Щепотка пороха на горсть земли

Глава 4. Снова в седле

Посиделки у священника затянулись до ночи, и, если не касаться скользких вопросов ведьмовства и местной нечисти, стоило признать, что отец Алексий оказался приятным и интересным собеседником. Разносторонний, начитанный, изумительно открытый миру человек — странно было встретить подобного в такой глуши и при таком сане.

Дмитрий с неудовольствием обнаружил, что год жизни вольного охотника заставил его заметно одичать, отвыкнуть от интересных, умных собеседников и таких вот разговоров для удовольствия. Да и от жизни он сильно отстал — книг не читал, даже газет в руки не брал и плохо представлял, что происходит в мире. И ладно бы только в глобальном, политическом смысле, он и губернских-то новостей не знал.

Вспомнились вечера в офицерском собрании Южного, тогдашнем центре светской жизни, споры до хрипоты обо всем на свете. Казалось бы, с тех пор всего пять лет прошло, но Дмитрий сейчас особенно остро ощутил ту пропасть, что пролегла между ним сегодняшним и тогдашним молодым офицером, едва вкусившим настоящей флотской жизни.

То есть тогда уже думавшим, что вкусил. Легко ощутить себя опытным морским волком, когда грозному броненосцу с большой командой опытных чародеев не страшны штормы и штили, дамы на берегу прекрасны и благосклонны, а жизнь впереди видится большим приключением.

После контузии и выгорания он избегал оглядываться назад, стараясь жить настоящим. Так было проще пережить потерю, не упиться жалостью к себе и не попытаться утопить ее в бутылке. Да, карьера покатилась под откос, планы пошли прахом, но он жив и здоров — руки-ноги целы, голова на плечах, и, стало быть, жизнь не окончена. А уж вспоминать тех, с кем он в кают-компании новости обсуждал, с кем и над кем подшучивал, с кем дружил, а кого недолюбливал… Никого и ничего не осталось, лишний раз трогать — только раны бередить. Воспоминания причиняли нешуточную боль, жгли душу каленым железом, и проще оказалось вовсе об этом не думать.

Не сразу он к этому приучился, но за пару месяцев сумел и без малого год не оглядывался в прошлое. А теперь вдруг обернулся — и не встретил ни обреченной пустоты, ни тоскливой горечи, ни острого сожаления, с которыми так боялся столкнуться.

Нет, не теперь, парой часов ранее. Когда в чай пошла ароматная травяная настойка, а отец Алексий задал какой-то невинный вопрос о службе, а потом слово за слово — и Дмитрий незаметно для самого себя рассказал все, и даже больше. Местный священник изумительно умел слушать, отлично — расспрашивать и в совершенстве — утолять душевные печали словно бы одним взглядом.

Притом, разговаривая с ним, Косоруков ничего такого и не замечал, разговор ладился легко, сам собой. И никакие вопросы не встречались в штыки, и не было желания привычно отмолчаться, уйти от неприятной темы. А теперь Дмитрий дивился своей неожиданной откровенности и еще больше — все тому же спокойствию, которое как посетило его на кладбище, так никуда и не делось.

Погруженный в свои мысли, охотник потянул на себя дверь трактира — и едва не шарахнулся назад от неожиданности, когда навстречу выкатился и толкнул его в грудь громкий смех пополам с задорными фортепианными аккордами. После тишины кладбища и темных городских улиц и размеренной беседы со священником переход оказался внезапным.

Однако Косоруков быстро справился с собой, прошел через полный зал, уворачиваясь от девушек-подавальщиц и нетрезвых посетителей, замешкался у стойки, пропуская дюжего парня с огромным подносом, заставленным тарелками и кружками. До сих пор на охотника никто не обращал внимания, а тут вдруг заметил хозяин, наблюдавший за залом из-за стойки. Окликнул по имени, махнул рукой, и Дмитрий не стал отмахиваться, приблизился, вопросительно дернул головой, приподняв брови — мол, чего хотел?

О своем собственном желании расспросить Милохина про военные годы он помнил, но сейчас исполнять его не собирался — и шумно слишком, и время уже позднее. Да и не хотелось сейчас разговоров, для начала стоило переварить результаты долгой беседы со священником.

Игнат окинул его взглядом, усмехнулся и поманил за собой за неприметную дверку позади стойки, прихватив с собой свечку.

— Что случилось? — спросил Дмитрий, с интересом оглядываясь в почти чулане, кажется заменявшем хозяину кабинет. Во всяком случае, кроме пары стульев, стола со счетами на нем и пары полок, занятых стопками каких-то тетрадей, тут ничего не было. И звуки зала сюда докатывались, однако приглушенные, не мешающие разговаривать.

— Это я тебя спросить хотел. Что-то ты взъерошенный больно, случилось что? — с искренним беспокойством спросил трактирщик.

— Да не сказал бы… Со священником вашим познакомился, чаи гоняли.

— А-а, — протянул Игнат понимающе, разом успокоившись. — Священник у нас замечательный, другого такого нет.

— Да уж, — хмыкнул Дмитрий. — Я с трудом представляю себе другого священника, который советовал бы пойти к ведьме за советом.

— А и сходи, кстати, — оживился трактирщик. — Дело он тебе сказал.

— Игнат, ты же чародей. Может, необученный, может, слабый, но всяко же должен чувствовать, где есть сила, а где нет, да и на службе не мог не нахвататься. Ты что, всерьез веришь в какие-то там силы ведьм?

Игнат смерил его взглядом, вздохнул очень похоже на то, как вздыхал священник, но ответил другое:

— Во что я там верю — это дело мое. А Джия баба умная, знающая, к ней все местные бегают чуть что, так что поговорить всяко нелишне будет. Ажно если делом не поможет, может, и расскажет что.

— В таком ракурсе — пожалуй, — задумчиво согласился Дмитрий.

— И отца Алексия ты слушай, ежели что советует. Он такой священник, каких во всем мире не сыщешь больше, святой всамделишный. И не смотри, что чудаковат, ему простительно. Ты ж к нему не прямиком сам пошел, верно? Случайно встретил?

— С чего ты взял?

— Да с ним всегда так и бывает. Он ежели человеку нужен — сам на глаза попадается и завсегда все видит. Так что коль он разговоры какие с тобой разговаривал, то это на пользу. Хороший священник для души облегчение приносит, они же тому и служат. И отец Алексий в этом точно первый… Ну ладно тебе, не зыркай так, я ж не лезу и не пытаю, о чем вы говорили. Встревожился, на тебя глядя, но ежели ты этак после разговора с нашим священником — тажно и волноваться не о чем. Ты голодный, поди?

— Нет, меня отец Алексий пирожками накормил. Пойду отдыхать с дороги. Да, а куда кобыла моя делась? Она мне завтра понадобится к рассвету.

— Нужна — будет, — заверил трактирщик. — Тут конюшня хорошая недалече, туда и свели. Я распоряжусь, приведут ее. И с собой снеди какой-никакой соберу.

— Спасибо. Если я сам не проснусь, пошли кого-нибудь разбудить, хорошо?

— Добро, не волнуйся. Все будет как надо.

У Анны вечер вышел хоть и не менее — а может, и более — насыщенным, чем у пришлого охотника, но несравнимо более скучным, потому что возня с бумагами не шла ни в какое сравнение с поисками убийцы, которые весь вечер не шли из головы. Так что она хоть и любила утром поспать, но пропустить сегодняшнюю поездку не могла и на рассвете уже ждала Косорукова у "Мамонтовой горки", вяло обсуждая с мальчишкой-посыльным стати и достоинства лошадей, а вернее — недостатки охотниковой кобылы, которые рядом с ладным жеребчиком Анны особенно сильно бросались в глаза.

Рыжий донской жеребец со звучным именем Гранат человеческого мнения о даме не разделял и поглядывал на нее с явным интересом, фыркал, даже ржал тоненько. Дама, однако, демонстрировала прежнее равнодушие и дремала у коновязи, повесив голову и подогнув правую заднюю ногу. На кухонного мальчишку, который пристраивал к седлу сумку с провизией, и на овес в седельных сумках Граната Зорька тоже не обратила внимания. Глядя на нее, Анна то и дело боролась с зевотой и тем сильнее обрадовалась появлению Косорукова.

Дмитрий тоже проснулся в благодушном настроении, которому способствовал долгий и крепкий сон на хорошей чистой постели, которая не трясется и никуда не едет, как койка в поезде, а еще ровная и удобная, в отличие от земли. За время службы качка и постоянный шум множества механизмов стали привычными и родными, но с тех пор прошло изрядно времени, и привычка кончилась.

Но на веранде трактира, стоило заметить госпожу Набель, простые утренние мысли моментально вылетели из головы охотника: уж больно впечатляюще выглядела градоначальница. А если совсем точно, то — ее нижняя часть, облаченная в штаны и высокие сапоги. И если взглянуть отвлеченно, то можно было отметить, что штаны эти достаточно свободные и не обтягивают ноги, даже немного скрадывают очертания. Но для этого надо было отвлечься, что у Косорукова не получалось. Ноги были длинными и стройными, Торк в кобуре дополнительно подчеркивал изгиб бедер, и этот вид будил понятные и предсказуемые, но очень неуместные желания и мысли.

— Дмитрий, вы в порядке? — окликнула девушка, и он, вздрогнув от неожиданности, наконец очнулся и через силу поднял взгляд на лицо Анны.

— Да, конечно. Поедемте, не станем терять время.

— Только мы поедем немного вкруг, — предупредила градоначальница, когда они двинулись по улице, и тут же цыкнула на жеребца, который попытался проявить к Зорьке интерес. Странно, но он послушался. — Поднимемся вон туда на холм, город объедем.

— Зачем?

— Хочу посмотреть, как там дела. Я регулярно объезжаю город, чтобы ничего не пропустить.

— Похвальный обычай, — задумчиво проговорил он.

Некоторое время ехали молча. Центр города был тих, а вот ближе к окраинам жизнь уже проснулась. Голосили петухи, мальчишка-пастух гнал небольшое стадо коз за околицу. В одном месте дорогу им перешел степенный мамонт, на шее которого покачивался молодой парнишка в соломенной шляпе. Точнее, мамонтиха, потому что за ней следом, держась хоботом за хвост, семенил пушистый и лопоухий мамонтенок.

Погонщик звонко крикнул: "Привет, хозяйка", — та в ответ улыбнулась и махнула рукой.

— Почему они все называют вас хозяйкой? — спросил охотник. — Это звучит довольно странно.

— Привычка, — неопределенно пожала плечами Анна. — Так давно уже заведено. Отец был хозяином города, ну а я — хозяйка.

— И вам нравится такая служба? Неужели не хочется заняться чем-то другим?

— Я привыкла, — усмехнулась она. — Еще с детства, у отца не было других детей.

— Это тем более странно. Градоначальник ведь выборная должность?

— Ну разумеется, притом единогласно, — отозвалась она и сочувственно улыбнулась: — Не задумывайтесь об этом, мой вам совет. Вы не живете в Шнали, вас это никоим образом не касается. Главное, чтобы нас все устраивало, правда?

— Конечно, но… — ответил он, но осекся на полуслове и лишь качнул головой.

А что говорить? Что это странно — совсем юная девушка, которую выбрали градоначальницей приграничного городка в разгар войны? Да она, кажется, и сама это понимает, только объяснять не намерена. И почему должна?..

— Почему ты остался в Рождественске? — вдруг решила поддержать беседу Анна.

— А почему нет, город как город, — пожал он плечами в ответ. — А мы на "ты" в одностороннем порядке?..

— Простите, — виновато улыбнулась она. — Я не привыкла ко всем этим ритуалам, у нас тут все проще. Стоит немного забыться, и вот… Если вам важно, то я постараюсь.

— Не то чтобы важно, просто непривычно. Девушка все же, — с легким смущением ответил Дмитрий. — Я отвык общаться с приличными девушками, но эта привычка оказалась сильнее других.

— Ну… В таком случае считай, что я неприличная. И все же, почему Рождественск? Ты же не здешний. И по выговору видно, и вообще.

— Из Павлограда, верно, — подтвердил он.

— Тем более. Почему не вернулся? Неужели там совсем со службой туго? Пусть и не на флоте.

— Нет, почему? Можно устроиться, — задумчиво проговорил Дмитрий, опасливо и недоверчиво прислушиваясь к себе. — Я военный инженер по специальности, паровые котлы знаю, да и не только…

Привычная тоска и безысходность, тщательно запрятанные на самое дно души, не шевельнулись. Кажется, после вчерашнего они сгинули безвозвратно. Сложно было принять, что для такого исцеления хватило одного разговора с местным священником.

— Но? — заинтересованно поглядела на него Анна.

Он всегда уклонялся от таких разговоров и мыслей, а сейчас поддержал разговор — осторожно, как пробуют поломанную руку, сняв после долгого лечения лубок. Не веря самому себе: неужто и впрямь отболело?

— В Павлуху ехать смысла нет, что я там забыл? Тут и остался. А что в инженеры не пошел… От моря с души воротит, да и без него видеть я эти железки уже не могу.

— Почему? — озадачилась она.

— Надоело, — отозвался он, поморщившись и передернув плечами.

— Зря. Как инженера тебя бы на прииск взяли, если и правда толковый. Инженеры там никогда не лишние, у нас их мало.

— Как вышло, так и вышло, — отмахнулся Дмитрий. — Тем более я же приехал не наниматься на службу.

— Да, убийцу ловить, — вздохнула Анна. — Я помню. У тебя никого не осталось в Павлограде, да?

— Никого, — подтвердил он. — Мать умерла, когда я еще учился, болела. Отец после уже, во время войны, когда… В общем, во время войны, — он опять оборвал себя на полуслове, не желая вдаваться в детали.

— Оставайся здесь, — вдруг предложила девушка после короткой паузы. — У тебя же и в Рождественске никого нет?

— Неожиданное предложение, — растерялся охотник. — И чем я его заслужил?

— Мне кажется, тебе здесь будет хорошо, — невнятно ответила Набель и тут же продолжила о другом, кажется не желая продолжать обсуждение: — О чем и с кем ты хочешь говорить на прииске?

Несмотря на то, что вспоминать прошлое вдруг стало легче, продолжать этот разговор Дмитрию не хотелось. Воспоминания в любом случае не из приятных, и одно дело поделиться ими со священником — вроде исповеди выходит, а совсем другое — плакаться незнакомой девушке. Жаловаться он не любил и жалости ни от кого не ждал, а без этого вряд ли получится.

Расспрашивала ли она из вежливости или любопытства, какой смысл рассказывать, что он до сих пор чувствовал себя виноватым в смерти отца, пусть и понимал, что не мог ее предотвратить и что-то изменить? Потому что он точно знал, что убила того весть о гибели "Князя Светлицкого" и смерти единственного сына. До новости о том, что сын выжил и в плену, отец просто не дожил.

Или рассказать о том, что он, после того, как едва не погиб, стал бояться открытой воды? Вот уж отличная тема для беседы с хорошенькой девушкой. Или чем-то лучше истории из плена, где он вынужденно работал инженером на шахте и с тех пор просто не мог заставить себя вернуться к когда-то любимой профессии? Не очень-то радостной была та работа, тошно было, что врагам приходится помогать. Вот только дураков там не было, и начальство рудника справедливо не опасалось никаких диверсий и саботажа со стороны Косорукова и ему подобных: от его работы зависела не столько сама шахта, сколько жизни таких же военнопленных.

Так что решению Анны сменить тему он обрадовался, а она…

Она тоже обрадовалась, что охотник не стал настаивать на ответе, потому что и сама его толком не знала. Действительно, зачем она предложила ему остаться? Знакомы несколько часов, почти ничего об этом человеке не знает, а об умениях его в курсе только с его же скупых слов. Но все равно, ляпнула.

Во всем было виновато чутье, это она прекрасно понимала, но не смогла бы объяснить скептически настроенному собеседнику. Она никогда не была чародейкой, на ведьму тем более не годилась, но людей чуяла прекрасно. А самое главное, отлично знала этот город, эти земли и их чаяния. И уже сейчас не сомневалась: решив остаться, Косоруков без труда приживется в Шнали. Он пришелся по душе этому городу, как с первого взгляда понравился Милохину. Но разве объяснишь это приезжему чародею? Пусть и бывшему.

Поэтому куда лучше говорить о прииске, убийстве и маленьких городских делах.

Впрочем, о своих планах Косоруков рассказывал неохотно, явно не до конца доверяя собеседнице, так что той вскоре надоело вытягивать из него по нескольку слов. А там уже и ей стало не до отвлеченных разговоров: поделиться проблемами спешили горожане, и это было куда важнее.

Привычку регулярно объезжать границы города Анна приобрела во время войны, чтобы своими глазами видеть ситуацию. Сейчас острой необходимости в подобном не было, но отказываться от заведенного порядка она не стала, просто теперь делала это реже, раз в седмицу.

Проблемы были рутинными, ничего тревожного. Большинство сетовали на засуху, кое-где с осыпи на дорогу скатилось несколько крупных камней, которые стоило убрать. В одном месте рассказали о небольшом пожаре, с которым удалось справиться своими силами, в другом — о провалившейся крыше на старом сарае. Несколько женщин пожаловались на колодец, который стоило почистить. Мужичок неопределенного возраста и самого забулдыжного вида, которого Дмитрий видел в "Мамонтовой горке" и даже вспомнил прозвище — Хрюн, — долго радостно тряс ладонь градоначальницы и благодарил за помощь: на его дом упало старое дерево, сам бы убрать точно не смог, горожане помогли.

Несколько раз Анна просто останавливалась переброситься словом-другим с самыми заядлыми сплетницами и собрать последние новости. У кого какие события в жизни, от самых местечковых, вроде очередной ссоры несдержанного на язык и руку старателя с блудливой и не менее бойкой женой, до основных — кто родился, кто умер, кто собрался жениться или крестить ребенка и очень хотел пригласить хозяйку. У местных это считалось хорошей приметой, если праздник навещал хозяин города. И Анна искренне старалась никого не забыть и хотя бы заглянуть с поздравлением.

Дмитрий спутнице под руку не лез и не поторапливал. Да, тратить время не хотелось, но тут стоило поблагодарить уже за то, что Анна сама вызвалась показать место, где нашли убитого, и помогала в расследовании. Учитывая, что именно она должна была одобрить его результат, лучшего и желать не приходилось.

К тому же интересно было посмотреть на жизнь этого странного города изнутри, особенно на то, как горожане относились к своей… хозяйке. Чем дольше Дмитрий наблюдал, тем более уместным казалось ему это неожиданное слово. Она сама держалась как хорошая хозяйка — проверяла запасы, глядела, где накопилась пыль, где бы подновить краску или поменять обои. И встречали ее точно по этому слову. Но, главное, госпожу Набель здесь искренне любили и верили ей безоговорочно. Не приходилось сомневаться: какой бы ни была она градоначальницей, а место свое занимала уж точно по желанию горожан.

Тем временем солнце карабкалось все выше и начинало нешуточно припекать. На рассвете было свежо и даже как будто тянуло легким ветерком, но быстро стало понятно, что день выдастся неотличимым от прежних. А может, и жарче, потому что уже сейчас хотелось найти ручеек попрохладнее да возле него и остаться. Даже перекати-ежики перестали попадаться, а Косоруков только начал к ним привыкать.

Дорога вскарабкалась на склон горы, подпиравшей Шналь сбоку, и зазмеилась между крепких изб и длинных ярусов грядок. Ботва печально поникла, кое-где — вовсе пожухла. Жилье перемежали каменистые осыпи или пробитые в скале уступы, пару раз дорога по прочным коротким мостам пересекала обрывистые ручьи. Отсюда открывался прекрасный вид на город, и Дмитрий то и дело оглядывался на долину и холмы, любуясь.

Дальше, забирая влево, дорога спустилась вниз позади города. Пересекла тихий лесок, через широкий сенокосный луг вышла на берег реки и потянулась вдоль нее в редком смешанном лесу, обнажаясь то с одной, то с другой стороны. Потом река ушла дальше вправо, а вдоль дороги потянулся овраг с каменистым дном: в паводок тут сходила вода с гор, а сейчас было сухо.

— Вот тут его нашли, — придержав коня, нарушила долгое молчание Анна. — Вон там, видишь, где ветки сломаны? Внизу под ними.

Дмитрий молча спешился, ослабил подпруги и захлестнул поводья за сук низкого кряжистого деревца незнакомой породы.

— Совсем внизу? — спросил задумчиво, подойдя к краю.

— Почти, — ответила она, отводя коня чуть дальше, а там уже сама спешилась и вернулась к охотнику, остановилась рядом. — Вот там. Видишь, крупный розоватый камень? Вот в аршине от него, почти навзничь, вдоль падушки, ногами в ту сторону. Замучились его вытаскивать, пришлось дальше вдоль падушки нести три десятка саженей, там положе. А это важно?

— Наверное, только я пока не понимаю, для чего, — усмехнулся охотник. — То ли он сам упал туда, когда подстрелили, то ли его сбросили, пытаясь спрятать тело. С дороги-то его не видно, как пастух вообще заметил?

— Случайно, — отозвалась Анна. — Вон, видишь, ерник в паре саженей? Он туда до ветру отошел и фляжку упустил, пришлось вниз лезть. Ну а там и труп углядел, падушка, гляди, ровная здесь, заметно.

— Ерник — это тоже что-то местное? Кусты вон те, что ли? — пробормотал Дмитрий. — Выходит, кабы не случайность, его бы и не хватился никто еще несколько дней, а там уже и не нашли бы? Тогда не верится, будто место это было выбрано случайно. И засаду тут негде устроить, — заметил негромко. — Хотя… если вечером… — он с сомнением оглядел широкий пологий склон, уходящий вдаль от дороги. — Спущусь вниз, гляну.

Анна понимающе кивнула, но сама в овраг не полезла, остановилась у его края, наблюдая за тем, как охотник, оскальзываясь и цепляясь за ветки, осторожно одолевает крутой склон. Там была всего пара саженей, но обрыв заметный, по неосторожности можно и шею свернуть.

Косоруков, спустившись-съехав вниз, подошел к приметному камню, внимательно озираясь. Он не был гениальным следопытом, но кое-что понимал, а за год вольной охоты и вовсе наловчился замечать разные приметы и верно толковать их. Кроме того, засуха здесь оказалась на руку — дождя не было уже давно, так что можно было без труда рассмотреть следы крови и даже засохшие ошметки плоти там, где раньше лежало тело.

Склон, с которого упал труп, столь красноречив не был. Заложив большие пальцы за ремень брюк, Косоруков остановился чуть сбоку, пытаясь представить, как и откуда падало тело. Вот там, наверху, сломана ветка, уже высохла за прошедшее время. И вот там еще, но — и только.

Пара саженей высоты, и берег хоть крутой, но все же не отвесный — и спуститься можно, и подняться, если держаться за деревья. Но ни одного вывороченного камня, никакой вспаханной земли, как там, где только что спускался Дмитрий. Что это значит? Только одно: здесь никто не спускался, а значит, убийца к телу не подходил.

А значит, предположение о случайном грабителе еще менее вероятно: такие обычно не утруждают себя тем, чтобы припрятать тело. А тут подняли и сбросили, причем не просто подтащили и столкнули, а именно взяли — и бросили, потому что уж слишком далеко тело лежит от края, да и не упало бы оно, кажется, так, если бы свободно катилось с самого верха. И за деревья бы небось зацепилось, и землю бы всяко потревожило.

А вот эти следы, наверное, оставили упыри, и жаль, что не проследить, откуда они вообще пришли и куда делись — на каменистом дне оврага не видно, только в нескольких местах земля вспорота когтями. Откуда они вообще берутся здесь, эти твари, и где прячутся днем?

И почему недожрали труп?..

— Что, нашла себе хозяина, хозяйка? — Прозвучавший вдруг наверху незнакомый мужской голос с легким акцентом заставил Косорукова вскинуться и развернуться. — Подходит, — добавил незнакомец, с ухмылкой разглядывая револьверы в руках пришельца.

— Не говори глупостей, — раздраженно ответила ему Анна, и Дмитрий, поморщившись, убрал оружие в кобуру: угрозы явно не было. — Это охотник из Рождественска, убийцу ищет.

Незнакомец молча, с довольной улыбкой разглядывал стоящего внизу Косорукова, а тот снова удивлялся и снова думал о том, что делать это в Шнали приходится больше и чаще, чем за все годы службы, а то и за всю жизнь.

Это был чжур из числа местных, и очень приметный чжур. Кажется, довольно молодой, хотя Дмитрий никогда толком не умел оценивать их возраст по лицам. Невысокие сапоги на плоской подошве, подвязанные кожаными шнурками; штаны из тонкой, хорошо выделанной кожи; странная бесформенная роба, вся расшитая длинной бахромой и какими-то меховыми полосками, увешанная плетеными знаками, перьями, мелкими косточками и бусинами. Они же украшали и странную прическу — из-под шапочки коротко подстриженных черных волос сбегал десяток тонких длинных косиц, перевитых цветными шнурками. Лоб пересекала широкая узорчатая повязка, сплетенная из кожаных полос.

То есть выглядел он как типичный дикарь, словно сошедший с картинки, однако поразительно хорошо знал язык и держался как-то… не так.

— А что он тут-то смотрит? Тут убийцы нет, — продолжая улыбаться, заметил чжур.

— А вы, может, знаете, где его искать? — с иронией спросил Дмитрий.

— Где — не знаю. Знаю кого. Знаткоя ищите.

— Кто это? — озадачился Косоруков, а Анна вздохнула:

— Колдун. Ты уверен?

— Колдун? — растерянно переспросил одновременно с ней Дмитрий. — Вы это всерьез?..

— Уверен, — отозвался чжур. — Вылезай оттуда, охотник, мертвецы давно ушли.

Дмитрий задумчиво хмыкнул себе под нос, окинул овраг новым скользящим взглядом, но действительно принялся выбираться наверх. Искал он тут, конечно, не мертвецов, но и так все, что мог, уже нашел.

Подъем оказался коротким, но трудным, пришлось карабкаться едва ли не на четвереньках, цепляться за ветки и кое-где за камни. В конце подъема, на самом крутом участке, перед лицом возникла темная, заскорузлая ладонь чжура, и Дмитрий с благодарным кивком принял помощь.

Рука оказалась сухой и твердой, а чжур — сильным. Он был почти на голову ниже Косорукова, заметно уже в плечах, но дернул наверх весьма уверенно. Хитро блеснул черными глазами из-под набрякших век, окинул охотника взглядом, опять усмехнулся, оглянулся на Анну с той же странной улыбкой и только после этого выпустил руку.

— Так что это за фантазии про колдунов?

— Это не фантазии, — возразила Анна. — Ийнгджи — шаман, уж он-то может отличить.

— Еще и шаман, — вздохнул Косоруков себе под нос и представился: — Дмитрий. Может, шаман сумеет вычислить колдуна среди окрестных жителей?

— Только если буду рядом, когда силу свою призовет, — с достоинством отозвался тот. — Духи знаткоев не чуют.

— И что он здесь делал, ты тоже не знаешь?

— Много времени прошло, не понять, — ответил шаман. — А ты, хозяйка, приглядись, — подмигнул он Анне. — И поосторожнее, вечером буря будет, — добавил и, не найдя нужным попрощаться, неспешно пошагал по каменистой дороге в ту сторону, откуда приехали путники.

— Откуда этот желтокожий так хорошо знает язык? — полюбопытствовал Дмитрий.

— В нашей школе учился. Чжуры иногда приходят, им интересно. А он — шаман, сын шамана, он любит узнавать новое.

Несколько секунд Косоруков постоял, разглядывая дорогу и овраг, а после махнул рукой и двинулся к лошади:

— Ладно, поехали дальше.

Чтобы взобраться обратно в седла, много времени не понадобилось, и лошади вновь глухо застучали подковами по пыльной каменистой дороге.

— Скажи, а в городе часто пропадают люди? — вспомнил еще один важный вопрос Дмитрий. — Было что-нибудь такое в последние месяцы?

— Ну… С месяц назад пьяницу одного за окраиной города упыри задрали, но тело быстро нашли и похоронили честь по чести, так что вряд ли это именно то, что тебя интересует, — задумавшись, не сразу ответила Анна. — А так нет, тихо. Почему ты спрашиваешь?

— Я не верю в случайных бандитов, — отозвался Дмитрий. — Труп сбросили вниз целенаправленно, чтобы не нашли, обычным разбойникам на такое плевать — они свое уже получили. Да и ради наживы странно было расправиться только с одним и больше никого не тронуть. А у вас ведь нет грабителей?

— Нет, — подтвердила она. — Карманник только на базаре промышляет уже давно, никак отловить не можем, уж больно ловок…

— Карманник — не то, эта братия убийствами не пачкается. А еще вот что непонятно. Если его пожрали упыри, почему бросили почти целый труп? Насколько знаю, после их пиршества очень мало остается, если никто не спугнул, а пастухи вряд ли видели здесь упырей.

— Наверное, нашли поздно, — предположила Анна. — Они на открытые пространства выбираются редко, а отсюда до укромных уголков далековато. За перелеском снова поля, холмы вон лысые, перелесок весь тоже насквозь просвечивает, а они обычно ближе к скалам держатся, где пещер полно, или в лесу, где земля мягкая и закопаться можно. Очень странно. И знаткой еще этот… Жаль, Ийнгджи не сумел понять, что тот здесь делал. Колдун его и убил? Но для чего?

Дмитрий только пожал плечами, потому что ответа у него не было.

Колдуны были редкостью, наукой они считались отклонением. Чародеи, они же волшебники, или на заграничный манер маги, накапливали силу в себе и могли тратить ее как угодно в пределах емкости и талантов, а вот колдуны были в этом очень ограничены, они управляли только заемной силой. Бытовали легенды, что колдуны древности могли черпать силы прямо из стихийных источников, но никаких подтверждений этого не существовало, так что чародеи относились к обладателям этого дара несерьезно, часто со снисходительной жалостью.

Единственной полезной особенностью колдунов была невозможность определить их в толпе людей, в отличие от волшебников, которые для видящих буквально сияли, даже такие слабые, как местный трактирщик. Даже выгоревших, вроде самого Дмитрия, можно было легко отличить от неодаренных — если знать, куда именно смотреть.

Но колдуны существовали и кое-что могли, это было известно и доказано. А вот про чжурских шаманов ходили только многочисленные слухи, и верить в наличие у дикарей хоть какой-то силы не приходилось. Так что и предположение об участии колдуна Косоруков принял с осторожностью.

Если шаман каким-то чудом угадал, это ничего не меняло. Бросать все и мчаться срочно вычислять колдуна Дмитрий все равно не собирался. А если соврал и придумал, то… в общем-то, это точно так же ничего не меняло. Тем более даже шаман не утверждал, что колдун — убийца.

Но как бы ни сомневался Дмитрий в талантах чжура, а мысль о колдуне все равно зацепила. Сложно сказать, чем именно. Наверное, тем, что злобный колдун прекрасно вписывался в местную сказочную действительность, и только его одного и не хватало для полного комплекта суеверий. Поэтому Косоруков невольно задумался.

Что мог делать здесь колдун и что колдовать? Дмитрий знал о возможностях колдунов не так уж много и уверенно рассуждать об этом предмете не мог. Мог ли он приманить или отпугнуть упырей? Если приманил, это было на руку убийце, и, вероятнее всего, убил тоже он. Если отпугнул — это объясняло, почему те не покончили с трупом, но не отвечало на вопрос, почему он никому ничего не сказал. К трупу-то никто не спускался.

Но это если колдун вообще существовал. А если все проще и это шаман убил Шалюкова? А теперь пытается свалить вину на вымышленного злодея.

Хорошая версия, только придумать мотив для желтокожего Косоруков не мог, даже подключив всю свою фантазию. Если это был какой-то дикарский ритуал, то он должен был оставить следы на теле и камнях, а не только дробь внутри него и упыриные укусы.

Да и возможный мотив колдуна тоже вызывает вопросы. Разве что Шалюков нарушил какой-то важный ритуал и именно за это был убит?

Вдруг лошадь, сбив всадника с мысли, тревожно всхрапнула, дернулась и попятилась, мотая головой и востря уши.

— Тьфу, волчья сыть, — отчего-то по-сказочному ругнулся себе под нос Дмитрий и подобрал повод покороче. — Чего ты?

Рядом остановился, нервно приплясывая на месте, жеребец Анны.

— Медведь, — сообщила глазастая девушка и кивнула вперед и в сторону.

Здесь дорогу уже теснее обступили скалистые горы, поросшие редколесьем. Бурая медвежья шкура на фоне сухой травы и камней почти терялась, но хищник был слишком близко, чтобы не заметить. Приподнявшись на задних лапах, он стоял, явно присматриваясь к всадникам.

Не сводя с него взгляда, Дмитрий ощупью отстегнул от седла карабин, вскинул его к плечу, но даже прицелиться не сумел: тонкая девичья ладонь подхватила его под цевье и подняла кверху.

— Сдурел? — сердито нахмурилась приподнявшаяся в стременах, чтобы дотянуться, Анна.

— Пугнуть хотел, — ответил он, но девушка явно уловила неуверенность в голосе.

— Потому и за ружьем полез, револьвера тебе мало? — возмутилась она. — Никогда не трогай здесь медведей.

— А если он первый начнет? — уточнил Дмитрий с озадаченным смешком. Рука у градоначальницы оказалась твердая, не по-женски сильная — Да пусти, я понял, дай уберу.

— Не начнет, — уверенно и хмуро огрызнулась Анна, явно не желая переводить все в шутку. Смотрела она при этом на хищника, а тот не двигался с места, только опустился на все четыре лапы и поднялся вновь, вытянувшись сильнее. — Это медвежий край. Обидишь духа этой земли — в нее ляжешь.

— Это тебе друг-шаман сказал? — усмехнулся Косоруков.

Госпожа Набель полоснула его недобрым, колючим взглядом, поджала губы и ничего не ответила, а Дмитрию стало стыдно.

— Извини. Ну не верю я во все эти шаманские суеверия. Но обещаю медведей не обижать, договорились?

— Поехали, — коротко бросила Анна.

В этот же момент и медведь опустился на все лапы и неспешной рысцой двинулся прочь по склону. Лошади немного поупрямились, но все же пошли. Несколько минут всадники двигались в тягостном молчании, которое со вздохом нарушил Косоруков:

— Не сердись. Я совершенно не понимаю, на что ты так обиделась, но хочу понять. А если ты не объяснишь, то обязательно рано или поздно еще что-то такое сделаю.

Анна вновь глянула искоса, но не зло, а испытующе. Поверив, что собеседник искренен и не насмешничает, смягчилась и ответила:

— Слова шаманов — это не суеверия. Если ты чего-то не понимаешь или не знаешь, не очень-то умно сразу говорить, что этого не может быть. Тем более когда тебе точно говорят, что это не шутки. А я здесь всю жизнь прожила, уж можешь поверить.

— Я могу пообещать молчать об этом, — улыбнулся Дмитрий. — Но принимать что-то необъяснимое на веру не приучен.

— Странно, а крестик просто так носишь? — усмехнулась Анна.

— Нашла что сравнить, — вздохнул он, но это сравнение заставило… нет, не уверовать резко в наличие каких-то шаманских сил, но постараться отнестись серьезнее. Все же Набель — девушка как будто рассудительная, совсем не похожа на запуганную суевериями крестьянку, и стоит поверить хотя бы ей, если шаману не получается. — Я попробую проникнуться местными верованиями и традициями. Такой ответ тебя устроит?

— Договорились, — наконец смилостивилась она и ответила с легкой улыбкой, от которой ведьминские глаза сразу потеплели, а лицо сделалось очень милым и юным. Обычно строгое выражение и хмурая складка между бровей добавляли ей возраста, а вот теперь Дмитрий опять вспомнил, что рядом с ним едет совсем еще молодая девушка. И прехорошенькая, к слову.

— Главное, не перестараться… — добавил он негромко, себе под нос. И Анна не то не услышала, не то сделала вид.