Самолет на болоте

ГВАРДИИ РЯДОВОЙ Рассказ

И вот это мгновение пришло.

Не раз Василию Батенко приходилось стремглав выскакивать из окопа и бежать в полный рост вперед, навстречу серо-зеленым мундирам.

Рота часто бывала в жарком деле. Люди встречали очередное известие об отступлении с хмурыми лицами. Сначала ожидали ответного удара у границы, потом называли крайним рубежом Днепр. Но вот уже позади осталась древняя русская река. Бои гремели все ближе и ближе к Харькову.

«Неужели и здесь не остановим?» — угрюмо подумывал солдат и снова поглядывал в сторону, где теперь совсем уже недалеко лежало родное село Землянское. «Как-то там наши! — И усмехался невольно, вспоминая белобрысого сынишку с деревянным ружьем, отчаянно ревевшего при расставании. — Вслед за батькой, наверное, на войну собирается».

О родных думал Батенко и в последнюю минуту перед атакой. Когда услышал команду, покосился лишь на своего тезку, долговязого Ковширина, и одним рывком поднялся на бруствер.

— Рр-ра-а-а!.. — неслось со всех сторон. До врага оставалось тридцать, потом двадцать шагов. И вдруг — это всегда случается вдруг — огненный смерч надвинулся на глаза, ослепительная вспышка, и сознание погасло.

Атака была отбита. И когда поредевшая рота спешно отходила к своим окопам, около Батенко задержались двое.

— Готов, — решил попутчик Ковширина.

Ковширин попытался прослушать, бьется ли сердце.

— Говорю тебе, готов! Голова разбита, вроде мозги показались. И левая сторона груди разорвана. Где уж!..

Ковширин скрипнул зубами:

— Такого бойца!.. Помнишь переправу на Десне? До конца удерживал, а ведь остался один…

Рота оставила первую линию окопов с потерями, а ночью вся часть снялась с позиций.

Солдата Батенко исключили из списков. А «похоронную» посылать было некуда: родное его село было уже захвачено противником…

…В госпитале тяжелораненый, у изголовья кровати которого на табличке не было фамилии, а стоял только номер, в сознание не приходил много дней. Сменявшиеся на дежурстве медички не раз передавали друг другу:

— Этот, кажется, так и не придет в сознание…

Но солдат не умирал.

На десятые сутки дежурной сестре ночью показалось что-то неладное. Она подошла к кровати. Больной стонал, порывался встать. Потом затих. Губы его пошевелились. И вдруг сестра разобрала еле слышный шепот:

— Живу я, сынку, живу!..

Дежурный врач сообщению сестры не удивился.

— Такой здоровяк не может умереть. Могучая натура у бесфамильного. Не иначе молотобойцем был.

Врач угадал. Когда-то до войны не было лучшего кузнеца в селе Землянском, что на Харьковщине, а пожалуй, и во всей округе. Издалека, бывало, приезжали к нему колхозники, и всегда он соглашался помочь. Закончив очередную поковку, он долго рассматривал ее, потом удовлетворенно крякал:

— Это дело!

Началась война, и потомственный хлебороб и коваль стал называть «делом» атаку, бой, словно хотел этим подчеркнуть, что главнее занятия сейчас не было.

Врач оказался прав: выжил бесфамильный, зарубцевались раны. И фамилию свою назвал — Батенко. Тревожило его постоянно только одно: нет известий от родных, не знает он и где его рота, полк, где боевые друзья. В новой части, куда его направили, первые дни чувствовал себя словно чужим.

А вскоре солдаты увидели впереди Дон…

Выгружались из эшелона в темноте. Отблеск «светляков», густо навешанных в небе далеко за Доном, играл на заспанных лицах. В сумятице кто-то успел закурить. Его примеру последовали еще несколько человек. Но успели затянуться всего раз, другой. Из темноты раздался сердитый бас:

— Прекратить курить!..

То была пора, когда многие еще верили, что даже издалека, с высоты, экипаж самолета может заметить зажженную спичку.

Услышав бас, Батенко вздрогнул от неожиданности: бас показался очень уж знакомым. Но тут же подумал: «Не может того быть!..»

Началось построение, и он заспешил за всеми к своему взводу.

У Дона долго ждали очереди на паром. Нервничали, так как кто-то успел узнать у бойца комендатуры, что без бомбежки не обходится ни одна ночь.

Но вот и паром. Взвод спешно погрузился, прозвучала команда «Пошел!», заскрипел настил.

Батенко стоял у перил. Донская вода совсем мирно плескалась у борта парома, плотно набитого молчаливыми, поеживавшимися от речной сырости солдатами. А где-то выше по течению, по слухам, враг уже вышел к правому берегу, там продолжались тяжелые бои. Значит, и к воде привольного Дона, исстари катившего свои волны по вольготно раскинувшейся степи, примешалась человеческая кровь. От этой мысли черная поверхность реки показалась зловещей, враждебной.

Паром был на середине реки, когда вдалеке на севере снова вспыхнули «светляки». Немного спустя воздух колыхнули далекие разрывы.

— Фашист, — негромко сказал невысокого роста, щуплый солдат, жавшийся к плечу Батенко.

«Светляки» горели маслянисто-желтым цветом. Отблеск их лег на поверхность воды длинными полосами, кончавшимися у невидимого в темноте берега. От светлых бликов вода отливала мертвой сталью.

Глухие разрывы следовали один за другим. В промежутках слышался отдаленный воющий гул самолетов.

— И до нас дойдут! — вздохнул солдат и невольно еще плотнее прижался к Батенко.

Солдатик был совсем молодой, видно, только что призван в армию.

— Боязно? — участливо спросил Батенко.

— Не то чтоб, — не сразу ответил солдат. — Я не боюсь. Только не приходилось побывать раньше. По книжкам, в газетах про войну читать любил. Но чтобы на Дону враг — этого и не мыслил никто. Я ведь сам ростовчанин, Стаднюк моя фамилия. Сашка.

— Что на Дону! А под Харьковом кто ждал? У меня там семья осталась, сынишка…

Батенко смолк. Он и сам удивился, почему это ему захотелось рассказать о семье случайному соседу, по возрасту чуть ли не вчерашнему школьнику.

Воющий гул вдруг послышался совсем близко. На пароме насторожились.

— К нам прет, сволочь! — сказал кто-то.

— Тихо, тихо! — прикрикнули сразу несколько голосов.

Гул нарастал угрожающе и неумолимо. Когда яркий свет светящихся авиабомб залил реку, бойцы на пароме застыли. И тут же воздух раскололся страшным грохотом, паром встряхнуло, кто-то дико закричал.

— Молчать! — рявкнул уже знакомый Батенко бас.

Берег был совсем близко. И все же с парома на него не перешагнешь. Батенко повернулся к соседу:

— Плаваешь?

— Ага, — ответил Сашка и облизнул губы.

— Скатку сними. В случае чего ремень с подсумками отстегивай, иначе…

От нового взрыва паром швырнуло, словно щепку. Батенко очутился в воде. Изрядно глотнул ее, вынырнул и в метре от себя увидел блестевшие скорее удивлением, чем ужасом, широко раскрытые глаза. Он подхватил Сашку под руку.

— Автомат где?

— Ур… уронил, — отплевываясь водой, прохрипел Стаднюк.

Их сбило воздушной волной. Паром уцелел, большая часть солдат осталась на нем. Попадали в воду те, кто стоял у перил.

Еще несколько саженей — и берег. Солдаты спрыгивали с парома и, отбежав в сторону, ложились ничком на мокрый песок. Батенко и Стаднюк упали на землю у самой воды.

Новая серия «светляков» повисла над переправой. И снова громовые раскаты раскололи воздух. Стаднюк вскочил.

— Сашка, ложись! — крикнул Батенко и попытался схватить солдата за ногу. — Ложись! — повторил он, но голос потонул в грохоте нового разрыва.

Стаднюк упал. Перед падением — показалось это Батенко или было в самом деле — он взвизгнул тонким, совсем ребячьим голосом. Когда смолкли разрывы, Батенко позвал:

— Сашка!

Солдат молчал. Батенко подполз к нему. Раскрытые, онемевшие глаза Стаднюка глядели вверх…

Стихла бомбежка, и взводные собрали солдат. Спешно уходили от переправы. Позади — вспышки разрывов, мерцание «светляков». Враг пытался любой ценой остановить подход советских подкреплений.

Это было уже под Сталинградом осенью сорок второго…

…Город горел. По ночам зарево можно было увидеть за многие десятки километров. Как только на землю опускались сумерки, зарево на севере заставляло тревожнее биться сердца.

Полк занял позиции у озера, носившего странное название — Цаца. Степь, ровная, как стол, неожиданно, почти без всякого перехода, сменялась зеркальной поверхностью воды. И края ее не было видно. Здесь, в межозерных дефиле, войска устояли, полк больше не отступал.

Сначала будто легче уже приходилось нести фронтовую службу. То ли враг устал, то ли привыкли к тяготам. Времени хватало выспаться, да и приварок прибавился. И это несмотря на то, что путей подвоза было очень мало — позади легла широкая замерзающая Волга. За нею степь, степь бездорожная, еще пустыннее, чем у озер.

Как-то по поручению командира Василию Батенко довелось уйти с передовой в тыл. Командный пункт помещался в просторном блиндаже на окраине хутора. Отдав донесение, не удержался и зашел-таки в мазанку — единственное уцелевшее на хуторе строение. Слишком заманчиво вился дымок над плоской крышей. Перед ним было настоящее жилье, какого он не видел много дней.

Мазанка была заполнена солдатами. Она могла в любую секунду оказаться под обстрелом, но, видно, уж очень сильно было желание побыть в тепле, в четырех стенах, так напоминавших о родном доме.

— Здоровеньки булы! — приветствовал с порога Батенко.

У двери неохотно потеснились. На полу, лицом к железной печурке, сквозь щели которой поблескивали веселые огоньки, сидели вплотную друг к другу солдаты. Слушали рассказчика, расположившегося за печкой.

— …Вот лег он этак у кусточка, а фрицы к берегу пошли, купаться, значит… — Рассказчик сделал большую паузу, потом испуганно произнес: — Василий! Ты?!

Расталкивая сидящих, к двери ринулся Ковширин — это был он.

— Да как же ты?.. Что же это такое! Жив?.. — захлебывался от удивления и восторга Ковширин, тиская Батенко. — Братцы, на него же похоронную писали, а он здесь, а? Вот это да!..

Солдаты сначала удивленно глядели на обнимающихся у порога, потом заговорили сразу несколько человек, вспоминая случаи, когда убитые вдруг оказывались на деле живыми.

— Счастье человеку — вторую жизнь живет, — вздохнул кто-то.

— Я же у тебя тогда документы забрал. Думали — мертвый, — объяснил Ковширин уже на улице. — Не хотелось, правда, верить, думал, потом, когда притихнет бой, вернуться, да тут отошли наши!..

— Ну, не тревожься, чего там. В бою всякое бывает.

— Документы майору Дубовику отдал.

Батенко представил себе свою хату, семью, особенно отчетливо сынишку, вздохнул. Подумал, что на Харьковщине сейчас хозяйничают немцы, и посуровел.

— А Дубовик где? — спросил он.

— Тоже здесь. В нашем полку начальником штаба. Неужели не знал?

Догадка пришла тут же.

— Послушай, а на переправе его не было? — остановился Батенко.

— Какой переправе?

Батенко рассказал об осенней ночи, которую провел на Дону, о показавшемся ему знакомом басе с металлическими нотками в голосе.

— Это тогда ты к нам с пополнением и попал?

— Да.

— Определенно там был и начальник штаба. А знаешь, он вспоминал как-то о тебе. Говорил, будто за Десну тебя представляли на большую награду.

— Ну уж! — усмехнулся в усы Батенко.

— Не говори. В газетах тогда писали, сколько ты один уложил фрицев, пока подоспели подрывники и взорвали мост.

— Что я! В окопчике сидел, да и ладно. Если кто и был там героем, так это напарник мой. Откуда-то таскал под страшным огнем пулеметные ленты и не побоялся, хотя много наших головы свои сложили.

Когда наговорились вдосталь, Ковширин спросил:

— Ты сейчас кем служишь?

— Гвардии рядовым, — опять усмехнулся Батенко. — Пулеметчиком, как и раньше.

— Переходи к нам в роту, а?

— Ну, это не так просто.

— Я майора увижу, поговорю. И он будет рад встрече.

— Батенковых много.

— Тебе, говорю, писал он представление! Сам мне опять рассказывал на днях. Узнает про тебя — найдет обязательно!

Подошли к ходу сообщения. Надо было расставаться.

На передовой — тишина. И так уже много дней. Солдаты нередко гадали: что это могло значить? Или противник готовился к новому рывку, накапливал силы — поэтому-то и к нашим последнее время тоже непрерывно подходили подкрепления, — или у врага не хватало резервов: их без остатка поглощал город. Оттуда, с севера, ветер по-прежнему круглые сутки доносил гул ожесточенного сражения.

Ноябрьская степь покрылась налетом снега. Поземка мела день и ночь. Однако нередко буйствовавший в этих краях ветер почти начисто сметал снег с земли. Тогда взору открывались в степи бурые плешины, покрытые редкими засохшими кустиками полыни.

А сегодня ветер стих, выглянуло солнце. Снег заблестел, заискрился. Но степь оставалась однообразной, неприютной.

Перед расставанием оба поглядели по сторонам и, наверное, подумали одно и то же.

— Далеко мы забрались от границы! — вздохнул Ковширин.

— Да и от Харькова не близко, — в тон ему ответил Батенко.

— А обратно до границы — уф!

Помолчали.

— Зато ученые теперь. Назад легче будет идти.

— Дойдем! — убежденно произнес Батенко. — И до границы, и до Берлина. Раньше не думал, не гадал. А теперь просто нужно там побывать. Не в гостях, конечно.

— Не в гостях, — согласился Ковширин. — Так я майору Дубовику скажу. Переведет тебя к нам. Идет?

— Хорошо. Встретимся, будет время.

Крепко пожали руки и разошлись, думая о скорой встрече. Но на утро пришло так давно ожидаемое и все же оказавшееся неожиданным наступление…

…Уже несколько суток разрешали вскрывать неприкосновенный запас: кухни остались далеко в тылу. Нынешним утром батальон догнал-таки войска, шедшие форсированным маршем. Но поступил новый приказ, и батальон, вместе с другими, спешно построился, двинулся строго на юг, откуда немецкие дивизии прорывались к войскам, окруженным под Сталинградом.

В пути встретили автомашины, и на них погрузилась часть батальона. Заметно было: командиры торопились. Нервное напряжение передалось и солдатам. Где-то срочно понадобилось хотя бы небольшое количество войск.

Рота развертывалась в боевой порядок с ходу. Она оказалась на берегу безымянной речонки, прорывшей себе глубокое русло в степи. Противника здесь пока не было.

Батенко принялся готовить себе ячейку на небольшой высотке. Мерзлую землю взять лопаткой было нелегко. Но он долбил и долбил, старательно и упорно.

Окопчик еще не был готов, когда с юга на большой скорости прошли несколько «тридцатьчетверок», развернулись и исчезли на правом фланге.

— Отошли наши танки. Либо разведка была, — сказал сосед Батенко Ахматов. — Теперь жди фрицев.

Пробежал вдоль стрелковых ячеек командир взвода, на ходу спросил Ахматова, достаточно ли патронов, поругал за слишком мелкую ячейку и исчез.

Первый снаряд на берегу речки разорвался оглушительно и звонко. Батенко вздрогнул и оглянулся на расползавшийся клуб дыма. «Началось!..» Плотнее прижался к земле.

Вслед за коротким артиллерийским налетом на правом фланге началась атака. Батенко с тревогой прислушивался к перемещающейся стрельбе. Что происходило там, за складкой местности, он не видел. Но знал, как это знали и все, что часть их батальона — только заслон, солдат мало, да и орудий, видимо, не густо. Где-то спешат главные силы. До их подхода на этой позиции предстояло держаться любой ценой.

Передали по цепи приказ. Почти все пэтээровцы покинули ячейки и отошли к пушкам. Вскоре на правый фланг подались разведчики. «Прорываются! — решил Батенко. — Последний резерв ушел!»

Ему представилась жиденькая, совсем редкая цепочка солдат, залегших на берегу речонки. Да, сил было явно маловато.

Постепенно перестрелка стихла. А после небольшой паузы артиллерийский огонь с особенной силой обрушился на участок, где находился окоп Батенко Шквал бушевал минут двадцать. И так же, как в первый раз, он внезапно стих. Снова на правом фланге поднялась ожесточенная стрельба.

Ветер еще не разнес гарь и пыль от многочисленных разрывов, как Батенко услышал нарастающий низкий рокот. «Танки!»

— Ахматов, держись, идут! — крикнул он соседу.

Тот не ответил.

— Ахматов!..

Танки противника начали атаку вдоль неширокой лощины прямо против высотки, где лежал Батенко. Их было шесть. Орудия из-за высотки повели было беглый огонь. Вдоль лощины заплясали фонтанчики разрывов. Но тут же невидимые батареи немцев ответили мощным ударом.

Танки приближались. С флангов бронированные махины были защищены склонами лощины. Они шли уступом. Развернуться им было трудно. Для этого крайним надо было выйти из лощины, а это значило открыть свои борта пэтээровцам. Видно, надеялись, используя лощину, быстро выйти на берет речки и прорваться здесь в глубину обороны.

Батенко быстро переполз к ячейке Ахматова. Бронебойщик был мертв.

Близкий разрыв оглушил, по телу ударили комья земли. Отлежался, перетащил ружье к своей ячейке. Позвал соседа слева, но и тот не ответил.

Батенко прильнул к прицелу. Прекратились разрывы снарядов, и в наступившей тишине отчетливо раздавался натужный рев танков. Правее по-прежнему грохотал бой, но теперь Батенко его не слышал. Ахматов убит, ни справа, ни слева в цепи никто не подает признаков жизни.

Батенко выжидал. Он наметил себе бурую плешину у края лощины. Вот головная машина почти поравнялась с ней. Невольно палец начал тянуть спусковую скобу. «Рано! — подумал Батенко. — Рано еще!» Он выстрелил только тогда, когда танк достиг заранее намеченной им отметки. Видел, брызнули искры у борта танка, но он продолжал двигаться вперед.

Теперь Батенко прицеливался долго и тщательно. Приклад сильно ударил в плечо. Головной танк остановился и через несколько секунд зачадил. Второй попытался объехать горевшую машину, но не успел, застыл рядом с ней. На второй танк Батенко потребовалось тоже два выстрела.

После небольшой заминки один из танков на предельной скорости рванулся вперед, часто меняя направление. Батенко сделал несколько поспешных выстрелов и все без успеха. Потом опомнился, прицелился в стык корпуса и башни. Танк судорожно дернулся и остановился. Остальные машины не решились продолжать атаку, отошли. Вместе с ними исчезли автоматчики…

«Здорово!» — удивился Батенко такому исходу вражеской атаки и даже погладил приклад бронебойки.

Через десяток минут страшный шквал взревел вокруг. Казалось, все орудия противника обрушили огонь по одной цели — крохотной высотке, что поднималась прямо против выхода из лощины на берегу безымянной речки.

Батенко, оглушенный, вжался в ячейку.

Удар пришел слева. Словно изнутри колыхнулась степь, приподняло, рвануло куда-то тело, обожгло, бросило оземь…

Из забытья Батенко вывел низкий тревожный рокот. С усилием попытался определить, откуда идет этот рокот, и не мог. Потом словно просвет прорвался в сознание. Дернулся, застонал. Что-то неладное творилось с ногой. Ощупал ее, и на лбу выступил холодный пот: кость ноги была перебита.

А к речке снова выходили танки.

Батенко шевельнулся. Всего в метре от него лежало ружье. Малейшее движение причиняло острую боль. И все же достал, дотянулся. Еще метр, и рука нашарила в ячейке патроны. Поднял голову, приладил приклад.

Выбрал ближайший танк, прицелился. Сухо прозвучал выстрел. Перезарядил ружье. Боли в ноге при отдаче ружья не услышал.

Третий танк остановился не сразу. Сначала повернулся бортом, прошел с десяток метров, зачадил, уткнулся пушкой в землю. Только тогда Батенко подвел итог:

— Шесть!.. Дело!..

Голова его легла на ружье…

На этот раз Батенко заставила очнуться режущая боль в ноге. Ему показалось, что кто-то с силой рвет ему тело, выворачивает суставы. Открыл глаза и не мог понять, наяву ли все это происходит с ним: над ним склонился Ковширин.

— Ложись, убьет! — застонал Батенко.

— Очнулся? Я так и знал. Ногу тебе перетянул ремнем, Васыль, — сказал Ковширин. Сказал будто весело, а у самого в глазах стояли слезы. — Наши идут. Еще полчаса, меньше…

— Ружье!

— Дай лучше я!

Ковширин взялся было за ружье.

— Не дам! Пулемет бери, слышишь?

Ковширин послушно перекатился к валявшемуся на боку пулемету.

— Бей по автоматчикам, а я этого возьму! — успел передать другу Батенко.

Шум стальной махины, уже давившей лед на речке всего в сотне метров от высотки, трескотня автоматов покрыли все звуки. Батенко выстрелил и не попал. Выстрелил второй раз. Танк двигался. Рядом заливался дробным грохотом пулемет в руках Ковширина.

— Васыль!.. — услышал голос друга Батенко. Ковширин, без шапки, с растрепавшимися черными волосами, прильнул к прицелу пулемета, стрелял короткими очередями. В паузах что-то кричал.

— За Десну!.. Указ!.. герой!.. — уловил Батенко отдельные слова, но смысла их так и не понял.

Замолчал пулемет. Досылая последний патрон, Батенко скосил глаза. Пулемет далеко отбросило в сторону, Ковширина не видно.

Поторопился Батенко, когда выстрелил в последний раз. Промахнулся, хотя танк был у подножья высотки. Тогда и оперся на здоровую ногу, взял связку гранат.

Дрожала земля под надвигающимися гусеницами. Батенко слышал только зловещий их лязг, видел лишь черную свастику на броне.

«Пора!» — решил он, привстал и отчаянным усилием швырнул связку под днище. Сам тут же повалился навзничь.

Тускнеющим взором смотрел в хмарь низких облаков. Еще почувствовал, как все больше покрывает режущей пеленой глаза. Смахнуть рукой пелену он был не в силах.

Уже не видел и не слышал гвардии рядовой грозного марша подоспевших к месту боя краснозвездных танков, мощного «ура» мотопехоты, перекатами пронесшегося над широкой бескрайней степью…

Говорят, не погиб солдат и в этом трудном бою, когда один уничтожил семь вражеских танков. Односельчане, вернувшиеся с фронта, рассказывали, что еще не раз читали в газетах о славных делах рядового и на Висле, и в Пруссии, и у Одера. А один из них передавал, что видел надпись на центральной колонне рейхстага, неведомо как нацарапанную на самом верху, намного выше человеческого роста:

Должен был гвардии рядовой дойти до Берлина. А раз должен, то определенно побывал там. А может, это был другой Батенко?..