Сектор обстрела

Глава двадцать вторая

Рота отсыпалась. Только по два человека от каждого отделения следили за входом в ущелье и тылами. С момента высадки прошло уже довольно много времени. Ребята уже порядком устали от наблюдения. Хотя это и не сравнимо с тем, что предстоит испытать в горах, но напряжение последних суток и немилосердная жара неминуемо должны были сказаться на физическом состоянии бойцов. Тем более, что прошлой ночью рота почти не отдыхала.

Создавалось впечатление, что душманы и не собирались прорываться через оцепление. Хотя они могли бы просочиться в горы и по своим, известным только им тропам. И, скорее всего, если они решатся на это, то так и сделают. Все равно, сколько бы пехоты не высадили на вершины, в горах за всем не уследишь. Только идиот пойдет через равнину, прямо под стволы «шурави». А моджахеды далеко не идиоты. В то же время, в то, что они не знали о предстоящей операции, ротный не верил. С того момента, как штабные планы начали обсуждаться вместе с афганцами, ни одна операция не прошла без эксцессов. С тех пор на его памяти не было ни одного благополучного рейда. Или подразделения приходили на пустое место, или попадали под шквальный огонь еще на пути следования.

Размышления прервал радист:

— Товарищ старший лейтенант, броня из бригады идет. Просят, чтобы мы дымами обозначились.

Ротный отреагировал про себя:

— Ага… Щаз…с.

Дым из своего вещмешка достал связист. Всматриваясь через бинокль в склоны ущелья, Кузнецов все же заметил его возню:

— Я тебе команду давал!?

— Так, товарищ старший лейтенант, шарахнут же из всех стволов, если не обозначимся.

— Ты еще координаты наши в эфир выдай. Пусть сами нарисуются… сначала… С какой фермы вас набирают?.. Доярки…

Колонну, сопровождаемую стеной пыли, лязгающую гусеницами и ревущую дизелями, должно было быть и видно, и слышно за несколько километров. Пока что ротный никаких признаков приближения брони не наблюдал, и с постов аналогичных донесений не поступало. Обозначиться сейчас дымами решился бы разве что самоубийца. Такие действия допускались, только если броня находилась в пределах видимости. А пока что Кузнецов демаскировать роту не собирался, приказал:

— Всем боевая готовность! Усилить наблюдение за ущельем! Фланговым постам приготовить оранжевый дым! При появлении колонны немедленно доложить!

Звуковые волны в горах распространяются самым непостижимым образом. Поэтому колонна могла быть и за ближайшей горой, отражающей все звуки. Но на армейскую радиоволну могли выйти и моджахеды. А русский они тоже знают неплохо. Недаром же Советский Союз их полвека в своих вузах учил. На одном из недавних совещаний начпо говорил, что чуть ли не половина тех выпускников-афганцев теперь против шурави воюют. Если это они вышли на связь, демаскированную роту забросают минами в два счёта. Но и от своих, если не успеешь обозначиться, пощады не жди. Таких случаев, сколько угодно. Броня может прийти потрепанная, а бойцы обозленные. С головных машин особенно бдительно следят за окрестностями. Пока бойцы в поисках дымов будут рыться в своих мешках, броня успеет развернуться и шарахнуть по роте из всех стволов.

Рева двигателей, как такового, он не услышал. Горное эхо разлагает все звуковые волны на составляющие и разбрасывает их по окрестным скалам самым непостижимым образом. Первым до слуха ротного докатился только лязг саперного трала и гусениц ведущего танка. Одновременно то же самое доложили с первого поста. Почти сразу же из-за горы появился и сам танк. Следом за ним двигался командирский БРДМ* *(боевая разведывательная десантная машина)

— Ну, слава Богу, дождались. Первый и шестой пост — оранжевый дым! — незамедлительно скомандовал Кузнецов. Теперь духи, даже если и засекут расположение роты, проявить себя не решатся.

Где-то за тем поворотом, откуда показалась колонна, Кунар круто заворачивал вправо, образуя прямо перед устьем ущелья широкую долину. Здесь, на этой естественной площадке, и предполагалось разместить броню. Не доезжая до ущелья, БРДМ резко принял вправо в направлении роты. За ним потянулась длиннющая змея колонны. Афганские грузовики, не останавливаясь, двинули дальше на Асадабад.

Из БРДМа выпрыгнул капитан и протянул руку отдававшему честь Кузнецову:

— С прибытием нас. Как обстановка?

— Пока ни звука. Как добрались?

Капитан на секунду задумался, оценивая, как Кузнецов примет сообщение о гибели подчиненного.

— Могли бы и лучше…

Кузнецов уловил, что начальник колонны чего-то не договаривает. В голосе ротного почувствовались тревожные нотки:

— Потери?

— Да… Потери…. И у тебя…

Известие ошеломило. Каждый раз, когда он, волею обстоятельств, оставлял своих солдат без присмотра, у него зарождались и уже не покидали устойчивые плохие предчувствия. И каждый раз известие о потерях ранило в самую душу. К этому не привыкнешь…

Внезапно изменившимся голосом Кузнецов спросил:

— Кто?

Капитан не успел ответить. Кузнецов почувствовал движение за спиной. Из башни БРДМа выбрался Белоград. Безоружный он сел на башню и, пряча в песок полные слез глаза, принялся мять в руках панаму.

Ротный все понял:

— Рустам?

Белоград кивнул и уткнулся лицом в панаму. Его плечи затряслись крупной дрожью.

Чуть поодаль, возле левого десанта потрепанной командирской БМП, уже собрались бойцы. Минутой раньше, из люка механика-водителя выбрался незнакомый солдат, который и привлек всеобщее внимание. На немые вопросы, читающиеся на лицах подошедших бойцов третьей роты, он только кивнул в сторону кормы и отвернулся.

— Всем на посты! — рявкнул, приближаясь, ротный.

Солдаты, чуть помедлив, начали неохотно разбредаться. Подошел замполит.

Изувеченное тело лежало головой к выходу. Кузнецов даже не узнал Рустама. Он уже видел трупы своих солдат — уже не тошнило. Но Рустам это особый случай. Он давно и как-то незаметно вписался в небольшой коллектив отделения управления роты, став полноправным членом дружной боевой ячейки — экипажа командирской машины, как надежный механик, как отец двоих детей, готовящийся к скорому дембелю и оттого всегда находившийся в прекрасном расположении духа. Сейчас просто не верилось, что его больше не будет. Еще утром Кузнецов отдавал Рустаму распоряжение: погрузить в машину сигареты на всю роту. И сейчас перед ним лежало безжизненное тело с изуродованной головой.

"Что теперь родным сообщать? — при этой мысли в душе все опустилось. — У него же недавно второй сын родился. И зачем он только остался?… Кого теперь с ним к матери отправлять? Белинский с такой же миссией только из Калуги вернулся. Просил больше не посылать. Какой же умник придумал, что тело на родину должен сопровождать непосредственный командир погибшего?.. Чтобы дать возможность родным в глаза посмотреть? Или самому страшно?"

Невеселые мысли прервал капитан:

— Возьми, это автомат твоего Белограда.

— Что с Белоградом?

— Это и есть самое странное. Бойцы говорят, что видели, как он в твоего механика стрелял. Но я разобраться не успел. Некогда было. Узбеки чуть на месте его не убили. Может, они враждовали?

— Белоград с Рустамом? Не может быть. Они дружили.

— Рустам его как-то из-под обстрела раненого вытащил. Тебя еще не было, командир, — отозвался Белинский.

— Как это? Рустаму же не положено на операции ходить. Он же механик… Был, — немного помедлив, добавил Кузнецов.

— Это тот бой, в котором Стовба погиб. Тогда объемную бомбу летуны испытывали. А роту тоже желтуха покосила. Ты же видишь, что здесь творится с этими болячками. У нас и сейчас половина в госпиталях. А тогда от всего личного состава, вообще, двадцать семь человек осталось. В том числе двенадцать механиков. Пришлось половину из них тоже в горы взять. Еще и разделили нас в оцеплении. Вот тогда Белограда и зацепило. Пуля в грудь ему попала. Попала в пулемет и рикошетом в грудь. Там и застряла. Ему повезло еще, что плашмя. А так бы разворотило бы… Аист с четырьмя пацанами их прикрывать остался. Так и не вышли? Мы их только на следующий день нашли. Вернее, то, что от них осталось нашли. А Старостенок с Рустамом пять километров Белограда на горбу тащили. А духи тогда крепко наседали. Потом Рустам мне еще ложку свою простреленную показал. Она в кармане вещмешка лежала. Пуля ее разворотила, как розочку. А Старому каску прострелило. Ну, когда они Богдана тащили. Выходит, Рустама ложка спасла, а он Белограда. А теперь вот…

Ротный позвал Белограда:

— Рассказывай!

Богдан сбивчиво рассказал все, что произошло на дороге.

Только когда он закончил, Кузнецов сокрушенно проговорил:

— Ох Данко, Данко… Куда же ты смотрел?

У Богдана снова брызнули слезы:

— Он фотки показал. А там… Там Харьков, Полтава, троллейбусы…

— Троллейбусы, говоришь?.. Иди… к машине…

Белинский, глядя вслед Белограду, ударился в размышления:

— Ты не знаешь, какому подонку пришло в голову, что трупы матерям непосредственный командир доставлять должен?.. Когда я Сашку… Стовбу в Днепродзержинск сопровождал, его только родные встречали. А хоронили… Видел бы ты эти колонны… А глаза мамины… когда она просила цинк открыть, чтобы посмотреть на него… А что там было показывать?… Я не поеду больше. Хоть под трибунал отдавай меня, командир…

Кузнецов думал о другом:

— Ты лучше скажи, что с этим пацаном делать?

— Не знаю, Саня… Положено особистам его передать. А дальше… ты знаешь, что дальше будет — трибунал.

— Посадят.

— А если не докажет, что не он гранату бросил… по законам военного времени, хоть бы не вышка.

— Он сейчас хоть бы сам не застрелился, не то чтобы доказывать что-то. А сколько ему?

Белинский ненадолго задумался:

— Ты про возраст? Двадцать… недавно…

— Е…ма…е… На хрена мы его из клуба выдернули?..

— Помнишь, Ветлин говорил: что поэтов трогать нельзя? — напомнил замполит.

— У меня до сих пор его слова в ушах стоят.

— Вот и я помню. Это Сенека сказал: мы платим за каждый шаг по этой земле.

Суеверия только раздражали Кузнецова:

— Давай, еще ты мне накаркай тут… Помню… Только одно мне неясно: Белоград за что платит?

— А Стовба?.. Мистика какая-то… Тебе теперь отсрочка очередного звания светит.

— А у кого здесь?.. Тебе звездочка вовремя пришла?.. Что с пацаном делать?

— А что ты сделаешь? Ты ж не спрячешь его. Отдавать надо.

— Кому отдавать? Особисты в Асадабаде — липу духам суют.

— Второй батальон должен скоро появиться. Им ущелье прочесывать… вместе с афганцами. Думаю, особисты тоже подтянутся.

— Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант! — вмешался связист.

— Колись, — ответил ротный, не поворачивая головы.

— Комбат на связи.

Ускоренным шагом Кузнецов направился к рации.

— Третий — первому! На приеме!

Через полминуты в наушниках раздался осипший от жажды голос комбата:

— Третий, вместе с «Васильками» — занять высоту 23–48! Сектор обстрела — южный склон 21–28 и проход между скалами. Занять высоту 21–28! Сектор обстрела прежний и ущелье с севера. Как принял?

«Васильками» кодировался минбат со своими трубами. Боеприпасы к ним распределялись по подразделению, которое сопровождает минометный расчёт. «Васильки» это хорошо. Это неплохо — "Васильки"", — промычал про себя Кузнецов и повторил задание в микрофон.

Комбат добавил:

— Поторопись, Саша! Через эту дырку они уйти могут. Часть их уже прорвалась. Мои только хвост колонны засекли.

Кузнецов отложил микрофон и, скорее по привычке, ответил самому себе:

— Есть…

Ротный достал планшет. Как оказалось, вершина, на которую предстояло идти, была расположена на левом хребте ущелья, в нескольких километрах от настоящего расположения роты. Что помешало высадить там пост — одному Аллаху известно, но приказ отдается не для обсуждения. Тем более, что третьей роте с самого начала операции отводилась роль резервной, в распоряжении оперативного штаба. Но пока комбриг не прибыл, командовал комбат.

— Роту на построение! — распорядился Кузнецов.

Через пять минут бойцы неровным строем стояли перед ротным.

"Ну и бродяги, — отметил про себя Кузнецов, глядя на собравшуюся ватагу, — цыганская свадьба". Только здесь, в Афганистане, он столкнулся с таким бардаком в обмундировании бойцов. Неизменно перед каждым выходом на «боевые» проводился строевой смотр, на котором штабное начальство отмечало для себя наличие у личного состава всех, какие положено по уставу, атрибутов. А на саму операцию бойцы уже наряжались, как на цыганскую свадьбу — кто во что горазд. Солдаты самостоятельно, используя традиции землячества, добывали амуницию: маскхалаты, кроссовки, плав-жилеты, трехлитровые афганские фляги и прочую дребедень. В результате на операцию выходило боевое подразделение, напоминающее своим внешним видом скорее разбойничью шайку, чем строевую роту.

Никто на это безобразие особого внимания не обращал. Даже поощрялось. Несмотря на бытующее стойкое убеждение, что советский солдат может выдержать любые испытания, заставлять личный состав носить во время операции уставную х/б, представлялось равносильным иезуитскому истязанию. Тем более, что в горах каждый штык на счету, а каждый миллиграмм лишнего веса приносил бойцу массу страданий. Перед операцией, чтобы облегчить ношу, солдаты даже письма на броне оставляли.

В строю не хватало Белограда. Ротный поискал его глазами, но, не обнаружив на ближайших машинах, набрал уже в легкие воздух распорядиться, чтобы за ним сгоняли на командирскую машину. Как бы там ни было, а пока что Белоград числился в составе роты. Но ротного оборвал нарастающий свист. "Ни чего себе! — промелькнула мысль. — Мина!"

— Рота, воздух! — заорал Кузнецов во все горло и метнулся к ближайшей машине.

Команду можно было и не отдавать. Наученные печальным опытом бойцы и сами, не дожидаясь, когда мина обрушится на головы и разорвется тысячей раскаленных осколков, разбежались во все стороны. Следом за первой летело, как минимум, еще две.

Падая под брюхо командирского БРДМа, краем глаза Кузнецов заметил, как в люк механика-водителя двенадцатой машины вдвоем влетели Шамиль и Старостенок. В мгновение ока эти два гиганта умудрились, не выпуская из рук оружие, втиснуться под броню и захлопнуть за собой люк.

"Ого…! Какие мандраж чудеса делает. Там и одному-то тесновато", — отметил про себя ротный.

Еще через полсекунды, первая мина с оглушительным хлопком разорвалась метрах в тридцати. Из-за корпуса стоящей рядом БМПшки Кузнецов увидел только тучу взметнувшейся в воздух пыли. Через мгновение по броне застучали осколки. Ротный успел перебросить тело к дальнему от взрыва колесу. Снова рвануло. На этот раз значительно ближе. Настолько, что раскаленная волна пыли и песка захлестнула БРДМ, иссекая ротному кожу на лице и впиваясь в глаза. Третья мина разорвалась где-то у реки.

Отплевываясь и протирая глаза, Кузнецов поднял голову и от того, что увидел возле соседней машины, похолодел. В тридцати метрах стояла его БМП. Левый десант был открыт, а рядом с ним… Выплевывая зубы, пытался подняться с колен Белоград. К машине его тащил за волосы Халилов. В правой руке узбек сжимал рукоятку штык-ножа.

— Твою мать! — выругался ротный.

Одним рывком Кузнецов выкатился из-под БРДМ и под пронзительным свистом падающих мин бросился к бойцам:

— Халилов, стой! Стоя…ять!

Халилов уже поднял голову Белограда так, чтобы тот видел изуродованный труп Рустама. Похоже, Богдан и не собирался сопротивляться: руки безвольно повисли вдоль тела. Слезы вперемежку с кровью заливали его лицо. Юсуф уперся коленом в спину сержанта и оттянул ему голову назад. Открытая для удара шея мелькнула белой полоской незагорелой складки кожи. Штык-нож уже взметнулся вверх.

Ротный явно не успевал. В отчаянном, безнадежном броске он закрыл глаза, чтобы не видеть, как парню перережут горло. Под ноги подвернулся булыжник. Кузнецов, утратив равновесие, рухнул на песок в метре от двери десанта. Уже утратив всякую надежду, он попытался вскочить и дотянуться до Халилова. Мощные удары под лопатку и, почти одновременно, в затылок повергли ротного наземь. Очередной взрыв накрыл его волной раскаленного воздуха и осколков.

Мина разорвалась на борту машины. Убить Рустама она уже не могла. А в правом отделении десанта с жалобным скрипом рухнула на пол гитара. Струнами на пулемет…