В один состав вся наша маленькая армия не уместилась, и паровоз еще пять раз совершал долгий путь от Оренбурга. И это при том, что часть ее была доставлена к месту, где заканчивались пути, еще зимой, и теперь медленно, но неуклонно продвигалась дальше на юг вместе с блестящими нитями чугунки.
Уже ближе к выступлению мне открылось, что генерал Ланжерон оказался совсем не таким бездарным управляющим, как рисовали его за глаза, и к походу он готовился давно и в тайне, когда окончательное решение еще и не было принято. И именно он настоял на выбранном маршруте. А дело это было не простое.
Отношения Российской Империи и Хивинского ханства уже многие годы можно было бы сравнить, как соседство крепкого крестьянина с хитрым лисом. Первый старательно лелеет свое небогатое хозяйство, а второй тайком пробирается в его курятник, лакомится яйцами и таскает в острых зубах птицу. Кайсаки, почти замиренные ближе к Уралу, и сами не прочь поразбойничать, но близость к русским укреплениям и казачьим заставам охлаждает горячие головы кочевников. Но и они, и киргизы были едины в ненависти к узбекам, вытесняющих их в степи — подальше от хороших пастбищ и воды. Сами же хивинцы, столетиями обживавшие степь, ходить по ней научились, и набеги стали постоянной бедой. И чем дальше на юг продвигалась Империя, тем большей проблемой становились грабежи и угоны полона в рабство. В Петербурге мало кого интересовали дела, творящиеся на далекой границе, но были и те, кто умел смотреть даже не в завтрашний день, а на годы вперед. И их мнение было однозначным: Хива или должна быть усмирена, или остаться лишь в памяти людской, исчезнув с карт как независимое государство.
Из известных состоявшихся вторжений в Хиву, случившихся в обозримом прошлом, можно было бы отметить только стремительную атаку Надир-шаха, огнем и мечом прошедшегося по узбекским землям, возвращаясь из удачного похода против Великого Могола. Удивительно, что сейчас именно мы старались повторить его успех, но изначально карты наши слабее. Персидский правитель прежде сумел подчинить Афганистан, из которого уже и выдвинулся в Индию, имея в подчинении лучшую кавалерию Азии, разграбил Дели и разорил Туркестан. Но у него были в войске и опытные степняки, и к Хиве он подошел водным путем, что для русской армии было бы невозможно.
Как раз это и рассказывал мне Александр Федорович, пока вагон, плавно покачивающийся в движении, уносил нас от уральской осторожной весны в еще не раскаленные, но уже горячие пески между Каспием и Аралом. Генерал расстелил на столе большую карту, белых пятен в которой было, к сожалению, слишком много. Присутствующий здесь же Муравьев многого добавить не мог, тем более что и составлен план земель был в том числе и по его описаниям.
— Есть четыре пути к Хиве, — говорил Ланжерон. Первый — от Сарайчика[1] сухопутным маршрутом вдоль Каспийского моря. Он самый долгий и проходит большей частью местностью безводной и малокормной. Идти можно только верблюдами и желательно выдвигаться осенью, когда жара уже спадает, животные откормлены. Так караваны тут и ходят: осенью на юг, весной — вслед за теплом на север. Второй путь — сначала морем до Кызыл-Су[2], где еще. говорят, можно увидеть развалины укреплений Бековича. Но на Каспии у нас нет ни достойной флотилии, и строить сейчас настоящий порт не с руки. До Хивы было бы ближе всего, но путь снова пойдет через пустынные земли, где любая неподготовленная армия растеряет больными и умершими половину численности, а к стенам подойдет ослабленной и утомленной.
Муравьев кивнул, соглашаясь с генералом. Он этот путь проделал сам и видел его своими глазами.
— К тому же, — продолжил Ланжерон, — движение войск будет слишком близко к персидским границам, а населяют те места туркоманы, к Персии и Хиве склоняющиеся, помощи от них не будет никакой, а вред может статься огромный. Третий вариант — к востоку от Аральского моря. Первая его часть будет легкой, воды там достаточно, фуража тоже. Но потом снова начнутся бесплодные камни, так еще и придется переправляться через несколько рек. И сначала это будет Сир-Дарья шириной в триста саженей, а потом придется идти через дельту Аму-Дарьи, которая — настоящий лабиринт[3]. И наш путь — западный берег Арала. Частью он проходит по приемлемой для лошадей местности, частью снова обезвожен. И еще два года назад я бы выступал резко против любой ограниченной операции, но с чудом техники, — генерал постучал по столу, подразумевая движущийся вагон, — многое поменялось. Сейчас путь проложен уже за озеро Асмантай, и строительство ведется очень споро.
О трудностях, которые возникли при прокладке чугунки, рассказал Янкель. Построенную дорогу он полагал временной, так как никакого должного укрепления почв не проводилось, только в солончаках пришлось делать насыпи. Колеспопроводы подвозились уже в собранном виде: на деревянных шпалах, которые при помощи блока устанавливались прямо из специального вагона. Скорость укладки получалась замечательная, но инженеры кривились: и качество стали было посредственное, и сколь бы интенсивного движения брошенные в неподготовленный грунт «рельсы» не выдержат. Но главной проблемой оставалась вода — ее катастрофически не хватало, поэтому уже строились станции с большими бочками, должные создать нужный запас.
Паровоз без воды бесполезен ровно так же, как и без топлива.
Но сейчас всех интересовала только скорость, с которой войско может подойти к Хиве, не потеряв людей в долгом и суровом переходе. С нашим составом ехали три офицера из Генштаба, тщательно картографирующие местность, вызнавая удобные места для острогов. Вообще к выходу экспедиции количество войск в Оренбурге стало значительно увеличиваться. Россия готовилась обосноваться на юге прочно и нерушимо. Полковник Некрасов последние дни совсем не спал, общаясь больше с кайсаками и киргизами. Результатами он был доволен: туземцы в усилении позиций Империи видели свою выгоду, только армия далекого царя могла противостоять привычной, но от того не менее ненавистной угрозе южных ханств. Об обстановке в самом хивинском оазисе соглядатаи говорили одно: верить его правителю нельзя, но крестьяне, живущие на положении рабов, сопротивления оказывать не будут точно. Умирать за своих хозяев они явно не желают, а мечтают лишь о бедной, но тихой жизни, без грабежей и жестокости.
За окнами пейзаж представал все более унылый, весенние травы постепенно уступали место каменистой пустыне. Редкие водоемы радовали глаз, но Муравьев огорчил тем, что они полны соли, и для питья непригодны.
А, значит, и для паровозов. Для них вода нужна мягкая, иначе котел зарастает и теряет свою мощь. Колесопровод за зиму и весну успели протянуть еще на двести верст южнее, а сейчас каторжники под присмотром инженеров спешно его укрепляли. После каждого поезда пути стремились расползтись. Дальше же начинались места совсем неприветливые, которые сейчас придется преодолеть традиционным способом — переходом, к которым русская армия привычна, вот только в таких суровых условиях ей приходится бывать редко. Зимние морозы — они привычные, но впереди лежит жестокая возвышенность Устюрт, где нет воды, почти нет растительности. Муравьев до сих пор с содроганием вспоминает свой путь через него.
Экспедиция к переходу подготовилась основательно: были закуплены целые стада верблюдов, огромные бочки заливались под горловину, хотя интенданты постоянно пересчитывали количество солдат и лошадей, стремясь обезопасить их от неминуемой гибели, ведь жажда не щадит никого. Нанятые кайсаки уверяли, что знают колодцы на пути, вот только воды в них мало, она солоноватая, и животным ее давать не следует. Да и людям нежелательно злоупотреблять ею.
В конечной точке, до которой мог доехать паровоз, к выходу все было готово. Наш поезд пришел последним, и больше маленькое войско не сдерживало ничего, наоборот — любое промедление грозило большими неприятностями. Солдаты заканчивали починку обмундирования и водили носами: большие котлы на колесах, в которых уже булькала каша, распространяли резкий запах. Я вздохнула. Никакие кулинарные изыски в ближайшее время испробовать мне не удастся, генерал Ланжерон категорически отказался забивать обоз особыми припасами для высокопоставленных господ. В пути каждый лишний фунт будет тянуть к земле. По той же причине не приходилось думать и об уютной карете, поэтому настало время знакомиться со своим новым другом.
— Это нар, — сказал старый кайсак, подводя ко мне корабль пустыни.
Флегматично жующий что-то верблюд скосил глаз, оценивая новую хозяйку. До сего дня живьем я этих животных не видела, но на картинках у них было по два горба, а Нар мог похвастать только одним, но длинным — во всю спину.
— Здравствуй, Нар! Красивое у тебя имя.
— Это не имя, бикеш[4], — поправил меня старик. — Нар — это сын бактриана и дромедара. Его отец был с двумя горбами, а мать — туркменская с одним. Дети получаются вот такими — сильными и неутомимыми.
— Вы хорошо говорите по-русски, уважаемый.
— Старый Алмат много лет ходил с караванами на север и долго жил в Оренбурге на берегу Жаика[5], — поклонился кайсак. — А нара зовут Жан.
Я не выдержала и рассмеялась. Ничего французского в облике верблюда не было кроме надменного выражения на его харе. Тем больше захотелось узнать, почему этому животному, покрытому клоками шерсти, дали такое имя.
— Жан — по-вашему душа, — пояснил Алмат, не поняв моего веселья.
Однако кличка «Француз» к этому верблюду среди офицеров приклеилась намертво, особенно хохотал генерал Ланжерон, сразу же прибежавший знакомиться с земляком и даже нашедший в его чертах сходство с самим собой.
Само путешествие с самого начала выдалось тяжелым. Я заранее отказалась от юбок и платьев, обрядившись в гусарские рейтузы и пошитый под мундир жакет — все белоснежное. Впрочем, уже к середине первого дня похода мой наряд приобрел раскраску, с которой можно было бы замаскироваться в этой степи. Пыль оставляла на ткани серо-коричневые разводы. Дорога постепенно шла вверх, под ногами и копытами стало попадаться все больше глины, разбиваемой в сухую грязь. Солдаты шли сносно, но офицеры все больше беспокоились, трезво оценивая сугубую невозможность следовать задуманному графику. Казаки переживали за лошадей, и только погонщики верблюдов невозмутимо взирали на творящуюся суету.
Кайсаки вертелись больше вокруг полковника Некрасова, постоянно отправлялись в разные стороны не то с дозорами, не то с иными поручениями. Если в первый день Ланжерон пытался организовать свою разведку, то уже на следующий сдался, отдав все на откуп «интенданту»: русские лошадки оказались не в восторге от Устюрта и с обидой смотрели на хозяев, уведших их из теплых конюшен. А вот низкорослые скакуны обитателей степей, казалось, неудобств и не замечают.
Езда на верблюде оказалась той еще маетой. Его нога вздымается над землей, на мгновение замирает и обрушивается вниз. словно вернулась в детство и катаюсь на качелях, только нельзя сказать няньке: «Хватит!» и бежать вкусно обедать. Поэтому приходится терпеть эту качку целый день, сосредотачиваясь на ощущениях пониже живота. Но представлять, закрыв глаза, мерные движения члена в собственном лоне быстро надоело, тем более что, если не цепляться взглядом за горизонт, начинало тошнить.
С обедом тоже оказалось все не отлично. Питательно — так можно было бы назвать эту кашу.
Настроение портилось, так еще к моей палатке притащился отец Михаил, соизволивший, наконец, лично познакомиться и пообщаться с заблудшей душой.
— Мир тебе, Александра Платоновна.
— И Вам, отче, — буркнула я.
Делить тряпичную спальню выпало с Павловым-Дуровой. Статус штабс-капитана вызывал инкомодите[6] — по статусу мужчина, но по природе — женщина! Размещать его с другими офицерами было бы неудобно, поэтому и приписали Александра ко мне.
Отца Михаила Павлов боялся, как черт ладана. Священник пока никак не выдал своего отношения к чудачеству кавалерист-девицы, но Александр на понимание не рассчитывал. Был бы манихеем, так еще мог бы оправдаться, а для доброго христианина такие шутки считаются все же бесовским наваждением. Поэтому штабс-капитан «вспомнил» о срочном деле и скрылся в стремительно наступающей ночи.
— Присяду?
Я пожала плечами и показала на свернутое одеяло, на котором только что сидел штабс-капитан. Тусклый огонек костерка освещал на сажень от себя, и лицо священника казалось демоническим в отблесках пламени.
— Избегаешь меня?
— Нет, что Вы.
Говорить с ним мне не хотелось, но когда это останавливало попа.
— Избегаешь. Давай сразу определимся, графиня: я не враг тебе и не наушник. Мое служение — окормлять паству, не более того.
— И не наушничать? — усмехнулась я
— Доклады от меня будут, не без этого, — развел руками отец Михаил. — Но не по твоей части. Хотя начальство мое и ты интересуешь, но не в связи с сим походом.
А вот это интереснее. И что же это за начальство такое? Не Господь же.
Не дождавшись от меня какого-либо вопроса, священник продолжил:
— Миссия моя санкционирована Синодом, самим Михаилом[7]. И это, Александра Платоновна, именно что миссия. От слова «миссионер». Поэтому в твои дела я лезть не собираюсь, и не надо мне того. Как и проповедовать тебе Слово Божие не буду.
— А предыдущий кандидат что же? Он-то первым делом меня анафеме предал. Думала, потребует в монастырь заточить.
Отец Михаил улыбнулся.
— Дионисий умеет произвести впечатление, не спорю. Вот что ты о Церкви нашей знаешь? Не как о вере, а как о… скажем так — государственном институте?
Вопрос застал меня врасплох. Какого-то ответа я дать не могла, так как никогда и не задумывалась об этом. Конечно, как и всякому, мне было известно, что во главе ее стоит Святейший правительствующий синод, что есть храмы, при которых есть настоятели, есть монастыри, некоторые из которых имеют особый статус, но интереса разбираться в чужой епархии у меня никогда не было.
— Вижу, что мало тебе ведомо. Давай поговорим откровенно, графиня. Церковь — это государство в государстве. И ей присущи все недостатки, какие исходят из греховности человеческой. Есть и глупость, есть и стремление властвовать. Самое страшное, когда эти два греха в одном человеке сойдутся. Интриги, — священник поморщился. — Порой пастырь забывает о роли и значимости своей и устремляется к возвеличиванию гордыни.
— А Вы не такой?
— Не такой, — с серьезным видом кивнул отец Михаил. — За мной по юности столько грехов было, что теперь до конца жизни искупать их служением.
Он помолчал и добавил:
— Или брать на себя новые, даже более страшные. Что ж, поделом мне.
Я взглянула на собеседника по-новому. Его откровенность могла быть искренней, могла быть игрой, но разговор стал интереснее. Нет, в самом деле, случается такое, что накуролесивший в молодости вдруг заходился в раскаянии и даже принимал сан. Такие истории не редкость, но, если присмотреться…
Отец Михаил не выглядит расслабившимся попом, наевшим бока на тихой работе. Его сложно представить настоятелем деревенской церквушки, причащающим пейзан. Уже в возрасте за сорок, но худощав. Под теплой рясой не видно тела, однако руки жилистые, глаз цепкий, какой бывает у опытного головореза. Да с тем же Бондарем его рядом поставить — сразу и не скажешь, что это не братья по ночному ремеслу. Был бы этот церковник католиком, я заподозрила бы в нем иезуита, но подобия такого ордена у православных иерархов вроде как не существует, а с недавнего времени члены Общества Иисуса в России объявлены вне закона.
— Так при чем тут иерей Дионисий?
— А все при том же, — ответил отец Михаил. — В нем сочетается искренняя и преданная любовь к Богу, стремление нести слово Его до самых краев света, упрямство, глупость и тщеславие. Увидел он в походе этом свой шанс миссионера.
— А со мной-то зачем сразу поссорился?!
— Так это ж какой подвиг — еретичку в лоно истинной веры возвратить! Вот он глуп, но в чинопочитании понимает, потому и подсуетился у нужных людей, чтобы получить такое назначение. Есть ведь разные… общества внутри Церкви. И не всегда они согласны со словом Синода. Ведь что Синод — он во многом следует за повелением царя земного. А кто-то с этим не согласен.
— А Вы?
Отец Михаил встал, перекрестился и торжественно, нараспев произнес:
— Исповѣдую же с клятвою крайняго Судію Духовныя сея Коллегіи быти Самаго Всероссійскаго Монарха Государя нашего всемилостивѣйшаго!
И уже сев, продолжил прежним спокойным тоном:
— Такую клятву приносят в Синоде. Со времен Алексея Михайловича пошло так, что Церковь стала опорой государю, но не противником его. И тем самым, Александра Платоновна, многих бед удалось избежать в тяжелые времена. Поэтому да, я хотя и слуга Божий, но при этом верный поданный Его Величества. А если же в суть моего служения смотреть, то так скажу. Велено мне в том числе присматривать за манихеями, делать выводы и вносить предложения.
— Звучит не очень воодушевляюще для меня лично, — мрачно ответила я. — То Особый отдел, так теперь еще и Синод.
— А что же ты хотела, — удивился священник. — Вот не было печали, как манихеи полезли! Не кипятись! Не самовар чай! Конечно, никому в Церкви не понравилось, что еретики вдруг откуда-то объявились, но и не увидеть чудеса, творимые ими, невозможно было. Кто-то говорил, что от Дьявола они…
— И запылали костры по всей Германии!
— А они там и так пылали. Ересь лютеранская вообще жестока, графиня. Уж по что испанскую инквизицию за костры костерят, а протестанты все одно больше народу пожгли. И у нас могло до того дойти, но царь Петр вас приветил, и нам пришлось смириться. Вот только любви у простого иерея к манихею не будет, сама должна понимать. И ведь почему?
Я развела руками.
— А потому, графиня, что обычный иерей, увы, темен, как и его паства зачастую. Читает он Писание, а осмыслить его не может. Оттого и пытается все подогнать под оклад закопченой иконы, ярится, что не может дотянуться кадилом по лбу отступнику. И в том беда Церкви нашей, которая не сегодняшняя, но завтра уже до беды довести может. Священник, Александра Платоновна, должен быть на шаг впереди паствы, суметь ответить на любой каверзный вопрос. Вот что такое молния?
— Гальванический разряд. Хотя некоторые считают, что природа ее химическая.
— Скорее первое, — удивил меня отец Михаил. — Да-да, не ожидала, что глупый поп будет рассуждать о научной природе того, что всегда считалось гневом Божьим? Вот о том речь я и веду, графиня. Пройдет время, и ученый люд докажет, что молния — суть явление электрическое, объяснит, из чего она происходит. Благо уже сейчас любой может посмотреть опыт, где маленькие молнии между железными шарами бегают. И как же глупо будет выглядеть иерей, продолжающий утверждать, что все это бесовство, и сверкает от того, что Иисус на небе сердится!
Признаюсь, давно я не испытывала такого раздрая в душе, как и чувства стыда. Отец Михаил буквально перевернул мое представление о нем, коротким разговором показал, что нельзя судить о человеке только по его чину, сану или облачении.
— Так а чем же именно я Синод интересую?
— Так Курятником своим. Вызвала ты, графиня, бурные обсуждения. И формально к тебе обвинения есть: даром своим еретическим головы православные смущаешь.
— Ну не только православные, — обиделась я.
— Да и черт с ними, басурманами, — хохотнул священник. — Но в самом деле испугала ты многих тем, что научная мысль вдруг так подстегнуться может, что Церковь за ней не успеет. А еще тем, что в первый раз митрополиты почуяли угрозу от манихея.
— А до этого не чувствовали? — я удивилась несказанно. — Все эти чудеса наши, Свет…
Отец Михаил подкинул толстую ветку в огонь и посмотрел на меня.
— Влияние манихеев, Александра Платоновна, было почти незаметно. Вы все же простые люди, и вам присущи и тщеславие, и ленность. Ведь внешний эффект от заклинания…
Я поморщилась. Ненавижу это слово.
— …тешит самолюбие. Пустить огонь с руки. Заморозить воду в чаше. Потому Петр и привечал больше тех, кто умел что-то менее заметное, но для пользы дела полезное. Вот батюшка твой — великой силы был человек! Но его талант был личным. Да, лекарь он отменный был. Как и убийца, — отец Михаил хмыкнул, заметив, как я насторожилась. — Да, попам многое известно, графиня. Но первым, чей дар стоило воспринимать серьезно, был Император бывший — Павел Петрович. Вот его талант многое повернул в жизни нашей. И сын его туда же.
— А… — потрясенно попыталась спросить я, но священник махнул рукой, не давая мне сказать.
— Ряд у нас есть, графиня. Знает Синод то, что знает Особый отдел. Так что и твой дар нам известен хорошо. И вот он пугает многих.
— Я не виновата, что Мани дал мне талант пугать.
— Не этот, — отец Михаил махнул рукой. — Тот ужас, что ты наводишь, не шибко-то и полезен. А вот то, как ты людям головы морочишь, заставляя их с рвением браться за работу умственную — это пугает. Слишком большая это сила. Для государства оно вроде как полезно, но ведь всегда есть «но».
Посланник Синода замолчал и жестким взглядом вцепился в мои глаза. Я же задумалась. Чем плохо может быть то, что после моего озарения инженеры начинают с неуемной страстью чертить новые приспособления, ученые вглядываться в суть вещей? Ревность церковников?
Но нет, отец Михаил явно смотрит глубже.
— Уже сейчас механизмы твоей мануфактуры лучше английских, а когда такое было? Земля наша — крестьянская, к точной работе непривычная. Умных людей она много рожает, только вот нет их уму применения. А ты сдвинула этот камень, который в землю врос и мхом покрылся. И это вызывает зависть, Александра Платоновна. Сколько на тебя покушались уже?
— Дважды точно, — ответила я. — Но не за это же.
— А вдруг за это?
Ну, если вспомнить, то смысл в словах этих был. Отступник же хотел устроить на месте моих мастерских огненный ад. И подозреваю, что сил ему хватило бы на такой пожар, что кирпич бы от пламени в песок рассыпался.
— И твоя война с англичанами только добавляет сложностей. Нет, — священник поднял ладони, — справедлив гнев твой, хоть и греховен. Только помни, Александра Платоновна, что сейчас бьют по тебе, а потом могут и по России ударить, если почувствуют угрозу. Слишком уж быстро побежали мы. Как бы не споткнуться о чужую палку.
Он посмотрел в ночное небо, на котором не было ни облачка, и звезды светили так, что, казалось, можно читать без свечи. Лагерь шумел своим порядком, но большинство уже спали. Кто-то бродил меж костров по неким надобностям, всхрапывали лошади, вот взревел чей-то верблюд.
— Потом еще поговорим, графиня, — отец Михаил начал подниматься.
Внешне тяжело, но я уже научилась подмечать тонкости: седоватый поп при случае мог бы вскочить одним прыжком, сомнений у меня не было.
Проглядывает в нем нечто хищное.
— Тем более что подружка твоя уже измаялась, хоронится за палатками, пройти мимо боится. И правильно боится! Бесовство в голове! Ишь выдумала: мужиком себя считать!
Последние слова иерей почти что крикнул, а мне подмигнул, так что я тихо прыснула смешком, зажав рот.
Павлов заявился минут через десять, когда одеяло уже укрыло мое тело на низенькой раскладной кровати. Ночная рубаха оказалась почему-то влажной, поэтому я улеглась обнаженной, и блестящие глаза штабс-капитана пожирали меня сквозь тонкую ткань.
— Александра Платоновна… — прошептал Александр. — Позвольте…
— Александр Андреевич, — сонно ответила я. — Мы же, кажется, уже выяснили отношения!
— Я признаю свою неправоту и эгоизм! — жарко произнес Павлов. — Я — мужчина! И должен вести себя, как мужчина! Пусть Господь и не дал мне должного тела…
Он что-то еще бормотал, и мне подумалось, что проще согласиться, чем снова объяснять, почему нет. В конце концов, у меня давно никого не было, другие кавалеры лишь будили воспоминания о Серже, чем только отталкивали себя, а Александр, он же Надежда — это что-то вне правил.
Поэтому я схватила его за доломан, притянула к себе и впилась поцелуем в губы. Павлов заткнулся, к счастью, упал на колени, и рукой вцепился в мое лоно, сразу же нащупав любовный бугорок. Умело, надо признать. Впрочем, ему ли не знать женское тело и его надобности.
Я подставила набухший сосок, но как только чужой язык коснулся его, снаружи раздался выстрел, потом второй, и сразу же началась беспорядочная пальба.
— Дьявол! — прорычал Александр, выхватил револьвер и выскочил в ночь.
— Дьявол, — согласилась я.
Уже ведь поддалась сладкой лихорадке.
И в этот момент что-то свистнуло. Палатка украсилась двумя дырками, одна напротив другой.
[1] Сарайчик — город в Казахстане, современное расположение не соответствует изначальному дважды: первый раз город был уничтожен войсками Тамерлана и восстановлен заново на юго-восток от изначального места, второй раз сожжен в 1580 году «воровскими» (независимыми от московской власти) казаками и только через 50 лет выше по течению Урала был заложен Сарайчиковский острог.
[2] Кызыл-Су — Красная вода. Полноценный город был заложен здесь только в 1869 году под названием Красноводск. Сейчас — Туркменбаши.
[3] Дельта Амударьи сегодня заполняется только во время весенних паводков, в остальное время весь водосток забирается на орошение или испаряется.
[4] Бикеш — вежливое обращение к девушке у казахов.
[5] Жаик — казахское название Яика, Урала.
[6] Инокомдите — неудобство, затруднение. От французского «incommode».
[7] Митрополит Михаил (Матфей Десницкий) — митрополит Санкт-Петербургский и Новгородский, первенствующий член Синода с 1818 по 1821 годы.