Сэм стремительный

1

В жизни почти нет ничего приятнее, чем сидеть под собственным кровом и курить первую утреннюю трубку, которая завершает наслаждение от завтрака. Сэм смотрел, как Фарш убирает остатки потрясающей яичницы с беконом и кофей-пик, недавно содержавший кофе, душистее которого не пинал никто, и его переполняло ощущение возвышающей радости бытия. Было субботнее утро, и чертовски хорошее субботнее утро, если на то пошло, такое теплое, что можно было открыть окно, но с оттенком прохлады, оправдывающим пылание огня в камине.

— Фарш, — сказал Сэм, — ты когда-нибудь испытывал непреодолимое желание излиться в песне?

— Нет, — ответил Фарш по зрелом размышлении.

— Никогда не испытывал необоримый порыв разразиться какой-нибудь старинной провансальской chansonnette [17], воспевающей любовь, юность и романтичное счастье?

— Не-а.

— Пожалуй, оно и к лучшему. Взыскательным требован и ям ты не отвечал бы, а надо считаться с соседями. Но признаюсь тебе, что нынче утром меня на это так и подмывает, Что ты там постоянно цитируешь из Браунинга? Ах да!

В алмазах все поле,

Свет утренний ясен,

Господь на Престоле,

И мир так прекрасен.

Вот что я чувствую.

— А что ты скажешь насчет этого бекона? — осведомился Фарш, беря уцелевший ломтик и держа его против света будто редкое objet d'art [18].

Сэм заметил, что его аудитория не была настроена на лирическую ноту.

— Я слишком вознесен духовно, чтобы судить о подобных предметах, — сказал он. — Но мне представляется, что с ним все в порядке.

— На полпенса за фунт дешевле, чем вчерашний, — сообщил Фарш с сумрачным торжеством.

— Неужели? Ну, как я уже упоминал, жизнь нынче утром выглядит очень и очень недурной. Днем я веду мисс Деррик в театр, так что вернусь совсем не рано. А посему до своего ухода я должен кое-что сказать тебе, Фарш. Вчера я подметил в тебе тенденцию изничтожать нашего подручного. Не допускай ее развития. Когда я вернусь вечером, то надеюсь найти его в целости и сохранности.

— Будь спок, Сэм, — благодушно ответил мистер Тодхантер. — Всего-то и случилось, что я действовал сгоряча. А теперь все обдумал и ничего против него не имею.

Что было чистой правдой. Сон, клубок забот распутывающий [19], во многом утишил смятение духа Фарша Тодхантера. Целительный его бальзам убедил его, что он был несправедлив к Клэр, и теперь он захотел заручиться квалифицированным мнением Сэма по этому вопросу.

— Вот, скажем, так, Сэм, скажем, барышня одного парня пошла и угостила другого парня чашкой горячего чая и отрезала ему кусок кекса. Это же не значит, что она с ним заигрывала, ведь так?

— Вовсе нет! — с жаром ответил Сэм. — Ничего подобного. Я бы сказал, что это свидетельствует о сердечной доброте, а не о легкомыслии.

— А!

— Может, я чересчур современен, — продолжал Сэм, — но, на мой взгляд — и я излагаю его бесстрашно, — девушка может отрезать много кусков кекса и все-таки остаться хорошей, душевной, женственной женщиной.

— Понимаешь, — стоял на своем Фарш, — он был мокрым.

— Кто был мокрым?

— Ну, этот тип Твист. Оттого что мыл собаку. А Клара налила и отнесла ему чашку горячего чая и кусок кекса. Не спорю, я тогда взбеленился, но теперь вижу, что, может, я к ней зря придрался.

— Конечно, зря, Фарш. Она всегда делает что-нибудь такое из чистого благородства. Да в первое же утро, когда я добрался сюда, она меня накормила полным завтраком — яичница с беконом, поджаренный хлеб, кофе, мармелад — ну все!

— Правда?

— Святая правда. Она жемчужина, и тебе очень с ней повезло.

— А! — пылко воскликнул Фарш.

Он быстро составил все на поднос и спустился с ним в кухню, где Шимп Твист опасливо на него покосился. Хотя, вернувшись накануне вечером, Твист не претерпел никакого ущерба от рук Фарша, он приписал такое милосердие исключительно заступничеству Сэма, который настоял на официальном примирении. А сейчас он услышал, как за Сэмом захлопнулась входная дверь. И Шимп съежился от дурного предчувствия, потому что был нервным человеком и терпеть не мог физического насилия, особенно когда оно, как в данном случае, обещало быть односторонним. Но благодушие Фарша вскоре его успокоило.

— Хороший денек, — сказал Фарш.

— Чудесный, — сказал Шимп с облегчением.

— Эта собака завтракала?

— Грызла башмак, когда я видел ее в последний раз.

— А, ну, может, этого ей до обеда хватит. Хорошая собака.

— Да-да.

— Хорошая погода.

— Да-да.

— Если дождик не пойдет, денек будет хороший.

— Всеконечно.

— А если пойдет, — продолжал Фарш с солнечным оптимизмом, — так в газетах пишут, что фермерам дождик будет очень кстати.

Беседа эта преисполнила бы радостью сердце Генри Форда или какого-нибудь другого миролюбца; и Шимп с обычной своей хитрой сообразительностью не замедлил воспользоваться таким дружелюбием своего собеседника и запустил пробный шар:

— Хорошо спали?

— Как убитый.

— Вот и я тоже. Знаете, — продолжал Шимп с энтузиазмом, — кровать у меня та еще!

— А?

— Да, сэр, кровать что надо. И комната чистый шик. Ну, вот я и подумал, что нехорошо получается: я в этой шикарной комнате с такой кроватью, а ведь я поступил сюда после вас. Может, поменяемся?

— Комнатами?

— Да, сэр. Вам моя преотличная большая передняя комната, а мне ваша задняя каморка.

Дипломатов то и дело губит одна и та же промашка — соблазн пускаться в подробности. Зайди речь просто об обмене комнатами, как, скажем, два средневековых монарха могли бы обменяться боевыми конями и доспехами, Фарш, вероятно, согласился бы. Счел бы это дуростью, но пошел бы на обмен, знаменуя таким поступком, что мир в это утро, по его мнению, был чудесен, а также желая показать мистеру Твисту, что он его простил и желает ему всех благ. Но при подобной формулировке какой человек в столь великодушном и щедром настроении, как он, согласился бы стать орудием изгнания такого обаятельного человека из шикарной передней комнаты в заднюю каморку?

— Не могу, — сказал Фарш.

— Так я же очень рад буду. От всей души.

— Нет, — сказал Фарш. — Нет, не могу я.

Шимп вздохнул и вернулся к своему пасьянсу. Фарш, изнывая от прилива благожелательности, вышел в сад. Он вспомнил, что в этот час Клэр обычно выходила глотнуть свежего воздуха после изнурительного труда в спальнях. И действительно, она прогуливалась по дорожке.

— Привет, — сказала она.

— Привет, — сказал Фарш. — Хороший денек. Значительный процент горестей жизни возникает из-за

недоразумений между мужской и женской половиной народонаселения, которые порождаются неспособностью мужчины, чей голос не был поставлен профессионально, передать тоном чувства, скрытые за его словами. По мнению Фарша, его интонации должны были сразу убедить Клэр, что он видит в ней ангела света и украшение ее пола. А если они и прозвучали чуточку официально, то лишь из-за смущения при мысли, как он незаслуженно обидел ее при их последней встрече.

Клэр, однако, заметив официальность, — поскольку прежде свое утреннее приветствие он облекал во фразы вроде: «Здорово, уродинка!» или «Наше вам, рожа!» — приписала ее нарастающей холодности, столь ее встревожившей. У нее упало сердце, и она сказала провоцирующе:

— А как там мистер Твист?

— Отлично.

— Ты с ним не ссорился, а?

— Кто?! Я?! — вскричал Фарш шокировано. — Да мы с ним друзья — водой не разлить!

— О!

— Только что отлично поболтали.

— Обо мне?

— Нет, о погоде, и о собаке, и о том, как хорошо нам спалось ночью.

Клэр покопала в песке дорожки кончиком туфли.

— О! Ну так я пошла мыть посуду, — сказала она. — Счастливо оставаться.