Щепотка пороха на горсть земли

Глава 15. Хороший, плохой, злой

Сегодня Шаоци выглядел иначе, чем в прошлую встречу. Тогда он мог сойти за обыкновенного пастуха или охотника, а сейчас не распознать в нем шамана не смог бы даже неподкованный в таких вещах Косоруков. Головной убор с перьями и еще каким-то мусором, густо расшитая затейливыми узорами бахромчатая роба. Да и его младший товарищ тоже выглядел как-то… Наряднее, что ли?

Чтобы взять себя в руки, унять бесполезную злость и начать мыслить более-менее здраво, Дмитрию понадобилось с десяток секунд. Все это время старший шаман продолжал монотонно бормотать, а младший невозмутимо доставал из сумки какие-то плошки, горшки и кисточки.

Для начала Дмитрий осмотрелся и пришел к выводу, что Анна действительно куда-то ушла. Куда-то далеко, несмотря на то, что была без одежды, а не наблюдала за происходящим с безопасного расстояния. Потом рассудил, что мысль о жертвоприношении выглядит достаточно пугающей, достоверной и укладывается в общую канву страшной сказки, в которую он попал несколько дней назад, но все же имеет некоторые нестыковки.

Главной, конечно, были поведение и слова Анны. Та совершенно точно знала, что с ним собираются сделать, но при этом говорила с явной уверенностью в том, что они достаточно скоро встретятся. Конечно, с этими их духами с непроизносимым названием ни в чем нельзя быть уверенным, но… Кажется, ему просто не хотелось верить в такое предательство.

А потом он, наконец, успокоился достаточно для того, чтобы вынырнуть из собственных мрачных мыслей и прибегнуть к самому простому способу узнать свою судьбу: поговорить с шаманом.

— Что вы собираетесь со мной сделать? — мрачно спросил он, наблюдая за действиями Ийнгджи. — Заколоть и скормить своей лиственнице? В духа превратить?

Пока в выложенных шаманом предметах не было ничего угрожающего, а он между тем явно достал все нужное. После этого поджег и сразу затушил какой-то сухой веник, стоящий в небольшом горшке, отчего тот начал отчаянно дымить. Дым пах резко, остро, но не противно. Теперь же чжур составлял какую-то сложную смесь на основе густой темной жидкости, подозрительно похожей на кровь.

— Вот еще. Ценный зверь, полезный, зачем шкуру портить? Живьем пригодишься, лучше прежнего будешь, — отмахнулся чжур. Вроде бы серьезно, но глаза его при взгляде на жертву явственно смеялись.

На первый вопрос он не ответил, но Дмитрий пока удовлетворился и этим. Врать желтокожему не было никакого резона, все равно Косоруков ничего не мог сделать — ни ударить, ни убежать. А значит, кажется, его и правда не собирались убивать.

— Где Аня? Почему она ушла куда-то одна и без одежды?

— Вот о ней и думай, — насмешливо покивал Ийнгджи. — Это правильно, так легче будет. Вот мы здесь закончим, и пойдешь ее выручать. Ну, или убивать, это уж сами разбирайтесь. Если хозяева ругаются, остальным лучше держаться поодаль.

— Выручать? — вычленил Дмитрий главное. — Откуда?

Убивать вздорную девицу он точно не собирался. Вот перегнуть через колено и всыпать розог по первое число — хотелось, буквально чесались руки за все ее выкрутасы, недомолвки и иносказания. И то хотелось отвлеченно, в бессильной злости, потому что он прекрасно понимал: дойдет до дела, и рука у него не поднимется даже в благородных, воспитательных целях.

Но это все потом, сначала надо уйти на своих ногах от этих шаманов и девчонку найти.

— Так от знаткоя же. Что-то он дурное творит, все вэчэку волнуются. Вот она и пошла с ним разбираться.

— Одна? Без оружия? — Забывшись, он опять дернулся в древесных путах. — Так какого черта вы ей не поможете со своими проклятыми духами?

— Ну почему не поможем? Помогаем вот, — невозмутимо улыбнулся Ийнгджи. — Сейчас с тобой закончим, пойдешь и поможешь. Хозяйка сильнее любого вэчэку, а сильнее хозяйки — только хозяин.

— И как из нормальных людей теперь… хозяев делают? — мрачно спросил Дмитрий. Это слово уже начало его злить.

— Вот замри и не мешай — увидишь, — отозвался шаман, закончив свое зелье, и с кисточкой примерился к Дмитрию. Тот и правда замер, только поднял голову, чтобы взглянуть, благо путы не мешали хотя бы этому.

Делал Ийнгджи не страшное, а странное: аккуратно выводил на груди жертвы непонятный узор. Кисточка скользила по коже неприятно-щекотно, отчего та слегка зудела, но больше никаких неприятных ощущений не было. Ну а в рисунке Косоруков тем более ничего не понял.

Старик тем временем окончательно впал в транс — монотонно, на одной ноте что-то бормотал, потеряв связь с действительностью и ни на что не обращая внимания. Дмитрий старался наблюдать еще и за ним, но почему-то это было очень неприятно. С ним как будто ничего не происходило, но при взгляде на него волосы на затылке вставали дыбом.

Хотя интонации старика не менялись, напряжение сгущалось в воздухе, словно все сильнее натягивалась невидимая струна. И пугало не это, пугала неизбежность взрыва, за которым последует… что-то. Ради чего все это затевалось.

— Ты можешь объяснить, что вы все-таки собираетесь сделать? И почему "хороший хозяин" получится именно из меня? Ты упомянул об этом первым, как только меня увидел. Почему?

— Твоя ойлорги фаянга, — заговорил младший шаман уже другим, серьезным и спокойным тоном. Рука его двигалась легко и уверенно, этот рисунок чжур явно прекрасно знал. — Ты же был, как вы, белые, это называете, чародеем, верно?

— Был, — ответил Дмитрий, хмурясь и пытаясь вспомнить рассказ Анны. Про которую из душ сейчас говорил желтокожий?..

— Но дар выгорел. Ойлорги фаянга есть, но… как сказать? Изувеченная. Это выглядит грустно. Как один из ваших домов после пожара. Знаешь, когда остается каменное основание, вроде бы крепкое, но выше — ничего. Сажа и воспоминания. Вот и здесь так. Иной с таким и не выживет, а ты сильный. Унэнги фаянга — яркая, живая, она и держит все на себе. Чарги фаянга тоже сильная: ты не лежишь пластом, двигаешься. Стремишься. Чарги фаянга — движущая сила, так точнее всего на вашем языке. Но без внешней души, без ойлорги фаянга она слабее, словно припорошена пылью. Так мы видим. Вы, белые, этого видеть не умеете, но ты не мог не почувствовать. Когда не стало твоего дара, было трудно заставить себя делать простейшие вещи. Мог лежать часами на одном месте и не шевелиться, даже ел через силу. Со временем стало легче, потому что ты сильный, и чарги фаянга подстроилась. Как бы сказать? Научилась выполнять некоторые из тех важных задач, которые принадлежат ойлорги фаянге.

Говорил Ийнгджи уверенно, размеренно и спокойно, и лекция эта не мешала ему столь же невозмутимо продолжать наносить свои узоры. А Дмитрий слушал, и сохранять скептицизм с каждым словом было все труднее. Можно было предположить, что когда-то чжур уже имел дело с другим лишенцем, или не он сам, а просто знал симптомы — Косоруков был не первым и не последним, кого постигла эта участь, и у всех это проходило примерно одинаково. Кто-то умирал, кто-то — справлялся и выкарабкивался.

Но слишком уж складно шаманский взгляд на мир и вот эти особенности человеческой души отвечали его собственным недавним мыслям. Как он сказал, движущая сила? Ее стало не хватать?.. Вот уж точно.

Так может, все это — не шарлатанство, а просто что-то, что наука пока не может понять и объяснить? Про Х-лучи сотню лет назад тоже слыхом не слыхивали, и никто бы не поверил…

Но это ладно, правы шаманы или нет — ничего не меняло. Он не ученый, и больше не волшебник, и в это не полезет. Гораздо важнее другое: если у них действительно есть какая-то сила, то как это скажется на нем лично?..

— Ты собираешься вернуть мне дар? — Дмитрий очень постарался не подпустить в голос надежды, ограничившись сомнением и насмешкой. Ведь если официальная наука, которая отрицает шаманизм…

— Нельзя вернуть то, что умерло, — спокойно разбил робкую надежду шаман. — Но можно заполнить пустоту чем-то новым.

— А если бы у меня все в порядке было бы с этой фаянгой, хозяина бы из меня не вышло? Независимо от выбора Анны?

— Вы, белые, почему-то очень любите думать о том, что невозможно, потому что не случилось и уже не случится никогда, — усмехнулся Ийнгджи. — Даже название специальное для этого придумали: сослагательное наклонение, — проговорил он с расстановкой, едва ли не по слогам. — Нет никакого "бы". А из тебя выйдет хороший хозяин. Глаза закрой, попадет — щипать будет. — С узором на груди шаман закончил и теперь подвинулся, чтобы продолжить с лицом, даже кисть взял поменьше.

Дмитрий вздохнул — и обреченно закрыл глаза. Он окончательно осознал безвыходность собственного положения, успокоился тем, что его как минимум не собираются убивать, а в нынешнем бессильном и беззащитном положении это дорогого стоило.

— И чем именно вы собираетесь заполнять пустоту? Я человеком-то хоть останусь?

— Анна — человек? — вместо ответа спросил Ийнгджи. — Можешь открывать глаза, если хочешь.

— Конечно, человек, — без раздумий ответил Дмитрий и, хмурясь, уставился на шамана. — Или нет?.. — предположил он при виде насмешливой гримасы чжура.

— А что такое "человек"? — еще больше развеселился желтокожий. — Помню, в вашей школе нам рассказывали смешную историю, как там было?.. Человек — это двуногое животное без перьев. Не бойся, белый. Перьев у тебя не появится, и все, что было, останется при тебе.

Закончив с рисованием, Ийнгджи пробормотав что-то неодобрительное, снял с жертвы желудь на веревочке, подаренный ведьмой, и крест на цепочке. После чего взял по-прежнему чадящий веник, хотя тому давно пора было потухнуть, и принялся размахивать им над охотником, разгоняя дым. Дмитрий закашлялся от резкого запаха, но шаман не обратил на это внимание.

— Приготовься, — проговорил Ийнгджи, напряженно поглядывая на старшего чжура. — Сначала будет больно. Потом — очень больно. Но это пройдет.

— И как я должен готовиться? — мрачно спросил Дмитрий. Сквозь густой дым, который почему-то не рассеивался, а словно тек по коже, лицо Ийнгджи казалось чуждым, нечеловеческим. Тонкая восковая маска, едва заметно светящаяся, и, если бы сейчас была ночь, это было бы отлично видно.

— Попробуй расслабиться и не сопротивляйся. И я не шучу, — полушепотом ответил он, уже вовсе не отводя взгляда от старого шамана.

Вдруг он отшатнулся назад и пропал за стеной уплотнившегося, густого тумана, в котором остался только Дмитрий — и старый шаман. По коже скользнул противный холодок, вспомнились обрывки тяжелого тревожного сна прошлой ночью, и слова Ийнгджи, которые охотник никак не хотел принимать всерьез, заиграли новыми красками.

А потом Шаоци открыл глаза, и Дмитрий дернулся от неожиданности.

Глаза были не чжурские и вообще не человеческие. Круглые, черные, блестящие, они скорее принадлежали какой-то птице. Где-то очень близко, в тумане, громко застрекотала сорока, и Косоруков дернулся вновь, завертел головой, пытаясь рассмотреть хоть что-то.

Шаман, смотревший до этого в пространство перед собой, медленно наклонил и повернул голову, чтобы взглянуть охотнику в лицо. Черные немигающие глаза на человеческом лице откровенно пугали, голос стал скрипучим и неприятным, он вторил птице. И хотя Дмитрий не знал чжурского, но почему-то был уверен: человеческого в тех звуках, которые издавал шаман, было столько же, сколько в его глазах сейчас.

Секунда, другая — и все невысказанные вопросы встали у охотника колом в горле, из которого вырвался крик. Обычный, человеческий. Потому что за взглядом шамана и его словами пришла обещанная боль, и, кроме боли, не осталось ничего — ни мыслей, ни чувств, ни воспоминаний.

Его словно целиком окунули в кипяток. Или швырнули в пламя. Или содрали разом всю кожу. Боль жгла снаружи и ввинчивалась внутрь и там, внутри, выворачивала наизнанку, ломала кости и выжимала, словно мокрую тряпку.

Вспышка — и на смену боли пришли совсем другие, странные ощущения. Чужие, с чужим — или даже чуждым сознанием.

Большое озеро среди скал. Он плывет в воде, высунув голову и неспешно перебирая лапами. Тепло и спокойно. Сыто.

Река в камнях. Узкая, пенная, быстрая. Вода красновато-серебряная от рыбьих спин. Короткое быстрое движение головы — и вот в зубах бьется прохладное, скользкое, живое.

Усыпанные синими ягодами кусты. Ягоды спелые, сочные, сами падают на язык, их легко и приятно собирать, сидя прямо под кустом и помогая себе лапами…

Вспышка — и затихающие отзвуки боли в теле. Дмитрий пару раз сонно моргнул, пытаясь понять, кто он и где находится, что вообще происходит. Лицо горело, глаза жгло от пота. Он стер влагу ладонями — те окрасились темно-красным.

Темно рыжие с медным отливом волосы. Девушка. Она важна. Она вызывала тепло в груди, терпкое желание, колючую тревогу и едкую злость.

Цветные скалы, река, две лиственницы, сплетенные ветвями. Холмы. Еще одна река — широкая, порожистая, шумная. Город. Тихий, чужой, странный… Но тоже почему-то важный.

Он почти вспомнил, почти пришел по цепочке к самому себе, но новая вспышка перед глазами вышвырнула в другое… место? Пространство, время, действительность?.. Не понять. Серое, подвижное, с цветными пятнами в нем. Смутно знакомое. Или привычное и родное?

Сквозь серость протянулась мерцающая золотом нить. Зов. Властный, но ласковый. Противиться невозможно, да и не хочется. Тот, кто зовет, — родной, свой, нужный. Так будет правильно.

В следующее мгновение Дмитрий опять очнулся на все том же одеяле под лиственницей. Осознал себя самим собой, понял, что больше его ничто не держит. Даже успел мысленно послать проклятье обоим шаманам разом с их невнятными силами и предупреждением расслабиться — расслабишься тут…

А потом снова пришла боль. На этот раз — изнутри, откуда-то из живота, волной потекла по телу, выгибая его судорогой, ломая и перемалывая в пыль. И в этот раз он уже не мог кричать, потому что, кажется, не осталось легких, горла и рта, лишь пульсирующий сгусток острой кинжальной боли.

Он видел — не сознавал, но видел, — как плавятся и текут, меняя форму, его собственные руки и ноги. Не было больше тумана, не было шаманов, не было ничего. Только он сам — и нечто в нем, перекраивающее его самого. Не принесенное извне, а проступающее изнутри. Оно ворочалось и укладывалось, растягивая и обминая под себя его тело, словно новый жесткий сапог.

А потом все закончилось. Как-то незаметно, вдруг Дмитрий понял, что ничего больше не болит и не связывает, никто не пытается его остановить, что-то сделать с ним… Сделали уже. Не до конца понятно, что именно, но отсутствие боли было прекрасно само по себе, и несколько секунд он просто неподвижно лежал, дышал и даже глаз не открывал, а наслаждался ощущением легкости и свободы. Дышалось тоже очень легко, нос щекотало множество запахов — ярких, разных.

Сознание зацепилось за один из них — пряный, манящий, дразнящий, словно ласковая девичья ладонь, нежно касающаяся лица.

Аня.

Эта мысль потянула за собой сразу сотню других и тысячу ощущений. Странных, непривычных, но он понимал, что разбираться в них некогда.

Он ощущал это, как ощущают приближение грозы. Оно давило на нервы, билось где-то далеко, там, куда вел знакомый пряный запах. Оно зияло, как черная трещина в камне, только — невидимая обычному глазу. Безобразная, отвратительная, чуждая всему тому, что сейчас его окружало.

Подняться на ноги оказалось неожиданно легко. Рефлекторно подцепил кобуру, пусть и пастью — он понятия не имел, сумеет ли вернуться в человеческое тело, но бросать оружие был не приучен. Тем более когда предстоит драка с колдуном.

Бежать на четырех лапах оказалось удобно. Удобнее, чем на двух ногах. На краю сознания отчаянно толкались и бились вопросы и чувства, для которых еще придет время, а пока надо было спешить. Потому что дурная девчонка непременно влипнет в неприятности, если до сих пор не влипла.

А потом она ему все объяснит. Почему у него четыре лапы, как он с ними так ловко управляется и почему, черт побери, мир вокруг меняется с такой скоростью, словно он на литерном поезде мчится, а не перебирает своими мохнатыми лапами размеренной косолапой рысцой.

Лишь бы не пострадала, девчонка, а там он ей точно ремня задаст, раз в детстве недодали.

И если бы он действительно собрался претворить эти мысленные угрозы в жизнь, никаких проблем с этим не возникло бы: Анна и не подумала бы сопротивляться или возмущаться, потому что испытывала перед ним такой глубокий, жгучий стыд, что на все готова была, лишь бы он не злился и, может быть, когда-нибудь простил.

В ушах звучал его напряженный голос, перед глазами стояло беззащитно распростертое на земле тело, и взгляд… Она его, наверное, в кошмарах видеть будет, столько в нем читалось злости, неверия и обиды.

Это ведь предательство. Она воспользовалась его доверием, добрым к ней отношением, обрекла на мучительное изменение, лишила выбора дальнейшего пути, и… Можно ли вообще такое простить? Она бы смогла? Анна очень в этом сомневалась, и от этого было еще горше.

Господи, хоть бы все прошло как можно легче. Она после первого переворота два дня лежала пластом и приходила в себя, настолько это было мучительно. А она родилась с этим, унаследовав от отца.

В семье жило предание о том, как две сотни лет назад, когда эти места только осваивались ее народом, Александр Набель, давний их предок, спас от голодного шатуна молодого чжурского шамана. Медведя убил, но и сам оказался смертельно ранен, и чжур, пытаясь помочь, соединил две души в одном теле. Здесь, на стыке трех миров, вышло то, что не могло получиться в любом другом месте, земля приняла Александра и он стал первым ее хозяином. И неприютный, суровый край переменился под его рукой.

Как это происходило, не знали и старые шаманы, но двудушие передавалось в семье, притом порой вопреки желанию наследника. Был случай, когда ребенок у бездетного и неженатого предка обнаружился случайно на стороне, родила его одна из бордельных девиц, у которой не только снадобье от нежелательной беременности не сработало, но и потом вытравить плод не удалось. Шаоци полагал, что это воля старших, небесных духов, которым по нраву было наличие этакого привратника.

Порой дар переходил спокойно, порой — болезненно. Одной из обычных трагедий их семьи была смерть матери Анны, которая оказалась слишком слабой для такого ребенка.

Девочек-двудушниц в семье было мало, всего три за двести лет, и им приходилось труднее: не всякий мужчина мог подарить одаренного ребенка. У первой из этих женщин одаренный сын родился от случайной связи с заезжим старателем. Вторая, Анина прабабка, оказалась слишком упряма и слишком любила своего мужа, и с ней случилась вовсе уж жуткая история: она по весне в зверином облике столкнулась с медведем, с ним и… Скорее всего, медведь тот и медведем никаким не был, обычный зверь никогда не посмел бы притронуться к хозяйке, это Аня прекрасно знала, но спокойнее от этого не становилось.

С рождения было понятно, что Анна — двудшница, но детство у нее было обычным, беззаботным. Первое превращение случилось в десять лет, и тогда же ей пришлось очень быстро повзрослеть. Так что к моменту смерти отца она была хоть и юна годами, но ответственность на себя приняла уверенно. Ни с землей, ни с людьми на ней она не испытывала сложностей: ее любили и немного жалели, ее род уважали. И все бы ничего, но в жизни Ани была одна проблема.

Она не хотела повторить участь своих предшественниц — ни первой, ни тем более второй, и когда ее сверстницы начали поглядывать на мальчишек с интересом, она начала их дичиться, потому что ни молодой шаман, с которым она подружилась, ни опекающая ее ведьма не могли с уверенностью сказать, что какой-то из городских мальчишек может стать тем самым, подходящим. Она твердо намерена была найти того, с кем не придется волноваться о будущем, и выйти за него замуж.

И вот надежды ее обрели реальные черты. В первый момент, когда Ийнгджи в своей обычной шутливой манере сказал, что Дмитрий подходит, она откровенно растерялась. Раньше думала, что, встретив, сразу на все решится, но на деле это оказалось не так-то легко, и первое время Анна приглядывалась к нему с недоверием и тревогой. Но он и без всяких шаманских тонкостей оказался таким, какого совсем не хотелось отпускать.

А уж когда на поляне у заимки колдуна Дмитрий знакомился с одним из вэчэку Шаоци, и шаман, наблюдая за этим, рассказал о ранении мужчины то, что видел, предложив очень неожиданное, но такое заманчивое решение…

Она честно хотела подождать следующего удобного случая. Поговорить с Димой, заставить его поверить, уговорить остаться здесь добром, и вот уже потом… Но старый шаман, кажется, уже тогда что-то чуял и догадывался, что так не выйдет. И решение пришлось принимать спешно. Уже даже не ради себя, ради города и земли, которой туго пришлось бы без хозяина, погибни она, а шансы на это были велики.

Анна плохо понимала, что именно задумал знаткой, но тень будущей беды висела в воздухе уже несколько дней, пусть и заметила она ее совсем недавно. Вчера это тревожное предчувствие только набирало силу, отчего она беспокойно спала всю ночь, к утру обрело очертания, а к полудню — и примерное направление. Если бы не свидание, она бы уже тогда помчалась искать колдуна. Никого не нашла бы, конечно, ощущение пока было слишком расплывчатым, но бездействие было невыносимо.

Хорошо, что рядом с Димой ей совсем не думалось о постороннем. Гораздо важнее было ловить его взгляды и случайные прикосновения, и волновал не какой-то там знаткой, а то, как поведет себя ее избранник, как отреагирует, что скажет и сделает…

И несмотря на то, что сейчас она спешила туда, потому что так велел долг, сердце было занято не непонятной угрозой, а оставшимся позади мужчиной и колючей тоской. О том, что все вышло так нескладно, наспех, и они даже не успели толком побыть вместе. И, может, уже и не смогут — или она сейчас не справится, или он не простит, и тогда совсем непонятно, как ей жить дальше…

Но какие бы тревожные мысли ни терзали, а земля мягко стелилась под лапы. В обороте она была больше вэчэку, чем обычный человек, и двигалась всегда путями вэчэку — короткими, легкими, потому что духи не так привязаны к плотскому миру.

Она почти не удивилась, когда чутье привело к уже знакомому месту. Тому самому, где был убит Шалюков и где на них с Дмитрием напала нежить. На неискушенный взгляд все здесь было совершенно обычно и невинно: немного в стороне от дороги суетилась одинокая человеческая фигура, ветер гонял по разнотравью зеленые волны, воздух едва уловимо пах далеким дымом и пестрыми мелкими цветами, чьи головки качались в траве. На дороге у края падушки дремала привязанная лошадь.

Все было спокойно и мирно, если не смотреть на небо, а там творилось странное. Облака тянулись сюда со всех сторон, они расчертили небо полосами, словно спицы в колесе, и если на дальней оконечности, у горизонта, еще проглядывали то и дело длинные неровные треугольники чистого неба, то здесь, над головой, наливалась густая грозовая синева.

Небо куда более чутко отзывалось на то, что творилось с невидимым простому человеку миром, с потоками силы. Они тоже волновались, потревоженные могучим колдовством. Вот только что именно оно должно было сделать и куда было направлено — Анна не понимала.

Она остановилась на краю леса, напряженно принюхиваясь. На первый взгляд все казалось просто: несколько прыжков, и она окажется рядом с колдуном, а там достаточно одного движения лапой, чтобы все закончилось. Если бы у нее при себе было оружие, то хватило бы, пожалуй, одного выстрела, при должном умении — прямо отсюда. Косоруков-то со своим карабином, уж верно, не промахнулся бы…

Она с трудом отогнала мысли об оставленном позади мужчине и сосредоточилась на картине впереди. Что-то в ней смущало. Наверное, эта самая видимая легкость. Все-таки колдун до сих пор показывал себя человеком неглупым и осторожным, и стал бы он вот так маячить живой мишенью?

Приглядевшись, Анна отметила еще и странность движений человека: однообразные, словно у заводной игрушки.

А полноте, колдун ли это? Пусть сложением похож, и одежда как будто его, но на голове шляпа, и голова эта постоянно опущена, и поди разгляди.

Анна внимательно принюхалась. Жаль, она стояла с наветренной стороны, но что-то знакомо-неприятное все равно висело в воздухе. Через пару мгновений сообразила: запах тлена и гниющей плоти, запах нежити.

Она едва успела увернуться. Подкравшаяся сзади тварь двигалась бесшумно и слишком быстро для обыкновенного упыря, но звериная реакция выручила. Медведь только кажется зверем медленным и неповоротливым, а уж если это не просто зверь…

По какому-то наитию Анна опять дернулась в сторону, и вторая тварь в прыжке пролетела мимо: нападающий оказался не один.

С упырями их роднили явные признаки человеческого трупа в основе и длинные когти на костистых руках, но больная фантазия создателя добавила им волчьи челюсти и длинные хвосты, невесть какие для того использовав скелеты. Сухая кожа, покрытая струпьями, обтягивала гротескные тела неровно, кое-где натягивалась, кое-где — собиралась складками. Остатки мышц тоже сохранились неравномерно, однако это не мешало тварям двигаться ловко и проворно.

Очередной прыжок Анна встретила размашистым ударом лапы, своротившим голову нежити на сторону и располосовавшим ей морду. Упыри не выносили когтей хозяйки, и обычно такого хватало, чтобы они рассыпались прахом. Вот только это были не упыри…

Безымянная тварь отлетела в сторону, через пару мгновений поднялась на ноги, встряхнулась… Голова сама собой встала на место, а рваные раны начали затягиваться буквально на глазах.

Анна запоздало, но с пронзительной ясностью осознала, насколько глупо себя повела, направившись сюда в одиночку. Она так привыкла сталкиваться с теми, кто не мог навредить, что самонадеянно решила — управится и здесь. Волшебство просто стекало по ее шкуре, пули пролетали сквозь тело, не причиняя вреда — для них она была вэчэку. А вот эти твари…

Как обнаружила Анна, пропустив удар, им было плевать на все ее особенности. Удар пришелся по касательной, рана была невелика — царапина, но плечо обожгло болью.

И она растерялась, просто не понимая, что делать дальше. Стало страшно, очень страшно, а еще — нестерпимо стыдно. И опять — перед Димой.

Он же предупреждал ее, он предлагал организовать все по уму. Он же офицер, с образованием, знал о чем говорил, а она… Самонадеянная дура, вот она кто. Могла бы хоть с Петром Петровичем поговорить. Но ведь нет, и тени сомнения не возникло.

Даже с Джией не поговорила и помощи не попросила, хотя и об этом Дима неоднократно говорил. В поисках она помочь не могла — и все, значит, совсем не помощница…

Вот за каким бесом она решила, что одна справится? И ведь сама же прикидывала, что может не вернуться, что на этот случай Дмитрий как раз и сумеет ее заменить, но… Почему-то все это было только на словах, а действительно поняла и осознала она, что может погибнуть, только теперь, когда уже поздно стало что-то менять.

И если совсем честно, безопасность города в тот момент была отговоркой. В глубине души она понимала, что отдала Косорукова шаманам ради себя, чтобы точно не потерять, удержать здесь. Наперекор тому, что советовала Джия. Слишком страшно было довериться судьбе…

Как быть? Бежать? А колдун?.. До города двадцать минут, даже если она сумеет сбежать. Там пока всех собрать, пока попытаться что-то организовать, Петру Петровичу все объяснить… Да это в лучшем случае час, а в действительности — и два, и три. За это время знаткой уже все сделает, что собирался.

И где он вообще, колдун этот?

Кроме самоедства и невиданной нежити внимания Анны в это время ни на что не хватало, а между тем и главный враг появился неподалеку. Тот болванчик, которого она поначалу приняла за него, неподвижно стоял в стороне и, кажется, тоже был мертвым. Знаткой же нашелся немного в стороне, он внимательно наблюдал за тварями и больше никак в дело не вмешивался.

Задаться вопросом почему, Анна не успела. Она вдруг запнулась едва ли не на ровном месте, повалилась на спину… на свою, человеческую спину. Обратное превращение произошло мгновенно и без ее на то воли, больше того, вопреки желанию. И вновь перекинуться не вышло, и землю она чувствовать перестала, словно она разом ослепла или оглохла, и от этого стало еще страшнее.

Ожидая последнего, смертельного прыжка нежити, девушка откатилась в сторону — и врезалась в невидимую стену. Охнула от неожиданности и боли, вскочила, окончательно перестав понимать, что происходит. Под ногами было неровное черное пятно полутора саженей в поперечнике, обложенное по контуру черными неровными камнями. Это черное пачкало кожу, делая нагую девушку впрямь похожей на бесовку.

Уголь. Пятно было угольным. И та невидимая стена, наверняка колдовская, в которую Анна врезалась, очерчивала его внутри, перед камнями.

Знаткой стоял в паре саженей в стороне и, отдуваясь, утирал какой-то тряпкой лицо.

Анна вгляделась в него, силясь рассмотреть что-то этакое, но — тщетно. Это был… Хрюн. Нескладный, жалкий, тощий человечек с выцветшими от времени и пьянства глазами, неровными седыми волосами, неопрятной бородой. Одетый в рубаху и простые портки, в лаптях на босу ногу, он совсем не походил на убийцу, грозного колдуна и повелителя нежити.

А нежити, кстати, больше не было. Те два чудовища, что преследовали Анну от самого леса, пропали. Впрочем, нет, не пропали, девушка почти сразу различила смутно сереющие в траве груды — кажется, трупы вернулись в свое нормальное, неподвижное состояние.

— Уф, упарился я, Анечка, — проговорил старик, осторожно подходя ближе. — Тяжко с этими тварями… Ты уж прости, что ты в таком виде, я не сообразил, дурень старый, что оно у тебя все без одежды происходит.

— Что происходит? — оборвала Анна его бормотание. — Что вы собираетесь делать?

— Да, делать, — пробормотал он, сунул тряпку в карман портков и принялся суетиться вокруг того пятна, на котором стояла Анна.

На вопросы отвечать он не спешил, но девушке и без того прибавилось пищи для размышлений. Словно с глаз пелена спала, взгляд цеплял в траве вокруг все новые и новые предметы. И от этого становилось все страшнее, и Анна зябко обхватила себя руками за плечи.

На длинной шитой дорожке, какими покрывали лавки к празднику, расстеленной немного в стороне, был аккуратно разложен человеческий скелет. Поодаль виднелась еще пара трупов, кажется мужских и совсем свежих. В траве к тому же были аккуратно выстрижены узкие дорожки, и их путь повторяли какие-то темные толстые веревки. Их колдун и поправлял, и протягивал новые, замыкая круг.

— Христофор Юрьевич, — вновь окликнула Анна, насилу вспомнив, как его звали на самом деле. Он на оклик вздрогнул всем телом — кажется, тоже забыл, — и бросил на девушку затравленный взгляд. Но тут же вернулся к своему занятию. — Что вы делаете?

— Ты прости меня, Анечка, — заговорил он. — Ты хорошая девочка, я тебе не желаю зла, но Тонечка очень уж просит, тяжело ей так. — Он недвусмысленно оглянулся на скелет, и Анна порадовалась, что не видела выражения, с каким знаткой это сделал.

— Просит чего?

— Дать ей жизнь опять. И отомстить этим нелюдям, которые ее… Тонечку мою… — он шмыгнул носом и опять сосредоточился на своем деле, что-то едва слышно бормоча под нос — не то заговоры, не то просто бред безумца.

Очень опасного безумца…

А тем временем откуда-то из пади к месту будущего ритуала стекались упыри. Десяток, другой, третий; от этого зрелища ком подкатил к горлу, которое все крепче сдавливал страх. От страха немели пальцы и хотелось выть.

— Христофор Юрьевич, но она ведь без вести пропала, — заговорила Анна не столько в попытке сбить колдуна, сколько — отвлечь себя. — Вы знаете, что с ней случилось? Она же пропала без вести.

— Знаю, Анечка, знаю, — вздохнул он. — Нашел я ее, голубку мою… Вот тут в падушке и нашел, растерзанную. Надругались над ней, бедной, лицо порезали, горло… — он запнулся. — Висельники эти, приисковые… Они по этой дороге ездили, никто больше. Они, нехристи… Тонечку мою…

— Но почему вы никому не рассказали? Вы могли прийти к отцу, он бы нашел виновных, вы же знаете.

— И забрал бы у меня ее совсем? — аж дернулся он. — Нет. Она попросила не отпускать ее, она с самого начала верила, что выйдет вернуться. Вот я и не сказал.

— И вы собираетесь убить меня, чтобы воскресить ее? — предположила очевидное девушка.

— Я все хорошо продумал, — немного оживился он. Только, увы, раскладывать веревки это ему не помешало. — Сложно было, не привык я к этому… буковки, циферки — знать бы заранее, где наука эта вся дурная пригодится. Знаткои давно к силе здешней природной ключ искали, а нашел я, вишь, как. Жизнь хозяйки все дороги нужные откроет, а там и Тонечку мою вернуть хватит, и чуму эту желтую от нашего города убрать вовсе, пусть ее дальше несет, к желтокожим… А ты ж не могла не почуять, что тут делается, пришла порядок наводить. Ты девочка хорошая, старательная…

— А эти зачем? — нервно спросила Анна, кивая на упырей и пытаясь осознать сказанное.

Это что же, он весь прииск уничтожить хочет? И ее сюда заманил? А она, дура, явилась в ловушку, как… Как… Послушно, одна, не попросив о помощи.

Как он ее ловко просчитал. А она, дура самонадеянная…

— А мне они без надобности, но в каждом силы сколько-то осталось. Вот ее и достану, к делу тоже применю, каждая капля в дело пойдет.

— И Шалюкова тоже ради силы убили?

— Кого? А, казначейского? Жалко его, — вздохнул знаткой. — Хороший был человек. Только видел он меня, когда я тут ритуал проводил с одним из этих убийц. А вон и он, кстати… Или нет? Ай, все они на одно лицо, — пробормотал раздраженно.

Дико было слушать такие слова, но спорить с ним Анна не пыталась: бесполезно, что возьмешь с сумасшедшего? Но в голове с трудом укладывалось, как это вообще возможно. Это он молодого парня, пропавшего последним, в убийцы записал? Того, который на свадьбу с любимой девушкой хотел скопить?..

— Зачем вы на нас с Косоруковым упырей натравили? Если я была нужна для ритуала живой.

— А, это… Не сдержался я, дурень старый, — вздохнул он. — Больно городской этот мутный, все мне поломать мог, думал, может, удастся его зацепить. Ты бы при нем ни в жисть не обернулась, а тебя бы мои покойники не тронули. А он, вишь, ловок оказался. Ну да ничего, правильно я все рассчитал, не поверила ты ему, одна пришла, — удовлетворенно кивнул он.

Анне осталось только до боли закусить губу и промолчать.

До чего дошла… Безумец, убийца ей о доверии говорит, а ей и возразить нечего.

Как она может говорить о любви и что-то требовать от Димы, если сама… И его не послушала, когда помощь предлагал, и сама так и не сумела довериться, открыться. И все ее привычки совсем ничего не оправдывали. Он-то ей до последнего верил. И делился тем, что тревожило — пусть коротко, вскользь, но ему явно не хотелось об этом говорить, а он — говорил.

Анна сползла на землю по невидимой стене, отрешенно наблюдая за знаткоем и вновь коря себя. Прав будет Дима, если не простит ее. Зачем ему такая обманщица и предательница? А она… Может, и к лучшему будет сейчас умереть…

На этой мысли Анна тряхнула головой, отгоняя ее. Вот еще тоже придумала. Какое, к бесам, умереть? Себя не жаль, а ну как у безумца этого все получится? И прииск, люди?..

Заставив себя встряхнуться, Анна огляделась внимательнее. В будущем ритуале она ничего не понимала, но появилась одна разумная мысль: наверняка знаткой в какой-то момент попытается ее убить, как иначе забрать силу? Огнестрельного оружия у него не наблюдалось, значит, загнать ее в ловушку — это только полдела, а вот вторая половина была единственным шансом все исправить. Убить колдуна, когда шагнет в круг, а там и колдовство его сгинет.

Время тянулось медленно и вязко, и Анна почти сразу потеряла ему счет, а знаткой, продолжая бормотать себе под нос, возился неспешно и обстоятельно. Он явно никуда не торопился и все проверял по несколько раз. Не сомневался, что на помощь хозяйке никто не придет.

Да она и сама в этом не сомневалась, оставалось рассчитывать на себя. Попыталась незаметно копать уголь, но пальцами выходило плохо, слой был большой, а невидимая стена уходила и под землю. Может, не слишком глубоко, но всяко времени замет немало. Знаткой явно успеет быстрее.

К сожалению, она угадала.

— Ну вот и все. Теперь твоя очередь, Аннушка. — Хрюн улыбнулся, и несколько упырей по его команде поковыляли ближе. Набель медленно поднялась на ноги, подобралась. — Ты только не глупи, милая, все равно. — он осекся и замер, прислушиваясь, а рядом замерли его упыри, и ни один не переступил черты, остались вне черного круга. — Это что такое?..

И вновь Анне осталось только ругать себя за невнимательность, потому что "это" она заметила только после слов старика.

Под ногами гудела и дрожала земля. Низко, дробно, жутко, словно в землетрясение. Да только не должно было его случиться, такие вещи хозяйка загодя чувствовала, они не начинались вдруг. Это изменение погоды не всегда почуешь, потому что высоко и ветер, а здесь.

И гул этот не стихал, а только ширился, накатывался со всех сторон сразу.

— Что такое происходит? Хозяйка, ты что же это? — зло оглянулся на нее знаткой, но запнулся, увидев, как испуганная девушка прижимается к невидимой стене, чтобы устоять на ногах, и непонимающе озирается.

Ответ пришел через несколько мгновений, с низким трубным звуком, отлично знакомым каждому жителю этих мест.

На холме вверху появились мамонты. Немалое стадо в два, а то и три десятка голов катилось по склону, словно спасаясь от пожара. И перли четвероногие великаны прямо на них.

— Да как же да что. — растерянно пробормотал знаткой. — Остановите их, — вскрикнул испуганно, хотя прежде отдавал команды своей нежити безмолвно.

Упыри двинулись навстречу стаду, вот только ясно было, что это бесполезно. И точно: разозленные или напуганные звери смяли нежить, даже как будто и не заметив ее, а если кого и поранило, и задело, то боль и запах крови окончательно ввергли обычно спокойных животных в безумие.

Анна сделала единственное, что могла в такой ситуации: зажмурилась и закрыла лицо руками. Бежать ей было некуда, а полагаться на эту невидимую стену. Набель совсем не была уверена, что она выдержит такой натиск. Что она вообще существует хоть для кого-то, кроме той дичи, на какую была подготовлена ловушка.

Тяжелый топот стада заполнил все вокруг, вытеснил прочие звуки. Земля ходила ходуном, и Анна не удержалась на ногах, шлепнулась на колени, неловко осела на бок, испуганно свернулась клубком. Где-то в стороне кто-то — наверное, знаткой — вскрикнул, но звук этот потонул в трубном реве одного из зверей. Топот отдавался во всем теле, ему вторил стук сердца в ушах. Вот сейчас еще мгновение, и Пусть это хотя бы будет быстро.

Не сразу Анна поняла, что гул уже удаляется — более того, быстро стихает, рассыпается на отдельные перестуки — более медленные, спокойные.

Она неуверенно открыла глаза, села. Потом вовсе — встала на дрожащие ноги. Мамонты промчались мимо и сбавили бег, а потом и вовсе остановились на дороге в стороне, сбившись в кучу.

А вниз по холму покатым, медленным галопом, сбиваясь на рысцу, бежал медведь. Здоровенный, матерый, нечасто такого встретишь. В сумерках было не разобрать его цвет, но почему-то подумалось, что у него непременно должны быть седые подпалины на шерсти.

Медведь приблизился, и у Анны вырвался нервный смешок при виде кобуры в его зубах.

— Осторожно, — опомнилась Анна. — Тут круг какой-то и веревки.

Но тот и без нее видел неладное. Перешел на шаг в паре саженей, аккуратно положил кобуру — совсем не звериным, явно осознанным движением. Внимательно понюхал воздух, попробовал когтями веревку, принюхался к ней, чихнул. Девушка, наблюдавшая за ним, не удержалась от улыбки. Глупой и неуместной, но Анна, кажется, начала верить, что самое страшное закончилось, и от распирающего изнутри облегчения улыбка появлялась на губах сама.

Медведь тем временем тряхнул головой, уверенно прошел по веревкам и остановился возле внутреннего круга. Обнюхал камни, опять чихнул и выворотил лапой из земли один, другой, третий. Удовлетворившись этим, шагнул вперед, и, едва все четыре лапы оказались на угольном пятне, вдруг вернул себе человеческий облик.

От неожиданности сел прямо на землю, очумело тряхнул головой, посмотрел на собственные руки, сжал и разжал их. Поднял взгляд на стоящую в сажени, у противоположного конца угольного пятачка девушку.

Анна так и не решилась тронуться с места, и заговорить тоже не решилась — не знала, как начать, с чего, и захочет ли он вообще ее слушать.

Он поднялся и приблизился сам. Мрачный, зловещий — то ли из-за тяжелого взгляда, которого не сводил с девушки, то ли из-за смазанных темных узоров на коже. То ли потому, что Анна чувствовала: он сердится. Очень. И у него для этого есть не один повод.

— Анна Павловна, какого?.. — тихо, зло, спросил он, остановившись перед ней. — Что ты устроила?

Она втянула голову в плечи, так и не осмелившись взглянуть ему в лицо, и заговорила негромко, сбивчиво:

— Прости меня, пожалуйста… Понимаю, что ты вряд ли… Но все равно. Я очень виновата, надо было тебе обо всем рассказать сразу. Но ты бы все равно не поверил, а если поверил бы — ушел, и… А я… Это же медведи пару на один раз выбирают, а я ведь человек, я так не хочу. И страшно было… А потом… И ты… — Глаза уже пекло, слезы душили, и слова приходилось выталкивать сквозь сдавленное сдерживаемыми рыданиями горло. — Этой земле обязательно нужен хозяин, ей без него плохо, а если бы я не справилась… Детей-то у меня нет, значит, и род бы прервался. А так нельзя. Тебе бы Джия все объяснила, а я… — она запнулась, потому что он не ругался, не перебивал, а только стоял рядом и буравил взглядом. Быстро утерла щеку запястьем. — Я очень перед тобой виновата. Знаю, это было очень подло, и…

— Подло? — выцедил он сквозь зубы. Анна зажмурилась и закусила губу, совсем опустив голову. — Дура, — прорычал, схватил ее за плечи, встряхнул. — Какого… ты одна поперлась? Сдохнуть красиво решила? Чтоб колдуну проще было?

Он ругался, перемежая слова бранью, и это само по себе уже было странно и дико — слышать от сдержанного и вежливого охотника такие выражения. Анна судорожно вздохнула и обхватила себя руками, чувствуя, что начинает знобить — то ли от слез, то ли от холода, то ли от пережитого страха.

— Прости, пожалуйста, я… Я так испугалась… — пробормотала она совсем тихо и — разрыдалась.