Сэм стремительный

15. Посетители «Мон-Репо»

Сэм готовился отбыть в редакцию, когда появилась его посетительница. Собственно, он и открыл ей дверь.

— Мистер Шоттер?

— Да, — сказал Сэм. Увидев миссис Моллой, он удивился. Он никак не ждал гостей на столь ранней стадии своего водворения в доме. Это, решил он, пригородный вариант обычая провинциальных помещиков первыми наносить визит тем, кто только поселился в их краях. Под впечатлением шляпы он счел, что Долли принадлежит к старинной аристократии Вэлли-Фидцз. Некоторая вызывающая бойкость ее осанки не позволила заподозрить ее в собирании пожертвований на какое-нибудь благое дело. — Вы не войдете?

— Благодарю вас. Большое спасибо. Вашу фамилию я узнала от агента по недвижимости.

— Корнелиуса.

— От хрыча с полным набором седых волосьев. Знаете, кто-нибудь должен бы сообщить этому мальчику о чудесном изобретении Жилетта, безопасной бритве.

Сэм согласился, что это, вероятно, было бы в интересах общества, но пересмотрел свои идеи о старинной аристократии.

— Боюсь, тут порядочный хаос, — сказал он виновато, направляясь с ней в гостиную. — Я только-только въехал.

Посетительница ответила, что, по ее мнению, тут все очень даже миленько.

— Да и вообще мне кажется, я эту берлогу наизусть знаю, — сказала она. — Я столько про нее наслышалась от старика папика.

— По-моему, я не имею чести быть знакомым с мистером Паппиком.

— От моего отца, хотела я сказать. Он жил тут еще совсем крохой.

— Неужели? А я было принял вас за американку.

— Я американка и есть, и не слушайте, если вам кто иначе скажет.

— Не буду.

— Все сто процентов. Это про меня. Сэм кивнул.

— «Послушай, ты видишь при свете ранней зари?» — сказал он благоговейно.

— «То, что так гордо…» Ну не могу запомнить больше, и все!

— «Никто, — напомнил ей Сэм, — не знает слова, лишь аргентинцы…»

— «…португальцы и греки». — Дама просияла. — Да вы же тоже американец, скажете нет?

— Моя мать была американка.

— Вот и чудесно. Папик в восторг придет.

— А ваш отец тоже собирается зайти сюда?

— Еще бы! Неужто вы думаете, что я одна захожу к незнакомым джентльменам? — кокетливо осведомилась дама. — Но, слушайте! Если вы американец, значит, наше дело в шляпе, потому что только у нас, у американцев, настоящей чувствительности хоть отбавляй. Верно?

— Я что-то не понял. Почему вы хотите, чтобы я был чувствительным?

— Папик все объяснит, когда подъедет. Вообще, не понимаю, где его носит. Я никак не думала, что приеду сюда раньше. — Она поглядела по сторонам. — А как-то чудно думать, что папик в этой самой комнате играл, когда был крохой.

— Так, значит, ваш отец был тогда англичанином?

— Родился в Англии… родился здесь… родился в этом самом доме. Нет, только подумать, что папик играл во все эти детские игры в этой самой комнате!

Сэму захотелось, чтобы она прекратила это. От ее болтовни комната обретала что-то зловещее. В ней словно завелось странное существо с пожилым лицом, но в детском костюмчике. И это впечатление было настолько сильным, что когда дама вдруг вскричала: «Вот и папик!» — Сэму померещилось, что из-за дивана резво выпрыгивает бородатый старец в бархатной курточке с кружевным воротником и бархатных штанишках маленького лорда Фаунтлероя.

Но тут он заметил, что его посетительница глядит в окно, и, проследив ее взгляд, обнаружил на ступеньках крыльца джентльмена самой величественной осанки.

— Пойду впущу его, — сказал Сэм.

— А вы тут один живете? — спросила дама, и Сэму почудился в ее тоне живой интерес.

— Нет-нет. У меня есть слуга. Но сейчас он где-то чем-то занят.

— Ах так, — сказала она с разочарованием.

В окно Сэм успел увидеть, так сказать, лишь эскиз новоприбывшего и рассмотрел его, только когда открыл дверь. А рассмотрев, немного растерялся. Всегда возникает странное ощущение, когда видишь знакомое лицо, а не неизвестное тебе, как ты ожидал. Это был тот самый мужчина, которого он заметил в баре днем, когда повстречался с Фаршем на Флит-стрит.

— Мистер Шоттер?

— Да.

Сэму показалось, что человек этот сильно постарел с тех пор, как он видел его в последний раз. Дело было в том, что, серебря себе виски, мистер Моллой несколько перестарался. Тем не менее, хоть и удрученный годами, выглядел он благодушным, добрым, кристально честным индивидом.

— Моя фамилия Ганн, мистер Шоттер. Томас Г. Ганн.

Сначала мистер Моллой намеревался — ибо был художником и любил делать все так, чтобы (по его выражению) комар носа не подточил, — взять для этой встречи псевдоним Дж. Фелкин Хаггенбаккер, имя, на его критический взгляд, наиболее подходящее для сентиментального миллионера, разбогатевшего в Питтсбурге, а теперь навещающего приют своего золотого детства. Но Долли наложила на этот проект категорическое вето, объявив, что не собирается тратить часы своей жизни на никому не нужную зубрежку.

— Вы не войдете? — пригласил Сэм и посторонился, открывая дорогу посетителю и ломая голову, где он в первый раз видел этого человека. Его раздражало, что он забыл физиономию и личность, хотя они явно относились к категории незабываемых.

Все еще размышляя над этим, он проводил мистера Ганна в гостиную.

— А, вот и ты, папик, — сказала дама. — Знаешь, папик, до чего здорово? Мистер Шоттер — американец!

Честные глаза мистера Ганна радостно засветились.

— А! В таком случае, мистер Шоттер, вы человек, открытый чувствам. И вы поймете. Вы не сочтете странным, что человек всю жизнь томился тоской по месту, где родился.

— Вовсе нет, — вежливо ответил Сэм и не стал напоминать своему гостю, что чувство это, весьма похвальное, разделяют с ним практически все самые известные среди американских авторов популярных песен.

— Ну, вот что я чувствую, мистер Шоттер, — с добродушной прямолинейностью сообщил мистер Ганн, — и не стыжусь признаться в этом. Этот дом мне очень дорог. Я в нем родился.

— Да, мисс Ганн мне говорила.

— А, она вам говорила? Да, мистер Шоттер, я человек, который навидался людей и городов. Я жил в лачугах бедняков. И поднялся, если мне позволено так сказать, столь высоко, что встречаю теплый прием во дворцах богачей. Но никогда, беден ли я был или богат, из моей памяти не изглаживалось это место и освящающие его воспоминания детства.

Он умолк. На последних словах его голос дрогнул и перешел в шепот, а теперь он резко обернулся и отошел к окну. На мгновение его плечи многозначительно затряслись, а тишину комнаты нарушил звук, смахивающий на подавленное рыдание. Но секунду спустя он вновь обернулся прежним закаленным энергичным Дж. Фелкином Хаггенбаккером, а вернее — Томасом Г.Ганном, которого очень уважали и, может быть, слегка побаивались в питтсбургском клубе «Ротари».

— Ну, не стану отнимать у вас время, мистер Шоттер. Вы, без сомнения, занятой человек. Позвольте мне быть кратким. Мистер Шоттер, мне нужен этот дом.

— Что? — сказал Сэм. — Что вам нужно?

Он был совсем сбит с толку, так как не ожидал, что вдруг попадет в бешеный водоворот деловых переговоров.

— Да, сэр, мне нужен этот дом. И позвольте сказать вам, деньги — не препятствие. Денег у меня много. — Небрежным жестом он отмахнулся от денег. — У меня есть мои прихоти, и я могу их оплачивать. Сколько вы хотите за дом, мистер Шоттер?

Сэм почувствовал, что ему надо сохранять голову ясной. Он не собирался продавать хоть за все золото Питтсбурга дом, который, во-первых, ему не принадлежал, а во-вторых, соседствовал с домом Кей Деррик.

— Мне очень жаль… — начал он.

Мистер Ганн остановил его, извиняюще подняв ладонь.

— Я был слишком нетерпелив, — сказал он. — Чересчур поторопился. Моя дурная привычка. Когда я искал золото в Неваде, ребята меня прозвали Ганн-Скорострел. Мне следовало бы изложить мое положение яснее.

— Я вполне понимаю ваше положение.

— Значит, вы понимаете, что для меня это не просто дом, это святыня?

— Да-да, но…

— Он хранит, — сказал мистер Ганн, ни на йоту не кривя душой, — нечто очень для меня дорогое.

— Да, но…

— Это храм моего детства, моего невинного, счастливого, безмятежного детства. В этой самой комнате я играл во всякие игры у колен моей матушки. Здесь я читал с ней Святое Писание в переложении для детей. Здесь моя матушка садилась за рояль и пела о син… сини небес…

Вновь его голос замер. Он высморкался и вновь отошел к окну. Но, хотя он не сомневался, что достиг апофеоза актерского искусства, для всхлипывания он не мог бы выбрать более неудачного слова. Сэма словно ударило электрическим током. Дремлющая память откликнулась на кодовые звуки.

Син… син… Синг-Синг! Теперь он вспомнил, где в первый раз видел этого человека.

Лига заботы об обитателях этого самого знаменитого исправительного учреждения Америки для облегчения монотонного существования заключенных периодически организует спектакли, которые ставятся и играются этими тюремными птичками. Когда предприимчивый грабитель не грабит, то он, вполне возможно, заучивает слова какой-нибудь модной песенки, чтобы исполнить ее на следующем гала-представлении.

И вот на один из этих спектаклей полтора года назад Сэма привез его приятель репортер. И гвоздем вечера был этот самый Томас Г.Ганн, тогда всего лишь тюремный номер, исполнявший роль сенатора.

Мистер Ганн продолжил свои красноречивые убеждения. Он снова говорил о своей матушке, и говорил превосходно. Однако свою аудиторию он не заворожил. Сэм прервал поток его красноречия.

— Мне очень жаль, — сказал он, — но, боюсь, этот дом не продается.

— Но, мистер Шоттер…

— Нет, — сказал Сэм. — У меня есть особая причина оставаться здесь, и я останусь. А теперь, боюсь, мне придется попросить вас…

— Может быть, я заеду вечером и мы продолжим? — умоляюще сказал мистер Ганн, с некоторым удивлением обнаружив, что его оттеснили на крыльцо и ему пришлось занять последнюю линию обороны.

— Бесполезно. К тому же вечером меня не будет. Я приглашен на обед.

— Но кто-нибудь будет? — спросила мисс Ганн, внезапно нарушая свое долгое молчание.

— Ну да, — ответил Сэм с некоторым удивлением. — Человек, который тут работает. А что?

— Я просто подумала, что мы бы приехали, а он показал бы нам дом и сад.

— Ах так! Ну, всего хорошего.

— Но послушайте…

— Всего хорошего, — сказал Сэм.

Он запер дверь и направился на кухню. Фарш задумчиво курил трубку, откинувшись на стуле к стене.

— Кто это был, Сэм?

— Кто-то, кто хотел купить дом. Фарш, назревает что-то подозрительное.

— Да ну?

— Помнишь, как я указал тебе на человека в этом баре на Флит-стрит?

— Ага.

— Ну так к дому приценивается как раз он. И помнишь, как я сказал, что вроде бы уже его где-то видел?

— Ага.

— Ну так я вспомнил где. В Синг-Синге. И он там отбывал срок.

Ступни мистера Тодхантера со стуком впечатались в пол.

— Что-то в этом доме не так, Фарш. Ночь после приезда я провел тут, и какой-то тип шастал по комнатам с фонариком. И вот теперь этот человек, мошенник, как мне известно, выдумывает дурацкую историю, чтобы принудить меня уступить ему дом. Что скажешь, Фарш?

— Я вот что тебе скажу, — объявил мистер Тодхантер, встревожившись. — Я тут же пойду и куплю надежную сторожевую собаку.

— Отличная мысль.

— Не нравится мне, что тут околачиваются эти темные личности. У меня был родственник — пошел по закладной части, так грабитель съездил его по башке антикварной вазой. Вот что с ним приключилось только потому, что он ночью услышал шум в доме и спустился посмотреть, в чем дело.

— Но что за всем этим кроется? Как ты думаешь?

— Вот тут я швах, — откровенно признался Фарш. — Но это не меняет того факта, что собаку я куплю.

— И правильно. Выбери посвирепее.

— Я достану пса, — торжественно провозгласил Фарш, — который будет грызть шурупы и кусать собственную мамашу.