Сектор обстрела

Глава тринадцатая

Такой Валентину он видел впервые.

"Кошка, чисто, кошка разъяренная…" — и восхищался и страшился он одновременно.

— Ты представляешь, что будет, если она поймет, что он еще не вернулся?!

Сан Саныч старался не демонстрировать эмоций. Несмотря на более чем особое отношение к Валентине, нужно же было еще хотя бы пытаться сохранить реноме заведующего неврологией.

А Валентина все наседала:

— Да как ты… Ты еще колеблешься, Саня! Ты растерялся, Санечка!

— А если они проверят? Ты представляешь, что они со мной сделают? Это ж Афган… Кризис уже прошел. Выйдет из наркоза и все.

— Так ты обосрался… За диплом свой обосрался. Да кто на эту справку внимание обратит?

В который раз он вспомнил забытое им однажды непреложное: "Дома и на работе — никаких танцев-манцев-зажиманцев". И снова, как обычно, в ту же секунду в мозгах вспыхнуло: "Та куда ж ты от такой денешься — кошка, чисто, кошка дикая". Но он еще сопротивлялся:

— Ты думаешь, главврач в их ведомстве не состоит? И что ты будешь с ней делать, с этой справкой? Главный, все равно, в области на пленуме. Он первый партбилет положит… А я… А я до конца дней не отмоюсь.

Валентину его возражения взбесили еще сильнее:

— Сашенька укакался… А такой жених был. Цветочки носил, а как защищать обещал. Такой рыцарь укакался. Да затолкай ты его себе в задницу, свой диплом, как клятву Гиппократа за партбилет затолкал! Подотрись ты этими бумажками!.. обоими!.. Чего ты боишься!? Уволят!? Из партии попрут!? — и добавила шепотом, — Или на костре сожгут?

— Да причем тут Гиппократ? — возразил он совсем уже безвольно.

Она всегда была — сама внезапность. Ему еще ни разу не удалось предвидеть ее действия. И сейчас Валентина склонилась над его столом, уставилась ему в глаза и прошипела в лицо:

— Если с ней случится чего, я сама… Я своими руками тебя…

Дверь за ней захлопнулась с такой силой, что стекла в ординаторской едва не высыпались наружу.

Сан Саныча и без того сомнения в куски раздирали. Он и так — давно уже сдался. Единственное, что сдерживало его: "Ну не разумно это. И не поможет. Все равно, справку не пропустят. Только репутацию себе же изгадишь". Впрочем, он и так себя дерьмом чувствовал.

Дверь снова отворилась. Но… Настолько тихо…

Валентина пронеслась мимо, не удосужив их даже взглядом. Сашка знал, что это означает. Сейчас он предпочел бы матери на глаза не попадаться. Алексей взялся за ручку двери ординаторской…

Валентина ворвалась в кабинет старшей сестры будто фурия.

Возмущенная такой бесцеремонностью Наталья собралась, было, дать отпор, но, у давней подруги было столько эмоций на лице.

Не сказав ни слова, Валентина принялась выдергивать один за другим ящики стола.

— Валь, ты чё? — только и смогла произнести Наталья.

— Ничё! Где у тебя бланки?

— Какие бланки, Валь?

Валентина ответила с вызовом, граничащим с истерикой:

— Бланки справок!

— Каких справок, Валь? — Наталья мгновенно переняла настроение подруги.

У Валентины задрожали губы. Скорее, чтобы предупредить нервный срыв она закричала:

— Справок, обыкновенных, с треугольными штампами, справок! Где они у тебя!

Последний ящик с грохотом полетел на пол. Предел есть всему: Валентина рухнула на стул и заплакала навзрыд. Наталья подключилась тут же — подвывая в тон Валентине, выговорила сквозь слезы:

— У Сан Саныча…а… Где ж еще…е?

Только сейчас Сашка решился войти в сестринскую. Валентина бросилась к нему на грудь.

— Мам, не надо, мам, ну не надо. Пойдем отсюда, пойдем, мам.

Придерживая мать за плечи, Александр повел ее в коридор.

Алексей уже ждал их. Его выдержке, казалось, мог бы и каменный Будда позавидовать. Валентина, как ни странно, мгновенно успокоилась. Вместо объяснений, он протянул ей ядовито-фиолетового цвета бумажку с едва различимым треугольным штапом в уголке. Валентина выхватила бланк из рук Алексея.

— Едем! — приказал Алексей.

Сан Саныч догнал их почти неслышно, у самого выхода из неврологии. Алексей с Валентиной не стали задерживаться. Они просто не услышали:

— Саша!

Сашка шел последним. Сан Саныч потянул Александру купюру в 50 рублей:

— Возьми вот, верни ему. И матери напомни — Роман Израилевич на пленуме.