Самолет на болоте

ПОСАДКА

Впервые за много дней разошлись тучи. Открылось небо — чистое, ярко-голубое. Листья деревьев на опушке засверкали разноцветным глянцем; ели расправили свои пышные ветви, выпрямились, похорошели. Под лучами солнца природа словно принарядилась, повеселела.

В этой первозданной красоте низко над деревьями быстро двигался темный силуэт. Ближе, ближе…

Послышался гул. Это работал мотор самолета.

Дрожал воздух. Мотор словно жаловался. Казалось, ему не хватало дыхания. Взревев на полную мощность, он вдруг надрывался, начинал чихать, кашлять, потом гул снова становился ровным.

Кто хоть мало-мальски знаком с авиацией, тот сразу бы понял, что с мотором неладно: вот откажет какой-нибудь клапан и…

На таком режиме мотор не мог дальше жить.

Но он жил.

— Та це ж вин!..

Загубипалец привстал в неглубокой траншее. Птахин дернул его за полу шинели:

— Вин, вин! Чего под пули лезешь?

— Та це ж…

— Сядь, говорю! — закричал Птахин. — Башку продырявить захотел?

Здоровенный солдат безропотно присел на дно окопа. Смотрел он по-прежнему в сторону, откуда доносился нарастающий, неровный по силе гул.

Из-за гряды деревьев, высоко поднявшихся на опушке, блеснула на солнце дюралевая обшивка. Двухмоторный самолет с красными звездами на крыльях перевалил через крайние деревья, задрав носовой фонарь вверх. Потом «клюнул» и пошел книзу, опять скрылся за деревьями.

— Подбили, сволочи! — выругался Загубипалец.

Птахин уже тихим голосом успокаивал:

— Э, а нас не подбили? От самой границы вот пришли…

— Но це ж самолет! Он мильон стоит!

— Миллион, — согласился Птахин. — А может, и больше. Да… На одном моторе, а все-таки долетел до своих. А мы куда с тобой притопаем?

Загубипалец насупился:

— Та куды ж?.. Притопаем до того места, где нам скажугь: ни шагу назад! Разумиешь?

Птахин хитро прищурился:

— А может, мы уже и дошли. Может, тут и остановимся насовсем. Пора бы и вперед идти, а? Как думаешь?

— Як думаю?.. Самолет упал за лесом. Сходить к нему треба.

— Похоже, не разбился он. Сел… Вот к вечеру отступим до того места…

Загубипалец медленно краснел, молчал. Потом вдруг рявкнул на своего приятеля так, что тот привскочил:

— Отступимо?! Это зачем, га?

— Фу, черт! — Птахин сел поудобнее, зябко поежился, брови его сошлись у переносицы. — Я тоже не хочу отступать. Погоди! Вот скоро остановимся и ударим, да еще как!.. А до летаков мы сходим. Не торопись.

— Треба. Верно, живы они. Ось оно як…

Птахин кивнул головой. На этот раз — такое редко случалось — он соглашался с Загубипальцем.

ХМУРОЙ ОСЕНЬЮ

Надвинулись хмурые облака, и снова зачастил дождь. Булыжники на дороге скрылись под липкой грязью, придорожные канавы до краев наполнились мутной водой.

Тихо. Через окно доносится лишь нескончаемый шорох дождевых капель.

За дорогой видна ограда из мокрых, ставших почти черными слег. Вдоль нее — неровный ряд берез. Стволы их не ослепительно белые, а серые, словно ободранные наполовину; намокшие ветви свисают вниз.

— Будто плачут, а? — глухо произнес техник самолета Воронцов. Он уже долго смотрел на дорогу, березы.

— Да, как ивы, плачут… — после паузы проговорил Иван Чурсин.

— А каково сейчас в окопах! Ну и погода! — продолжал техник. — Все заливает!

Они надолго замолчали.

Дождь усилился. Капли еще чаще забарабанили по стеклу. Оно покрылось мутными потоками, сквозь которые дорога была почти не видна. Казалось, на улице уже сумерки.

Чурсин отошел от окна, присел на лавку у печи. Ссутулившись, рассматривал свои шероховатые ладони. Настроение было скверное. Ему впервые пришлось обслуживать чужой самолет. Вчера машина, к которой он был прикреплен, не вернулась с боевого задания.

Чурсин был влюблен в авиационную технику. Он удивительно быстро привыкал к самолету, который ему поручали. Когда находился один возле машины, разговаривал с ней вслух, как с человеком:

— Бедные мои моторчики! Где-то масло пробивает. Почему? А вот мы сейчас посмотрим, найдем и поправим. И все будет хорошо. Так ведь?..

Нашлись шутники, которые попытались поднять старшину на смех за такую странность. Да никто их не поддержал. В полку все знали Ивана Чурсина, невысокого, с открытым простым лицом и голубыми глазами, как одного из лучших механиков.

Сейчас Чурсину не хотелось ни о чем думать.

За стеной дома послышались глухие чавкающие звуки. Чурсин встал, подошел к окну.

Прямо по лужам ступали три пары ног. Впереди, согнувшись под тяжестью узла на спине, медленным шагом двигался старик в плаще. За ним, стараясь попадать след в след, шла худенькая женщина. Она была в резиновых ботах на высоком каблуке. Боты то и дело оскальзывались на булыжниках, выступавших скрытыми бугорками из жидкой грязи. Женщина обеими руками крепко прижимала к себе продолговатый сверток. «Ребенок, что ли?» — подумал Чурсин.

Последним шел подросток лет двенадцати. Его голова и плечи были накрыты мешком.

Воронцов вышел. Чурсин увидел, как путники на дороге остановились, потом направились к крыльцу. Их позвал техник.

— Здравствуйте, — переступая порог, несмело сказала женщина.

Чурсин засуетился, усадил ее к печке. Он даже вздохнул облегченно, когда увидел, что в руках у нее обыкновенный сверток.

— А я думал, малыша несете под таким дождем, — сказал он и тут же смутился. Только теперь Чурсин разглядел, что перед ним совсем молоденькая девушка. Щеки ее зарозовели, большие серые глаза смотрели открыто, доверчиво.

Старшина отвел взгляд.

— Вы… вас…

— Меня зовут Зоя. Зоя Федоровна.

Она рассказала, что провожает деда и братишку в районный центр к родственникам.

— Еле уговорила. Дедушка у нас с характером, воевать все собирался, — кивнула она на старика, топтавшегося у входа.

— Про себя сам сказывать буду! — нахмурился старик. — Из-за вас и в дом-то зашел, — укорил он внуков и обратился к Чурсину: — Уж не обессудьте!..

— Что вы, грейтесь! Погода сейчас не очень…

— Обыкновенная. Бога гневить нечего. Нам — погодка родная, своя, привычная. А вот вражине этому, — старик махнул рукой на запад, — пусть попробует нашей погодки. Так, старшина? — Глаза старика весело блеснули. — А тут и вы не дадите немчуре в тепле отсидеться. Эх, жаль, устарел для этакого дела! А руки горят. При случае, может, сгодятся еще, повоюют.

Дед был словоохотливым. По его словам выходило, что именно он решил отвести своих к родственникам в другой район. Паренек все в партизаны рвался. Рано ему, пусть растет. А кому нужно, те загодя в леса ушли.

— Мы кое-что там приготовили, — хитро подмигнул он. — Не привыкать русскому человеку с ворогом лютовать. Одолеем, старшина?

— Одолеем, — впервые за этот день улыбнулся Чурсин.

Старик пригляделся к нему, повернулся к Воронцову, прищурился:

— А что-то не в себе старшина, а? Потерял что?

— Потерял. Не зазнобу — друзей. Вчера его бомбардировщик не вернулся с боевого задания, — ответил техник.

— А-а… Дело понятное. Война. Людей жалко — не вернешь. А машина… Что ж, построят новую. Мы построим. Мне семь десятков стукнуло, а сидеть на печи не буду. Вот только этих пристрою, — кивнул старик на своих спутников.

— Это дедушкам положено за внуками смотреть. В войну тем более, — громко сказала Зоя и вполголоса, только для старшины, добавила: — Я медик. Мне завтра утром в военкомат идти…

— Скажешь тоже — дедушкам! Рано нас стали на печку сажать. И ты мне брось! — повысил голос старик. — Дома сидеть не буду. Это тебе надо бы. Ишь!.. Собирайся-ка! Погрелись, и ладно.

Видимо, спор у них шел давний — кому воевать, кому работать, а кому домоседничать. Зоя уже определила свое место — она должна была выехать на фронт. А деду было обидно оставаться в тылу.

«Но дома и он, конечно, не усидит», — решил Чурсин.

СРОЧНОЕ ЗАДАНИЕ

— Есть тут старшина? Ага! Иван, бегом в штаб! — громко позвал знакомый механик, закрывая за собой дверь. Он поежился, стряхнул с себя дождевые капли. — И все льет. Ну, прямо беда!.. Твои летчики нашлись.

— Живы! А машина?.. — вскочил Чурсин.

— Ишь, как загорячился! Не знаю… Летчик сейчас у командира полка, — сказал механик.

В штабе старшина узнал, что самолет произвел вынужденную посадку в районе леса, совсем недалеко от линии фронта. Один мотор и управление были повреждены зенитным огнем. Приземляться пришлось на «живот» где-то на болоте.

— Придется вам на рассвете лететь к самолету, — сказал командир полка. — С собой возьмете только необходимые инструменты. В поселке есть авиационные мастерские. Мы туда пошлем телеграмму…

Командир помолчал, пристально посмотрел на старшину, побарабанил пальцами по столу.

— Машину надо сохранить, — сказал он. — Вам будет нелегко. Наш полк передислоцируется на восток. Вам предстоит действовать одному. Впрочем, мастерские выделят людей. Если поднять машину будет нельзя, вы знаете, что делать.

— Понимаю, товарищ командир.

— Да. Конечно. Действуйте по обстановке… Летчика и штурмана найдете рядом, в помещении эскадрильи…

В эту ночь старшина спал плохо. Перед рассветом его разбудил посыльный. Чурсин быстро оделся, захватил заранее приготовленную сумку с инструментами, топор, лопату и вышел на улицу.

Вскоре на аэродроме мерно затарахтел мотор ПО-2.

Летчик вначале вел машину на высоте двести — триста метров. Потом постепенно перешел на бреющий, долго летел над самой землей.

Вдруг ПО-2 круто развернулся и пошел на посадку.

— Долетели? — не покидая машины, спросил старшина.

— Что, с высоты не видел бомбардировщик? — засмеялся летчик. — Рядом лежит! — махнул он рукой.

Совсем недалеко, метрах в двухстах, поблескивал серебром обшивки самолет.

Старшина выскочил из кабины.

— Зови стрелка-радиста скорее! — закричал ему вдогонку летчик. — Сразу вылетаю — фронт рядом!..

Когда старшина обошел вокруг бомбардировщика, он облегченно вздохнул. При посадке самолет пропахал глубокую колею на болоте, но по инерции выполз-таки на относительно твердый грунт. Погнуты только винты и обтекатель правой мотогондолы. Поднять машину и с помощью крана оттащить ее на поле, где твердая почва, вполне возможно.

— Передай командиру полка: вытащим быстро. Постараюсь, чтобы люди день и ночь работали. Через пару дней, пожалуй, справимся.

В глазах радиста промелькнул испуг.

— Да как же вы?.. Одни такую махину!

— В поселке авиамастерские. Дадут кран, дадут и людей — обязаны.

Радист оглянулся на летчика, что-то кричавшего от ПО-2, снова уставился на старшину.

— Нет мастерских! Приезжали оттуда, сказали, жги самолет и уходи — фронт надвигается. Мастерские эвакуировались. А фронт, слышите, всего только за лесом! А завтра, может…

Только теперь Чурсин понял, что надоедливое потрескивание в ушах — это не следствие длительного полета, а звуки частых разрывов, ружейной стрельбы, доносившихся с запада.

— Нет, говоришь, мастерских? Да… А что не сжег машину — молодец. Нужна фронту авиация. Ой как нужна! А ее нет! — Старшина даже покрутил головой. — Вот что: в полку скажешь, остаюсь у машины до конца. Приказ выполню. Понял? Ну уж если фашисты поднапрут, тогда… — Чурсин неопределенно развел руками. — Тогда так с пехотой и пойду.

Он посмотрел на бомбардировщик, беспомощно распластавший свои длинные плоскости на окраине болота, и уже строго добавил:

— Ну, иди! Нечего топтаться!..

Через несколько минут пророкотал мотор ПО-2. Старшина остался у самолета один. Он присел на кочку, закурил.

Вдруг надвинулся воющий гул немецких бомбардировщиков. Пять самолетов в плотном строю прошли над головой, развернулись к железнодорожной станции, расположенной севернее болота. Вскоре громовые раскаты всколыхнули воздух.

Чурсин вскочил, в бешенстве затряс кулаками:

— А я останусь! Ясно? Так и знайте, сволочи!..

Он выругался впервые за свою жизнь. Тут же остыл. Отбросил окурок, затянул на куртке ремень.

Медлить было нельзя.

И ОДИН В ПОЛЕ ВОИН

Самолет на фоне зелени был отчетливо виден сверху. Странно, почему им не заинтересовались немецкие летчики. Но раздумывать над этим некогда. Первое, чем следовало заняться, — это маскировка.

Чурсин направился в лес. На опушке он выбрал несколько довольно высоких сосенок, срубил их. Спрятал топор и пошел в обратный путь. Теперь километр до самолета показался вдвое длиннее. Немели руки. Трудно было удерживать вместе стволы сосенок — мешали густые ветви.

Чем ближе он подходил к самолету, тем чаще и чаще отдыхал. Когда сбросил наконец с плеча ношу, присел, дрожащими руками свернул «козью ножку». Сидел и размышлял, сколько раз ему доведется сходить к лесу и обратно, чтобы надежно замаскировать машину. Прикинул и ужаснулся: много! Вскочил, положил сосенки на открытые сверху плоскости самолета и опять зашагал в лес.

К вечеру Чурсину удалось более или менее сносно прикрыть самолет хвоей.

Наступали сумерки. Старшина вспомнил, что с утра еще ничего не ел. Он достал из кармана завернутый кусок хлеба с маслом. Хлеб раскрошился, масло размазалось по газете. Все это густо попахивало бензином, которым давным-давно пропиталась техническая куртка. Но голод не позволял долго принюхиваться, и старшина ел с большим аппетитом.

Ночевать он решил в кабине штурмана. Здесь имелся кожаный мат, можно было растянуться на нем во весь рост.

Долго лежал и не мог уснуть. Темно. Только циферблаты приборов мерцали холодным фосфорическим светом.

Неожиданно на обшивку упал отблеск яркой вспышки. Чурсин приподнялся. Над лесом, казалось прямо перед ним, близко, совсем близко от самолета, описывала в ночном небе дугу желтая ракета. «Неужели немцы продвинулись?..»

Стрельбы не было слышно. Сон прошел. Чурсин открыл люк и вылез из кабины. Еще одна ракета загорелась над лесом.

Оставаться у самолета Чурсин больше не мог.

Где-то севернее болота проходила фронтовая дорога. О ее существовании старшина знал: еще до вылета из полка он тщательно изучил карту, которую дал ему летчик. Чурсин решил идти к дороге. Может быть, там узнает, что делается на передовой, найдет людей, которые помогут поднять самолет.

АЗАРТ?

Дорога выступила из темноты внезапно. Чурсин перепрыгнул через кювет, стал посередине полотна.

Машин долго не было. Потом вдали мигнули фары, погасли, мигнули вновь. Как ни махал руками Чурсин, машина промчалась мимо.

Вторая подошла минут через сорок. Ее водитель, конечно, видел сигналы старшины. Однако, подъезжая к месту, где стоял Чурсин, он резко увеличил скорость.

Пустынная дорога в ночной мгле была видна всего метров на сто в обе стороны. Иногда отблеск ракет, лениво, словно нехотя поднимавшихся в небо над линией фронта, озарял ее серую поверхность. И когда очередная ракета гасла, темнота, сгущаясь вокруг, становилась еще более плотной.

Чурсин сидел на краю кювета около часа. Он сильно продрог, от усталости ныли руки. Уже подумывал, а не вернуться ли к самолету, когда послышался шум автомобиля. Чурсин решительно шагнул на середину дороги, вскинул ракетницу и выстрелил.

Темнота испуганно вздрогнула. Ярким светом озарило все вокруг: участок поля, рваный кустарник у дороги, подъезжавший грузовик. «Не остановится!» — подумал Чурсин, посторонился.

Но вдруг шум мотора смолк. Старшина побежал. В тишине услышал клацанье затворов. Крикнул в темноту:

— Свои, свои, товарищи!..

Он выпустил еще одну ракету. В свете ее увидел на дороге около автомашины двоих в военной форме.

— Кто вы? — спросил один из них, высокий, худощавый, с двумя кубиками на петлицах.

Чурсин коротко объяснил.

— Я сейчас еще ракету выпущу, — предложил он — Сами увидите, лежит бомбардировщик. Дэ бэ три эф, может, слышали?

— Не нужно, — остановил его тот, что с кубиками. — У самой линии фронта нечего фейерверк устраивать.

Он подошел ближе, не опуская пистолета, внимательно присмотрелся к Чурсину.

— Вижу — техническая форма. Знакомая. У меня брат в авиации служит. На юге где-то.

Голос худощавого неожиданно потеплел.

— Вот, вот! — обрадовался старшина словам о брате-авиаторе. Торопясь, он заговорил о том, как самолет сел на вынужденную, как его, старшину, перебросили сюда, надеясь на помощь авиамастерских, но их на месте уже не оказалось…

Худощавый слушал внимательно, заговорил не сразу:

— Помочь-то мы сейчас не можем — время терять не имеем права. Такое задание у нас…

Чурсину стало не по себе. Он рассказывал незнакомым людям о своих бедах, а у них, вероятно, есть свои, не менее срочные дела.

— Понимаете, — понизил он голос, — связи нет ни с кем. Не знаю, что на передовой делается, двигается фронт или нет. А как же быть с самолетом?

— На фронте? На этом участке вчера отошли на несколько километров. Но что вам посоветовать — не знаю.

Чурсин ждал, что еще скажет высокий.

Молчание нарушил голос из кузова машины:

— Если мастерские эвакуировались, что же тебе ждать, старшина? Тикай, пока цел. А то придется вместе с пехотой отходить.

— Раненые, по пути захватили, — пояснил высокий. — Видишь, задерживаемся.

— А я его понимаю, — привстал над бортом пожилой усатый солдат. Голос у него был низкий, простуженный. — У меня на руках днем товарищ умирал. Ногу у него оторвало. Кровь хлещет, а он за свою пушку ухватился, позеленел весь, хрипит: «Врешь, не возьмешь! Никуда не пойду!..»

Водитель рассудительно заметил:

— Азарт…

Пожилой раненый перебил:

— Какой азарт? Нет, это война, понимать надо. Тут тебе враг, а за спиной сторонка родная. На все пойдешь, жизни решишься, лишь бы до горла фашистского добраться. Азарт! — с иронией протянул он. — А ты, старшина, держись! Раз цел самолет, спасай его! Не пройдет фриц, не пропустим! Я тебя понимаю, — снова повторил солдат. — У меня у самого орудие вконец разбили, а то бы ни в жисть не ушел от него, хоть и раненый.

Командир похлопал Чурсина по плечу:

— Жаль, что нечем помочь. Вот танк бы сюда — он вытащит бомбардировщик. Да и кран найдется всегда у танкистов. Попробуй их найти. Или до штаба армии доберись.

— Доберусь, лишь бы фронт продержался немного, — ответил старшина. — Не такое бывало. Ну, счастливого пути!

— Что могу — сделаю, старшина. В своем штабе доложу, меры примут. Жди. Обязательно постараюсь помочь!

Взревел мотор, машина тронулась. Из темноты донесся тот же хриплый голос:

— Не робей, старшина, держись! Стой на своем!..

Опустела дорога. Чурсин еще немного постоял на обочине, глядя вслед ушедшей машине, облегченно вздохнул. Словно прибавилось сил от теплых слов пожилого солдата.

ПЕРВЫЕ ЗНАКОМЫЕ

Берущие за душу рев и свист надвинулись внезапно. Чурсину показалось, что он куда-то проваливается. В полусне встал, больно ударился головой об астрономический люк кабины.

Шум наделал промчавшийся на бреющем полете «мессершмитт».

Было уже светло. Чурсин подошел к колее, прорытой при посадке пневматиками шасси. Умылся, намочил волосы, чтобы прогнать сон.

Старшина понимал, что нечего и думать о восстановлении самолета здесь, на месте посадки. Но, возможно, хватит времени и удастся его разобрать, вывезти из прифронтовой полосы. Для этого надо поднять машину на шасси. Иначе снизу нельзя добраться до основных узлов.

Старшина определил, в какую сторону почва имеет больший наклон, передвинул ремень на последнюю дырочку — вторые сутки без еды — и взялся за лопату. Он решил прорыть канаву, чтобы отвести от фюзеляжа подпочвенную воду.

В синеве неба безмятежно проплывали белые клочья облаков. Легкий ветерок шелестел в побуревшем осокоре. Если бы не распластавшийся рядом бомбардировщик, могло бы показаться, что и войны-то нет.

Но передовая была близко. Слишком близко. Из-за леса вместе с ветром изредка доносилась перестрелка. На юге глухо рокотала канонада.

Чурсин присел отдохнуть, прислушался. Внезапный шорох шагов за спиной заставил вздрогнуть, притаиться.

— О це ж машина так машина! Бока усе, як теля языком вылизав! — удивлялся низкий бас.

— Чудище! Теля, теля! — передразнил быстрый тенорок. — Этот теля как жмакнет стопудовой бомбой по макушке и, как это по-твоему, по-хохлацки, и усе! Р-р-раз! И вдрызг! А ты — теля!

— Та вин наш, бачишь, звездочка е, — добродушно отозвался бас. Его обладатель говорил не стесняясь, в полный голос.

Чурсин выглянул из-за фюзеляжа. Два солдата в накинутых на плечи шинелях рассматривали самолет. Один — высокий, массивный, судя по широкоскулому лицу, уже в летах. В его глазах, над которыми нависали густые, пепельного цвета брови, застыло восхищение. В руках он держал металлический бидон. Второй солдат был пониже, тонкий в талии, с рыжим чубом, вызывающе выбивавшимся из-под пилотки, насмешливо морщил слегка конопатый нос. Этому было всего лет двадцать. Он явно издевался над простотой своего товарища.

Пожилой увидел за самолетом старшину, толкнул спутника локтем:

— Бачишь, це ж летак!

Чурсин перешел на другую сторону фюзеляжа.

— Нет. Это наш брат, раз в пилотке, только из авиационных, — тихо пояснил другу рыжий. Он повысил голос: — Наверное, хозяин самолета? Угадал?

— Угадал, — усмехнулся Чурсин. — А вы с чем пожаловали?

— Да вроде бы экскурсия, так сказать. Вот мой Мыкола непутевый, у него и фамилия, кстати, об этом говорит, — Загубипалец, — все меня тянул: пойдем да пойдем. А то медведем жизнь прожил в глухом углу и дальше своего пальца, виноват, носа ничего не видел. Я говорю: не боишься, если фашисты на чистом поле увидят и шарарахнут снарядом? А он мне: «Сам артиллерист. Кто станет по двоим снаряды пущать?» Вишь, какой хозяйственный подход! А сам, между прочим, и на пушку совсем недавно вот так смотрел, как на эту машину. Главный шеф-повар, то есть заведующий котлом, в котором наша каша варится. А я против него так, малая величина. Всего-навсего некий Птахин, наводчик.

У чубатого слова вылетали быстро-быстро. Похоже, для него не составляло никакого труда говорить о чем угодно и сколько угодно. Высмеивал он товарища с совершенно серьезным видом, правда, лицо у него при этом непрерывно менялось. Птахин поворачивался то к старшине, то к своему товарищу.

Загубипалец стоял рядом и медленно краснел. Наконец вмешался, отстранил рукой Птахина:

— Эта бисова рахуба увесь вик так: клекочет та клекочет! А я вам скажу, товарищ…

— Чурсин. Иван Чурсин, — подсказал старшина.

— …А я скажу, вин за других ховается. З рассвиту каже: пидемо к самолету и бензину для зажигалок найдемо. Давай посуду. Ось воно як! — Загубипалец поднял бидон. — А это што ж, як кража!

Птахин расхохотался. Загубипалец, хмурясь, посмотрел на него.

— Ну, вот, есть ли у него путевое что и в фамилии и… с самого верху? Ничего! Для зажигалок? А сам бидон двадцатилитровый держит. Дурень! Я придумал бензину налить в бутылки, а туда соли. Вот и получится оружие ближнего боя с танками. А ты — зажигалки! Зажигалки, да не те!

Птахин безнадежно махнул рукой:

— Он парень что надо. Только вроде медведя: сначала думает долго-предолго, а потом догадывается, что к чему.

Загубипалец в сердцах сплюнул:

— Як молотилка! От скаженна дитына!

Не видно было, чтобы он очень сердился на друга. Наверное, привык к тому, что Птахин всегда и везде его разыгрывает.

От солдат Чурсин узнал, что оба они из артиллерийской части, которая прошлой ночью заняла позиции за лесом.

— Мыкола со своей арткухней расположился по эту сторону. Он и заметил самолет первым, показал мне. «Блыстить та блыстить!» — передразнил Птахин. — Командиру я доложил: так что можно получить дополнительный боезапас, то есть бензин высшей марки. Вот и пошли сюда. Да, похоже, невпопад.

— Бензину я вам дам. Только подкопать надо под плоскостью.

— Это мы можем! — быстро отозвался Птахин. — Мыкола, хватай лопату, действуй!

Загубипалец безропотно принялся рыть землю. Вдруг он разогнулся, спросил у Чурсина:

— Е в машине сто тонн?

— Меньше. Откуда тут сто! — поморщился Чурсин.

Тогда солдат повернулся к Птахину:

— И туточки сбрехав, шо все знаешь. Летал?

Птахин не смутился:

— А как же! Я во сне всегда летаю. Да так здорово получается, будто наяву! Проснусь, даже жалко станет. Вот об этом и говорил. А ты не спорь, копай себе. Командир сказал, чтобы одна нога здесь, другая там. Ишь, экскурсант! Словно на прогулке! Про войну забыл!

Птахин подшучивал над другом все время, пока солдаты по очереди копали землю, добираясь к бензобаку. Но Загубипалец по-прежнему не обижался.

Наполняя бидон, Чурсин не выдержал, вступился за пожилого крепыша:

— Ты, Птахин, за своим другом много что-то замечаешь, а сам не догадался веток с собой прихватить. Можно было бы лучше прикрыть самолет. Сам видел — блестит.

— А зачем его прикрывать? — удивился Птахин. — Через лес не увидят, за склад не примут. Да бомбовоз и так все равно погиб.

— Как это погиб? — вспыхнул Чурсин. — Кто тебе сказал?

— Он же залез по уши в грязь, значит, лететь не мог — раз, а потом, из болота его никакими силами не вытащишь — тяжел.

— Тогда я его зубами буду тащить, понял? Ты что ж, топаешь на восток без перерыва от самой границы и уже привык все оставлять немцам? А я не хочу, не желаю, понял?

Птахин не ожидал такого оборота, попытался отшучиваться:

— Мыкола, держить мэнэ, бо я тюкну его бидоном! Чуешь?

Загубипалец схватил его за рукав, притянул к себе.

— Не швыдко! Чого расходывся? От дурень!..

Птахин отошел быстро. Вскоре он виновато улыбался:

— Ты не обижайся, друг. Доля нам одна досталась. А я, может, потому и болтаю, чтобы заговорить тоску вот здесь, — он ткнул себя кулаком в грудь. — Мы-то отходим, да не все. Многие остались там, — он показал на запад, — полегли, больше не пойдут с нами. Сам понимаешь. Так-то.

— Чего обижаться? Зря все это. Тут не бой, — отвернулся Чурсин.

Вместе с Загубипальцем он вытащил бидон из ямы. Солдаты собрались уходить.

— Ты что же, один здесь так и будешь копаться? — спросил Птахин.

— Нет. Это я хочу канаву сделать для отвода воды. Машина сложная, воды не любит.

— А придет к тебе кто еще?

— Должны найтись. Свет не без добрых людей, — пошутил Чурсин. Он подумал, спросил: — Штаб у вас далеко?

Птахин оживился:

— Правильно! Бросай-ка свою канаву, пойдем к нам! Недалеко, рядом. Командиру скажем, может, что и придумает. Да и на довольствие Мыкола поставит.

— Докопать канаву сначала нужно.

Загубипалец первым принял решение:

— Кажи, куда тянуть. Мы швыдко.

Чурсин показал. Солдат отложил в сторону шинель, поплевал на ладони.

Птахин тоже нашел себе дело. Он принялся рвать густую траву и укладывать ее на выброшенную из канавы землю.

Прошло минут десять, и Птахин, как ни в чем не бывало, разговорился:

— Маскировка. Без нее солдату нельзя. Вот этакого дядьку, как Мыкола, конечно, ничем не замаскируешь — здоров больно. Потому и в кашевары определили. Правда, приятель? Точно! Он только орудие будет демаскировать…

Загубипалец посмотрел на Птахина, послушал его болтовню, и его угрюмо сжатые губы тронула улыбка. Он снова видел в своем приятеле прежнего Птахина — балагура, весельчака, насмешника, но в то же время и самого надежного друга.

В ЛЕСУ

Со стороны поля, за которым лежал у болота бомбардировщик, лес начинался густым кустарником. Дальше громоздились сосны, осины, березы. Листья осин уже осыпались, и голые ветви неприветливо торчали в разные стороны. Поредели и березы. Подпаленные осенними холодами листочки на ветру непрерывно трепетали. Ярким багрянцем окрасилась ольха. Лишь сосны по-прежнему тянулись в небо своими вечнозелеными кронами.

Прошли поле, повернули вдоль опушки. Чурсин недоумевал. Появление двух солдат у самолета он связывал с тем, что в лесу стало много войск. Кроме того, Птахин упоминал, что артиллеристы оседлали дорогу. И вот теперь Чурсин убеждался — лес пуст. Пока они не встретили еще ни одной живой души.

— Кто же оборону держать будет? — удивился наконец старшина.

— Как кто? Мы. Худо-бедно от самой границы топаем от кочки до следующей кочки. И не просто топаем. Огрызаемся. И не так уж плохо. Сначала хуже было, — словоохотливо пояснил Птахин.

— Лес пустой. Обойти всегда могут.

— Лес и будет пустой. Окопы на той стороне. Да дело не в них. Дорога важна. Без нее никуда — кругом болота. Вдоль дороги и прет этот черт.

— Одну дорогу проще простого удержать, — решил старшина. — Особенно в лесу. Выставил несколько пушек, и только.

Птахин присвистнул, подтолкнул Загубипальца под локоть, весело прищурился:

— А ты, дружище, на передовой хотя бы раз в жизни бывал?

— Как сказать? Пожалуй, бывал. Бывал и подальше.

— Это как же, в окружении? — посерьезнел Птахин. — Тоже горя хлебнул?

— Нет, не в окружении. На дальнем бомбардировщике в Германию летал.

— В Германию?!

Оба солдата остановились, уставились на Чурсина. Птахин помигал глазами, с недоверием спросил:

— До Берлина?

— Летал и туда. Два раза. На Кенигсберг тоже…

— Шо ж, — вмешался Загубипалец, — и бомбы туда бросав?

От волнения у него покраснели щеки. Он жадно смотрел на старшину, ожидая ответа. Видно было, как много значит для него сам факт, что он разговаривает с человеком, побывавшим над вражеской столицей.

— Точно в цель попали, — подтвердил Чурсин.

— Мабуть, бомбы не малэньки? — не унимался Загубипалец.

— Побольше снарядов ваших, намного побольше, — усмехнулся старшина. — Да дело не в весе бомб.

— Конечно, — быстро согласился Птахин. — Ведь в самом Берлине были! — с восхищением воскликнул он. Солдат перешел в обращении со старшиной на «вы». — Уже были, а мы с тобой когда еще туда доберемся!.. Эх, Мыкола, — вздохнул он, — доживем ли до той поры!

— Это можно, — спокойно пробасил Загубипалец.

— Ну и ну! Не можно, а нужно! Какой же солдат не думает о том дне? Мне он во сне видится. Что я летал, это, того, лишнее. А победа… Жизнь-то какая тогда настанет!..

Птахин на ходу сломал ветку, принялся ее грызть. На его лоб набежали морщинки, поднялись белесоватые брови, под ними открылись оказавшиеся светло-голубыми совсем мальчишечьи глаза.

Птахин глубоко вздохнул.

— Какая жизнь будет! — тише повторил он, бросая ветку. И тут же стал снова прежним. — Жаль, что тебе, Мыкола, только в памяти и останется, как кашу варил.

— А шо бы ты зробыв без каши? — разгладил усы Загубипалец. — Ничого!

Остаток пути они по-прежнему старательно подшучивали друг над другом. Больше тараторил Птахин. Загубипалец, правда не всегда удачно, пытался не остаться в долгу.

«Одному лет двадцать, не больше, а другому за сорок. Что их свело вместе?» — удивлялся старшина.

ХОРОШО, КОГДА РЯДОМ ДРУЗЬЯ

— Откровенно говоря, старшина, машину спасти нелегко, — заявил заместитель командира полка, поверявший позиции батареи. — Обстановка меняется.

Заместитель сидел у крохотного столика, который успели соорудить артиллеристы в штабной землянке. Он сутулился, часто грязным платком тер покрасневшие от недосыпания глаза.

Чурсин понимал, что и помимо его самолета в полку немало неотложных дел.

— Ладно. Людей у меня мало. А кто захочет за счет сна — пусть идет к бомбардировщику, помогает. Но не больше трех-четырех человек в ночь.

Старшина тут же согласился:

— Хорошо. Найдутся такие. Придут.

— Ты уверен? — удивился заместитель.

— Знаю кое-кого, — невозмутимо ответил старшина. — Назначьте в первую группу рядового Птахина.

— И этого балагура знаешь? Здорово!

— Помогут. Я у них, то есть у артиллеристов, сегодня вроде за агитатора был. Про Берлин рассказывал.

— А при чем тут Берлин?

— Летал туда на дальнем бомбардировщике. В августе, бортмехаником, — пояснил Чурсин.

Заместитель командира к этому известию проявил такой же интерес, как и солдаты. То, чему старшина не придавал особого значения, в глазах артиллеристов казалось крайне важным. Одни слова — бомбил вражескую столицу — неудержимо влекли к нему людей…

У входа в землянку Чурсина поджидал Птахин.

— Ну, как дела? — почему-то шепотом спросил он.

— Неплохо, — ответил старшина. — Вечером придешь к самолету, поможешь?

— А начальство?

— Отпустят. Я просил за тебя. Сделать вот что надо…

Чурсин подробно объяснил, чем предстоит заниматься.

— А я прямым сообщением в поселок. Может, кран разыщу. Без него не поднять машину.

— Хорошо. Приведу ребят в сумерки.

Птахин так и не переменил формы обращения, называл старшину только на «вы». Он, по-видимому, все время чувствовал за собой вину, что раньше панибратски разговаривал с Чурсиным.

— Будем обязательно. Сегодня тихо, — кивнул он на лес, за которым лишь изредка раздавались выстрелы. — Балует просто. Так что придем…

…Сгущались сумерки. Исчезли тучи. Не успели на небе появиться первые звезды, как из-за болота показался огромный диск луны. От ее холодного света словно иней лег на все предметы вокруг. На болоте в прогалинах проступила вода. Будто кто-то щедрой рукой разбросал по ровному темному пространству множество блестящих зеркалец.

Тишина. Внезапно она прерывается гулом пулеметной очереди где-то за лесом. Доносятся хлопки отдельных выстрелов. Кажется, стреляют очень близко.

Чурсин отложил лопату и вытер со лба пот. Артиллеристы запаздывали. Уже несколько часов он работал один. Работал в исступлении. Часто ловил себя на мысли: правильно ли он поступает?

Старшина знал, что иногда при подъеме севших на фюзеляж самолетов применяли простейший способ: вырывали под мотогондолами узкие ямы с пологим скатом в одну сторону. Затем выпускались шасси и трактором вытягивали машину на ровный участок. Однако Чурсин догадывался, что здесь почва окажется слишком мягкой.

Так и получилось.

Под левой мотогондолой яма углубилась всего на полметра. Дальше земля была настолько пропитана водой, что старшина понял: если и удастся вырыть углубления, достаточные для выпуска шасси, то вытащить машину по такому сырому грунту все равно невозможно. Подумал: «А если сделать деревянный настил под колеса?» Сомневался в успехе, но все же рыл до тех пор, пока постепенно выступавшая вода не заполнила яму почти до краев…

— Живы, старшина? — раздался приглушенный голос.

— Птахин?

— Он.

Послышались тяжелые шаги. «Несут бревна, — догадался Чурсин. — Хорошо!»

Птахин сбросил с плеча двухметровый отрезок сосны, отдышался.

— Уф! Так что, товарищ старшина, четверо артиллеристов прибыли в полное ваше распоряжение. Остались без определенных занятий — пушек маловато. Даже у Мыколы, у этакого чудака, кашеварный котел в воздух взлетел сегодня. А другую кухню прислали вместе с поваром. Вот и ходит теперь парень огорченный. Вместо каши изволь снаряды подносить.

— И ни! Сам просывся, чуешь? — добродушно поправил Загубипалец.

— Верно, — согласился Птахин. — Теперь он у нас подносчиком снарядов хочет стать. Экзамены сегодня сдает. Ишь, два бревна на радостях притащил, а я из-за одного, пока нес, чуть богу душу не отдал. Ну что, кран нашли?

— Нет. В поселке никого.

— Тогда плохо. Жаль.

— Не так уж плохо. Со своей командой будешь делать что я говорил — готовить настил под шасси самолета. Там посмотрим.

Чурсин пока не знал, где и когда добудет кран, но твердо решил от намеченного плана не отступать.

— Я вот днем подумал, — начал Птахин, сдвигая пилотку набок, — может, нам домкраты применить? Даже заприметил в одном месте парочку.

— Нет. Ваши артиллерийские не больше чем на пять тонн нагрузки рассчитаны, а тут…

Чурсин посмотрел на бомбардировщик, казавшийся огромным среди маскировочных веток, на воду, блестевшую в открытой яме под мотогондолой. И вдруг понял, что мысль Птахина не так уж несбыточна.

— А можно попробовать. Ну и голова у тебя — золото! Чем только в детстве кормили! Если поставить домкраты под центроплан…

— А под них настил…

— Вот-вот! Приподнять, насколько позволят твои артиллерийские, тут же под плоскость клетку из бревен. Потом повыше домкраты и снова подкрутить их, снова нарастить клетки…

— Вроде бы с позиции на позицию, — уточнил Птахин.

— Верно. Выше и выше, одним словом, ближе к цели. Не как у вас.

Птахин обиделся:

— А у вас? Вы разве не пятитесь? На восток не от радости шли. Да и кто знает, может, на запад я вдвое быстрее пойду. Давно жду этого часа…

У Чурсина стало легче на душе, когда он понял, что и без злополучного крана можно разобрать самолет.

— Ты не обижайся. Договоримся: домкратов надо будет не два, а четыре. По паре справа и слева под центропланом. Достанешь?

— М-да. Я вам и так два высмотрел, а теперь подавай четыре! Как, Мыкола, найдем?

— Я — ни. А ты… Це ж, товарищ старшина, такая дитына!

Загубипалец покрутил головой. Кто-кто, а он знал Птахина получше других и был глубоко уверен в необычайных способностях своего друга.

Птахин вздохнул:

— Сейчас ночь. Вдоль передовой не побродишь, никого не встретишь из нужных людей. А командиру я скажу. Да, вспомнил! В штабе вами уже интересовались!

— Кто? Заместитель?

— Нет, командир полка. Говорил, с каких это пор летчики решили садиться прямо на передовой. Ему звонили откуда-то сверху. Начальство высокое заинтересовалось. Верно, помогут. А в поселке неужели даже завалящей лебедки не нашлось?

— Я же говорил: пусто там. От мастерских ничего не осталось — все эвакуировали. Что ж, они свое дело сделали. Ну, довольно, за дело, друзья!..

ЧЕТВЕРТАЯ НОЧЬ

Наступала четвертая ночь.

Артиллеристы пришли к самолету, как только стемнело.

— Ну, товарищ старшина, можете делать из нас авиаторов, — возвестил Птахин. — Мы все грузчиками работаем или чернорабочими. А в колхозе хвалили — я на тракторе сидел, да и Мыкола мой тоже.

— Сделаю, — засмеялся Чурсин. — Механизаторы — это хорошо. Тут бы саперов еще надо.

— Сколько угодно! — воскликнул Птахин. — Каждый артиллерист от рождения обязан быть сапером. Артиллерия — бог войны!

— Что-то не чувствуется.

Птахин передвинул пилотку на затылок, понизил голос:

— А почему повелитель воздуха распластался на болоте и ни с места?

— Ну-ну! Не очень! Еще полетает, не беспокойся!

— А если фронт тронется, тогда куда денется твой бомбардировщик? В дым превратится? — ехидничал Птахин.

— И самолету и мне деваться некуда. Москва позади, турок этакий!

— О це ж так: Петро — турок, та и все! — вмешался Загубипалец. Он отстранил Птахина: — Кши, скаженный! Вы, товарищ старшина, не смотрите на него. Колючка, одним словом…

Птахин в паре с одним из артиллеристов принялся готовить из бревен упор для домкратов. Под другой плоскостью такой же упор делал Чурсин. Хотел было остаться у бомбардировщика и Загубипалец, но Птахин рассудил по-своему:

— Нечего тебе тут силу свою хоронить. Двигай-ка за бревнами. Тренируйся. Ты же в подносчики готовишься. Я одно бревно дотащу, а ты пару, — где же справедливость?

Такой уж характер был у человека: Птахин снова командовал всеми.

К полуночи упоры были готовы, запасено несколько венцов для клеток под плоскости.

Около двенадцати послышался нарастающий шум мотора.

— Кого это несет? — пробурчал работавший рядом с Чурсиным артиллерист.

Все насторожились, сбились в кучу. Птахин определил:

— Легковая. Начальство какое-то.

Машина подъехала к самолету, остановилась. Чурсин присветил фонариком. Не успел он спросить, кто прибыл, как из машины раздался голос:

— Где тут старшина авиации?

— Командир нашего полка, — шепнул Птахин.

Чурсин шагнул вперед.

— Товарищ командир, группа артиллеристов готовит самолет к подъему! Докладывает старшина Чурсин!

Рослый комполка пожал руку Чурсину. Заметил Птахина, пошутил:

— Учись, Птахин, выправке у авиаторов!

Птахин не смутился:

— А мы все скоро станем авиаторами. Почти выучил старшина. Я даже рулями пробовал действовать. Так что, если курс обучения успеем закончить, можем летчиками стать.

Все сдержанно засмеялись.

— С вами, Птахин, лучше не начинать разговор, — сказал командир полка. — Не выкрутишься. Ну, а как, старшина, у вас дела?

Чурсин коротко рассказал.

— Кран нелегко добыть. У нас нет, — заметил комполка. — Домкраты — это, пожалуй, неплохо. А не поднимая нельзя разобрать самолет?

— Нет. Вернее, можно, но для этого надо рубить обшивку, портить. Да мы быстро поднимем. Такие ребята!..

— Все же грузить без крана нельзя. Это ясно. Ну, придумаем что-нибудь. Только наших артиллеристов не очень мучайте. Мне рассказывали, они сами вызвались помочь. Но для них трудно — после ночи досыпают у пушек.

— Никак нет, товарищ командир, — вмешался Птахин. — Мы теперь смены организовали. Принес одно бревно за ночь — вот и все, выполнил задачу.

— Добровольно-принудительно?

Птахин развел руками:

— Только добровольно! Загубипалец, а ну, скажи, верно говорю?

— Оно конешно. Та совесть у каждого е.

— Верю, верю. На войне у солдата совесть как на ладошке — со всех сторон видна, — пошутил командир полка. — Поеду, старшина. А вы действуйте. Кран будет…

ТРАССЫ ПРОНИЗЫВАЮТ НЕБО

Когда подняли самолет на метр, Чурсин решил — достаточно. Он показал артиллеристам, какие ряды шурупов на плоскости надо вывинчивать в первую очередь.

Птахин повозился с одним шурупом, с другим, чертыхнулся:

— Вот скаженные, как Мыкола говорит! Не даются, а их же тут с тысячу будет!

Чурсин рассмеялся:

— Если на первом споткнулся, то действительно покажется их с тысячу. Ничего, привыкай. Сам напросился!

— А плоскость не отвалится, когда все шурупы вывернем? — поинтересовался Загубипалец.

— Шурупы держат только обшивку. Вернее, ленту, под которой находится стык плоскости с центропланом. Вот ее снимем, обнажим лонжероны. На них все крепится. Потом надо отсоединить тяги управления, трубопроводы, электропроводку. Ленты снимать легко. Вот с моторами труднее. Повозиться придется…

В молчании трудились долго. Наконец старшина объявил перерыв.

Отошли в сторону, прикрываясь полами шинелей, закурили.

Над головами, невидимый в темноте, прогудел моторами «чужак» — так солдаты называли вражеские самолеты. Вскоре на севере вспыхнули «светляки».

— Густо повесил, — сказал Птахин. — Похоже…

Последние слова заглушили разрывы. Мглу прорезали тонкие лучи прожекторов. Они долго шарили по небу, пока нащупали «юнкерс». Десятки пулеметных трасс пронизали ночную темноту. Трассы дробились, пересекались. Казалось, вражеский бомбардировщик должен неминуемо быть уничтоженным. Но нет, маленькая, в лучах словно молочная, фигурка самолета постепенно ушла от цели.

Один за другим погасли прожекторы. Но через минуту они зажглись вновь: на станцию вышел второй бомбардировщик.

— Теперь пойдут один за другим, — угрюмо сказал Птахин. — Видал такое под Смоленском.

— Так то ж область, а тут, подумаешь, станция крохотная! — возразил артиллерист, сидевший на плоскости.

— Значит, нашли там что-нибудь важное, черти…

Молча смотрели, как вражеские бомбардировщики один за другим выходили на цель.

И вдруг в небе вспыхнул маленький красный огонек. Он начал падать ниже, ниже, разрастался, потом, не долетев до земли, вспыхнул огромным оранжевым клубом. На мгновение лица стоявших у самолета осветил отблеск мощного взрыва.

— Здорово! — воскликнул Птахин. — Сбили-таки!

— Только мало — один всего, — вздохнул кто-то.

— И то дило! — рассудительно заметил Загубипалец.

Вражеские самолеты продолжали выходить на станцию.

— Вот гады! — сквозь зубы процедил Птахин. И тут же забеспокоился: — Время, товарищ старшина. Нам пора уходить. Неспроста «юнкерсы» взлетались!

— Конечно, идите. Я сам тут поработаю.

Загубипалец задержался дольше всех.

— Вы бы, товарищ старшина, поспали…

Чурсин вспомнил о кожаном мате в штурманской кабине, почувствовал, что еле стоит на ногах от усталости. Но дело не ждало. Где уж тут спать, когда разборка самолета только начиналась.

Артиллеристы ушли. Замер шорох их шагов в густой траве, исчезли силуэты. А вдалеке над станцией продолжали плясать ниточки разноцветных трасс, тяжелый грохот взрывов потрясал воздух.

НА ПЕРЕДНЕМ КРАЕ

Перед рассветом Чурсин задремал в штурманской кабине. Приснилось ему, что попал он под водопад и ледяная вода с грохотом сваливается на него откуда-то сверху. Очнулся и еле смог повернуться — занемели ноги, спина.

В стекла, обшивку ударяли воздушные волны. «Артиллерийская подготовка!» — спохватился старшина. Тут же он удивился проницательности Птахина, заранее предугадавшего события следующего дня.

Старшина выскочил из кабины. Лес на западе дымил. Он не горел, нет, а именно дымил распыленной землей, вздыбленной вверх разрывами сотен снарядов. Особенно густым мрачное черное облако было там, где лес пересекала грейдерная дорога.

«Будут прорываться через лес! — решил старшина. — Будут!»

Он колебался только мгновение. Потом побежал. Уже на полпути оглянулся назад, на бомбардировщик. Жаль, но сейчас не до него.

Все ближе опушка леса, и вместе с ней все ближе становились разрывы. Один снаряд разорвался неподалеку. Чурсин упал, перевернулся через голову. Понял: бежать в полный рост — значит испытывать свою судьбу. Дальше продвигался уже короткими перебежками.

У штабной землянки, где когда-то старшина разговаривал с заместителем командира полка, никого не было. Тогда он направился к батарее, в которой служили Птахин и Загубипалец.

Орудия Птахина не оказалось на месте, солдат — тоже. Тщательно замаскированная до этого артиллерийская ячейка зияла вспоротым нутром земли, ветви хвои были беспорядочно разбросаны вокруг. У ниши для снарядов Чурсин заметил в укрытии солдата. Старшина растянулся рядом с ним.

— Где орудие? — закричал он.

Солдат беззвучно открыл рот, пошевелил губами.

— Где, я тебя спрашиваю?

И опять Чурсин ничего не услышал. Не сразу догадался, что от непрерывных разрывов снарядов он оглох.

Солдат показал рукой вперед.

— На прямую наводку вышли?

Артиллерист утвердительно кивнул головой.

Чурсин приподнялся, чтобы идти к передовой, но солдат грубо удержал его за полу куртки, в самое ухо, как глухонемому, прокричал:

— Смерти хочешь? Жди конца обстрела, тогда…

Совсем рядом, у окопа, возле пушистой березки, мгновенно возник огромный черный столб. Березка чудовищно увеличилась в размере, надвинулась. Ударная волна отбросила старшину на край окопа. Теряя сознание, он почувствовал, как чем-то мокрым хлестнуло по лицу.

Очнулся Чурсин все с тем же ощущением боли. Над ним на коленях стоял солдат и тер ему ладонями уши.

— Смотришь? — по одним губам разобрал Чурсин слово, которое несколько раз повторил артиллерист. Он взмахнул руками, потом повернулся, показал на валявшееся рядом дерево. Чурсин догадался: артиллерист рассказывает, как на него упала березка.

Старшина встал. Голова не кружилась, на ногах он держался довольно твердо. Солдат потянул было снова за полу куртки, но сделал это нерешительно, тут же отпустил, стал рядом. Так и пошли вперед плечо к плечу.

Сделав несколько шагов, артиллерист быстро вернулся назад, взял ящик со снарядами. Тогда Чурсин подхватил второй.

Прошли они всего десятка полтора шагов. Жестом солдат показал — идти нельзя. Чурсин лег. Дальше продвигались только ползком.

Еще один близкий разрыв засыпал обоих комьями сырой земли. Старшина провел рукой по вороту гимнастерки. По-прежнему никакого страха он не ощущал. Не вспомнил и об оставленном на болоте самолете.

Орудие стояло всего метрах в пятидесяти впереди. Раньше Чурсин его не видел — прикрывали деревья. Расчет прильнул к противоосколочному щиту.

Никто не удивился появлению старшины авиации. В кромешном аду, который царил вокруг, было не до него.

Опять близкий разрыв. Нет, это выстрелило орудие. Чурсин встал. Только теперь он услышал, именно услышал, как это ни странно, наступившую тишину — артиллерийская подготовка окончилась. Доносилась лишь частая пулеметная и ружейная стрельба.

Старшина пристально вглядывался в пространство впереди — широкую лесную просеку, за которой начиналось открытое поле, — и не понимал, в кого стреляли артиллеристы.

Орудие вздрогнуло второй раз, третий. Выстрелы следовали один за другим. Чурсин опять посмотрел вперед, но увидел лишь клубы дыма и пыли, поднимавшиеся с поля.

Потом орудие смолкло. Прекратилась и перестрелка. А через минуту оглушающие разрывы вражеских снарядов снова заплясали в лесу.

Нарастающий свист… Вздыбилась земля, исчезло небо…

Старшина упал, с трудом повернулся на бок, стараясь осмыслить, что же случилось. Неподалеку увидел чудом уцелевшую пушку. Несколько артиллеристов лежали вокруг.

Чурсин подполз ближе. Крайним оказался Птахин. Хотел было спросить у него, что делать, чем помочь, но заметил кровь на лице. Глаза Птахина были закрыты.

«Убит!» — ужаснулся старшина.

Лицо было только поцарапано. У артиллериста оказалась глубокая рана в бедре. Когда Чурсин перевязывал ее, Птахин застонал, открыл глаза.

— Почему тихо, почему? — пробормотал он, явно не узнавая Чурсина, и попытался встать.

— Лежи, лежи! — уговаривал его старшина. — Полежи, друг!

Два других артиллериста не подавали признаков жизни. Чурсин бегло ощупывал их тела, а сам косился по сторонам. Наступившая тишина настораживала больше, чем бешеный артиллерийский обстрел. В лесу могли оказаться немцы.

«Та-та-та!.. Та-та-та-та!..» — усилилась вдруг автоматная стрельба.

— Фашисты!.. Огонь!.. — выдохнул привставший Птахин и тут же упал навзничь.

Чурсин беспомощно оглянулся. Расчет орудия вышел из строя.

И вдруг все звуки боя покрыл низкий рокот. «Танки!» Чурсин похолодел.

Сначала он ничего не видел на участке поля, который открывался взору через лесную просеку. Потом заметил вдали несколько серых квадратных теней. Они двигались.

— Птахин! Петро! — позвал он лежавшего пластом артиллериста. — Петро!..

Птахин лежал с закрытыми глазами недвижимо, молчаливо.

Где-то близко за кустами рявкнула пушка. «Наши рядом!» — обрадовался Чурсин. В это время Птахин подал голос.

— Чего стоишь? — хрипло выговорил он. — Гляди в окуляр. Перекрестие видишь?

Чурсин утвердительно закивал головой.

— Рукоятки подъемного и поворотного механизмов нашел? Крути!.. Перекрестие в центр. Авиатор, должен разобраться. Есть? Огонь!..

Чурсин развел руками. Птахин догадался:

— Не заряжено? Справа рычаг видишь? Ага, этот. Тяни на себя. Так. Заводи снаряд в патронник!

Птахин тяжело задышал, закрыл глаза. Через несколько секунд открыл вновь.

— Слушай… С силой толкнешь патрон вперед… Убирай руку — пришибет. Понял? Давай!

Птахин попытался подползти к орудию, но лицо его скривилось от боли.

Чурсин сделал так, как говорил Птахин. Гильза исчезла в казеннике, замок клацнул, автоматически закрылся.

— Теперь смотри в окуляр. Берись за рукоятки механизмов. Сможешь? Перекрестие на цель. Есть? Рычаг спуска ниже, лопаточкой. Ага, он. Отклонись в сторону. Огонь!..

Чурсин дернул за спуск. В уши больно ударила воздушная волна. Орудие подпрыгнуло, старшина едва не упал. В стороне, слева от двигавшегося по полю танка, возник грязный столб разрыва.

Птахин замахал здоровой рукой, что-то говорил. Чурсин теперь уже знал, что и как ему делать.

Открыл замок, выбросил гильзу, взял новый снаряд. Глянул в окуляр. Немецкий танк, увеличенный оптической системой прицела, двигался совсем рядом. Вот он повернулся бортом. Нарисованная на броне черно-белая свастика качнулась перед глазами.

Наверное, он поторопился. Новый разрыв был ближе к танку, но снаряд не попал в цель.

Чурсин приник к окуляру. Показалось, что на этот раз ствол танковой пушки смотрит прямо на него. Перекрестие прицела не успело лечь на броню, как старшина, обливаясь холодным потом, дернул за спуск.

Снаряд лег впереди танка. Мгновенная вспышка разрыва закрыла его. И тут Чурсин почувствовал, как неведомая сила поднимает тело в воздух…

Старшина вскочил тут же. Во всяком случае, так думал он. К своему удивлению, у орудия он увидел неизвестно когда появившихся двух солдат. Чурсин пошел к ним. Почему-то почва колебалась под ногами.

Сделал шаг, второй. Кто-то сзади крепко взял его под руки.

— Не швыдко, товарищ старшина! — послышался голос Загубипальца. — Свое дело сделали. А теперь мы будемо.

Чурсин послушно лег. Молча наблюдал, как сноровисто работают у орудия артиллеристы, старательно запоминал их приемы.

А шум боя все нарастал.

ГОРА С ГОРОЙ НЕ СХОДЯТСЯ…

С Птахиным прощались часа через полтора после того, как все атаки были отбиты и бой на этом участке фронта окончательно затих.

— Здорово его поцарапало, — вполголоса сказал артиллерист, работавший накануне с Чурсиным на самолете.

— Раненый, а учил меня, как из пушки стрелять! Надо же! — отозвался Чурсин.

— Таков уж русский человек. От раны только злее делается. Откуда и силы берутся!..

Медпункт разместился в небольшой лощине за лесом. Птахин оказался в группе тяжелораненых. Рядом с ним сидел Загубипалец.

— Живой? Лучше ему? — громко спросил пришедший вместе с Чурсиным артиллерист.

Загубипалец сердито замахал руками:

— Спит. Тише!

Птахин шевельнулся:

— Не сплю. Не до того. Садитесь, ребята, — пригласил он, словно был здесь радушным хозяином. — И вы, товарищ старшина, пришли? Вот здорово! Я уж грешным делом подумывал: еще зацепит авиатора шальная пуля или осколок, останется тогда бомбардировщик беспризорным. Нельзя.

Чурсин присел рядом с артиллеристом, улыбнулся:

— Что ж, и без меня вызволили бы, когда пришло время.

Птахин с усилием покачал головой:

— Э, нет! Такие, как вы, старшина, не отступают…

Птахину было трудно говорить. Он закрыл глаза, полежал молча. Но, даже тяжелораненый, долго оставаться в покое он не мог.

— Значит, удержался фронт? Я так и думал. Вот теперь за самолет самое время браться.

— О самолете не беспокойся, — сказал Чурсин. — Сделаем, что нужно. Ты о ране больше думай. Поправляться тебе…

Птахин поморщился, словно от боли. Старшине почему-то стало стыдно своих слов. Он быстро заговорил:

— Не полезут немцы — быстро разборку закончим. А вскоре будет кран и автомашины. С танковой бригадой начальство договорилось. Только что мне сказал командир полка.

— Порядок. Давно бы так!.. А ты умеешь, старшина! Сначала артиллеристов заставил помогать, теперь танкистов.

На щеках Птахина появился лихорадочный румянец.

Загубипалец с тревогой смотрел то на друга, то на Чурсина. Испугался и старшина.

— Не волнуйся, Петро, меньше разговаривай! У нас все будет в порядке. Думай о себе. Выздороветь надо. Это — главное.

Птахин совсем тихо сказал:

— У меня счет с фашистом свой. Помирать рано. Выздоровею. И к ребятам вернусь. А вот тебя, старшина, доведется ли увидеть? Нет, пожалуй. Разве что в Берлине сойдемся. Так ты опять скорее с воздуха появишься, не узнаешь своих фронтовых знакомых.

— Встречу — узнаю всегда. Как говорят, гора с горой не сходятся, а люди…

Загубипалец поправил шинель, которой был укрыт Птахин, отвернулся. Только теперь Чурсин заметил, что у артиллериста сурово сжаты губы, а глаза подозрительно повлажнели. Подумал: «Вот никогда не приходилось этому здоровому, уверенному в себе дяде так волноваться. А встретил случайно в пекле войны забияку артиллериста, приглянулся он ему, непонятно чем привязал к себе, стал лучшим другом. Ранили солдата, и несчастье, случившееся с товарищем, вызвало-таки скупую мужскую слезу. И все это — война…»

ВОЗВРАТИМСЯ СКОРО

Несколько ночей продолжалась разборка. Артиллеристы во всем беспрекословно слушались старшину. Рослые, плечистые, они перед самолетом робели, боялись что-нибудь сделать не так, нечаянно повредить хрупкую, по их мнению, авиационную технику.

Настала долгожданная ночь, когда все работы были закончены. А потом, как и говорил командир артиллерийского полка, подоспели танкисты…

— Тише, тише!

Чурсин даже присел, сжался, ожидая удара слегка покачивавшейся в воздухе плоскости самолета о борт автомашины. Но стрела крана приостановилась вовремя. Потом плоскость плавно, почти беззвучно легла на платформу.

— Ребята знают свое дело, старшина, — сказал танкист, командир ремонтного взвода, руководивший погрузкой. — Не авиаторы они, но технику любят, берегут. А тут не что-нибудь — бомбардировщик!

Чурсин наблюдал за погрузкой, все больше убеждался, что и без него солдаты во главе с подвижным комвзвода сделают все так, как и требовалось. На всякий случай напомнил:

— Товарищи, обшивка тонкая — дюраль. Поосторожнее!

— Все будет в порядке, старшина. Как в сказке, — отозвался чей-то веселый голос.

Загубипалец пробасил:

— Я туточки погляжу за усими. Тихесенько моторчики взвалымо.

Отпросился все же у командира артиллерист, чтобы в последнюю ночь помогать при погрузке разобранного бомбардировщика. С собой он привел двух незнакомых Чурсину широкоплечих, рослых солдат — под стать себе. Явно выбирал из-за их недюжинной силы. Видимо, решил: кран краном, а люди посильнее всегда пригодятся.

Маленькая колонна автомашин с разобранным самолетом вышла к станции во втором часу ночи. Чурсин полагал, что после ожесточенного налета авиации станция совершенно разрушена, быстро отправить бомбардировщик едва ли удастся. И он удивился, когда, разыскивая коменданта, почти нигде не мог заметить следов бомбежки. Во всяком случае, на железнодорожном полотне воронки были засыпаны, привычно поблескивали рельсы. Сгорели лишь здания.

— Так нередко бывает, — пояснил сопровождавший старшину железнодорожник. — Нашумят немцы, кажется, конец света пришел. А на деле — больше на испуг берут. Да не получится. Еще в прошлую войну пугали — ничего не вышло. А теперь и подавно!..

Они повернули за угол станционного здания.

И тут произошла самая неожиданная из всех встреч. Торопясь, Чурсин чуть было не сбил с ног появившегося неожиданно из-за угла человека.

— Осторожнее! А еще вояка — не видит! — недовольно проговорил тонкий голос.

Как ни был возбужден старшина удачей с погрузкой бомбардировщика, как ни торопился, голос заставил его остановиться. Почему-то гулко застучало сердце.

— Кто это? — вслух удивился он, силясь вспомнить, где он слышал этот голос.

— Солдат.

На тоненькую фигурку, одетую в новую военную форму, упал отблеск светящихся авиабомб, горевших над соседней станцией.

— Зоя?! Зоя Федоровна! — несказанно удивился Чурсин. — Вы-то как сюда попали? Значит, сразу на фронт? А дедушка, брат?

Сердитые складки на лице девушки разгладились, она широко раскрыла и без того большие глаза.

— Старшина?! Иван!.. Вас ведь Иваном зовут?

— Угадали.

— Я на фронт. А вы были так далеко отсюда и вот…

— За своим самолетом прилетал. И экипаж цел. Помните?

Девушка коротко засмеялась:

— Уж очень грязной я попала к вам, ну, у аэродрома. Как же — авиаторы. Стеснялась. Вот и запомнилось то посещение.

— А мне глаза ваши запомнились. Еще голос.

— Глаза? Почему?

Зоя смутилась, но тут же подняла лицо, быстро заговорила совсем о другом — о деде, который, оказалось, не послушался ее и в первый же день, когда пришли в районный центр, попросился на паровоз машинистом. Все же учли его возраст, назначили дежурным по депо. Дед упорный, твердит одно: буду работать до победы да и все тут.

— У вас характер, как у деда, наверное. Добились-таки своего.

— Мои подруги еще раньше ушли на фронт, — просто ответила Зоя. — Так нужно.

Чурсин всматривался в белеющее перед ним лицо, знал, пора идти, но невольно ловил себя на мысли, что не может, не должен навсегда потерять эту девушку.

— Спешу я. У меня здесь самолет.

— Нашли вы его?

— Да. Цел. На болоте одном застрял. Разобрали, вывезли. Теперь на платформы будем грузить.

— Молодец вы! — восхищенно сказала Зоя. — Здесь же нет авиаторов — фронт рядом. Сами все сделали?

— Ну, помощников много было, — возразил Чурсин.

— Значит, и у вас характер?

— Я вам об этом в письме напишу, хорошо? — пошутил старшина.

— Я еще не знаю номера своей полевой почты.

— Тогда запомните мой: сорок девять сто шестьдесят два. Не забудете?

— Не… знаю. Попробую.

— Вы напишите мне обязательно. Так ведь? — уже серьезно спросил Чурсин.

— Если очень нужно — напишу, — засмеялась Зоя. — До свидания!

— До письма! — из темноты ответил старшина.

…К рассвету две платформы с разобранным самолетом были замаскированы в тупике. Старшина облегченно вздохнул:

— Ну, спасибо вам, ребята!

— Не одолжение делали. Для себя же, — ответил командир взвода. — Ремонтируй свою машину да скорее возвращайся с ней. Ждут на фронте авиацию, ох, как ждут!

К Чурсину со всех сторон тянулись руки. Он взволнованно пожимал их, невпопад отвечал солдатам. Последним подошел Загубипалец.

— До побачення, товарищ старшина!

Артиллерист хотел еще что-то сказать, но только махнул рукой, отвернулся. Чурсин понял его без слов.

— Жаль, что друга нет с нами? Да не горюй! Скоро Птахин будет в полку. В госпитале не задержится. Не в его характере долго лежать!

Загубипалец еще раз обеими ладонями сжал руку старшины, круто повернулся и ушел в темноту. Чурсин остался один.

Через полчаса неслышно подошел паровоз — маленькая «кукушка». Звякнули буфера. Без сигнала паровоз потянул платформы за станцию и дальше, в непроглядную хмарь ночи. Рассвет еще не наступал. Лишь светло-синяя полоска у горизонта на востоке говорила о приближающемся дне.

Колеса равномерно постукивали на стыках рельсов. Чурсин стоял на платформе у фюзеляжа, смотрел в ту сторону, где осталась маленькая фронтовая станция, в районе которой он столкнулся со многими людьми, ставшими за короткое время его друзьями. Придется ли когда встретиться, или дороги войны не сведут их вместе никогда? Как бы то ни было, Чурсину мучительно, до боли было жаль расставаться с ними.

Синеватая полоска над горизонтом ширилась, светлела, становилась постепенно светло-голубой. Потом на облаках заиграл красноватый огонь.

Колеса все громче отстукивали свою монотонную песню. Не замечая обжигающего холода встречного ветра, Чурсин стоял и пристально вглядывался в темноту, куда убегала из-под последней платформы нескончаемая стальная колея…