Саморазвитие по Толстому

5. Как не быть врагом самому себе: «Евгений Онегин» Александра Пушкина (Или: «Не стоит убивать на дуэли лучшего друга»)

Человек, изучающий русский язык, не может избежать встречи с Пушкиным. Рано или поздно она произойдет. И большинство преподавателей требуют учить Пушкина наизусть, чтобы потом мы могли c плачем, причитаниями и скрежетом зубовным читать его вслух, горестно размахивая носовым платком, пропитанным кровью врага, которого мы только что убили на дуэли. Чтобы понимать Пушкина, нужно знать, как устроены дуэли. По некоторым оценкам, он принял участие в двадцати девяти. Это, надо сказать, казалось мне логичным: когда я впервые читала Пушкина — под принуждением, — мне очень хотелось, чтобы кто-нибудь меня пристрелил. Урок Пушкина состоит в следующем: не будь идиотом. Это парадоксально, потому что сам Пушкин погиб по большому счету из-за собственного идиотизма. Ему не нужны были все эти соперники, норовившие вызвать его на дуэль. Он сам был своим главным врагом. (Пушкина застрелили на бессмысленной, как считают многие, и произошедшей исключительно благодаря его самолюбию дуэли.)

«Евгений Онегин» — классическая отправная точка для чтения Пушкина. В нем рассказывается о человеке, который сам стал автором собственного несчастья. Онегин метафорически стреляет себе в ногу [66] (прежде чем совершенно не метафорически застрелить лучшего друга), не успев понять, что безумно влюбленная в него женщина — та единственная, которая ему нужна. Вместо этого он с презрением ее отвергает. Потом он осознает свою ошибку и думает: «Вот же я идиот». Скажу честно: я долго не могла всего этого понять. На протяжении многих лет мне не помогало даже четырехстраничное отступление о красоте женских ног на балу. («…Летают ножки милых дам… Люблю их ножки… Ах, ножки, ножки! где вы ныне?.. С любовью лечь к ее ногам!.. Коснуться милых ног устами!» [67]) Это знаменитый отрывок, известный в академических кругах как «отступление о ножках». Он заканчивается панчлайном, как его представляет себе Пушкин: «Но полно прославлять надменных болтливой лирою своей; они не стоят ни страстей, ни песен, ими вдохновенных: слова и взор волшебниц сих обманчивы… как ножки их» [68]. Не знаю, стоил ли этот вывод четырех страниц. Но я рада, что он на это пошел. Из этого небольшого отрывка из первой главы, описывающего бал, понятно, что мы имеем дело с самым классическим из всех классических произведений: это больше похоже на чтение Гомера, чем на чтение Толстого. Это вам не пляжное чтиво.

Один небольшой инцидент настроил меня против Пушкина еще до того, как я что-либо о нем узнала. За два года до купания голышом в Черном море и задолго до того, как кому-либо пришло в голову назвать меня Випуленькой, я приехала в университет, чтобы изучать русский язык, не говоря на нем тогда ни слова. Это было нормально. В тот момент никто и не ждал от меня умения говорить по-русски. Я учила язык с нуля с десятками других студентов. Большинство из нас знали как минимум два других языка и привыкли к традиционным методам преподавания. Мы ожидали карточек со словами и, может быть, немного ролевых игр. Вместо этого на своем первом занятии по русскому языку я посмотрела видео, на котором попугай выкрикивал похожие на скороговорки фразы вроде «приятно познакомиться!». Эти слова было нелегко воспроизвести сами по себе, а в произношении попугая и подавно ничего нельзя было разобрать.

Такая методика преподавания меня смутила. Я хотела учиться разговаривать как русская, а не как попугай. Это как начинать обучение английскому с «попка дурак». Я до сих пор еле сдерживаюсь, когда произношу по-русски фразу «приятно познакомиться»: мне хочется пронзительно свистнуть, пощелкать клювом и растопырить перья, чтобы показать, как хорошо у меня получается.

Но через несколько недель после освоенного видео с попугаем мы перешли к Пушкину. И я жаловалась на попугая! С Пушкиным все оказалось гораздо хуже. Это как поучить человека английскому пару недель, а потом сказать: «Ну а теперь мы будем читать “Отелло”». Однако в обучении русскому это вполне обычное дело. Тебя просто бросают в воду. Учителям важно держать тебя в полном ужасе перед русским языком, и как можно дольше. И если ты все же возьмешь эту высоту и на самом деле научишься говорить по-русски, ты обязательно будешь потом поддерживать старый миф о том, что это очень трудный язык, и передашь его другим, чтобы русскоговорящие продолжали оставаться в своем особом тайном клубе. Заставлять студента читать Пушкина через несколько недель после начала курса «русского с нуля» — это своего рода дедовщина, которую невозможно забыть. Она придумана специально для того, чтобы тебе хотелось помучить других так же, как мучили тебя. Как писал Пушкин: «Я понять тебя хочу, смысла я в тебе ищу…» [69] Р-р-р.

Занятия, на которых мы не читали Пушкина, тоже не отличались особой практичностью — предполагалось, что мы сами должны пополнять свой словарный запас где только можем. Однажды мы сдавали тест на лексику, и я получила один балл из пятидесяти возможных. Для человека, который гордился своими способностями к языкам в школе и на протяжении многих лет почти не получал оценок ниже высшей, это было ужасно и очень стыдно. (Мои одноклассники шутили, что если я получала на экзамене 99%, то это не потому, что я неправильно ответила на один вопрос, а потому, что я ошиблась в написании собственной фамилии. С учетом моей фамилии это было вполне вероятно.) Одно слово, в котором я не сделала ошибки, было самым важным словом во всем тесте — по крайней мере с моей точки зрения. Выяснилось, что я была единственным человеком в группе, который знал, как по-русски «полотенце». Я и дальше ограничивала свою учебу тем, что было мне полезно или интересно. Значительно позже во время одного устного экзамена я рассказала преподавателям, как бабушка моего украинского бойфренда порекомендовала мне поправиться, потому что у меня была «задница як у воробья». Раз я могу сказать такое, думала я, зачем мне вообще Пушкин?

Но вся эта история была крайне унизительна. Весь тот учебный год мне хватало сил еле-еле держаться на плаву. Я так и не осилила до конца пушкинскую поэму, которую мы читали («Медный всадник»). И мои годовые оценки были хуже, чем когда-либо за всю мою жизнь, — очень недалеко от «неудовлетворительно». Эти оценки я узнала дома, у родителей в Сомерсете. Я заперлась в туалете и долго рыдала. Но несмотря на это феерическое падение, где-то в глубине души я понимала, что больше никогда не допущу поражения. Сейчас мне кажется, что именно разочарование в себе, в своей неспособности соответствовать стандартам этой смелой педагогической методики («Первая неделя: выучите два слова из монолога попугая… Четвертая неделя: Пушкин»), стало одной из причин моего фанатизма по отношению к русскому языку и желания овладеть им в совершенстве. Чертов попугай еще больше укрепил меня в намерении стать настоящей русской.

Впервые ознакомившись позже с «Евгением Онегиным», я отнеслась к нему настороженно, все еще испытывая предубеждение к Пушкину под влиянием своего неудачного знакомства с миром русскоговорящих пернатых и будучи убеждена, что это история о чопорном аристократическом романе. Среди студентов, приступающих к «Евгению Онегину», распространена такая шутка о произношении: «Чтобы дочитать до конца, вам, возможно, понадобится Один Джин. А то и два» [70]. (Как же мы смеялись.) По собственной воле я вернулась к роману гораздо позже, пытаясь глубже понять ту самую идею русской души. Пушкин — общепризнанный авторитет по этому вопросу. Мало того, что его творчество считается чистейшим проявлением русского языка; он сам считается человеком, в котором лучше, чем в ком бы то ни было, проявляется сущность русского человека. Ну и, честно говоря, избегая знакомства с Пушкиным, вы только создадите для себя еще больше сложностей в общении с русскими. Они не способны представить, что вы можете о нем не знать. А если вы действительно о нем не знаете, то сразу станете им врагом.

У Пушкина чудесный язык, совершенно не нуждающийся в табличках «Идиотам вход воспрещен!», которые так и норовят понаставить вокруг него филологи. Что же в нем такого особенного? То же, что в шекспировском английском: его язык богат и ярок; в нем сочетаются простые и совершенно оригинальные обороты, которые звучат так же свежо, как когда они были написаны — несколько столетий назад; в нем есть музыка. Впрочем, больше всего мне нравятся темы его произведений: трагедия вины в «Борисе Годунове», последствия алчности в «Пиковой даме», опасность гордыни в «Руслане и Людмиле». Особой притягательностью обладает тихая красота пушкинского фатализма, который кажется одновременно очень русским и общечеловеческим, универсальным. Вот, например, стихотворение 1821 года «Я пережил свои желанья…»:

Разве может автор этих строк не быть просто чудесным человеком?

Иногда мне кажется, что главная причина того священного трепета, который внушает многим людям русская литература, — это Пушкин. Если посмотреть со стороны, его творчество может оттолкнуть любого неспециалиста — в немалой степени потому, что он считается непереводимым (странно, что никто не говорит этого о Шекспире, переводить которого должно быть сущим кошмаром). Пушкин — главное орудие снобов от русской литературы. «А, так вы не читаете по-русски? Что ж, тогда вам не имеет смысла браться за Пушкина. Вы просто ничего не поймете». На этом месте я всегда глубоко вздыхаю. Если кто-то говорит, что вы неспособны что-то «понять» из-за отсутствия у вас какого-либо знания, обычно такой человек пытается вам что-то сообщить о себе самом.

Сюжет «Евгения Онегина» прост и гениален. Евгений Онегин, франтоватый и немного раздражающий молодой человек с артистическими наклонностями, получает в наследство от дяди поместье. Переехав, он встречает Татьяну, крайне впечатлительную девушку. Она без памяти влюбляется в Евгения и пишет ему по- французски письмо с признанием в любви. В ответ он, можно сказать, смеется ей в лицо и тем временем совершает еще один ужасный поступок. На вечере по случаю именин Татьяны Евгений оскорбляет своего лучшего друга Ленского тем, что оказывает знаки внимания его возлюбленной Ольге, сестре Татьяны. Несмотря на отсутствие всякого смысла (Онегин не питает каких-либо чувств к Ольге), ситуация выходит из-под контроля, и Ленский вызывает Онегина на дуэль. Ленский погибает. Удрученный и виноватый, Онегин уезжает из поместья.

Через несколько лет Онегин возвращается в Санкт-Петербург из- за границы и приезжает на бал. Там он встречается с Татьяной, вышедшей замуж за генерала гораздо старше себя. Повзрослевший Онегин видит ее по-новому, влюбляется в нее до беспамятства и сообщает ей об этом. Но Татьяна, разумеется, порядочная женщина, и у Онегина нет никаких шансов. Своим идиотизмом он загубил и свою, и ее жизнь, так что они никогда не будут счастливы. Татьяна может хотя бы утешаться своим моральным превосходством и сознанием своей правоты. Онегин сам вырыл себе яму. Хотя более уместно использовать здесь английскую идиому: он сам застелил себе постель, и теперь ему придется лежать в ней одному. (В романе нет сцены с одиноким плачущим Онегиным в постели, хотя и должна быть. И надеюсь, что в постель к нему больше никто не придет.)

Здесь мы снова имеем дело со сложным отношением к возрасту, которое нам уже знакомо по «Анне Карениной» и «Месяцу в деревне». Легко может показаться, что основа сюжета здесь — разница в возрасте: Онегин — «взрослый мужчина», отвергший молодую девушку. На самом деле Татьяне на тот момент было, скорее всего, семнадцать лет, а может быть, даже восемнадцать или девятнадцать. Онегину — двадцать пять. Татьяну иногда изображают школьницей, но на самом деле ничто не мешает ей выйти за Онегина замуж. Это Евгений упускает момент и пренебрегает Татьяной. Когда он становится старше и осознает свою ошибку, шанс уже безвозвратно упущен. Это и есть главное, что сообщает нам автор о жизни: все мы глупы и не понимаем, что для нас хорошо, пока не становится слишком поздно. Жизнь и так сложна и непредсказуема — а мы еще и умудряемся упускать собственное счастье. И винить в этом, кроме нас самих, некого. (Простите. Но я предупреждала, что не все эти жизненные уроки будут радостными. Как вы уже, вероятно, сами поняли, большинство из них такими точно не назовешь.)

«Евгений Онегин» — классика русской литературы, ранний прототип прозаического романа и образец темы «лишнего человека», русского ответа байроническому герою, обеспеченного аристократа, который не знает, что делать со своей жизнью. Это странное и непростое произведение. Педанты наверняка скажут, что его надо читать как текст, а театральная постановка не считается. Но для меня все изменилось после того, как я увидела в лондонском «Барбикане» русский спектакль — и наконец поняла, что имел в виду Пушкин; история Онегина захватила и увлекла меня. Это была постановка московского театра Вахтангова. Вполне возможно, что на мое восприятие оказал влияние инцидент, произошедший в театральном баре незадолго до начала спектакля. Я была одна, мне нужно было написать рецензию на спектакль для одной радиопередачи. Придя немного заранее, я, как человек, нечасто бывающий в «Барбикане», решила выяснить, как в этом культурном центре обстоят дела с едой и выпивкой. Вскоре я обнаружила бар, специализирующийся на, как мне показалось, крайне изобретательных коктейлях, а в один из них входил мой любимый ингредиент — лаванда. Вполне возможно, что это был мартини-бар, а коктейль, соответственно, — лавандовый мартини. Его я и заказала. Когда его принесли, я его выпила, и он оказался ужасно вкусным. Выпив около половины, я подумала: «Восхитительный коктейль, но вкуса лаванды в нем нет вообще». Это был какой-то другой коктейль. «Ради бога извините, — обратилась я к бармену. — Я понимаю, что выпила уже большую часть, но только что осознала, что это не то, что я заказывала. Я заказывала лавандовый». Бармен трезво рассудил, что нет смысла спорить с человеком, который только что опрокинул половину коктейля, и сделал лавандовый. Его я тоже выпила. (Уже не помню, из чего был первый. Они оба были одинаково вкусные.) Все это я рассказываю к тому, что, когда я уселась на свое место, чтобы смотреть «Евгения Онегина», я находилась в очень восприимчивом настроении. Эта история — пример того, как человек случайно становится автором своего счастья (то есть ситуации, обратной тому, что произошло с Онегиным).

Это была восхитительная постановка с тщательно продуманной сценографией. Все женщины были одеты в белое или в пастельные тона, время от времени по сцене проносился менестрель с балалайкой, а Татьяна, главная героиня, в какой-то момент вальсировала с гигантским плюшевым медведем. (На этом месте я подумала, не выпила ли я на самом деле три, если не четыре коктейля.) Пьеса оказалась очень длинной, она шла почти три с половиной часа, но для меня она была как будто сон. В финале русские зрители плакали, уткнувшись в свои меха, бешено аплодировали, кричали «Браво!» и бросали на сцену цветы — совершенно нормальное, сдержанное поведение для русской театральной аудитории.

Режиссер использовал один очень оригинальный прием, который помог мне осознать, что главная ошибка Онегина состояла в отсутствии рефлексии: он сам ломает себе жизнь. В постановке это подчеркивалось тем, что Онегина играли два разных актера. Один играл самовлюбленного юнца; второй, постарше, смотрел на прошлого себя с тоской и ненавистью. Эта метафора была очень мощной. Пушкин показывает, как ошибки ставят палки в колеса нашим надеждам и мечтам.

Вот что значит оказаться «не в том месте и не в то время». Эта история о свойственной нам всем склонности действовать вопреки собственным интересам, не понимая, что нам на самом деле нужно. Подобно Толстому, отказывающемуся винить своих персонажей за их поведение, Пушкин освобождает Онегина от ответственности: мы все иногда совершаем поступки, причиняющие нам вред. Мы не можем этого не делать. Но, может быть, чужой пример поможет нам не совершать таких ошибок.

Вскоре после постановки театра Вахтангова я посмотрела оперу «Евгений Онегин» в Королевском оперном театре, поставленную Каспером Холтеном [71]. На этот раз меня занимала не столько любовь Татьяны или горькое сожаление Онегина, сколько несчастье, случившееся с Ленским, лучшим другом Онегина. История Ленского — боковая ветвь романа. Его главный сюжет — любовная история Онегина и Татьяны. Но на самом деле Онегин повел себя по отношению к Ленскому еще более оскорбительно и по-идиотски, чем по отношению к Татьяне. Потеряв Татьяну, он по большому счету вредит только себе самому. С Ленским он ведет себя совершенно безответственно, что приводит к гибели его друга. В опере Холтена Ленский погибает на дуэли, после чего лежит на сцене на протяжении всего спектакля — остальные актеры ходят вокруг, как будто не замечая его тела. Этот прием показался мне совершенно душераздирающим (надо сказать, актеру, игравшему роль Ленского, он показался крайне неприятным — позже тот рассказывал, что чувствовал себя ужасно некомфортно и что ему было трудно дышать, бедняге). Пожалуй, самым безумным был момент, когда Онегин и Татьяна обмениваются печальными ариями ближе к концу, вообще не обращая внимания на Ленского, который так и лежит около оркестровой ямы.

Я восприняла все это как метафору жизни. Когда ты основательно все портишь и действуешь вопреки собственным интересам, надо быть готовым к тому, что труп Ленского будет присутствовать в твоей жизни постоянно. Сколько бы времени ни прошло и как бы далеко ты ни продвинулся, он будет все так же лежать неподалеку, ожидая удобного момента, чтобы напомнить, какой ты идиот. Онегин — действительно худший враг самому себе: он убивает своего лучшего друга и вынужден таскать его призрак за собой всю свою жизнь. Не говоря уж о том, что он поднял на смех женщину, которая должна была стать его женой. Это замечательный и полезный жизненный урок об ответственности перед самим собой и умении признать, что ты поступаешь как полный идиот. Я всегда тут вспоминаю эпизод из фильма «Когда Гарри встретил Салли», где Кэрри Фишер в роли Мэри говорит: «Тебе придется прожить всю оставшуюся жизнь, понимая, что твой муж женат на другой». «Евгений Онегин» — история о человеке, который проживает свою оставшуюся жизнь, понимая, что его жена замужем за другим и что он убил своего лучшего друга.

Я бы с удовольствием продолжила проводить параллели между творчеством Пушкина и сценариями Норы Эфрон [72]. Но чем дальше, тем больше Пушкин приобретает репутацию сложного и доступного немногим автора. И это печально, потому что Пушкин был удивительным, привлекательным и сложным человеком. А его произведения, как и произведения Шекспира, отличают юмор, сложность и мудрость. Главный вопрос: как добраться до этого уровня без потерь? Из всех писателей, о которых рассказывается в этой книге, убедить людей читать Пушкина, пожалуй, труднее всего. (Единственный его реальный конкурент — Солженицын, чье творчество из-за тематики тяжело для восприятия.) Печально, что на протяжении слишком долгого времени Пушкин считался доступным только педантам и интеллектуалам, в чем, как мне кажется, частично виноват Владимир Набоков, еще один кандидат на звание «величайшего русского писателя всех времен» (по крайней мере по его мнению). Невозможно быть бóльшим педантом и интеллектуалом, чем Набоков. Набоковский перевод «Евгения Онегина» 1964 года, подвижнический труд всей его жизни, отбил всякое желание иметь дело с этим произведением у целого поколения потенциальных читателей, подтвердив репутацию Пушкина как автора «непереводимого» и недоступного пониманию человека, если он не (а) русский или (б) ученый.

В том, что Набоков поставил своей целью сделать самый точный перевод величайшего произведения Пушкина, нет ничего удивительного. Это очень непросто, и Набоков хотел принять вызов и сделать это лучше всех. Кроме того, он хотел поквитаться с автором предыдущего перевода, который он считал «постыдным» (речь о переводе Уолтера Арндта, до сих пор считающемся одним из лучших). Это привело к «величайшему литературному срачу 1960-х», когда друг Набокова Эдмунд Уилсон встал на защиту бедного Уолтера Арндта и поссорился с Набоковым навсегда. Хотя этот срач отлично демонстрирует идиотский культ «особенности» и «значимости» Пушкина, я обожаю все его мельчайшие подробности и благодарна его существованию, потому что он дал мне еще больше оснований для любви к «Евгению Онегину» и борьбы с безумным педантизмом, вызванным к жизни этим спором.

Эта литературная ссора замечательно проанализирована в книге Алекса Бима The Feud. (Если вы так и не дозрели до того, чтобы прочесть Пушкина, почитайте эту книгу. Она очень занимательна.) То испытывая благоговение, то хохоча в полный голос, Бим пересказывает битву между Уилсоном и Набоковым за перевод «Онегина», развернувшуюся на страницах нескольких американских литературных журналов. Не то чтобы эта битва имела какие-то глобальные последствия за пределами литературных или академических кругов — но так или иначе она, по-моему, отразилась на нашем восприятии русской литературы. Я не могу отделаться от мысли, что осадок от этой непристойной свары между двумя исключительно умными, но до смешного самоуверенными людьми оказывает подсознательное влияние на восприятие русской литературы на протяжении последних пятидесяти лет. Если эти два человека считают, что Пушкин недоступен для понимания, и готовы пожертвовать ради этого многолетней дружбой — на что остается надеяться нам?

В споре между Уилсоном и Набоковым, которых на протяжении двадцати лет до этого инцидента связывала настоящая дружба, нашли свое отражение все худшие стереотипы о русской литературе. Что она только для тех, кто «достаточно умен», чтобы понимать ее. Что лучше даже не пытаться ее понять, если вы не читаете бегло по-русски. Что ее вообще не имеет смысла читать, если это не идеальный перевод. Все это немедленно выплеснулось наружу. Но хуже всего вот что: если у вас есть хоть какое-то мнение об этих произведениях, вас немедленно уничтожат те, кто начитаннее и умнее вас. Так что лучше даже не соваться. Самое смешное, что два этих прекрасных человека повели себя в точности как академические воплощения Евгения Онегина: отморозили себе уши назло бабушке из пословицы и наплевали на человеческие отношения ради того, чтобы почувствовать себя победителем в споре о переводе нескольких существительных.

Надо отдать должное Набокову: у него были все причины и полное право перевести «Евгения Онегина», который принято считать «первым русским романом». Можно понять, почему его так раздражал перевод Уолтера Арндта: с точки зрения Набокова, Пушкин заслуживал лучшего. Арндт, пожалуй, действительно позволил себе некоторые вольности. По словам Набокова, в одном месте у Арндта любовник становится мужем, а стрела — ружьем. Первая строчка, «Мой дядя самых честных правил», переведена как «Мой дядя, благовоспитанный старый зануда». Да, это не просто педантизм. (Хотя лично я с удовольствием прочла бы поэму о старом зануде.) Однако эти небольшие разночтения («альтернативные факты» из мира переводчиков) приводят Набокова в бешенство и заставляют его взяться за перевод с целью положить конец всем остальным переводам. В итоге перевод Набокова занимает четыре тома и 1850 страниц. Это, конечно, покороче, чем «Война и мир», но все же довольно серьезное достижение, учитывая, что наиболее популярная версия «Евгения Онегина» насчитывает 200 страниц. Набоков просто добавил 1650 страниц сносок. То есть довольно много сносок. Это издание можно, пожалуй, считать высшим проявлением педантизма в мировой литературе.

Набоковский перевод был жестко высмеян в рецензии Эдмунда Уилсона в «Нью-Йорк Таймс», где было указано, что следующих слов в английском языке не существует (а если они когда-либо существовали, то сильно устарели): rememorating, producement, curvate, habitude, rummers, familistic, gloam, dit, shippon и scrab. (А вы думали, что русский — сложный язык.) Забивая последний гвоздь в гроб своей дружбы с Набоковым, Уилсон критикует перевод одной из строф оригинала: «Увижу ль вас?», которую Набоков переводит буквально: «Увижу ли я вас?», что, по мнению Уилсона, звучит как «продукт пресловутых компьютеров, которые якобы умеют переводить с русского на английский». Тут уже сложно сказать, кто из этих двух знатоков больший зануда. Хотя подобные научные споры весьма занимательны, они точно не привлекают «обычных» читателей (то есть людей, не являющихся безумными педантичными русофилами). И это ужасно несправедливо, потому что «Евгений Онегин» крайне важен для понимания романа как литературного жанра. Даже если забыть обо всем остальном, он важен как прототип огромного количества последующих произведений русской литературы. Это первый «роман» (хотя и в стихотворной форме). Образ Татьяны тоже крайне важен: именно она — прототип Дуни Достоевского, «хорошей» сестры Раскольникова в «Преступлении и наказании», да и Наташи в «Войне и мире».

Именно Онегин — первый представитель того особенного «типа», который так любим русской литературой: биронический супергерой (я очень горжусь этой игрой слов в набоковском стиле — аплодисменты, пожалуйста), ставящий себя выше общественных и моральных норм. Многие критики упрекали книгу в том, что в ней нет какой-то особенной идеи. В предисловии к моему любимому изданию профессор Майкл Баскер соглашается с этим утверждением, но также добавляет: «Она демонстрирует более серьезную озабоченность вопросом о том, как приспособиться к непростой задаче выжить среди превратностей и ограничений жизни». Сказано, конечно, замысловато. Иначе говоря, Пушкин пишет ровно о том, о чем пишут Достоевский и Толстой, — как прожить жизнь прилично, что делать со своей жизнью, как быть хорошим человеком. Это зарифмованная и ритмизированная версия книги по саморазвитию.

Впрочем, не знаю, что сказал бы по этому поводу Пушкин. Сам он вел довольно безрассудную жизнь в духе Евгения Онегина. Он постоянно напрашивался на неприятности и любил риск. Он был из тех, кто не задумываясь совершает поступки, которые с большой долей вероятности через опеделенное время станут причиной обращенного к самому себе вопроса: «Черт побери, зачем же я это сделал?» Он был без ума от дуэлей, потому что они касались (а) защиты своего мужского достоинства и (б) доказывания своей правоты. Он использовал личные связи, играл в азартные игры и волочился за женщинами, а также был подвержен вспышкам иррационального гнева. Но как бы вы ни относились к Пушкину, невозможно отрицать, что он был великолепным рассказчиком (любившим сказки, волшебство и фольклор — примерно как Дж. К. Роулинг), гениальным фантазером c театральным мелодраматическим уклоном (как Шекспир — автор сонетов). Возможно, в наше время его могли бы даже считать «примадонной» (как, к примеру, Оскара Уайльда). Биограф Пушкина Т. Ж. Биньон пишет, что Пушкин рассказывал историю предательства, приведшего к его смерти, «как будто излагал сюжет драмы или бульварного романа, который не имеет к нему самому никакого отношения».

Пушкин родился в 1799 году в семье обедневшего мелкого дворянина. Пожалуй, в России того времени было бы непросто найти человека более экзотического происхождения. Его прадедом по материнской линии был африканский принц, захваченный в рабство и подаренный Петру I, — скорее всего, из страны, которая сейчас называется Чад [73]. Этот человек в итоге стал генералом и крестным сыном императора; Пушкин начал писать биографию прадеда под названием «Арап Петра Великого».

Если отвлечься от его гениальных литературных произведений, мне ужасно нравится описание Пушкина как человека, который вел «беззаботный и в целом непродуктивный образ жизни». Это же самый лучший образ жизни, разве нет? Он обожал азартные игры. Он был не дурак выпить, любил женщин и регулярно переключал свое внимание с одной на другую. «Все женщины прелестны, — писал он, — а красоту им придает любовь мужчин». При этом всю свою жизнь он сохранял некоторые детские черты: рисовал разные картинки на полях рукописей, собирал лесную землянику в Захарове, бабушкином поместье в часе езды к западу от Москвы. На портретах мы видим его с растрепанными волосами, с залихватски торчащим воротником сорочки и в вечно помятом сюртуке — байронический, непричесанный, прекрасный и трагический персонаж. Как пишет еще один его биограф, Серена Витале, одна из пуговиц на его сюртуке часто висела на нитке — деталь, всегда заставлявшая меня думать о том, что лучше бы Пушкин тратил больше времени на овладение навыками шитья и меньше — на дуэли.

Брак Пушкина с Натальей Гончаровой, известной как самая красивая женщина в России (ей было семнадцать, ему — тридцать один), считался несчастливым с самого дня свадьбы. Свадьбу отложили на несколько месяцев из-за эпидемии холеры, а сама церемония была отмечена дурными, по мнению присутствующих, предзнаменованиями: оброненное обручальное кольцо, гаснущие сами по себе свечи. Первые несколько месяцев семейной жизни в Москве Пушкин, однако, был в кои-то веки доволен: «Я женат — и счастлив, — писал он, — одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось» [74]. Но вскоре новобрачные уезжают в Санкт- Петербург; Пушкин пишет: «Я не люблю московской жизни. Здесь живи не как хочешь — как тетки хотят» [75].

То, что произошло после их возвращения в Петербург, обернулось для Пушкина настоящим кошмаром. Царь пожаловал ему почетный, но унизительный титул камер-юнкера, что-то вроде «комнатного молодого дворянина», — исключительно ради того, чтобы его жена могла появляться при дворе. Она уже привлекла внимание как царя, так и других почитателей. Наталью считали красавицей и придворной фавориткой, но она также имела репутацию особы необразованной и довольно вульгарной.

К этому времени Пушкин уже написал «Евгения Онегина»: приступив к нему в 1824 году, он закончил роман в 1831-м. Роман оказывается странным образом пророческим — а может быть, просто блестяще описывает нравы той эпохи. Обстоятельства (невероятно глупые), которые привели к гибели Пушкина, отзываются эхом «Евгения Онегина». В жизни Пушкин оказался в положении Ленского. Наталья флиртовала (скорее всего, совершенно безобидно) с молодым офицером по имени Жорж Дантес. Пушкин получил анонимное письмо о принятии его в «Светлейший орден рогоносцев». После этого он был практически вынужден вызвать Дантеса на дуэль. Пушкин получил смертельное ранение и умер двумя днями позже в возрасте тридцати семи лет. Дантес так и не извинился и не дал понять, что сожалеет о произошедшем. С другой стороны, такие совершенно бессмысленные дуэли случались в те дни частенько, о чем Пушкин прекрасно знал. Более того, одна из немногих нереалистичных деталей в «Евгении Онегине» состоит в том, что Онегина мучит совесть из-за того, что он убил своего лучшего друга, и эти муки так никогда и не покидают его. В реальной жизни мужчинам приходилось постоянно смиряться с такими инцидентами, и они не подвергали себя в связи с этим самоистязанию.

Таким образом, «Евгений Онегин» — это одновременно развлекательное чтение, трагическая история любви и исповедь человека, осознавшего, каким он был совершеннейшим болваном. Как пишет Онегин Татьяне:

Надеясь на лучшее в ожидании ее ответа, Онегин читает Руссо и Фонтенеля, но единственное, что он видит своим внутренним взором, — это письмо, которое написала ему юная Татьяна, письмо, над которым он так жестоко посмеялся. На этот раз приходит очередь Татьяны отвергнуть его, и мы расстаемся с Онегиным, погруженным сердцем в «бурю ощущений». Как не быть врагом самому себе? Не будь высокомерным. Будь скромным. Остерегайся саморазрушительных поступков. Не дерись на дуэлях. А когда красивейшая и умнейшая женщина присылает тебе признание в любви, очень хорошо подумай, прежде чем отвергнуть его и посмеяться этой женщине в лицо. Потому что однажды она посмеется в лицо тебе.