Самолет на болоте

МЕДАЛЬ Рассказ

— Стыда не имеешь! — громко выговаривала пожилая женщина в белом, по-деревенски повязанном платке, яркой, в цветочках кофте и широкой темной юбке. — У самого язва, а туда же!..

Рядом шел высокий нескладный мужчина. Черный поношенный костюм, правда старательно выглаженный ради праздника, только подчеркивал его худобу.

— Не журчи, Анна, не журчи! — добродушно улыбался он. — По два наперстка всего с кумом. Воевали, а тут праздник.

— Воевали! Возле кухни спасались больше!

— Почему — кухни? — нахмурил густые седеющие брови мужчина. — А медаль откуда?

На его груди сиротливо поблескивала медаль «За боевые заслуги».

— Вот, вот. Одна. Даже «За Победу» не получил!

— Болел, сама знаешь, сколько.

— Теперь бы мог.

— Поди, их и не делают уже. Чего людей беспокоить.

— Тихоня! А еще хвастается! Подумаешь, медалька!

Голос женщины стал совсем злым. Прохожих на глухой улочке не было, и она, не стесняясь, отчитывала мужа:

— Кум Петро да ты Петро — два сапога пара. Вояки!..

Из-за угла показался офицер. Словно на парад шел. Уже издали было слышно, как звенели на ходу многочисленные ордена и медали.

— Видишь, этот человек воевал, а ты что? — понизила голос женщина.

Когда военный оказался в нескольких шагах, она громко позвала:

— Гражданин! Можно посмотреть, что это у вас?

Офицер, улыбаясь, остановился.

— Вот сколько у человека! А ты все про свою медаль. Аника-воин!

Женщина смотрела то на ордена военного, то на мужа. Ордена даже потрогала рукой.

Ее Петро не проронил ни слова. Он топтался на месте, как-то странно, то ли от вида многочисленных орденов у военного, то ли стесняясь громкого голоса жены, согнулся, отчего фигура его стала совсем уж нескладной и он будто еще больше постарел.

Офицер, продолжая улыбаться, козырнул и пошел быстрым шагом — куда-то торопился. Он слышал, как позади сердитая жена продолжала распекать своего непутевого мужа. На военного она и не оглянулась.

Дома Анна повозилась по хозяйству, погремела посудой. А потом прилегла отдохнуть. «Боевых» ста граммов, как еще с утра она обещала мужу, так и не преподнесла.

Петро, он же Петр Васильевич, чувствовал себя кровно обиженным. Он долго сидел за столом, молчал. Да и с кем говорить, о чем?

Еле слышалось дыхание жены. Вот ругает его все за пенсию малую, да за то, что часто дарит соседским ребятишкам конфетки или еще что-нибудь вкусное. А своих детей рядом давно нет. Они улетели из родного гнезда, писем и тех редко дождешься. Пилит Анна его без конца — так сейчас казалось Петру Васильевичу, а прежде слыла хохотуньей, плясала как! И еще заботливой была, ласковой, не то что теперь — упреки и упреки.

Вспомнил, и ножом резанули по сердцу слова: «Подумаешь, медалька!..»

Он никому не рассказывал о своих делах фронтовых. Да и какие там они, дела эти! Не довелось по-настоящему сходить в атаку. Стыдно вспомнить: из винтовки выстрелил всего несколько раз и то на стрельбище, а не по врагу. Живого немца увидел, лишь когда мимо проводили колонну пленных.

Состоял он тогда в нестроевой команде. Удел «старичков» из этой команды — погрузка, разгрузка, охрана, сопровождение — короче, рядовая работа на «задворках» фронта.

Медаль? Он ее получил даже не в войну, а уже после Дня Победы. За что? На этот вопрос ему было бы трудно ответить…

Сумерки сгущались. Скоро в темноте лишь смутно виднелась кружевная скатерка на старинном комоде, что стоял против стола, да слышалось мерное тиканье старинных ходиков.

Петр Васильевич закрыл глаза, глубоко вздохнул, склонил голову на руки. Спать еще рано. Лучше бы у кума остался, послушал, как тот воевал. Кум в войну был настоящим солдатом, не то что он. Куму есть о чем рассказать. А он, Петр Васильевич, и страха-то не испытал по-настоящему. Чего уж там!

Впрочем, однажды все-таки здорово напугался. Ехали тогда на автомашине по грейдерной дороге. Впереди зеленел лес. Ровно гудел мотор, солдаты, хотя и трясло, дремали, — позади осталась бессонная ночь. Всех заставил очнуться близкий грохот разрывов. Над дорогой пронеслись два «мессершмитта», развернулись и пошли в новую атаку.

Солдаты посыпались из кузова, иные бросились в кювет, другие помчались по полю — подальше от машины. Упал в грязь кювета и он. «Мессершмитты» ближе, ближе. Вот тут-то, в ожидании огня бортовых пулеметов, Петро почувствовал, как тело помимо его воли охватывает липкий страх. О смерти он и не думал. Страшнее всего было сознавать свое бессилие перед надвигавшейся опасностью.

Когда Петро поднял голову, самолеты исчезли. Впереди на дороге, у самого леса, чадящим пламенем горела легковая машина. Солдаты рядом с ним лежали, вжав головы в плечи, — ожидали очередной атаки. У Петра ёкнуло сердце: «А если люди горят там, в машине?..» Он вскочил и побежал к лесу.

Эмка стояла поперек дороги. Наверное, шофер хотел свернуть с грейдера и выехать в поле — не успел. Его тело вывалилось из открытой дверцы, светлые длинные волосы на непокрытой голове слиплись от крови. «Мертвый!» — решил Петр Васильевич.

На втором сиденье виднелась фигура офицера. Петр подбежал к дверце. Жаром и едкой гарью — горели уже скаты — пахнуло в лицо. Закрывая глаза одной рукой, второй попытался открыть дверцу. Она не поддавалась. Обеими руками рванул, посильнее, вместе с дверцей упал на землю навзничь.

Поднявшись, Петр полез внутрь кабины. Офицер был плохо виден в дыму. Задыхаясь от дыма, чихая и кашляя, выволок-таки тело из машины, положил в сторонке.

Ран на теле он не мог найти. И вдруг лежавший открыл глаза, вздохнул глубоко, прошептал:

— Портфель!.. Скорее!..

Ясно: какой-то портфель, видно, очень важный, остался в горящей машине.

И опять Петр бросился к ней. Теперь стало совсем трудно. Кабину застилал дым, тлело сиденье. Солдат шарил уже обожженными руками по кабине, чувствовал острую боль в голенях — загорелись брюки, гимнастерка, а портфеля все не было. И когда уже решил, что больше не выдержит, вдруг на дне кабины нашел-таки то, что искал.

Офицер лежал на дороге, не двигался. Но был в сознании. При виде портфеля на его лице отразилось подобие улыбки.

— Спасибо, друг… Спас… — И снова закрыл глаза.

Хорошо, что из леса вскоре подъехал грузовик с несколькими солдатами в кузове. Иначе Петр и не знал бы, что же делать с офицером. Его и портфель он «сдал» молоденькому лейтенанту, сопровождавшему машину.

Когда Петр Васильевич возвращался к своей команде, толпившейся у поврежденного грузовика, его встретили насмешками:

— Гляди, трубочистом стал наш Петро!

— Нет, в аду побывал!

— В кочегарке!

— В печку лазил к тетке за блинцами!..

Правда, ребята утихли, когда вблизи рассмотрели ожоги на руках, лице Петра Васильевича. Но он уже обиделся и не рассказал им о спасенном офицере и его портфеле.

С прежней командой пришлось расстаться — ожоги требовали лечения…

Вспомнив этот случай, Петр Васильевич вздохнул, уложил голову поудобнее на руки. Да, эта история с офицером окончилась для него более или менее удачно — быстренько подлечился и снова подался на запад. А тут вскоре с ним произошло кое-что похуже.

Только прибыл с группой таких же «старичков» — каждому было за сорок — в назначенную часть, штаб которой расположился в небольшом польском хуторе, как хутор обстреляли. Кто стрелял, чем закончился внезапно возникший бой, Петр Васильевич так и не узнал. Солдаты начали было разворачиваться в цепь, как словно тупым горячим пальцем ткнуло в бедро, он упал. Очнулся уже в госпитале. А потом далекий тыл, длительное лечение — кости плохо срастались. Стыдно было: люди воевали, а он так и не выстрелил по врагу, не успел. Соседи по палате в разговорах часто вспоминали фронт, хвалились своими боевыми подвигами. Петр Васильевич помалкивал.

А потом новая часть. Да не на передовой — во фронтовом тылу.

Потянулись дни и ночи, очень похожие друг на друга. Грузы и грузы, работа подчас без сна и еды, настоящего отдыха. Никто не роптал — надо. Фронту много чего было надо — фронт наступал. Но тяжело было на душе от сознания, что он, Петр Васильевич, обыкновенный грузчик, иногда охранник — вот и все.

А как-то нестроевую команду перебрасывали на запад, вслед за наступающими войсками. Ночью эшелон остановился на небольшой станции. Только было он хотел выйти из вагона, как услышал громкие крики:

— Воздух!.. Воздух!..

И тут же полыхнуло пламенем прямо перед глазами, ослепило, густая воздушная волна отбросила солдата в вагон, грохот оглушил.

И началось. Взрывы следовали один за другим. От «светляков» — светящихся авиабомб — стало светло, как днем.

Петр Васильевич соскочил на пути. Он видел, как из санитарного эшелона поспешно вылезали раненые, ковыляли кто куда, падали между рельсами. Солдаты из его команды ныряли под вагоны, бежали и бежали мимо, что-то крича, широко раскрывая рты. В голове эшелона загорелись вагоны.

Почему-то Петр Васильевич не побежал. Он озирался по сторонам, видел мечущихся между вагонами людей, вспышки новых взрывов, какие-то взметавшиеся вверх и в стороны обломки, все увеличивавшееся зарево пожара.

Мимо проскочил человек в железнодорожной форме. Он орал одно и то же:

— Снаряды в эшелоне!.. Взрывчатка!.. Снаряды в эшелоне!..

Тут-то Петр Васильевич опомнился и побежал за железнодорожником. Тот вдруг исчез под вагоном. Петро полез за ним. «Ага, этот эшелон и есть со снарядами! — подумал он. — Человек к паровозу бежит!..»

Бежавший впереди упал. Петр Васильевич не остановился, перескочил через тело упавшего. Вот уже и паровоз. Он под парами. «Но почему же эшелон стоит?!»

Петр быстро влез в будку машиниста. Здесь никого не было. Паровозная команда или спасалась где-то от бомбежки или, скорее всего, погибла.

До войны он работал смазчиком вагонов на железной дороге. Представлял, конечно, как заставить паровоз двигаться. Взялся за реверс. Получилось! Эшелон стронулся с места, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее потянулся за станцию.

Километрах в двух от поселка эшелон остановился. Петр Васильевич потоптался у паровоза, потом решил пешком возвратиться на станцию. Больше ему ничего и не оставалось делать.

Воздушный налет окончился. Горели пакгаузы, дома в поселке. Несколько вагонов были разбиты прямыми попаданиями бомб. Видно, в них было обмундирование. Тюки гимнастерок, брюк, одеял, связки сапог разбросало по полотну.

Петр Васильевич заметил обгоревший тюк портянок. Вспомнил, что его совсем пришли в негодность, вытащил из тюка одну пару, переобулся.

На станционном перроне было много возбужденных солдат. Слышались отрывистые команды. «Порядок, — отметил про себя Петр, — станция цела и «мой» эшелон тоже. А то быть бы большой беде!»

Навстречу шел через толпу какой-то капитан. Он громко повторял:

— Кто вывел эшелон со снарядами? Кто вывел со станции?..

Петр Васильевич вздрогнул, остановился. «А может, я сделал что-то не так? Нет, все правильно!» Хотел было подойти к капитану, но тут вспомнил: «А портянки?! Казенные, да взял их без спросу!..»

Стало стыдно, а ногам горячо. Он скрылся в толпе…

При этом воспоминании Петр Васильевич закрыл глаза плотнее, снова уложил голову на руки поудобнее.

И такое было. И потруднее даже. Да все же, что он? Вот кум, так тот действительно многое повидал, в атаку не раз ходил, пороху, как говорится, понюхал вдосталь. А ему не довелось.

Петр Васильевич услышал легкие шаги по комнате, какое-то позвякивание. А поднять голову, отрываться от дум не хотелось. Вдруг почувствовал, как чья-то рука мягко опустилась на его плечо.

В комнате горел свет. Рядом стояла жена, улыбалась. В ее поднятой руке рюмка. А на столе вторая, тарелки с едой.

«И когда она успела?» — удивился Петр Васильевич.

— За Победу, Петя!

Петр Васильевич медленно поднялся. Он не отрываясь смотрел на улыбавшуюся жену, и его лицо постепенно светлело. «А в войну и ей ведь как досталось! За мужика работала, а то и за двоих! И… совсем неплохая она, наоборот! Чего там!..»

К горлу подкатил твердый комок. Петр Васильевич с трудом проглотил его. Дрогнувшим голосом еле выговорил:

— За нашу Победу, Аннушка!..