Самый жаркий день (СИ)

Глава 28

Конечно, мы с Сержем не вылезали из постели следующие два дня. Конечно, это преувеличение, ведь происходящие события не позволяли полностью отдаться наслаждению друг другом. Во всей этой ситуации к нашим постоянным уединениям все относились с пониманием, и только Александр Павлов ходил смурнее тучи. Благо его постоянно отвлекал другой Павлов — Нестор, тягавший кавалерист-девицу на перевязку: вражеская сабля рассекла мясо на ребрах и глубоко порезала правую грудь. Еще бы чуть-чуть, и отделила бы ее от тела. Сами Павловы мрачно шутили, что неведомый хивинец чуть было не исполнил мечту Александра по превращению его в мужчину. Не до конца, но все же.

Фатов на необычного моего воздыхателя смотрел искоса. И сразу заявил, что в утехах с его или ее участием видит срам, Господу явно противный. Я только рассмеялась и положила голову на голый живот своего возлюбленного. К этому моменту уд Сержа привести в боевое состояние не смог бы никто, расстарались мы на славу. Яэль сидела в соседней комнатке и краснела, слушая наши крики. Она все еще страдала по убитому капитану Вилкову, а мне призналась, что лишилась с ним девства, будто это было тайной в крепости! Это, конечно, могло создать проблему, однако Бог миловал, и в урочный день девушка пустила кровь, а, значит, не понесла. В противном случае даже отец Михаил оказался бы в затруднении, ведь признать отцом ребенка покойного офицера было бы сложно, учитывая обстоятельства.

— С жидовочкой-то ты не грешила? — спросил Серж.

— Господь с тобой! У нее любимый погиб только что, сама она веру сменила на днях в его память в том числе!

— Глупо шучу, прости. Мне кажется, что я чувствовал, когда ты с кем-то. Словно и сладко одновременно, и больно. Быть такого не может, но не мог от мыслей таких избавиться.

— Знаешь, — я повернулась, чтобы смотреть гусару в глаза, — я тоже такое ощущала. Не знаю, как это возможно, вот только была уверена в этом. И испытывала такие же чувства. Много раз мне изменял?

Серж притворно возмутился:

— Изменял? Ты мне не дала согласие стать моей женой! И сама велела не становиться монахом!

Я вздохнула:

— Часто жалела об этом.

— Я тоже. Если же ответить на твой вопрос, то не много я был с другими женщинами. Кавалер я был в полку видный — гвардеец из столицы, отмечен Императором! А история со ссылкой только придавала загадочности. Но с тобой никто не сравнится, и скоро стало и скучно, и даже противно. И вот стал не то, чтобы избегать женского общества, но ни с кем не сходился. От чего приобрел репутацию еще более загадочного типа и еще большее внимание дам. А ты?

— А что я, — вздохнула тяжело. — Сначала пыталась пустоту заполнить, но тебя не хватало. Было три мужчины за все это время… четыре, — я вспомнила в Великом Князе, вот только рассказывать о нем не следовало. — Так что Марго дорвалась до моего тела, аж объелась.

Серж рассмеялся и прижал меня к себе еще нежнее.

— Как у нее дела?

— Да все такая же, ничто ее не изменит. Прыгает из одной постели в другую, стала причиной сразу двух дуэлей. На весь белый свет ей плевать, никакие пересуды ее не трогают. Знает, что талант ее востребован. А еще издала научный труд по врачеванию, и его высоко оценили в тех кругах. Плевались ученые старички от личности автора, — хихикнула я, — но хвалили.

После поднялась повыше, чтобы посмотреть в глаза Сержу, прикоснулась к его лицу и тихо прошептала:

— Я так ждала тебя. Не надеялась, но ждала. Представляешь, думала, что погибну в последнем бою, а о тебе и не вспомнила. Дура же!

— В бою не о том думаешь, милая Саша. Когда идет рубка, не вспоминаешь любимых. Но я пришел.

То, что в экспедиции было посчитано за чудо, для подошедшего корпуса таковым не являлось. Петр Кириллович Эссен натиск на юг претворял в жизнь с размахом. Не зря он стягивал войска к Оренбургу, пусть и планировал начинать активные действия даже не в следующем году.

Но все изменило прибытие киргиза, отправленного полковником Некрасовым сразу же после сражения при Аму-Дарье. По-русски тот говорил посредственно, однако письмо «интенданта» передал в целости и сохранности. Военный губернатор выводы сделал, а упоминание присутствия в рядах противника красных мундиров его просто вызверило. Войск к этому времени вокруг города скопилось предостаточно, и Эссен решил, что нечего им объедать магазины, если сейчас представился удачный момент одним ударом опрокинуть Хорезм.

— Ваше решение идти на Хиву сразу же после битвы достойно восхищения, — сказал Петр Кириллович Ланжерону. — Когда я прочитал об этом, то сразу же понял свою миссию.

— Если бы Вы выделили мне должное количество войск сразу же, я не оказался бы в такой опасной ситуации, — хмуро возразил ему военный начальник экспедиции. По планам у меня в строю должно было быть только инфантерии девять тысяч. А имелось в наличии только три. Артиллерии минимум, кавалерии, как вы, русские, говорите — кто наплакал!

— Позвольте, Александр Федорович! В Петербурге хорошо рисовать красивые планы, но никто не задумался о том, как такую армию прокормить на марше! Вам надо еще через афганские горы переваливать!

— А это бы мы решили, благодарим Александру Платоновну за ее придумку с котлами общими.

Эссен собрал невообразимо мощный по здешним меркам кулак, реквизировал все паровозы и ринулся на юг. К этому времени чугунку протянули уже почти до самого выхода с пустынного плато, туркмены к ней и не приближались, отойдя к своим стойбищам. Эти кочевники явно решили остаться в стороне от борьбы хивинцев, которые перестали платить, и русских, коих в последнее время стало слишком много. Как и их ружей.

Больше всего хлопот доставили лошади кавалерийских частей, и вот здесь кто-то приспособил вагоны для их перевозки. Первым хотели отправить кирасир, но к генералу прорвался штабс-ротмистр Фатов с требованием отправить в авангарде Павлоградский полк гусаров. Полковник барон Оффенберг вбежал в кабинет губернатора вслед за своим подчиненным, извиняясь и пытаясь вытащить оттуда Сержа, но это было невозможно. Тем более что по чину гвардейский штабс-ротмистр приравнивался к его званию, и просто так заткнуть того было никак нельзя. Эссен же вдруг легко изменил свое решение, и гусары первыми загрузились в поезд. В месте сбора мой самоназванный жених едва не прыгал от нетерпения и команду на выдвижение исполнил первым.

— Я ведь готов один был скакать сюда, останавливало только осознание глупости сего.

— Дурак! Сгинул бы почем зря!

— Потому и остался.

Но именно Серж задавал темп, отчего Павлоградский полк оторвался от основной армии, вот только войска хана в этот момент осаждали собственную столицу, и на всем пути не встретилось ни одного хивинского отряда. Гусары с лету ворвались в многострадальный Ташауз, где, кажется, к такому уже привыкли. Барон Оффенберг рекомендовал все тому же городскому голове ворота не закрывать и готовиться принять многочисленную русскую армию, а полк без отдыха двинулся дальше.

По пути разгромили два обоза с припасами, но главная цель — Хива — встретила кавалеристов поной безалаберностью. Никто и не думал выставлять арьергардные посты, конная лава без помех промчалась по улицам и врезалась в тылы штурмующим стены Ичан-Калы войскам. Диспозицию определили сходу, часть полка направилась вырезать атакующих стены, а остальные с Сержем во главе, ударили в спины главным силам Рахим-хана.

— Я сам его зарубить хотел, — жаловался барон генералу Ланжерону. — Как заорет: «За мной!» — и в самую гущу туземцев! И все за ним! Скорость потеряли, рубятся! Никакой дисциплины!

— Я Вам, Федор Петрович, скажу так. Если бы не безрассудство этого гвардейского, то могли бы и не выдержать мы. На тоненькой веревочке судьба боя висела. Провались бы хивинцы в крепость, жертв было бы очень много. В уличных боях сказалась бы численность и ярость, а ярость у них была отменная! Даже графиня наша не могла ее сбить, а уж что она может, то словами не описать.

— Словом в бегство обращает? — ухмыльнулся недоверчиво полковник.

— Не словом, но чем-то таким, что душа в пятки уходит. Вы вот мне не верите, а порасспрашивайте других. На нее сейчас все молиться готовы. Лихая мадмуазель, себя не щадит, весь штурм самый страшный на баррикаде стояла, даже, говорят, супостата сама саблей зарубила.

— Чудны дела твои, Господи, — перекрестился Оффенберг.

— Господа! — окликнула я офицеров. — Вы говорите так, будто меня рядом с вами нет! Это неприлично!

— Простите Ваше Сиятельство, — повинился барон, а Ланжерон только сверкнул зубами. Он-то точно уже мог понять, когда я в самом деле возмущаюсь, а когда в шутку.

Теперь же большие военные начальники заседали в штабе, решая, что делать дальше. Я присутствовала на таких совещаниях время от времени, а находиться на каждом из них не видела никакого смысла. Свое мнение высказала, надо будет спросить еще что-то — позовут.

Хивинцы к приходу русской армии отнеслись с удивительным спокойствием. Дома вновь наполнились людьми, те же, кто крова лишился, горестно вздыхали над развалинами и начинали возводить новое жилище безропотно и не гневливо. Местных лишь заставили убрать тела павших при осаде, но это мало кого тронуло. Большинство солдат хана происходили не из столицы, Хиве ее правитель не доверял. Смерть же Мухаммада многими так и вовсе была воспринята с облегчением. Повелителем он был жестоким и крови не боящимся.

— Великий хан он был, — сказал полковник Некрасов.

Мы втроем — я, «интендант» и Серж сидели в тени абрикосового дерева в самом центре Ичан-Калы и пили зеленый чай.

— Чем же? — спросил гусар. — Потерял и жизнь, и царство свое.

— Он собрал Хорезм из кусочков, — ответил полковник. — До него каждый бай сидел в своем закутке и устанавливал свои порядки. Мухаммад убил многих из них, мог и воссоздать блестящую Хиву. Но пришли мы.

— Вы будто бы и обвиняете нас в злодеянии, — сказала я, отпивая из пиалы терпкий напиток.

— Никак нет! Это историческая справедливость. Более сильное государство сокрушает более слабое. Закон природы. Посмотрите на эти земли: они благодатны при должном уходе, они родят три урожая в год. Но большинство из них хан забрал себе, крестьяне трудятся там, как рабы. Пусть они и избавлены от салгыта…

— От чего?

— Налог за пользование землей. Так вот, обрабатывающие ханскую землю освобождены от него, но они не успевают работать на своих наделах. Хива растит хлеб и продает его диким туркменам. А если денег перестает хватать, то Мухаммад запрещал торговлю, чтобы голодные кочевники платили больше. При том что сам он был безмерно богат!

— Много ли те туркмены принесут в казну? — усомнилась я.

— В точку смотрите, графиня! Недаром — заводчица, — улыбнулся полковник. — Поэтому для поддержания штанов в прежнем виде хану нужны войны. Он бьется с Бухарой, то дружит, то воюет с Кокандом, который еще дальше за Бухарой, но самое неприятное — поощряет набеги на нашу землю. Узбекам донесено распоряжение Эссена: всем освободить и привезти в Хиву всех русских невольников. Если кто укроет такого, то его ждет неминуемая смерть. И уже начали стекаться сюда эти бедолаги. Смотреть на них страшно.

Сама я их не видела, но знала, что Нестор спать перестал, пытаясь поставить на ноги соотечественников, освобожденных из плена. Наверное, уже это благое дело было достаточным поводом для прошедшей войны. Нельзя русского человека держать в рабстве! Какая-то часть меня шептала, что в самой России положение крестьянина мало отличается от судьбы раба. Однако быть обязанным барину в своей деревне и влачить участь невольника в далекой земле — дела разные. Как сказал Павлов, многие просились обратно в крепость в родные края, но только чтобы их увезли отсюда.

— И что дальше будет?

— А это вечером на совещании у Эссена будет объявлено. Вам, Александра Платоновна, там следует тоже быть.

И я, конечно, явилась. Половина собрания встретила меня восторженным приветствием, остальные с отстраненной холодностью. Первые, понятное дело, из состава экспедиции, и их эмоции были не поняты. Петр Кириллович на это внимания не обратил и объявил:

— Волей, данной мне Императором Российским, я объявляю, что все земли Хорезма переходят Российской Империи на веки вечные. Губернатором до особого распоряжения назначаю себя. Бывшие ханские наделы переходят в собственность государства, остальные земли сохраняют своих владельцев, если они смогут подтвердить свои права на них. Местничество искореняется, в города назначаются военные коменданты. Хорезм, как отдельное государство, с сего дня прекращает свое существование.

Сказано это было ровным и усталым голосом, особого воодушевления тоже не вызвало. Генерал озвучил очевидное, Хиву же никому жалко не было.

— А что с наследниками у хана? — спросил кто-то.

— Сын его Алла-кули убит, — ответил Некрасов. — Причем, кажется, своими же. Следующий в очереди Рахим-кули где-то прячется, но найдем. Жизни лишать не будем, отправится на воспитание в Петербург.

Эссен продолжил:

— Экспедиция, отправленная Высочайшей волей, будет продолжена после отдыха и пополнения припасов. Передаю в ведение ее под начало графини Болкошиной и генерала Ланжерона Павлоградский гусарский, артиллерийскую команду и Бутырский мушкетерский полк полковника Дурова. Пострадавшие части экспедиции будут пополнены из имеющихся у меня. Помимо этих заберете себе Копорский пехотный полк. Пусть честь свою восстанавливает[1].

При этих словах командир копорцев подполковник Юлиус поморщился, но кивнул. Почему-то при этом хмуро посмотрел на меня. Подозреваю, что проблемы с этим офицером еще будут.

— Не мало ли себе войск себе оставляете, Петр Кириллович? — спросил Ланжерон.

Мой генерал был доволен усилением. Вместе с ним он выбил себе еще и обозы, которые переделывал на наш лад.

— Из Оренбурга еще прибывать будут, всю Хиву гарнизонами покроем. Эти телеги на пару — истинное чудо для армии. Из трех государств, нам интересных, одно уже наше. Второе — Бухара, куда экспедиция в сопровождении и моих войск отправится в ближайшие дни.

— Помилуйте, Выше Высокопревосходительство! — воскликнул полковник Петров. — А как же отдых? Мы из боев не вылезали сколько!

— Вот в Бухаре и отдохнете, — отрезал генерал. — Там вас ждут, — соизволил все же пояснить Эссен. — Хан бухарский сам идет под руку российскую. Вон, — губернатор кивнул на Некрасова, — интендант ваш все расскажет. Так что будете наслаждаться гостеприимством. А у меня в планах Кокандское ханство, которое их всех этих трех — самое поганое. Но до них доберемся годика через три, для начала надо под свою руку Бухару привести.

— Ее тоже завоевывать? — спросила я.

— Нет, графиня, Бухара останется протекторатом, пока не даст повода.

Дальнейшее обсуждение в большей своей части было для меня скучным. Решались вопросы сугубо военные, связанные с обеспечением войск и порядком их движения. Назначались коменданты городов, определялись полки, им приданные для усмирения хивинцев. И только в конце генерал Эссен вновь привлек мое внимание:

— Последнее на сегодня. Александра Платоновна, для Вам у меня высочайшее послание.

Петр Кириллович выдвинул ящик роскошного резного стола, принадлежавшего ранее какому-то хивинскому чиновнику, и извлек оттуда запечатанный конверт. На сургуче виднелся знакомый герб, и руки мои, ломая его, почему-то дрожали.

На извлеченном листе бумаги была лишь одна фраза:

«Женитесь уже и успокойтесь! Н.»

Вензель нового Императора я помнила плохо, но сомнений в его подлинности быть не могло. Так не шутят.

Горло мое перехватило, а щеки вспыхнули. Это состояние не укрылось от присутствующих, и Эссен взял письмо, молча испросив позволения. Я кивнула. Генерал прочитал и хмыкнул.

— Это про штабс-ротмистра Фатова?

Я кивнула.

— Что-то счастливой не выглядите, графиня. Не хотите?

— Хочу! — излишне резко вскрикнула я.

Ведь и в самом деле — хочу! И пусть он младше меня, пусть не манихей, пусть и без титула, который, прямо скажем, и у меня-то едва говорит начал по возрасту, но — хочу!

Все сомнения отмелись в миг.

— Ну, тогда играем свадьбу, после и отправляетесь в Бухару.

— Какую свадьбу? — не понял происходящего какой-то полковник в незнакомом мне мундире.

— Почему задержка для какой-то свадьбы? — изумился другой.

— У Его Императорского Величества спрашивайте, — хмыкнул Эссен. — Посаженным кого позовете? Не меня ли?

Я подумала всего секунду и отрицательно мотнула головой:

— Нет, Петр Кириллович. При всем уважении, но к венцу пусть ведет меня Александр Федорович. Он хотя и француз, но столько мы с ним за последнее время пережили, что и его не уважить грех, и самой мне того желается.

— Справедливо, — ничуть не обиделся губернатор. — На том и решим. Передайте иерею, чтобы готовился. Пусть в лучшем виде все сделает. Не каждый день свадьбу с благословления Самого играем.

[1] 3 мая 1808 года Копорский полк в битве на острове Готланд капитулировал и потерял знамя.