Сектор обстрела

Глава двадцать первая

Пустыня встретила палящим солнцем и клубами пыли из-под гусянки. Каждый вдох раскаленного воздуха обжигал легкие словно огнем, а броня нагрелась так, что сидеть на ней можно было, только подложив под «корму» подушку. А день еще только начинался.

"За полтора года можно было бы, и привыкнуть", — подумал Дан. Ему самому нравилось, когда его так называли. Правда, «Данко» тоже было неплохо. Он вспомнил, как отец рассказывал, что это имя, ласкательное от «Богдан», еще Гоголь на Полтавщине откопал. Благодаря ему, оно и сохранилось до настоящих дней. Но «Данко», как-то не соответствовало репутации дедушки, прошедшего и огонь, и воду, и эти вдоль и поперек чёртовы горы.

За время службы не было недели, чтобы рота не выходила куда-нибудь на операцию. Если дедушку из 66-й бригады забросить в любую, самую глухую дыру Нангархара? и «забыть» там, через недельку он вернется в часть. Вернется и приведет с собой с десяток заблудившихся "малишей"?* *(активисты из числа местного населения).

Эти артисты сопровождали колонну на каждой операции. Цеплялись за борта машины, просили взять с собой, как малые дети. И неймется же им… Замполит рассказывал, что у каждого из них с душманами свои счёты. У кого дом сожгли, у кого семью порешили. Вот и рвутся с шурави за компанию повоевать. Правда, идейные тоже попадаются. Эти выделялись особым отпечатком принципиальности и революционной сознательности. В бою эти ребята лезли на рожон, как заговоренные. А как они с пленными обращались!.. Резали «духов», чисто индейцы дикие.

Сразу за мостом один такой на борт и напросился. Вообще-то, их афганские машины подбирали. Такие попутчики особенно не приветствовались и на советскую броню обычно не принимались. Кто знает, что у него в башке? А если «дух»? Швырнет гранату в люк у ближайшей скалы, и поминай, как звали? А у тебя боекомплект под броней. Но этот типчик сразил наповал.

Колонна остановилась, как только выехали из Джелалабада. Впереди «нашлась» мина. Теперь, пока с ней разберутся саперы, предстояло ждать.

Обычно минуты безделья Богдан занимал блокнотом Аиста. Недописанное взводным "Родины сыны" не давало покоя уже год. Но в дороге: он давно уже усвоил, в пути, под рев дизелей, в клубах пыли, да под этим солнцем ничего толком не пишется.

Богдан достал из внутреннего кармана зачитанное до дыр, мокрое от пота письмо от мамы и погрузился в грезы. Где-то глубоко в груди приятно защемило. Родители уже около месяца не писали. "Совсем забыли старики, — с горькой обидой подумал сержант. — Будто и не родной сын в Афгане служит. А брательник вообще припух. Раз в полгода если сподобится на пару строк, то надо сразу бежать свечку под образа ставить". Вспомнилась бабушка.

Набожная старушка все норовила Данчика к вере приобщить. "Ты Богом меченый. Вот помянешь меня еще. Покайся. Тебе такой дар Господом дан. Ты и сам не догадываешься, как себя губишь. Видишь, как он тебя наказывает", — приговаривала бабуля, когда внук, «высланный» к ней в село на каникулы, прибегал в хату весь в слезах и с разбитыми коленками. А мама потом тихо, чтобы не слышал отец, ругала бабушку за ее проповеди: "Мама! Ты хочешь, чтобы мальчика в школе засмеяли? Не дай Бог, учителя узнают. Его же заклюют". "Да какой еще дар? — вспоминал Богдан, — Подумаешь, дар — заживает все, как на собаке? Так у нас в роду до седьмого колена хоть голову оторви — на следующий день другая вырастет. Даже здесь у пацанов любая царапина гниет по три месяца, а у меня «пулевое» за неделю зажило. Что ж они не пишут так долго?.." Справедливости ради, Богдан мысленно поругал почтарей. Письма приходили в часть с неоправданными задержками.

Как из-под земли возле БМП-эшки вырос афганец и на чистом русском заорал:

— Возьми с собой, зёма!

Богдан оторопел от такой наглости:

— Какой ты мне зёма?

— Я из Харькова! Бля буду! — перекричал малишенок рев дизеля и забросил на плечо доисторический автомат. Здоровенная «дура» чувствительно ударила тщедушного парнишку диском по ребрам, отчего тот, путаясь в ремнях армейского вещмешка, едва не упал в дорожную пыль. "Где ж он патроны к нему достает?" — мелькнуло у Белограда.

Несмотря на дикую жару, у Белограда при словах о Харькове, где он проходил практику от техникума, мороз по спине прошел. Слишком уж часто вспоминался ненавистный когда-то Харьков. Вечная толчея в бывшей столице с миллионным населением внушала Богдану в те времена устойчивое чувство раздражения. Но теперь он вспоминал Харьков с болезненной ностальгией. Особенно по «обкурке». Дернешь косячок — и улетел на родину. Самому себе стыдясь признаться, дедушка Богдан мечтал о рогатых троллейбусах и о поливаемых теплым майским дождем девятиэтажках. И еще — о пряниках и пирожных.

При упоминании о Харькове сразу же куда-то улетучились давно уже ставшие привычкой осторожность и подозрительность:

— Так маты гнуть не всякий бабай умеет. Ану залазь, с Харькова!

На машине, кроме Богдана и Мамедова, все равно никого не было. Пехоту забросили в Хару на вертолетах еще ночью. Идея сама по себе была неплохая. Предполагалось силами двух батальонов занять главенствующие высоты и, при поддержке вертолетов, не выпускать духов из ущелья в горы. Следом должны были подтянуться броня и третий батальон. На них возлагалась задача расстрелять ущелье из всех стволов и «вычистить» его основательно. Третья рота должна была до подхода батальона из Асадабада заткнуть выход из ущелья, как пробкой. До места было не так уж и далеко. "Если без приключений, колонна за полдня дойдет. Но это вряд ли. По пути, наверняка, пару кишлаков прочешем, — подумал сержант, — А пока ребятам в Харе не сладко".

Во избежание неприятных неожиданностей Богдан отобрал у афганца оружие, обыскал его на предмет наличия взрывчатых сюрпризов и усадил перед стволом пулемета на ребристый щит, закрывающий двигатель. Место не самое удобное, но оттуда, при всем желании, забросить гранату в люк в полприема не получится.

«Земеля» оказался интересным попутчиком.

Когда-то в составе целой группы паренек учился в школе милиции в Харькове. Таким макаром СССР помогал "младшему брату" в утверждении завоеваний апрельской революции. С собой «зема» предусмотрительно захватил целую пачку фотографий, где были запечатлены особо исторические моменты его обучения в Союзе: со товарищи на полигоне, на плаце, в классе, увешанном плакатами, у доски с указкой и прочее. Но особенно Богдана задели снимки на фоне Сумской, где в свое время он с друзьями «отфестивалил» все забегаловки. Не пропустили ни одной. С фотографии, как из другого мира, на него смотрела группа азиатов в различных комбинациях, в мешковатой парадной форме афганского царандоя* *(милиция): на фоне девятиэтажных домов, многолюдных улиц, запруженных «Жигулями», трамваями и прочей техникой из «цивилизации». А снимок с допотопным троллейбусом просто поверг сержанта в состояние восторга.

— А это кто? Чё-то рожа больно знакомая? О, так вы ж как две капли…

— У меня с войной свои счеты…

— Оттого и едешь с нами?

Афганец только отвел глаза в сторону.

— Так это же не Харьков. Это ж площадь Зыгина в Полтаве. Я же там учился. И призвался оттуда. Ты что, и в Полтаве был? — едва не плача от счастья, спросил Богдан. — Бакшиш* *(на фарси: подари, или подарок. На обращение "бакшиш!" афганцы в силу обычаев не отказывают. Только в случае, если предмет уже является подарком.) фотку с Полтавой!

— Не могу — бакшиш.

Богдана посетила озорная идея:

— А давай меняться?!

Белоград не сомневался, что сейчас сразит афганца наповал. Хотя и торгаши они редкие, но против такого товара, он был уверен, никто из них не устоит. Еще он знал, что афганцы уважают как сам процесс торговли, так и партнера, если он соблюдает обряд. С видом знающего цену своему товару нувориша Богдан вынул из кармана малахитовые четки. Мокрые от пота камни засверкали черными гранями в лучах восходящего солнца.

Четками афганец явно заинтересовался. Он даже протянул руку за ними. Но Богдан действительно знал цену своему товару. Он и не собирался менять трофейное малахитовое ожерелье на кусок бумажки, пусть даже с троллейбусами из цивилизации. В данный момент, ему было просто забавно подразнить афганца. Тот так и не дотянулся до четок — с озорной улыбкой на лице Богдан одернул руку. Однако, веселухи не получилось. Внезапно осипшим голосом малишенок произнес:

— Не делает чести воину торговать товаром, добытым в сражениях. Ты ведь в бою его добыл?

— Ты откуда знаешь?

Вместо ответа афганец заключил глубокомысленно:

— Трофеи у воина можно только отвоевать.

Белоград взвесил четки в руке, еще раз бросил взгляд на фотку с троллейбусом и вернул ее афганцу:

— Жаль! Ну да ладно. И сам скоро там буду.

Зарычали движки, и колонна, поднимая тучи пыли, продолжила свой путь. Километров через пять на горизонте показалась афганская техника. Боевые машины в этой колонне чередовались с размалеванными, обвешенными побрякушками, как новогодние елки, грузовиками. Торгаши всегда старались подгадать свои поездки под движение колонн боевой техники. Так было больше шансов доехать до места назначения без приключений. Правда, бывало и наоборот. По каким каналам торгаши узнавали о планах военных задолго до самого события — одному Аллаху известно. Но только идиоту было непонятно, что через афганские войска идет утечка стратегической информации. Из-за этого и били эти караваны. А вместе с ними и шурави доставалось.

— Разведбат, — опознал наметанным глазом Белоград.

С недавних пор все операции проводились только с участием местных. Чаще всего это был именно разведбат. Многих из этих воинов ребята успели уже в лицо запомнить. Богдану вспомнилось, как однажды в горах он познакомился с их комбатом. Если шурави старались брать в горы побольше боеприпасов, то афганцы отдавали предпочтение жратве и одеялам. Знали, что «шурави» все равно за них отвоюют. Однажды во время операции, зимней ночью, когда дневная жара сменяется пронизывающей морозной сыростью, Белоград, продрогший до мозга костей, заполз к афганцам под одеяло на ночлег. В кромешной темноте Богдан не стал присматриваться, кого из сонных "братьев по оружию" он растолкал с помощью приклада и какой-то там матери. Только утром оказалось, что это были командир афганского разведбата и его замполит. Конфуз закончился тем, что впоследствии эти двое при встрече с Белоградом, будь то в бригаде или на операции, неслись к нему здороваться за руку, словно они с малых лет одну отару пасли.

Колонна остановилась.

— Ну-ка, маршируй к своим. Мне за тебя влепят по самые "мама не горюй", — бросил Богдан афганцу.

При воспоминании о маме к горлу подкатил горький комок.

Малишенок с пониманием молча спрыгнул на дорогу и протянул руку за своим оружием. Опять едва не сковырнулся.

— Где он патроны к нему берет? От приколист. Да, командир?.. — заскрипело в наушниках искаженным голосом Мамедова.

Малишенок подтянул мешок на плечо и по колено в пыли бодро зашагал между машинами в сторону пестрой афганской колонны. Еще разок он оглянулся, крикнул: "Увидимся, зёма!" — махнул рукой и исчез за ближайшим «Уралом».

Рустам заглушил движок и выбрался из своего люка на броню.

Такого механика-водителя, как Рустам Мамедов, — еще поискать. Машину он знал, как свои пять пальцев. Вел всегда нежненько, без рывков. Даже трогался мягко, будто на легковушке. Каким-то звериным чутьем ему удавалось вести машину "след в след", ни на сантиметр не отклоняясь от колеи. Однажды узбек на спор уложил на дорогу свои часы и провел гусянку в миллиметре от них. Часы основательно присыпало пылью. Но этот Змей развернулся и проехал по тому же следу еще раз. Часы потом откопали — целехонькие.

А зимой, когда под Суруби прижали, только его опыт и спас. Места там жуткие. Горы, как столбы, стоят. Граната, брошенная там с вершины, до земли не долетала — в воздухе взрывалась. Тогда душманы подожгли три ведущих машины и такой огонь открыли… А у БМП-1 ствол на вершину не подымешь. Только на сорок пять градусов, не больше. Оставалось только из автоматов отстреливаться. А поди ты в него попади, под огнем, да еще против солнца. Да еще и неизвестно, где он сидит. Ох, сволочи, маскируются… Горный орел не заметит. Если бы Рустам не столкнул тогда горящие машины в пропасть, всем труба. А так броня отъехала на полкилометра и расстреляла гору под первый номер.

Кто бы мог подумать, что этот щупленький пацаненок на гражданке был учителем, и дома его ждут двое детей. Про второго сына Мамедов узнал полгода назад. По всем законам ему давно уже пора дома сопли своим орлам подтирать, а он тут благородного ковбоя из себя разыгрывает. Однажды даже в горы с пехотой напросился. Хочется ему, видите ли, все на своей шкуре испытать.

— Может, перекусим, командир? Они раньше, чем через полчаса не договорятся, — предложил Рустам.

Богдан, прослезившийся под впечатлением от увиденных родных пейзажей, не ответил ни слова. Только кивнул головой и постарался отогнать грустные мысли и убрать глаза подальше.

— Ты-то чего домой не едешь? Чего проще? Чё, твои не могут телеграмму прислать? Кто бы держал тебя? — давясь перловкой пополам с нерасплавленным жиром, спросил Богдан.

— Да какой смысл? Пока замполит бумаги оформит, пока начпо запросы составит, пока в округе разродятся — я уже по дембелю дома буду и третьего застругаю.

— Да уж. Ваши бабы на это дело порасторопнее любого генерала из округа будут.

Бойцы дружно стучали ложками по жестянкам. Еще пережевывая перловку, Рустам спросил:

— Говорят, в штаб приказ пришел. Теперь ближе, чем на сто метров, подходить к дувалам запрещается.

— Да. Замполит еще на прошлой операции доводил. А в дом входить разрешается только после афганского солдата. Чем эти генералы там думают?.. Если из дувала стреляют, ты туда афганца под пулеметом не загонишь. Вояки из них редкие. А когда в тебя «мочат» из всех стволов, попробуй, вспомни про их приказы. Вот и выходит: или стой под пулями, как мешок с костями, или свои же под трибунал отдадут. А если душман живьем попадается, его полагается, прикинь, афганцам передать.

— Это из-за мародерства и расстрелов мирных. Наши тут тоже помогли. Помнишь, весной три идиота с ПХД* *(полевой парк хозяйственного довольствия, а проще — кухня) в Самархеле девчонку изнасиловали и дом сожгли? Говорят, обкуренные были.

Богдан кивнул, проглотил очередную порцию каши и добавил:

— Духи уже успели этот приказ по-своему оценить. Сначала мочат из-за дувалов, а как только мы входим в кишлак — прячут оружие и сразу превращаются в «мирных». Только без толку это все…

— В смысле?

— Уж кто-кто, а мы в состоянии отличить духа от колхозника.

— А как ты его отличишь?

— А как родного. Признаков целая куча. На плече синяк от отдачи может остаться. Они же не «тренируются», как мы. Патроны берегут. Вот с непривычки и остается отметина. Отпечаток на пальцах от курка, карманы промасленные… Признаков навалом. Некоторые даже веки тушью подводят, чтобы глаз не моргал, когда целишься. Вот как попадется такой красавец с одним накрашенным глазом — считай наш клиент. Сразу к стенке.

Впереди зарычали дизеля. Рустам запустил пустой банкой в следующий позади «УРАЛ», который вел его земляк, и ласточкой приземлился на свое привычное место.

— Рустам! Когда подъедем к горам, не оденешь шлемак — получишь прикладом по башке. Опять без связи меня оставишь, — крикнул вдогонку Богдан.

У механика была неистребимая привычка ездить без шлема:

— Расслабься, командир!

После еды потянуло на сон. Чтобы соблюсти режим секретности, выезжали рано утром, когда летуны доложили, что уже высадили пехоту. А до того, первую половину ночи, ревизировали технику и боекомплект. Ротный приказал Богдану взять пулемет. Половина роты в госпиталях валялась. В пулеметном взводе, вообще, четыре человека осталось. Вот старлей и решил усилить его Белоградом. Но, как бы там ни было, свой автомат Белоград взял с собой. А пулемет пока что мирно покачивал своим вороненым стволом в правом десанте.

Воздух совсем окаменел. Вечерний "афганец"* *(многочасовый ураган, каждый вечер поднимающий в долине тучи пыли и песка), терзающий «шурави» каждый вечер, сейчас представлялся избавлением от пытки. Тучи пыли, поднятые в неподвижный воздух колесами и траками боевой техники, порой закрывали солнце. Водители, в попытке вдохнуть хоть немного чистого воздуха, старались отпустить подальше впереди идущие машины. Колонна растянулась на несколько километров.

Скоро дорога привела в горы.

Богдан не уставал удивляться величественной вечной красоте местной природы: "Прав был Высоцкий — лучше гор могут быть только горы. Но как же мы их все ненавидим!" Горы ассоциировались с дикой жаждой, не проходящей, обжигающей при каждом шаге болью в ногах и невыносимо-неизменной тяжестью вещмешка за плечами, набитого пайком и боеприпасами. Но все же — красота была необыкновенная, подавляющая своим величием и незыблемостью. "Сюда бы на экскурсию ездить", — в который раз отметил про себя Богдан.

Справа дорога вплотную подошла к Кунару* *(река), а слева, по мере продвижения колонны в горный массив, скалы начали попадаться все круче и выше. Дышать стало немного легче. На каменистой дороге пылища особенно не задерживается. Колонна слегка подтянулась. Крутые горные повороты вынудили водителей снизить скорость. Само собой уменьшился интервал движения. Сзади поджимали. Рустам наконец-то вспомнил про шлемофон.

— Богдан, спички дай, — заскрипело в наушниках.

— Если бы не спички, так бы и не надел? — Богдан достал из нагрудного кармана коробок и потянулся к механику.

Пришлось отстегнуться от питания шлемофона и, забросив автомат за плечо, выбраться из башни с ногами. Рустам протянул руку, взял спички, на долю секунды оглянулся и отвлекся от дороги.

Все произошло так быстро, что Богдан не успел даже испугаться.

В следующее мгновение, где-то совсем близко за поворотом рвануло. Вращаясь, как юла, оттуда вылетел здоровенный танковый каток. Описав нисходящую траекторию, он с глухим звоном ударился об огромный камень в реке и расколол его пополам. Не успел каток остановиться — застучали одиночные выстрелы. Впереди идущий БТР стал, как вкопанный. Рустам едва не всадил ему в борт всей массой своей машины. Но все же среагировать успел.

У БМПшки тормоза не визжат, но если применяются внезапно, на скорости — она останавливается так, что аж корма на полметра подпрыгивает. Так оно и вышло. При торможении Рустам слегка подвернул штурвал влево. Если бы Богдан не держался правой рукой за люк — вылетел бы под гусянку, как пуля. Но все же толчок был настолько силен, что Белоград не удержался. Перелетев через ствол, цепляясь за ребристый щит ногтями, он все же сорвался с правого борта на дорогу. В полуметре от гусениц был невысокий обрыв, по которому инерция понесла сержанта к реке.

Пока катился вниз — больно впился в ребра затвор. Острые камни разорвали кожу на руках и ногах. Несколько раз ударился головой. Если бы не шлемофон — разбил бы. Но он почти не слышал боли. "Машина без оператора. Сожгут, как два пальца… Назад! Назад! Назад! Какой мудак!.." — ругал себя Богдан. Чтобы заглушить охвативший его ужас, Белоград заорал:

— Назад! Назад! Назад! На…аза…ад!

Где-то наверху застучали по броне пули. По его броне. Машинально Белоград поднял голову. Рустам, похоже, еще не понял, что сбросил с борта наводчика. Он захлопнул люк «по-походному» и, чтобы не подставлять машину неподвижной мишенью под прицел гранатомета, как бешеный, бросал ее то вперед, то назад. А места для маневра было совсем мало.

Тряхнув головой, Богдан вскочил на ноги, снова поднял глаза на машину и похолодел от ужаса и растерянности. На правом борту, под пулеметом болталась на проволоке граната. Все суставы словно парализовало. Как в кино, приблизился фокус, и сержант скорее понял, чем увидел — один конец проволоки был зафиксирован на борту, а второй переброшен через ствол пулемета и привязан за кольцо гранаты. Стоило повернуть башню и раздастся взрыв. В месте крепления пулемета оставался небольшой прикрытый только брезентом проем в башню. Если осколок попадет в выстрел, и сдетонирует боекомплект… Думать дальше было страшно. "Когда же он успел? — перед глазами выросла ухмыляющаяся рожа малишенка. — Еще увидимся зема!.."

Колонна начала отстреливаться. Загремели пушки, застучали пулеметы. Где-то впереди заработала "Шилка"* *(самоходная зенитная установка). Сухо застучали пулеметы. Тем временем душманы поняли, что одиноко стоящая фигура над рекой — едва ли не единственная удобная мишень. Остальные или укрылись под броней, или заняли позиции за своими машинами. Шквал мерзко жужжащих пуль уложил Белограда в камни. "На них непохоже. Стрелки у них отличные. По идее, должны были уже уложить, — подумал Богдан, — Но что же делать?" Еще одна попытка подняться закончилась с тем же результатом. Единственное, что ему удалось — перебросить тело под ближайший, достаточно надежный валун. Но до машины оставалось метров двадцать.

В следующую секунду он увидел, как Рустам на ходу открыл люк, который тут же засыпали брызги искр, высекаемых пулями. Похоже, со своего места он, не высовывая головы, увидел открытый люк на башне. Наверное, до него дошло, что командира нет на машине и стрелять некому. Тут же люк захлопнулся «по-боевому». "Так захлопнуться может только молодой. Зачем он это сделал?", — подумал Богдан.

Обычно, во время боя, люк или вообще не закрывали, или оставляли «по-походному» с маленькой щелкой, не фиксируя зажимы. Когда в броню попадает «коммулятивный», он прожигает в ней дырку и, нагнетая давление, загоняет внутрь весь свой заряд. Тогда детонирует боекомплект, и машина взрывается изнутри. Но, если люки не затягивать, давление просто вырвет их вместе с фиксаторами и, если выдержит боекомплект, — есть все шансы выжить. Да и простая мина, когда разрывается под местом водителя, вышибает его вместе с креслом и люком наружу, как катапультой. Конечно, сорвать башкой бронированный люк и лететь с ним метров…надцать — удовольствия мало. Но все же лучше, чем размазать мозги по потолку.

Выстрелов из гранатометов пока что не было. "Значит засада несерьезная, — подумал Белоград, — простая охрана мины. И все должно быстро закончиться". Шестым чувством Богдан понял: раз закрыл «по-боевому», значит — собирается оставить свое место и под броней пробраться в башню, чтобы открыть огонь из пушки самому. БМП замерла. "Так и есть, — подумал Богдан, — У меня не больше минуты. Добежать уже не успею. Да и не дадут". Граната замерла как раз под пулеметом. Богдан отчетливо видел кольцо с разжатыми усиками и тоненькую нитку проволоки, на которой повисла смертоносная железяка. Сейчас на этой нитке висела жизнь Рустама.

"Как она раньше не взорвалась? — подумал Богдан. — Остается только одно…" Приклад привычно улегся на плече, в прорези показалась граната вместе с растяжкой. Богдан снял с предохранителя на «одиночные» и перевел прицел на проволоку. Вот когда пригодился бы 7,62. "Какой идиот 5,45* *(калибры патронов в мм) в Афган без испытаний кинул?" — почему-то мелькнула мысль.

Рядом опять мерзко прожужжала пуля, заставив пригнуть голову и вжаться в камни еще сильнее. Где-то внизу в позвоночнике пробежал горячий поток. Богдан почувствовал, как там зашевелились какие-то нервы. Потом, после драки, это ощущение еще долго щекочет тебя изнутри. Он прекрасно понимал: если ты слышишь пулю, то это означает, что она уже прошла мимо и бояться ее уже поздно. Но какой герой выдержит этот звук?

Цевье мягко легло на ладонь, и Богдан снова прицелился: "Ну, давай, родной. Ты ж у меня лучший в батальоне, — прошептал он своему автомату, — Выручай! Ты и не такие цели брал. А тут совсем близко". Но лучший в батальоне АК-74 послал пулю даже выше башни. Богдан даже не смог заметить, куда попал. "И поправку не сделаешь. Наверное, когда падал — прицел сбился", — в отчаянии пронеслось в голове.

Обычно, чтобы поразить любую, самую сложную цель, на любом расстоянии, из любого, даже чужого оружия, ему требовалось сделать не более двух выстрелов. Первый, чтобы определить отклонение и сделать поправку, а второй уже "в яблочко". Но сейчас пуля ушла настолько высоко, что прицеливание просто утратило всякий смысл.

Богдан тихо завыл от отчаяния. Искать поправку было уже некогда. Переключив предохранитель на «автомат», Богдан нажал на спусковой крючок. Чтобы быстро определить отклонение, он принялся короткими очередями обстреливать собственную башню, прицеливаясь в различные точки машины.

На короткое мгновение из люка показалась затянутая в шлемофон голова Рустама. Обалдевшими глазами он посмотрел на командира, обстреливающего свою же машину, и спрятался в башню. Люк захлопнулся. "Он уже в башне. Может, поймет?" — обожгла короткая мысль. Последние в магазине патроны Богдан выпустил одной очередью.

Но Рустам решил, что Богдан свихнулся во время падения с кручи: "С хохлом потом разберемся. А сейчас, уроды, получайте!"

Рустам дрожащими руками вытащил из укладки выстрел, задержался на полсекунды, чтобы унять лихорадку и привести в порядок нервы, сделал короткий глубокий выдох и отправил снаряд в ствол. "Куда ж он досылатель засунул? — Рустам пошарил взглядом в башне и ничего не нашел. "Да хрен с ней, с деревяшкой. Как-нибудь не порежемся", — и, дослав выстрел ладонью, Мамедов захлопнул затвор. Прильнув к мягкой резинке прицела, он рванул рычаги. Башня, послушно заурчав, поползла влево…

…Срывая на своем пути приборы, взрывная волна ворвалась в башню. Поток раскаленных осколков нашел голову Рустама, проломил лобные кости и вырвал на затылке полчерепа вместе с обрывками шлемофона.

Боекомплект выдержал. Мощность взрыва явно не дотягивала до детонации выстрелов. А осколки по взрывателям снарядов не попали. Четырнадцатитонную машину лишь слегка качнуло. Серверный двигатель, подчиняясь уже мертвым рукам Рустама, потащил башню по кругу. Безжизненное тело, заливая машину фонтаном крови из разорванной сонной артерии, свалилось в проем между боевым и десантным отделением и заклинило поворот. Ствол замер. В предсмертной судороге руки еще раз дернулись, ладони выпустили штурвал и двигатель замолчал…

Богдан, до сих пор с надеждой на лучшее, немигающими, круглыми от ужаса глазами следивший за развитием событий, уронил голову на камень и забился в бессильной конвульсии. Откуда-то из груди вырвался отчаянный короткий вопль. Но парализованное ужасом горло оборвало его, превратив в нечеловеческий звериный хрип. В глазах стояли вспышка и сноп разлетающихся над башней осколков. Взрывная волна, оттолкнувшись от брони и унося вместе с частями искореженного прибора ночного видения обрывки брезента и антенны, ушла верх. Несмотря на близость взрыва, Богдана не задело. Только много позже он пожалел об этом.

Вскоре все замерло. Вполне удовлетворенные результатами засады, душманы рваной колонной потянулись в горы. Ответный огонь брони мог бы привести к необязательным потерям. Да и аэродром был совсем близко — километрах в сорока. Чтобы поднять вертушки и расстрелять засаду понадобилось бы от силы полчаса…

Задыхаясь от беззвучных рыданий, сержант неподвижно лежал на камнях.

— Вставай, мудак! — как сквозь туман, донеслось до Белограда.

— Встать, сержант! — заорал капитан во второй раз и ударил бойца ногой по ботинку.

Богдан даже фамилии не знал старшего колонны. Да и какое это имело для него значение? Скорее по привычке он подчинился и, сотрясаясь от всхлипываний, пряча глаза в камни, поднялся на негнущиеся, непослушные ноги. Сами собой по-предательски затряслись колени. Богдан снова едва не свалился.

— Утри сопли, чмошник… — зашипел капитан. — Сдать оружие и марш наверх!

— К машине! — словно вспомнив про устав, поправился капитан.

Богдан протянул автомат. Где-то в глубине души, как у всякого воина, когда руки лишаются привычной тяжести оружия, мелькнуло чувство беззащитности и ничтожности. Ничто кроме приказа и смерти не заставит опытного солдата в боевой обстановке даже на секунду выпустить автомат из рук.

Над командирским люком, тупо уставившись в башню, стояли трое.

"Рамадов. Сейчас начнется, — в голове у Богдана начали появляться первые связные мысли, — Они с Рустамом, кажется, с одной улицы". На соседних машинах замерло всякое движение. Белограду казалось, что сейчас весь мир смотрит на его позор.

Рамадов повернулся спиной к люку, опустился на башню и медленным безвольным движением стащил на глаза панаму. Его плечи затряслись. Панама выпала из руки водителя, и его взгляд замер на Белограде, только что, с видом побитой собаки, поднявшемся к машине. Правая рука Рамадова инстинктивно потянулась к предохранителю.

Белоград все понял: "Наверное, так и должно закончиться".

Рамадов, глядя Богдану в глаза, начал медленно подниматься на ноги. Автомат взметнулся к поясу. Поднимающийся из обрыва следом капитан заметил это движение и в отчаянном рывке бросился на спину сержанту. Длинная, на полрожка, очередь разрезала установившуюся, было, тишину прямо над головой капитана. "Во, денек! — пронеслась у того мысль при падении под гусеницы, — Стрелял бы короткими — не видать нам мамы".

Рамадов сквозь слезы уже не видел, куда стрелял. С последним патроном затвор замер. На плечах повисли земляки и уложили парня на броню. С огромным трудом они вырвали из рук Рамадова автомат и выбросили его в обрыв. На помощь прибежали солдаты с соседних машин. Несмотря на скромную конституцию Рамадова, с ним было непросто справиться.

— Дайте мне его. Это он. Дайте мне… Он стрелял в Рустама. Я видел! Это он… — хрипел Рамадов, пытаясь вырваться из цепких рук.

Бойцы стащили его с машины и уволокли за БТР.

— Закройте его в десант. Только гранаты оттуда уберите, — крикнул вдогонку капитан и, отряхнув с одежды пыль, забрался на машину.

— Сержант! Ко мне! — отдал он пересохшей глоткой команду, глядя в люк.

При виде безжизненного тела механика Богдан едва не потерял сознание. Осколки исполосовали Рустаму шею. Из ран еще вытекали остатки крови. Голова безвольно упала на грудь, открыв на обозрение содержимое черепа. Окуляр прицела разорвал Рустаму глазницу и торчал теперь с внутренней стороны, поблескивая никелированной поверхностью среди остатков мозга и крови. Второй глаз, выдавленный наружу, уставился в потолок. В воздухе стоял кисловатый запах пороховых газов и крови. Кровь была везде. С разбитого триплекса свисали волосы с кусками кожи, а на полу лежал изорванный шлемофон с белеющими в нем осколками черепной кости…

Из оцепенения вывел капитан.

— Говорить можешь?

Богдан машинально кивнул.

— Рассказывай, сынок.

Но рассказ закончился слезами, так и не успев начаться.

— Ладно. Потом разберемся, — заключил капитан.

О том, чтобы этот мальчишка повел машину дальше, не могло быть и речи. А броня должна была выполнять боевую задачу. Капитан отдал распоряжение своему механику сесть за штурвал поврежденной БМП и увел Белограда на свою машину. Убирать в башне никто не стал. Тело Рустама перетащили в десантное отделение, и колонна, оставляя за собой устойчивый запах солярочной гари, отправилась дальше.

Из-за неприметной невысокой скалы, каких не счесть в горах Гиндукуша, совсем рядом с дорогой, вышел щупленький афганец. Злорадно улыбнувшись, он забросил на плечо доисторический ППШ, плюнул вслед затихающему за поворотом реву дизелей и направился в горы…