоим было понятно, что означает это «или». Штурман скосил глаза на летчика, скупо ответил:

— Постараюсь…

Взвалив Колесника на плечи, Николай пошел опять к самолету.

Все вокруг серело. Отчетливо стали видны границы поляны. Совсем редким и низким оказался кустарник в стороне, где проходила дорога. Опасность быть обнаруженными возрастала с каждой минутой.

Немецкие машины на шоссе появлялись совсем редко. К утру их сменил нескончаемый поток армейских повозок и крытых фургонов.

«Отступают», — злорадно подумал Барков.

Когда он, напрягая последние силы, приподнял штурмана повыше, чтобы удобнее положить его на плоскость, тот неожиданно выскользнул из рук и ударился о край трапа. Стон товарища больно отозвался в сердце Николая.

— Прости, Саша!

— Ничего… что делать!..

Медленно и осторожно, с помощью летчика штурман забрался в кабину.

На поляне было совсем уже светло. Лес еще казался черной громадой — там стояла темнота, на шоссе же можно было различить не только отдельные повозки, но и людей.

Николай снял с мотора куртку и надел ее на себя, снял чехол, потом окинул взором поляну, шоссе, наметил направление взлета и тихо спросил:

— Готов, Саша?

— Готов, — так же тихо ответил штурман.

Летчик глубоко вдохнул в себя воздух, словно перед трудным бегом, провернул несколько раз винт и сильно рванул его.

— Контакт!

Мотор молчал. Николай снова взялся за винт, провернул его, еще раз рванул.

— Контакт!

Мотор молчал. Сдерживая нарастающую тревогу, Николай в третий раз подошел к винту. После рывка винт качнулся вперед, назад, потом раздался громкий звук выхлопа, винт сделал несколько оборотов и остановился…

Николай бросил взгляд в сторону шоссе: услышали или нет? И, не рассмотрев, что там делается, кинулся к винту.

— Саша, энергичнее, давай!..

На этот раз мотор заработал. Летчик обежал вокруг плоскости и не сел, а ввалился в кабину. Когда руки привычно нащупали рули управления, бешеная радость овладела им. «Спокойнее, спокойнее!» — говорил он сам себе. Николай сразу же увеличил обороты, и самолет, словно нехотя, качнулся, стронулся с места и заскользил к опушке леса. Летчик увидел, что штурман показывает рукой в сторону шоссе.

Движение на шоссе прекратилось. У края дороги сбилась группа немцев и смотрела в сторону ползущего по поляне самолета. «Вот ослы! — невольно усмехнулся Николай. — Не разберутся, чей самолет!» Но солдаты все же заметили красную звезду на борту машины и тут же забегали вдоль повозок.

— Спокойнее! — сквозь зубы повторил летчик, продолжая рулить. И, когда разворачивал машину, готовясь к взлету, услышал, кроме шума мотора, резкие короткие хлопки: опомнившиеся вражеские солдаты открыли ружейный и автоматный огонь. Несколько черных фигурок уже бежало к самолету.

Колесник еще раз потолкал руль управления и показал рукой в воздух. Николай утвердительно кивнул головой.

Черные фигурки — их стало больше — уже были близко от направления взлета. «Перехватить хотят! — подумал Николай и опять сквозь зубы прошептал: — Спокойнее, спокойнее!..»

Вдруг звякнуло стекло на приборной доске. И в этот момент летчик дал мотору полный газ. Ускоряя бег, машина помчалась по поляне. «Только бы не подбили на взлете», — мелькнула мысль, и Николай громко закричал:

— Держись, Саша, держись!..

Самолет с ревом несся к центру поляны. «Взлетит или не взлетит?» По нарастающей скорости движения чувствовал: должен взлететь!

Несмотря на рев мотора, хлопки выстрелов были отчетливо слышны. Николай увидел, как солдаты, оказавшиеся на пути самолета, попадали в снег, напуганные видом мчавшейся прямо на них машины; другие же с колена вели огонь из автоматов.

Николай невольно отшатнулся от левой плоскости. На ней, словно капельки сильного дождя, образовалась, цепочка дырок от автоматной очереди. Правую руку пронзила боль. Он левой рукой перехватил руль и потянул на себя. Машина, тяжело и неуверенно, все же оторвалась от земли.

Но впереди еще деревья! Набирая высоту, самолет едва не задел за вершину самой большой ели, но выровнялся и, ревя мотором, понесся над лесом.

Уже в воздухе Николай увидел, как голова штурмана, сидевшего в передней кабине, медленно сползла вниз. «Что с Сашей?..» Вместе с тревогой за товарища росла и радость: «Летим!»

Уйдя из-под выстрелов, Николай развернул самолет на восток. На бреющем полете машина с ревом пронеслась над шоссе. При виде свалившейся, казалось, прямо на них машины лошади поднимались на дыбы, ломали оглобли, черные фигурки людей шарахались в стороны.

…Уже на подходе к своему аэродрому Барков почувствовал, как руль управления несколько раз дернулся в его руках. Это Колесник, очнувшийся после забытья, давал знать о себе. Николай понял: жив штурман, и тоже подергал руль, как бы отвечая: «Все в порядке. Идем домой».

В госпитале Николай пробыл недолго. Перед уходом он зашел попрощаться в палату, где лежал тяжелораненый штурман.

— Выздоравливай, да поскорее!

Колесник слабо улыбнулся, пожал руку и сказал тихо:

— Молодец ты какой, Коля!

— Ну, что ты! Какой молодец?.. Мямля!.. — неожиданно вырвалось у Николая.

Колесник удивленно уставился на него.

— Ведь сам меня так назвал когда-то, да ладно, уж все прошло, — попробовал Николай свести разговор к шутке и смущенно засмеялся.

— Нет, нет! Ты объясни, когда это я мог так назвать тебя?! — возбужденно заговорил Колесник.

Сердясь на себя, сбиваясь, Николай кое-как напомнил тот давний вечер. В ответ Колесник заулыбался:

— Я помню, ты еще так неожиданно тогда ушел. Обиделся, значит! Но ведь Нина спрашивала совсем не о тебе, а о моем школьном друге — ее знакомом!

Теперь пришлось краснеть Николаю.

— Ты… ты… извини. Это у меня так… вырвалось… — смущенно пробормотал он. — Выздоравливай, Саша!

Николай стиснул руку Колеснику и выбежал из палаты.

В части он с нетерпением ожидал возвращения штурмана, со стыдом вспоминая свое отношение к нему в последние месяцы…

После этой памятной для обоих посадки в тылу врага не было в полку более дружной пары, чем экипаж «семерки». В самых трудных условиях экипаж Баркова, как правило, вылетал первым, мастерски разыскивал цель, подавлял ее, чтобы облегчить выход другим экипажам. Ни ночные истребители, ни десятки прожекторов и огонь зениток не могли остановить его полет. И неизменно после каждого вылета летчик и штурман вместе приходили на командный пункт, и Николай Барков докладывал командиру:

— Боевое задание выполнено!..

Через несколько лет после войны, незадолго до дня авиации, в южном гарнизоне в своей квартире капитан Барков читал письмо Колесника, присланное из Москвы.

Дочитав письмо, Николай улыбнулся и позвал жену:

— Нина, иди почитай!

Пока жена читала, он, тихо улыбаясь, смотрел куда-то в пространство и думал о великой силе дружбы, дружбы фронтовой, обстрелянной, окуренной пороховым дымом, окропленной собственной кровью, освященной благородной целью, во имя которой они шли на смерть…