Самый жаркий день (СИ)

Глава 1

— Анатоль, да уйдите же, наконец!

— Александра, позвольте же остаться еще на часок!

Навязчивый кавалер стоял передо мной в костюме Адама, из украшений на нем был лишь вздыбленный уд, однако никакого желания продолжить амурные утехи он не вызывал. Я уже собиралась приложить прилипчивого любовника талантом, но тот, очевидно, почувствовал неладное и, вздохнув, принялся одеваться.

На душе было мерзко, тело, жаждущее благодати, Анатоля отторгало, и мне до сих пор удивительно, чем он смог так привлечь к себе внимание, что вчера после приема у Шарлотты Убри, в девичестве графини фон Ферзен, я потащила этого хлыща к себе. Танька, отворившая в ночи двери, сделала такое лицо, словно съела лимон целиком, и ведь оказалась права. Анатоль Висленев оказался мужчиной пустым, склонным к глупым шуткам в постели, а еще так гордился размером свое хера, что, казалось, женщина ему была нужна только для высказывания своего восхищения этим отростком. Как результат ночи: благодати я не достигла, между ног все болит, и хочется тщательно вымыться.

— Ушел, бестолочь, — пробубнила горничная. — Вставать будете?

— Буду, — рыкнула я. — Надо было его выгнать еще в ночи.

— Надо было его сюда не тащить, — проворчала Таня. — Душ?

Душ. После памятного разговора с Корнилием Евстихеевичем работы по обустройству принадлежащего ему здания были осуществлены в кратчайшие сроки, и дом Мижуева стал символом научного прогресса. В углубленном подвале обустроили топочную с большой паровой машиной, от которой по трубам подавалась холодная и горячая вода, а зимой по особым настенным грелкам бежал едва ли не пар, отчего в квартирах стало непривычно тепло. Ушла вечная сырость, исчезли и следы вечной беды петербургских апартаментов — плесени. Жильцы, изначально сокрушавшиеся о неудобствах в связи с ремонтом, в первые же холода отметили как комфорт новшества, как и то, что болеть стали реже. Но одна придумка остается пока исключительно в моем пользовании — устройство из двух кранов, в котором вода смешивается, и не надо набирать лохань для умывания. Управляющий мастерскими Вяжницкий просил не рассказывать широко об этом изобретении, пока он не оформит привилегию[1]. Завод уже разросся, занимая теперь половину земель между Карповкой и Невой, не считая больших паровозных корпусов под Гатчиной, и не ограничивался теперь только паровыми машинами. Отдельный оружейный цех под тщательной охраной терялся среди свежеотстроенных кирпичных коробок, где выпускалась «всякая всячина», как метко выражался Степан Иванович.

— Худо мне, Танька, — горько сказала я служанке.

Девка вздохнула и вдруг погладила меня по голове. На глазах ее выступили слезы, и уже через мгновение Танька рыдала у меня на груди.

— Вот ведь несправедливость какая, барышня! Не по-людски так поступать!

Она имела в виду отнюдь не мои постельные упражнения с малознакомыми кавалерами, в которых я старалась забыться. Служанка горевала по Сержу Фатову, тянущему сейчас службу в жаркой Астрахани. Последнее письмо пришло от гусара три недели назад, и он сообщал «любимой своей Сашеньке», что его эскадрон переводят в ханство Кубинское в его столицу — город Кубу[2]. Там до беспокойной границы с Персией — рукой подать, и мысли об опасностях, подстерегавших Сережу, не давали мне покоя.

Сам он в письме сохранял свой веселый нрав, со смехом описывая отношения с сослуживцами, которые никак не могли определиться в своем мнении о гвардейце, волею судьбы и высочайшего распоряжения закинутом в армейскую часть, но при этом из гвардии не разжалованном. Тем более что случился любопытный казус, ведь его чин штабс-ротмистра соответствовал армии майору, и это создавало определенные сложности в субординации[3].

Наверное, повеление Павла Петровича, отправившего моего гусара на самые задворки Империи, я так и не простила Государю. Нет, по-прежнему оставалось мое безграничное к нему уважение и преданность, но та легкость, с которой правитель решил судьбу двух сердец, до сих пор отдавала щемящей болью. Готова ли я была тогда принять предложение Сержа? Скорее нет, но это были бы наши с ним дела. А сейчас моя доля — служба и мимолетные увлечения, скорее призванные помочь забыться. Одно время верным спутником мне стала бутылка вина, пока однажды Танька не устроила форменный скандал с обещаниями выкинуть не только все спиртное из дома, но даже бокалы.

— Лучше уж с Вашей этой лабутой кувыркайтесь[4]!

Это девка о Марго Аммосовой. После событий двухлетней давности Таня мою подругу едва ли не полюбила, но — время не только лечит, еще оно стирает доброе отношение, если натура на дух не переносит «эту шалаву».

— Может, я с тобой хочу, — давно хотела сделать такую провокацию и посмотреть на реакцию служанки.

Танька — существо странное. Вроде как из крепостных, образования никакого и не было, да и по воспитанию патриархальному, в строгости церковной и общинной — щиколотку обнажить на людях грех. Однако с благородными держаться умеет достойно, книги привыкла читать, что не всякий студент сочтет необходимым. Но всему есть пределы, тем удивительнее была ее реакция.

Горничная побледнела, зажмурилась и пискнула:

— Ежли Вам от того легче будет, так и пускай! Грех отмолю потом!

Я расхохоталась, схватила Таньку за плечи и покрыла ее щеки поцелуями. Она попервой сжалась, но поняла, что лобзания эти не от страсти, а дружеские и благодарные.

— Шутить изволите, Александра Платоновна! — с возмущением отмахнулась девка. — А я уж согласная была в блуд с Вами прыгнуть! Да ну Вас! Пойду завтрак греть.

Вот и пойми ее: то ли возмутилась моей выходке, то ли расстроилась, что оказалось это лишь розыгрышем. Но скорее первое, конечно.

Танька дулась еще с пяток минут, потом оттаяла и накормила свою барышню от души. Сегодня предстояло большое собрание в Министерстве внутренних дел, и когда удастся отобедать — одному Мани известно. Я с особым тщанием отнеслась к выбору наряда, ведь несмотря на все мои заслуги встречать будут по одежке. Негоже графине и перворазрядной промышленнице явиться в чем-то слишком простом, но и африканским попугаем выглядеть не хочется. Одна деталь гардероба, правда, не подлежала обсуждению: чуть свободный короткий жакет, в котором спрятался «кутасов» образца 1820 года — совсем новый револьвер, выпущенный пока только в ограниченной партии. Эксперименты молодого инженера продолжались, и теперь он создал укороченный вариант второй модели с автоматическим взводом и прокручиванием барабана. Механику при этом постарался упросить, чтобы не городить мелкие и сложные детали. «Немцы любят изящество, но оно во вред надежности», — говорил Кутасов, и в целом я с ним была согласна. Самовзвод для женской руки оставался тяжелым, но можно оттянуть курок, тогда патрон сам провернется в камору, и останется только легким нажатием пальца послать пулю в цель. Калибр Семен тоже уменьшил, тем более что сейчас в «Курятнике» вовсю трудился профессор Гизе.

Фердинанда Ивановича заполучить оказалось ой как не просто. Ректор Дерптского университета совсем не горел желанием переезжать в Петербург для частной практики, но личная просьба Аракчеева, мое обширное письмо с условиями работы сделали свое дело. Увы, но прибывший в столицу не старый еще человек заставил ужаснуться: годы, проведенные им за химическими исследованиями, настолько подорвали здоровье Гизе, что первым делом я отправила его на излечение в Медицинскую академию. Врачи, получив такого пациента, схватились за голову, отказываясь давать хоть какие-то гарантии, однако в более-менее пристойное состояние привести его смогли. И теперь немецкий ученый готовил некий состав, способный не просто заменить дымный порох, но и существенно превзойти традиционный припас по всем параметрам. Осложняло сотрудничество только то, что по-русски Фердинанд Иванович говорит с таким ужасным акцентом, что не всякий ассистент его поймет, благо большинство инженеров в той или иной мере знают немецкий, так что общение через пень-колоду, но все же происходит.

— Асланушка ждет уже, Александра Платоновна.

Не только он, еще и Андрей, но влюбленная Танька говорит только о своем черкесе. Их амур все же вспыхнул, но эти дурни никак не могут преодолеть конфессиональные противоречия. Горничная моя, естественно, православная и перейти в другую веру не может ни по духу, ни по закону. Аслан из магометянства выходить тоже отказывается, потому и ходят вокруг друг друга, целуются украдкой.

Охрану мне так и оставили, я уже и привыкла, что рядом всегда присутствует или эта парочка, или Тимофей с Гришей, заменившим несчастного Дыню. Что ж, влился он в коллектив легко, пусть Тимка первое время и привередничал, но Григорий показал себя человеком основательным и дело свое знающим. А еще он умеет быть совсем незаметным, что не помешает выскочить в самый нужный и неожиданный для супостата момент словно из ниоткуда и припечатать того кулаком своим. И ведь нет какой-то стати в этом полицейском, но удар его крепок. Он лишь улыбается на такие замечания и говорит, что бить можно и не сильно, но знать куда. И даже грозился показать мне тонкости такого искусства.

Привычный экипаж уже ждал внизу, Аслан обыденно зыркнул по сторонам, кивком дал понять, что можно выходить. Это вошло уже в некий ритуал, ведь никаких покушений на мою жизнь с памятных событий не было. Александр Дюпре граф Каледонский себя никак не проявлял, так и исчезнув на Туманном Альбионе[5], а, может быть, вернулся в Индию. Никаких отступников, последователей темных архонтов, на горизонте тоже не виделось, а после публичной казни Пестелей, чьи преступления красочно описывались в газетах, самые ярые поборники либеральных идей притихли. Общество бурно и яростно отреагировало на приданные огласке замыслы Павла и его сподвижников, а выдержки из протоколов его допросов произвели эффект картечного выстрела по строю пехоты. Сама мысль о цареубийстве и среди фрондирующей аристократии казалась кощунственной, что уж говорить о прочих сословиях, где образ Царя-батюшки стоял едва ли не вровень с ликом Богородицы.

— В министерство, — отдала я команду, и карета тронулась по брусчатке.

Аслан привычно кусал губы, поглядывая на меня. Я знала, о чем он думает: хочет, чтобы барышня разрешила его проблему с Танькой, вот только нет тут простого пути. Если бы дело было в крепости моей горничной, то освободить ее можно одним днем, но с Церковью не договориться никак. Я тайком от девки пыталась узнать, как помочь этим влюбленным голубкам, но в ответ получила копию из старого документа: «И от сих доводов извествуемся, что когда полагаются запрещения, дабы верное лице с неверным, или со иноверным не брачилося; тогда не просто брак их запрещается, аки бы сам собою был он беззаконный, но токмо для некоего бедства, таковому браку следовати могущаго: наипаче же, дабы верное лице не совратилось к зловерию невернаго, или иновернаго своего подружия[6]». Сразу продраться сквозь дебри церковной казуистики не получилось, поэтому пришлось обратиться за разъяснениями. И синодский чиновник подтвердил догадки, что брак православной с мусульманином или иудеем разрешен только в том случае, если ее избранник примет крещение.

И тут меня осенило!

— Аслан, твоя вера ведь не запрещает переход в манихейство?

Черкес удивился, но быстро ответил, не понимая, правда, к чему вопрос:

— Ислам многообразен, Александра Платоновна, но последователи Абу Ханифа[7] терпимы к такому. Не поощряется, но считается угодным Аллаху идти новым путем, почитая Творца, но повернувшись к новому Пророку. Нельзя забывать про Мухаммеда и величие его, но дар, который даст Мани, угоден Господу. Шииты же в большинстве своем манихеев считают неверными и колдунами.

— Так это не работает, — пробормотала я. — Служение Мани требует искренности в вере своей. Впрочем… Жениться на Таньке хочешь?

Аслан испуганно отстранился, однако собрался и кивнул:

— Хочу, Ваше Сиятельство! Души не чаю в девице этой, но…

— Не говорю, что точно, но каноны церковные к манихейству терпимые. Узнаю — обещаю тебе — но, кажется мне, что станешь ты манихеем, то и согласие на свадьбу получите вы. Нет препятствий к женитьбе православных и последователей Мани, попы просто проводят обряд, словно оба под венцом — христиане.

Охранник мой погрузился в тяжелые думы. Посмотрим, что сильнее в его душе — любовь или вера, но выход я ему предложила, дальше пусть сам решает. Сказала только, что Таньке об этом не расскажу, ведь если Аслан откажется, то обида у девушки может статься на всю жизнь.

В здании министерства царила суета. Виктор Павлович Кочубей, сменивший на посту внезапно скончавшегося от приступа Козодавлева, устраивал первый большой прием для промышленников Империи, и не хотел ударить в грязь лицом. Сей малоросс, потомок невинно казненного и в посмертии оправданного сподвижника Петра Великого[8], за дело взялся рьяно. К Осипу Петровичу-то я относилась с должным уважением, но энергия нового министра завораживала. Он добился присоединения к его ведомству службы путей сообщения, и сейчас ведал в том числе строительством колесопроводов в стране. Я с Кочубеем общалась подробно уже много раз, и производил он всегда самое приятное впечатление.

Сегодня же была самая настоящая ассамблея, на которую пригласили с два десятка лиц, имевших большой промышленный капитал. Даже Николай Никитич Демидов по такому поводу возвратился на время из жаркой Флоренции, где служил русским посланником, но не уважить владельца нижнетагильских металлургических заводов было бы грешно, а он вдруг и приехал.

По моему разумению, такое мероприятие следовало бы провести в более удобном месте, хотя бы в соседнем здании Адмиралтейств-коллегии, бывшем когда-то дворцом графа Черышева[9], но министр решил принять гостей в своем собственном ведомстве, где его сотрудникам пришлось освободить от мебели единственный приемлемый по размерам зал. Я огляделась, выискивая место, где бы устроиться, подскочивший чиновник с поклоном проводил к тяжелому стулу за большим столом. По правую руку от Кочубея — уважают!

Рядом устроился сам Демидов, с хитрым прищуром он оценивал меня с ног до головы, однако я лишь мило улыбнулась этому корифею русской промышленности. Делить мне с ним нечего, скорее это он во мне нуждается. Колеспопроводы на картах рисует Кочубей, утверждает Император лично, но мое мнение они учитывают. А Николай Никитич очень хочет путь от Нижнего Тагила к Перми, где его железо можно будет перегружать на баржи и дешево спускать по Каме до Волги. Ко мне с просьбами о том никто не обращался, но голова моя графская соображать умеет.

— Мы ведь с Вами раньше не виделись, Александра Платоновна?

— Виделись, — ответила я. — Только я маленькая совсем была, когда Вы к батюшке моему захаживали.

— Было дело, — смутился Демидов.

К отцу он приходил за лечением. По молодости нынешний заводчик и русский посланник в итальянском городе вел весьма беспутный образ жизни, чем чуть было не загубил промышленную империю, выстроенную его предками. Долгов он умудрился набрать на два миллиона серебром, тагильские заводы пришлось в залог отдавать. Удачная женитьба на баронессе Строгановой поправила дела финансовые, но образ жизни Николай Никитич менять не стал. Вот только в 1800 году сразу двое его детей — старшая Александра и младший, только родившийся Николай — внезапно умерли. Тогда-то и бросился в ноги Платону Болкошину совсем молодой тогда Демидов, умоляя избавить от пагубных пристрастий и боли душевной. Не знаю, помог ли отец ему, промышленник с супругой сразу же после этого уехали из страны, путешествуя по Европе целых шесть лет.

Елизавета, родив еще одного сына, с мужем разошлась. Ветреная некрасавица с Николаем Никитичем уживалась тяжело, не вынося его мрачный и тяжелый нрав. Но то их дело, а сейчас в глазах Демидова гешефт.

— Слышал я, что в убытках моих есть и Ваша вина, Ваша Светлость.

— В чем же я виновата перед Вами, Николай Никитич?! — деланно изумилась в ответ.

Хотя суть претензии понимала.

Последствием неудавшегося покушения на Императора стал полный разрыв в отношениях с Англией, да такой, что оказались закрыты посольства обеих стран, все сношения осуществлялись исключительно через шведского поверенного. В Финский залив британцы сунуться побоялись, но попытались блокировать Архангельск, вот только не учли переменчивость погоды Белого моря. Пришедшая эскадра заняла Горло[10], но тотчас же начала борьбу не с русскими кораблями, коих из боевых и не нашлось бы, а с ветрами и непредсказуемыми течениями, без знаний которых удерживать судно было чрезвычайно сложно. Местные лоцманы могли бы помочь, но дураков связываться с врагом не нашлось. Все они разбежались, оставив англичан на собственной шкуре познавать опыт выживания в суровом северном климате. Первый же шторм, внезапный и свирепый, разметал посудины Его Королевского Величества по всему Белому морю, один из кораблей ушел на дно, еще два фрегата выкинуло на берег.

— Мое железо столько лет продавалось в Англию, а теперь все связи прерваны, хоть заводы останавливай.

Я усмехнулась:

— Николай Никитич, во-первых, подозрительно много голландских кораблей в наши порты стало заходить, примерно на столько больше, сколько английских раньше бывало. Во-вторых, известно мне, что заказ от министерства у Вас уже в кармане, да такой, что не закрывать, а новый завод строить впору.

— Где ж на него денег взять, — проворчал Демидов. — И то заказ-то — не железо сырое требуют, а передельное. Сталь им подавай! Даже не чугун!

И это правда. Мои инженеры испытали колеспороводы из разных материалов, и выводы были сделаны неутешительные: чугун оказался для них слишком хрупким, и на больших скоростях это могло привести к ужасным происшествиям: не дай бог треснет под колесами! Простое железо быстро изнашивалось, оказавшись слишком мягким. И только после привлечения к делу молодого выпускника Горного кадетского корпуса Павла Аносова[11], выдернутого аж из Златоуста, удалось понять, что же нужно для безопасных поездок — сталь, достаточно твердая, чтобы не сминаться под весом паровоза, но при этом сохраняющая определенную гибкость.

— Ежли Вам, Николай Никитич, не по силам производить потребное, то вот Дмитрий Дмитриевич только рад будет, что весь заказ на Баташевские заводы отойдет.

Бравый гусар Шепелев, щедро украшенный вихрастой шевелюрой и пышно вздернутыми усами, озорно подмигнул мне и важно кивнул Демидову. Пусть и вышел он в отставку еще года четыре назад, но мундир генерал-лейтенанта носил с гордостью, благо право на это ему было оставлено. Злые языки молвили, что Дмитрий Дмитриевич суть — баловень судьбы, охмуривший наследницу милионщиков Баташевых, откуда и заполучил свое состояние. Тем не менее, именно при управлении Шепелева Выксунские заводы оснастили так, как и многим английским фабрикам не снилось, а уж в деле выработки металлов британцам равных никогда и не было.

— Да я хоть весь заказ проглочу, — с наигранной скукой произнес Дмитрий Дмитриевич. — Надо будет — еще и два завода поставлю.

— А не лопнешь? — зло бросил ему в лицо Демидов.

— Нет, не лопну. Трачу слишком много, от того и деньги нужны постоянно.

И это правда: при всей своей деловой хватке Шелепов представлялся окружающим ужасающим транжирой. Приданое супруги он успел прокутить весьма споро, однако тесть вдруг пристроил зятя на управление Сноведских заводов, и там отставной генерал неожиданно для всех показал себя рачительным управляющим. Довольный патриарх рода с той поры и обещал, что и Сноведские, и Выскунские мануфактуры после смерти его отойдут внучке, и, сиречь, ее мужу.

Вообще интересных персон сегодня набралось до обидного мало, все же бедна Россия промышленным людом. Отмечу лишь Афанасия Гончарова, владеющего Бумажной мануфактурой под Калугой. Остальных я бы и не вспомнила, кабы один из них не подал вдруг голос:

— А еще, Александра Платоновна, многовато Вы своим работникам платите! Тае ведь и наши ворчать начинают, когда слухи доходят! Ужель так богаты?

Вспомнила возмутившегося: Иван Абрикосов. Эдакое недоразумение в высоком обществе — сын крепостного, волею судьбы оказавшийся обладателем существенного состояния.

И ведь батюшку его только уважать можно было: выкупился из крепости, поднял свое дело, от которого и получил свою фамилию, ведь самым ходовым его товаром оказались сладости из абрикосов, так и начали называть вольноотпущенного кондитера, открывшего целую фабрику. Только сынок хваткой отца не обладает, и дела у предприятия идут из рук вон плохо. Сюда Ваню позвали, очевидно, для количества.

— Я, Иван… Степанович, так богата потому, что плачу работникам достойно. От того они и трудятся прилежно, и местом своим дорожат.

— Еще бы! — и не подумал вовремя остановиться абрикосовый принц. — Так голову своим колдовством запудрите, что они всякие чудеса выдумывать начинают!

— Ой, дурак, — вздохнул Демидов, закатив глаза. — Лучше помолчи, Ванька, ты в приличном обществе довеском, невместно тебе гонор свой тут петушить. Александра Платоновна за два года капитал едва не удвоила, при этом мануфактуру в три раза увеличила. Не тебе тут ей каверзы в лицо говорить. Не будь отца твоего, сейчас крутил бы хвосты коровам господским.

Абрикосов побагровел, но что-то в его голове все же было, поэтому заткнулся и в ссору не полез. Не того он величия фигура, чтобы гавкаться с Демидовым. А тот уже снова повернулся ко мне:

— Но вот про колдовские силы — это интересно. Хитер талант Ваш, графиня, аж зависть берет.

Ну да, сам Николай Никитич — освещенный, но озарение его и банально, и слабо — немного огня. Хватит на фокусы, но даже для смертоубийства недостаточно.

— Любого озарите, он гением и станет, так ведь?

— Увы, — вздохнула я. — Без терпения и труда ничего доброго не получится. Ежли человек не имеет усердия и расположенности к нужному делу, то я его хоть до потери сознания озарять буду, ничего не выйдет. Пробовала, — махнула рукой, — бессмысленно. Нашли мне тут одного мальчика, коий к математике все способности показывал. Я его озарила так озарила, но толку не получила. Ленив оказался без меры, так что весь Свет мой сквозь него, как сквозь сито.

— И что Вы с ним сделали? — поинтересовался Демидов.

— Да ничего, — пожала я плечами. — Выгнали его взашей, и всех делов. Николай Никитич, нет чудес таких, чтобы все на блюдечке само появлялось. Я вот чувствую механизмы, но сама к изобретательству склонности не имею. А инженер, с коим я работаю, чтобы придумать что-то дельное, должен до того много учиться.

Абрикосов нахохлися, но сидел тихо, остальные промышленники тоже старались не подавать голос, тем более что двери отворились, и в зал ворвался Виктор Павлович.

Министр своей наружностью чем-то напоминал графа Аракчеева, только более изящного. Завитые волосы на лицо спускались седыми бакенбардами, умные глаза смотрели на мир с особым вниманием и располагали к себе любого собеседника. Граф кратко кивнул собравшимся и сел в свое кресло.

— Господа, сердечно рад приветствовать вас на сегодняшней ассамблее. Премного благодарен, что нашли возможность выбраться из своих имений в самый Петербург, а кто-то даже совершил такую далекую поездку, — это уже лично Демидову. — Итак, Россия стоит в начале больших перемен. Всем вам известно, что в силу козней британских Империя оказалась в сложном положении. Торговля внешняя в значительной мере замерла, приток пошлин сократился, снова растет лаж между серебром и ассигнациями. Но есть в этом и преимущество для нас сейчас. Можем ли мы обойтись без английского товара?

Народ зашептался, и, даже не прислушиваясь, я понимала, что мнение большинства — никак нам без англичан. У меня по сему поводу мнение было свое, и сводилось оно к тому, что прямого и понятного ответа этот вопрос не имеет.

— Так я вам скажу, что можем! — радостно вскрикнул Кочубей.

Собравшиеся на министра посмотрели с кислыми лицами: мол, раз начальство говорит, что можем, то так тому и быть, но вот как будет это «можем»…

— За последний год количество мануфактур в стране увеличилось в четыре раза, — продолжил Виктор Павлович. — Люд у нас оборотистый, как только увидел недостаток товара, кинулся его выпускать. Поэтому у меня первая просьба к вам, дорогие мои. Все вы — люди зубастые, прибыток видите издали, поэтому не торопитесь съедать каждого мелкого гешефтера, который только начал на ноги вставать. Да, Николай Никитич, в первую очередь к тебе это относится.

— А я что, я в Италии на солнышке греюсь, — шутливо отговорился Демидов, вызвав общий смех за столом.

— Вот и грейся, но поумерь аппетиты. Люди мои подготовили для вас список мануфактур, в коих видят перспективу для будущего России. По возможности присмотритесь, пособите при случае. Заказ там разместите, да и уступите в малости, где вам прибыли на зубок, а им на год хватит.

Народ заворчал, но пожелание министра принял благосклонно. В конце концов, просьба — не приказ, но и милосердие порой проявить можно.

— Теперь о капиталах…

Теперь промышленники напряглись, ожидая, что сейчас их будут растрясать. Я оставалась спокойной, понимая бесперспективность поползновений на мои заводы. Для России они сейчас слишком важны, никто в здравом уме даже помыслить не сможет пытаться причинить им какой-либо убыток.

— Нам категорически не хватает средств для развития производств. Поэтому я хотел бы получить от вас, дорогие мои, ваши рекомендации о решении этой проблемы. Подумайте и пишите прямо на мое имя.

— А что тут думать, — с места сказал Шепелев. — Все мы тут — как вороны белые среди стаи сорок. Тужимся, пытаемся родить товар, чтобы он не уступал в качестве заграничному. Но легко ли мануфактурщику в России? Кто-то скажет, что жизнь его — сплошной праздник, прям как у меня!

Зал вновь грохнул хохотом, о «маленьких обедах» в особняке Дмитрия Дмитриевича судачит вся Москва, обсуждая пышность этих приемов.

— А на деле все мы под Богом ходим, я так скажу, хоть Николай Никитич только вот сокрушался, что англичанам не продать железо: британец для нашей промышленности — враг злейший!

Я кивнула, соглашаясь с этой мыслью генерала.

— Это как же? — возмутился Абрикосов.

Вот неймется ему, пытается представить себя важной птицей, хотя, по сути, ничего собой не представляет.

— А так, что англичанин может всю Россию своим товаром завалить по бросовой цене, нам останется только заводы свои закрыть и людишек рассчитать. Мне правильнее из железа сварить сталь и продать ее русскому же дельцу, который мне оснастку на завод из нее сделает. Вот Вам, графиня, поклон земной, больно уж Ваши паровики хороши. И ценой меньше английских.

Я шутливо поклонилась.

— А я разоряюсь сейчас! — продолжил разоряться «сладкий принц» Абрикосов. — Сахар я у кого покупал? У англичан! А сейчас по сусекам скребу, выискиваю, а уж как дорог он стал!

— А тебя, Иван, за тем и позвали, чтобы про сахар вспомнить, — одернул кондитера Кочубей. — Зачем ты английский берешь, если у тебя под боком заводы Мальцова и Герарда? Они из свеклы варят, но тебе подавай заморский тростниковый! Жаль, Иван Акимович в недуге, не смог приехать, он бы тебе сейчас много чего сказал!

— Мало у них… — начал оправдываться Абрикосов.

— Так ссудил бы им или вошел бы в долю, чтобы выделку увеличить! Вот, — обратился министр ко всем, — сам Бог пример подсказывает. Да посмотрите же вы вокруг себя, что вам за кордон-то все зыркать? Абрикосов в банкротстве одной ногой, а ведь не в первый раз с Англией торговля встает! Но вместо того, чтобы подумать и поддержать ближнего, заметьте — к выгоде своей! — он на Императора навечает. Да-да, Ванька, знают люди про болтовню твою!

— Чтобы в долю входить, надо бы указ соответствующий, — спокойным голосом произнес Гончаров. — Я хочу войти в долю в одно предприятие в Самаре, но народец тамошний ушлый, на слово не поверю. Были бы из старообрядцев[12], то и принял бы обещание, а от этих — нет. Можно было бы общество сделать, выдать каждому потребное количество акций, но для этого нужно императорское согласие. Виктор Павлович, много людей будут к Его Императорскому Величеству обращаться за этим? И хорошо, если о миллионах речь, но ведь на тыщонку даже до канцелярии челобитная не дойдет!

Кочубей кивнул и подал знак секретарю, который споро заскрипел пером, записывая мысль.

— Купцов трясти надо, — продолжил Гончаров. — У них всех забот: купил дешевле — продал дороже, если не кутить, то капитал сколачивать просто. Да-да, знаю, что и у них беды бывают, но не сравнить с моими! Бородатому не надо думать, на какие средства паровик у графини Болкошиной купить, как работнику заплатить, чтобы и себя не обокрасть, и он не сбежал.

— И что Вы предлагаете, Афанасий Николаевич? — спросил бумажного короля министр.

— Закон нужен об акционерных обществах, чтобы не надо было императорское соизволение получать, но при этом люди могли свои товарищества на общих правилах создавать. И, раз уж высказываюсь, соглашусь с Дмитрием Дмитриевичем про англичан. Не будь так добры мы к их негоциантам, то Полотняная фабрика, кою еще дед мой императорам показывал, и сейчас бы работала. Так нет, завалили лавки островным товаром, она и закрылась.

Опять же не могу не признать правоту в таких словах, хотя голова противилась. По данному когда-то Аракчеевым совету я ознакомилась с трудами господина Адама Смита и восхитилась его мудростью, рассуждениями об экономических закономерностях и мыслями о стремлении рынков к равновесию. А вот сейчас задумалась: по прочитанному в книгах, Гончаровы виноваты сами, ведь чтобы конкурировать с английским сукном, им надо было бы искать способы уменьшить свои расходы, улучшить качество или сделать что-то еще. Но сейчас, сидя напротив наследника великого промышленника прошлого века, я осознала, что все не так просто. Англичане способны производимой на острове тканью обернуть Россию трижды, поэтому и цену они могут держать низкую сколь угодно долго. Как раз пока не разорятся гончаровы и прочие, оставив «бульдогам» всю продажу.

Сложнее предпринимательство, чем о нем в книгах пишут, право слово. А экономика на уровне государств у меня просто в голове не помещается.

— Как же мы купцов растрясем? — Виктор Павлович аж наклонился над столом в предвкушении.

— Введите подать на свободный капитал. Увеличьте подать на торговый оборот, если он не мелочный, а на промышленный снизьте. Деньги потекут туда, где их меньше в казну взимают.

— Ох, сколько махинаций будет!

— Будет! — согласился Гончаров. — Но и сейчас воруют, а тут кто-то задумается, что легче в самом деле в мануфактуру вложиться. Или в строительство чугунки.

Да, так в народе стали прозывать колесопровод. Я из вредности держалась за старое наименование, ведь стояла у истоков этого начинания, но люди коверкать язык не хотят. Первые колесопроводы в самом деле чугунные были, отсюда и пошло.

— Интересно, — теперь Кочубей откинулся на спинку, — хотите частные деньги в государев прожект ввести?

— А почему нет? — пожал плечами Афанасий Николаевич. — Пусть Ваши чиновники свои чугунки тянут, на то никто не претендует. Но если мне нужна дорога от фабрики в Самару, то дайте мне ее построить и использовать?

— Никак нельзя в таком виде, — я не выдержала и встряла в разговор. — И я согласна, что надо пускать частных лиц в строительство…

— Ну да, Вы сами себе соперников позволите создавать? — усмехнулся Гончаров.

Это он намекает на то, что в государственных колесопроводах есть и моя доля.

— Не соперников, а соратников. Я, Афанасий Николаевич, только сейчас после Ваших слов об этом задумалась, и нахожу идею эту полезной, но слишком уж смелой. Поверьте мне, как лицу, со всеми сложностями столкнувшемуся. Колесопровод — это не просто две железные палки и паровоз, это и станции припасные, и вокзалы, и охрана, и обучение машинистов и ремонтников, но главное — это строгая дисциплина. Каждый поезд должен идти в соответствии со своим расписанием, чтобы ни на минуту не задержался, иначе где-нибудь в ночи встретятся два паровоза лоб в лоб. Что будет представляете? Поэтому руководить всей… чугункой должно одно ведомство. Но ведь в самом деле можно разрешить вам построить свою часть дороги, за пользование которой Вам будет идти плата. По времени ли, по количеству поездов — то решать надо.

— Добрая мысль, — согласился Гончаров. — Преклоняюсь перед Вашим опытом и заслугами.

Я кивнула и повернулась к Кочубею:

— Виктор Павлович, еще банки нужны. Не те, что сейчас у нас имеются, а частные. Ведь почему Англия так прет в развитии своем деловом — капитал обращается свободно. Человек отнесет деньги в банк, тот их предоставит в рост, с того и вкладчику хорошо, и заемщику.

— А если заемщик не отдаст? — усмехнулся министр.

— А в том запасный капитал у банка должен быть всегда, и чиновник, который за тем следит, чтобы в него не влезал никто.

На какое-то время стало тихо, народ стал обдумывать услышанное. И каждый из них понимал, что многих тяжестей мог избежать в жизни, если была бы возможность одолжиться под разумный процент. Но предложенное мной было слишком новаторским, что и заметил Кочубей:

— Такие вопросы надо не тут решать, а у Канкрина[13].

Что министр еще хотел сказать, так и осталось неизвестным, потому что к Виктору Павловичу подскочил второй секретарь и зашептал ему что-то на ухо. Потом оба покосились на меня.

— Александра Платоновна. Вас срочнейшим порядком просят во дворец. Нигде не задерживаться и ни с кем не говорить.

Мани превеликий, это еще что за дела?!

[1] Привилегия — в российском праве того времени так назывался патент. Манифест «О привилегиях на разные изобретения и открытия в ремёслах и художествах» был издан в 1812 году.

[2] Куубинское (Губинское) ханство — государство в южной части современной Дагестана и северной части Азербайджана, присоединенное к Российской империи в 1813 году. Столица — город Кубá, сегодняшнее название — Губа.

[3] В табеле гвардейские звания приравнивались к армейским на два чина выше. Поэтому нередки были случаи, когда гвардейский офицер ходатайствовал о переводи из гвардии в армию: мало того, что штабс-капитан становился майором, так и денег на построение мундира и прочие надобности тратилось меньше: гвардия — дело дорогое.

[4] Лабута — неуклюжий, бестолковый. Слово из говора крестьян севера и северо-запада России.

[5] Туманным Альбионом в России Англию стали называть после публикации в 1814 году стихотворения Константина Батюшкова «Тень друга», которое начиналось строками: «Я берег покидал туманный Альбиона: казалось, он в волнах свинцовых утопал».

[6] Послание Святейшего Синода к православным от 18 августа 1721 года.

[7] Абу Ханиф — исламский богослов и хасидовед, первый из имамов суннитских школ. Считается, что именно Абу Ханиф стал первым исламским богословом, оставившим письменное сочинение по догматике. Черкесы традиционно являются последователями ислама суннитского толка ханафитского мазхаба — религиозной и правовой доктрины, основанной Абу Ханифом.

[8] Василий Кочубей — прадед Виктора Кочубея, трижды доносил о планируемом предательстве гетмана Мазепы, но Петр I в неверии своем приказал пытать Кочубея и полковника Ивана Искру. Кочубей под пытками признался в оговоре и был казнен. После действительного предательства Мазепы Петр публично назвал Кочубея «мужем честным, славныя памяти», его семья была полностью восстановлена в правах.

[9] Позднее на месте барочного дворца графа Черышева (арх. Валлен-Деламот) был сооружен Мариинский дворец.

[10] Горло — пролив между Белым и Баренцевым морями.

[11] Павел Петрович Аносов — русский горный инженер и ученый, считается одним из родоначальников металлургии как полноценной науки.

[12] Купцы из староверов в самом деле считались более верными данному слову. Их обещание, конечно, не являлось гарантией, но было крепким — факт.

[13] Канкрин Егор Францевич — министр финансов. В реальной истории стал таковым только в 1823 году.