Семейство Шалонских

XII

Всю осень я наслаждалась полнейшим счастием, которое разделяло все мое семейство. Федор Федорович имел родство, почтенное и хорошее состояние. Я по обычаю написала письма ко всем родным его и получила самые любезные и лестные ответы, в особенности от матушки-свекрови, которая души не слыхала в единственном сыне.

Матушку пугала мысль, что я должна была жить всегда с свекровью и свекром, но я не опасалась будущего, мне казалось большим счастием стать дочерью родных моего жениха, и я решилась приобресть любовь их. Моя будущая свекровь осыпала меня подарками и переслала мне мало-помалу свои семейные бриллианты. Сперва я получила прекрасный бриллиантовый гребень, потом пряжку для пояса, тоже бриллиантовую, значительной цены. С каким удовольствием приносил мне жених все эти подарки, и расточал мне внимание и нежность, которыми я дорожила более всего. Наконец, поздней осенью, приехали его родные. С каким страхом не понравиться встретила я его мать, но вышло иначе. С первого взгляда я ей приглянулась, а позднее она полюбила меня. Мои родные старались на перерыв принять и угостить на славу родных жениха. Наш большой Щегловский дом был полнехонек и, казалось, раздвинулся, чтобы вместить его родных, теток, кузин и дядей. Брат Николаша тоже приехал из Петербурга; он уж вышел из школы юнкером и должен был быть скоро произведен в офицеры. Он был мил, весел и любезен со всеми. Его встреча с моим женихом была трогательна. Еще не зная друг друга, они встретились по-дружески, и каждый из них, ради меня, горел желанием стать другому братом. К счастию, впоследствии, жизнь не развела их, напротив, теснее соединила. Они всю жизнь любили друг друга и почитались братьями и искренними друзьями.

Девичник справили по уставу старины; мое приданое было разложено в зале; призванный священник благословил его и окропил святою водою, затем все девицы и мои сестры принялись помогать горничным укладывать его в красные сафьянные кованные жестью сундуки. Его закупорили тотчас, но так как я оставалась гостить в Щеглове, то перенесли во флигель, который был назначен для молодых, и который бабушка отделала чрезвычайно богато по тогдашнему времени. Что было хохота, говора и веселости на девичнике! Николаша прельстил всех своею добродушною веселостию и любезностию с девицами. На другой день он обувал меня, по обычаю, к венцу и, прощаясь со мною, положил червонец в башмак мой. Нежно целуя меня он сказал:

«Ходить тебе на золоте всю жизнь!» И ходила я всю жизнь, если не на золоте по богатству, то в богатстве несметном любви и нежности ко мне мужа.

Свадьбу мою сыграли пышно, не забыв ни одного обычая, ни одного поверья. Она произошла вечером, как все дворянские свадьбы того времени, при роскошном освещении дома, церкви и всей усадьбы, при большом стечении народа со всех окружных сел и съезде соседей. На широком дворе угощали крестьян с раннего утра, в подклете и в задних комнатах Анна Федоровна, разряженная в пух, важно угощала дворовых, а Федосья-калмычка, с прыгавшими от радости маленькими глазками, обила все пятки, как сама говорила, угощая бедных мелкопоместных соседей, приехавших на свадьбу. Словом, все без исключения и набегались, и навеселились в день моей свадьбы, и нарадовались великою радостию. Когда я вошла в бабушкину домовую церковь, в пышном наряде, ведомая посаженным отцом, дядей генералом Дмитрием Федоровичем Кременевым в полной форме и во всех орденах, то увидела правую сторону церкви наполненною родными жениха, стоявшими позади его. При первых звуках концерта: «Се грядет голубица», он отделился от своей семьи, пошел мне навстречу, на самом пороге церкви взял мою руку из руки посаженого отца, и повел к аналою, отделив, таким образом, меня от семьи моей. Матушка говорила мне после, что это была жестокая для нее минута, что ей показалось, что дочь уведена от нее безвозвратно, а для меня это была торжественная, поэтическая минута. В этом обыкновении встречать невесту у порога и уводить ее к аналою, заключался смысл и указание — мы оба оторвались от наших семей и должны были, как муж и жена, составить новый центр, новую семью. Но Бог судил иначе. Мы жили счастливо, неописанно счастливо, друг для друга и друг в друге, но Бог благословил нас детьми, чтобы вскоре отнять их. Счастие мое было так велико, что я перенесла безропотно и это испытание. Мой дорогой муж наполнил мое сердце, и любовь его залечила материнскую рану.

После свадьбы мы погостили в Щеглове около двух недель и жили во флигеле; часто матушка приходила вечерком посидеть с нами и, к великой моей радости, я видела, что она переносит часть любви своей к Сереже, на моего мужа. Однажды она сказала мне:

— Ты не вышла замуж, а ты привела мне в дом милого сына.

С своей стороны муж мой старался всячески приобресть любовь моего семейства, в чем и успел совершенно.

Потом отправились мы к родным мужа моего и поселились с его родителями в Ярославской губернии, в селе Приволье. Матушка-свекровь полюбила меня и баловала всячески. Жизнь моя подлинно текла «млеком и медом». После смерти его родителей мы часто езжали в Москву и всякий год навещали матушку, до дня ее кончины.

Так, в редком согласии, прожила я с мужем 32 года. Я была уже старухою, а он любил меня, пожалуй, больше, чем в первые годы, и лелеял меня все также. Когда муж мой 60 лет от роду почувствовал приближающуюся смерть, то, подозвав меня, взял мою руку, положил ее на грудь свою и сказал чуть слышно:

— Сердце мое принадлежит и всегда принадлежало тебе одной.

Это были последние слова его. Он отошел, держа руку мою на сердце своем, и сказал мне, умирая, те же самые слова, какие говорил признаваясь мне в любви своей и прося моей руки. Таким образом, мы начали нашу жизнь вместе и окончили ее при одних и тех же словах, сказанных им мне и выражавших искреннее, простое, но глубокое чувство.