Марк в недоумении смотрел на приближавшуюся делегацию, но первое удивление вскоре сменилось раздражением.
— Не нравится мне это, — буркнул Рон, стоявший рядом с ним.
Марк ничего не ответил. Скрестив на груди руки, он стоял у входа в палатку и с откровенной неприязнью смотрел на непрошеных гостей. Сегодня ему было совершенно не до них. Ему хотелось побыть одному и спокойно обдумать тот сон, который приснился прошлой ночью, вспомнить Нефертити, еще раз насладиться их путешествием, заново перебрать в памяти те невероятные вещи, которые он увидел. Меньше всего он сегодня был настроен на встречу с деревенскими жителями.
Умду сопровождали трое молодых мужчин в полосатых галабиях. За ними шли две женщины в платках с какими-то свертками в руках и грек Константин Доменикос. Старый немощный умда ехал на осле, остальные шли пешком. Процессия медленно приближалась. В утренней тишине слышны были только стук копыт и человеческие шаги. К Марку и Рону уже успели присоединиться Жасмина, Абдула и Холстиды. Когда осел остановился, один из молодых мужчин помог умде спуститься на землю и подвел его к палатке.
— А-лаан, — поздоровался умда, подняв руку.
Марк сразу заметил враждебность в глазах старика.
— Добро пожаловать, хагг, что привело тебя к нам?
— Мой долг, доктор Дэвисон. Я пришел как посол от четырех деревень и хочу с тобой поговорить.
— Пожалуйста, я к твоим услугам.
Старик беззвучно пошевелил своими тонкими губами.
— Не могли бы мы где-нибудь присесть и поговорить об этом за чашкой чая?
— У нас много дел, хагг. Что случилось?
Маленькие глазки старика гневно сверкнули:
— Ты разочаровываешь меня, доктор Дэвисон, я считал тебя более цивилизованным человеком.
— Цивилизованным! — презрительно фыркнул Марк. — А кем ты считаешь себя, хагг? Как называется то, что ты и твои люди сделали с шейхой?
Старик задрожал:
— Мы непричастны к ее гибели! Мы уважали шейху, она была нам нужна! А теперь жители Хаг Кандиль упрекают нас в ее смерти, хотя на самом деле она на твоей совести!
— Перейдем к делу, хагг.
— Долгие годы мы почитали кадим! — воскликнул умда дрожащим голосом. — Много лет мы не мешали и даже помогали работе иностранных ученых в нашей долине. Но теперь все пошло кувырком, и мы хотим, чтобы ты со своими людьми покинул это место.
Марк опустил руки.
— Ты это серьезно?
— Ты нарушил древние запреты, доктор Дэвисон. Ты вызвал в долину злых духов. И мы хотим, чтобы ты ушел.
— О чем, черт возьми, ты говоришь?
Умда сделал знак тростью, и обе женщины в черном робко приблизились к нему. Одна из них опустила свой сверток и стала его разворачивать. К ногам Марка и его товарищей упало мертвое животное.
Марк быстро взглянул на него и сказал:
— У вас и раньше рождались телята с двумя головами, хагг. Уж тут мы ни при чем.
Тут вторая женщина опустилась на колени и бережно развязала свой узелок. Марк невольно отшатнулся, а Алексис испуганно вскрикнула.
— Это мой внук, — печально объяснил умда. — Но он родился на четыре месяца раньше срока. Из-за злых духов у моей дочери случился выкидыш.
Марк взял себя в руки и ответил:
— Значит, он был больным и слабым. Природа распорядилась его судьбой, а не я. Твоей дочери уже почти пятьдесят. Она слишком стара, чтобы рожать детей.
— Наша вода испортилась! На наших полях гибнет фасоль! Наши женщины кричат по ночам, потому что им снятся страшные сны! Ты должен уйти!
— Мы не уйдем, хагг.
— Я требую, чтобы мне дали поговорить с человеком из Каира.
Марк повернулся к Жасмине:
— Где Хасим?
— Он все еще не пришел в себя, Марк.
— Сожалею, хагг, но мистер ель-Шейхли не может сейчас с тобой говорить. Хотя это все равно ничего не меняет. У нас есть официальное разрешение на работу здесь.
— Я обращусь к мудиру.
— По мне, так идите хоть к президенту. Мы все равно останемся.
Лицо старика побагровело, а глаза запылали от гнева. В какой-то момент Марку даже показалось, что умду хватит удар, но приступ ярости скоро прошел, и старик продолжил смиренным тоном:
— Я умоляю тебя. Пожалуйста, оставь нас в покое.
Марк взглянул в лицо толстому Константину Доменикосу, у которого был на удивление безразличный вид, затем опять повернулся к умде:
— Все твои страхи, хагг, — обычные предрассудки. Здесь нет никаких злых сил. Мы всего лишь ученые и делаем свою работу. Зачем нам ссориться с тобой, когда мы можем жить в мире.
— Не можем, доктор Дэвисон. — Старик, казалось, сник. — Я знаю, что ты будешь продолжать свою работу, навлекая на себя одно несчастье за другим, — проговорил он подавленно. — Но я сделаю все, что только в моих силах, чтобы предотвратить наихудшее. Я отзову своих людей обратно в деревню.
— Может быть, ты хочешь повысить цену? Больше чая? Кока-колы?
Старик тихо покачал головой:
— Ты так и не понял меня!
— Тогда, может, ты беспокоишься из-за вещей, которые мы найдем в гробнице? Угрозами ты ничего не добьешься, хагг. Я лично прослежу за тем, чтобы все, что будет найдено в гробнице, — только не делай вид, что ты о ней ничего не слышал, — попало в Музей Египта в Каире.
— О Аллах! Доктор Дэвисон, мои люди хотят жить с тобой в мире, но если ты этого не хочешь, я отзову рабочих обратно в деревню. Они послушают меня.
— Я могу нанять рабочих в другой деревне.
— Посмотрим, доктор Дэвисон, посмотрим.
С этими словами старик заковылял обратно к своему ослу и с большим трудом опять взобрался на него. Прежде чем двинуться в обратный путь, умда поднял указательный палец и воскликнул:
— Я предупредил тебя!
Американцы, Жасмина и Абдула остались стоять у палатки, глядя вслед трогательной молчаливой процессии. Потом Марк сказал Абдуле:
— Убери отсюда эту гадость.
— Эфенди, что мы будем делать с рабочими?
— Не знаю. Не сможет же он их всех заставить вернуться обратно.
— Нет, эфенди, думаю, надо повысить оплату, и тогда мне удастся уговорить рабочих из Хаг Кандиль остаться. Но что делать с водой и свежими продуктами, ведь их тоже доставляли люди умды.
— Как только Хасиму станет лучше, он отправится с докладом в Каир. Правительственные чиновники, которые прибудут к нам, смогут привезти с собой новых рабочих. А пока людей у нас вполне достаточно, чтобы продолжать раскопки входа в гробницу. Продукты же мы можем привозить с того берега Нила из Маллави. Теперь, пожалуйста, убери это.
Египтянин кивнул и с мрачным видом сам поднял с земли оба свертка. Когда он ушел, Рон спросил:
— Думаешь, у нас будут неприятности?
— Кто его знает. В любом случае власти на нашей стороне, особенно теперь, когда мы нашли гробницу. Старику не удастся выжить нас из долины. Возможно, наша жизнь теперь станет и не слишком приятной, но он все-таки не настолько глуп, чтобы конфликтовать с властями. Вспомни, что его люди сделали с шейхой. Это убийство, Рон.
Когда все направились к общей палатке, откуда доносился запах кофе и перегоревшего жира, Жасмина подошла к Марку:
— Вы хромаете. У вас что-то с ногами?
— Да, гулял тут и забыл надеть ботинки, пошел босиком.
— Позвольте мне взглянуть.
Они вошли в палатку, Марк сел на раскладной стул, а Жасмина опустилась рядом с ним на колени.
— Вам, наверное, очень больно.
— Ну, в общем, да.
Жасмина протянула руку к полке с лекарствами, стоявшую позади Марка.
— Закатайте рукав, — попросила она.
— Зачем?
— Я сделаю вам укол.
Поставив у его ног миску с мыльной водой, она спросила:
— Как же так получилось?
— Я… я пошел прогуляться, но почему-то забыл надеть сапоги. Как чувствует себя Хасим?
Осторожно смывая прилипший песок и запекшуюся кровь, она ответила:
— Честно говоря, даже не знаю, что вам ответить. Сегодня утром Абдула разбудил меня и сказал, что у мистера ель-Шейхли снова начались судороги. Его лицо распухло и сильно покраснело, что не характерно для укусов желтых скорпионов. Я сделала ему укол морфия, и теперь он спит, но я прямо не знаю, что делать.
— А как дела у Холстида?
— Все по-прежнему. Сегодня утром он пришел ко мне и спросил, что он должен сделать, чтобы остановить кровотечение. Но на мой вопрос, какое именно у него кровотечение, он не захотел ответить. Я ничем не могу ему помочь.
Марк покачал головой. Он огляделся в палатке и заметил на ее туалетном столике фотографию пожилого мужчины, украшенную букетиком засушенных цветов, Коран и маленький кусочек лавандового мыла в фарфоровой мыльнице. Потом он перевел взгляд на ее тонкие загорелые руки, которые в этот момент обрабатывали его ссадины.
— Вам плохо здесь? — спросил он тихо.
Она вытерла его ноги мягким полотенцем и намазала их какой-то оранжевой мазью. Не поднимая глаз, она ответила:
— Плохо неподходящее слово, Марк. Мне здесь очень страшно. Умда был прав. Здесь действуют злые силы, и это происходит из-за нас.
Марк продолжал наблюдать, как она работает. Он вспомнил о путешествии с Нефертити и подумал, не рассказать ли Жасмине о своих видениях. Она бы поняла его.
— Мне кажется, нам всем лучше уехать отсюда, Марк, — продолжала она, забинтовывая его ноги. — Я не хочу оставлять вас в трудную минуту и ни за что не брошу Хасима, пока он не поправится. Поэтому мы должны уехать отсюда все вместе, как и приехали, одной группой.
Марк прикусил губу. Его охватило горькое разочарование. Нет, она все-таки не смогла бы этого понять. Никто из них не смог бы понять…
В общей палатке его дожидался взвинченный Холстид.
— Ситуация вышла из-под контроля, Дэвисон! — воскликнул он, возбужденно расхаживая взад и вперед по палатке и нервно сжимая кулаки.
Рон и Абдула тоже были тут. Жасмина остановилась позади Марка.
— Что вы такое говорите?
— Я хочу уехать, Дэвисон. Собрать вещи и уехать.
— Вы шутите?
— Да что вы себе позволяете, Дэвисон, мне, наверное, лучше знать, когда я говорю серьезно, а когда нет! — Холстид держал у носа завернутый в платок большой ватный тампон. — Я не хочу кончить так же, как Невиль Рамсгейт!
Марк взглянул на Абдулу и Рона, их лица были непроницаемо-серьезными.
— Но вы же не верите в этих демонов, мистер Холстид…
— Мне все равно, демоны это или феллахи, Дэвисон. Я не хочу стать жертвой очередного преступления. Этот старик не шутит. Сначала он отзовет всех рабочих и охранников, а потом, когда мы останемся без поддержки, подошлет кого-нибудь отправить нас всех на тот свет!
В полном недоумении Марк перевел взгляд с Холстида на Абдулу, неподвижно смотрящего прямо перед собой, а с Абдулы на Рона, который тихо сказал:
— Он прав, Марк.
Марк опустился на скамейку.
— Но почему?
— Я ничего не смыслю в демонах и проклятиях, знаю лишь, что от нас здесь хотят избавиться и что уже произошло три страшных убийства. То же самое случилось и с Рамсгейтом сто лет назад. А когда он собирался открыть дверь гробницы, он погиб, и я не верю, что это была оспа. Марк, эти люди хотят, чтобы мы убрались отсюда, и они не остановятся ни перед чем, лишь бы избавиться от нас.
Марк схватился за голову:
— Да это же просто безумие! Теперь, когда мы стоим на пороге грандиозного открытия, ты позволишь нескольким суеверным крестьянам запугать себя!
— Марк… — Рон положил руку на плечо друга. — Взгляни правде в глаза. Здесь нам угрожает опасность…
— Нет! — Марк ударил кулаком по столу.
— Ну давай хотя бы дождемся на безопасном расстоянии, пока не приедут чиновники из Каира. Большего мы не требуем. Мы поедем в Эль-Минью, пошлем телеграмму и будем ждать людей из министерства.
— Нет! — Марк оттолкнул руку Рона. — Мы будем продолжать работать!
— То, что ты сейчас делаешь, — абсолютная глупость! Боже мой, Марк, ты просто медленно сходишь с ума! Куда делся тот сдержанный, рассудительный ученый? Да ты только взгляни на себя!
Марк старался не смотреть в полные упрека глаза друга. Они не понимают его! Как же им втолковать, что он должен остаться здесь. Он не может уехать, что бы ему ни грозило. Гробница была слишком важна для него, и к тому же была еще она… Как он мог уехать, так и не узнав, кто такая и откуда взялась эта женщина, называющая себя Нефертити…
— Марк!
Он растерянно посмотрел на Рона.
— Одумайся, Марк. Больше я ни о чем тебя не прошу. Давай переедем в Эль-Минью, сегодня же после обеда…
— Я сказал, нет. Послушай, Рон, — воскликнул Марк, — как долго, ты думаешь, гробница останется закрытой в наше отсутствие? Как только мы причалим к противоположному берегу, крестьяне толпами бросятся туда и взломают дверь. Они разграбят ее, повредят хрупкие мумии и предметы искусства, а золото продадут Доменикосу. А мы тем временем будем преспокойно сидеть в Эль-Минье и дожидаться вмешательства властей!
Рон долго смотрел на Марка и наконец признался, нахмурив брови:
— Не знаю… Об этом я как-то не подумал.
— Нет! — истерично взвизгнул Холстид. Его платок был уже насквозь пропитан кровью.
— Я сказал, мы едем. Это моя экспедиция, и здесь я решаю, что нам делать дальше…
— Сенфорд!
Все оглянулись.
Высокая и величественная Алексис Холстид с победоносным видом стояла в дверях палатки.
— Мы никуда не едем.
— Но Алексис…
— Сенфорд, еще одно слово, и ты отправишься туда, откуда я тебя вытащила.
Он испуганно посмотрел на нее и сразу же как-то съежился под ее властным взглядом.
— Так-то лучше. — Она твердым шагом вошла в палатку и в решительной позе остановилась перед остальными. — У нас у всех здесь расшатались нервы! Мы же не допустим, чтобы несколько примитивных крестьян лишили нас того, что нам принадлежит. Я этого не потерплю. Это моя экспедиция, и я говорю вам: мы остаемся.
Все с удивлением смотрели на нее, впечатленные ее невероятно презрительным взглядом и вызывающей позой.
— Если вы хотите обратиться за помощью к властям, доктор Дэвисон, то вы можете это сделать. Поступайте так, как считаете нужным, я предоставляю вам полную свободу действий. Но мы останемся здесь, это мое последнее слово.
Марк ползал на четвереньках, осторожно очищая мягкими губками и кисточками верхнюю часть двери гробницы. Она уже примерно на полметра показалась из песка, и вырезанный на камне текст можно было легко прочитать. С трубкой в зубах и взмокшим от пота платком на голове Марк усердно работал под палящим солнцем, отмывая иероглифы от грязи.
Несколько феллахов, которых Абдуле удалось подкупить, продолжали откапывать лестницу. Уже показалась ее девятая ступень. Они все глубже и глубже уходили под землю, приближаясь ко входу в гробницу. Холстид сидел вместе с Алексис под развевающимся тентом и от нечего делать ловил мух, а Рон экспериментировал с камерой и штативом. Жасмина предпочла остаться с Хасимом в лагере.
Очистив последний символ самой нижней строки, Марк откинулся назад и потер затекшие плечи. Теперь наконец он мог заняться чтением того, над чем он так долго работал.
Сначала он пробежался по тексту глазами и мысленно сделал приблизительный перевод. Потом он взял в руки блокнот и начал внимательно разбирать каждый отдельный иероглиф. Ему не пришлось долго размышлять, слова как бы сами собой ложились на бумагу.
«Здесь покоится царь-отступник, преступник, Он, Не Имеющий Имени, и да будет проклят тот путник, который произнесет имя его и подарит жизнь ему, ибо тогда увидит он Сета и свиту его, и увидит он воплощение сил зла, тьмы, противостоящих свету и порядку.
Берегись стражей неверного, поставленных здесь на веки веков!»
Затем следовало изображение тех же семи фигур, что были вырезаны в верхней части стелы. Под ними находилось продолжение текста:
«Горе тому, кто, путешествуя вверх по Нилу, нарушит покой обитателей этого дома или войдет в него или что-нибудь возьмет из него. И горе тому, кто, путешествуя вниз по Нилу, произнесет имя неверного. Такова будет кара чудовищ».
Марк отложил карандаш и отодвинулся от двери. Выступившие у него на лбу капельки пота ручьем потекли по лицу. В глазах у него потемнело, а летняя жара в одно мгновение превратилась в зимнюю стужу, и он задрожал от холода.
— Рон, иди сюда…
Рон присел рядом с ним, рассматривая надпись.
— Так, — пробормотал он тихо, чтобы остальные его не услышали, — значит, Рамсгейт все-таки правильно перевел. Вот они, те же самые, что и в дневнике. Семь проклятий…
Жасмина закрыла книгу и подняла на Марка свои темные глаза. Она продолжала молчать.
Чтобы не смотреть на нее, он занялся своей трубкой, выбил ее и снова набил, но раскуривать не стал. Ночной ветер жалобно завывал среди палаток, а Марк напряженно искал подходящие слова.
— И вы полагали, что Невиль Рамсгейт допустил ошибку? — наконец спросила она.
Они сидели в ее палатке и пили мятный чай.
— В конце прошлого века египтология еще только зарождалась. Тогда у нее не было даже названия. Поймите же, Жасмина, — он наконец решился взглянуть на нее, — это не обычная дверь гробницы. Когда я впервые прочел этот текст в дневнике Рамсгейта, то был почти уверен, что он неверно перевел его. — Он опустил глаза на свою трубку. — Египетские гробницы всегда охраняют боги света и возрождения, а не демоны. Если на некоторых гробницах и написаны проклятия, то они не такие уж и страшные и служат больше для того, чтобы отпугнуть грабителей. Надписи обычно обращены к проезжающим мимо с просьбой произнести имя умершего и тем самым помочь его душе обрести жизнь. Но… — он жестом показал на дневник, — здесь…
Взглянув на загадочный текст, Жасмина тихо сказала:
— Мне кажется, жрецы Амона стремились не столько отпугнуть грабителей, сколько не выпустить наружу то, что находится в гробнице.
Марк поднял голову.
Она продолжала:
— Жрецы Амона, наверное, ужасно боялись духа Эхнатона, если они даже не написали его имени на дверях гробницы. А если его имя нигде не написано, то его душа не может жить и все еще дремлет. Без имени дух бессилен. Марк, — ее глаза испуганно распахнулись, — почему жрецы Амона так боялись его духа?
— Не знаю. — Он рассеянно потер лоб. — Если не принимать во внимание то, что современники считали его отступником, из-за того что он хотел покончить с политеизмом, в остальном Эхнатон представляется мне вполне миролюбивым мечтателем и поэтом. Если в его характере и были какие-то дурные черты, сегодня нам о них ничего не известно.
Марк поморщился.
— Что случилось?
— Пожалуй, мне нужны очки, у меня постоянно болит голова…
Она хотела встать, но он схватил ее за руку и усадил обратно:
— Пожалуйста, не беспокойтесь. Аспирин все равно не действует. Ничего не помогает. Боль начинается так же внезапно, как и проходит. — Он заставил себя улыбнуться. — Ничего, скоро пройдет.
Жасмина посмотрела на свою руку, которую он крепко сжимал. Она хотела высвободить ее, но он не отпускал.
— Жасмина…
— Нет, Марк. Так нельзя. Пожалуйста, мне очень неловко.
— Значит, вы тоже что-то чувствуете?
— Марк, пожалуйста…
Внезапно он отшатнулся от нее, схватившись за голову, а его лицо перекосилось от боли.
Жасмина вскочила:
— Что с вами?
— Опять эта боль! О Боже, снова начинается…
Рон выпил слишком много вина, поэтому, когда шел по лагерю, он даже не заметил, что на улице было необыкновенно холодно. Не слышал он и странного шипения, доносившегося из темноты за палатками и похожего на звук вырывающегося под давлением пара. Потом послышался шорох, как будто от ползущей огромной змеи. Но ничего этого Рон не заметил.
Войдя в палатку, он повесил на дверь табличку «Прошу не беспокоить», застегнул молнию и опустил черную светонепроницаемую занавеску, закрепив ее концы на полу. Включив свой магнитофон, он осторожно прошел между пленками, развешенными на протянутой через всю палатку веревке, пошарил под рабочим столом и вытащил новую бутылку вина. Насвистывая в такт музыке, он наполнил бумажный стаканчик и сделал несколько торопливых глотков.
Только спрятав бутылку обратно под стол, он почувствовал внезапный холод в палатке. Рон наклонился к висящему над столом термометру, но тот показывал двадцать градусов по Цельсию. Он пожал плечами и принялся за работу. Рону нужна была чистая вода, чтобы развести проявитель, ведь, возможно, причиной нечеткости его фотографий была просто какая-нибудь грязь в воде из Нила. Отмерив воду и осторожно размешивая в ней пакетик химиката, он услышал за спиной какое-то шуршание. Он перестал помешивать воду и прислушался, но, кроме звуков классической гитары, ничего не было слышно.
Перелив проявитель в тазик, Рон потянулся за лежавшей на полке над столом камерой. Тут он почувствовал, как что-то скользнуло по его руке.
Он резко отдернул руку, встал на цыпочки и осмотрел полку. Потом он взглянул на руку. Ничего.
Рон снял с камеры кожаный чехол и положил ее на стол. Потом он вывернул висевшие над столом электрические лампочки, и в палатке стало абсолютно темно.
Он быстро открыл аппарат и стал вытаскивать из него кассету с пленкой. Но тут он почувствовал, что пальцы совсем не слушаются его, как будто их сковал необычно сильный мороз. Рон пошарил рукой в темноте и нащупал на столе штопор. С его помощью он вытащил кассету. Взяв пленку за край, он осторожно стал вытаскивать ее из кассеты.
Вдруг что-то ударилось о его ногу.
Рону захотелось как можно быстрее покончить со своей работой, но у него дрожали руки. Казалось, пленка упорно не слушалась его. Он изо всех сил всматривался в темноту, но не мог ничего различить. В окружавшей его кромешной тьме он мог передвигаться только на ощупь.
Рон почувствовал, как что-то едва заметно прикоснулось к его спине. Он вздрогнул.
Теперь он еще больше заторопился, стал судорожно разматывать пленку и чуть было не выронил ее из рук. Он на ощупь вытащил лист бумаги, расстелил его на столе и быстро раскатал на нем пленку.
В тот же момент он почувствовал холодное дыхание у себя на затылке.
Дрожащими, непослушными пальцами Рон нащупал ванночку с проявителем, при этом он чуть было не опрокинул ее. Он бросил туда пленку и взял в руки крышку. Но не успел он закрыть ванночку, как что-то холодное и чешуйчатое ударилось о его щеку.
Рон вскрикнул.
Охваченный паническим ужасом, он ринулся к выходу, отдернул светонепроницаемую занавеску и схватился за молнию. «На помощь! На помощь!»
Что-то упало ему на руки, холодная скользкая лента сплела его пальцы, не давая им пошевелиться. Он почувствовал легкий удар в лицо, и тут же холодная игла вонзилась в его щеку.
— Помогите! Вытащите меня отсюда!
Невидимая рука схватила Рона за волосы и с такой силой потащила его от выхода, что он потерял равновесие и повалился на пол. В схватке с неизвестным врагом он яростно размахивал руками. Он с криками катался по полу, натыкаясь на ящики и разбивая бутылки с химикатами. Что-то шипело на него из темноты и обматывало его ноги. Почувствовав вкус крови во рту и теплую, растекающуюся жидкость на груди, он продолжал отчаянно сопротивляться. Скользкая змея обвивала его шею и с каждым его криком сжимала ее все сильнее. Рон попытался высвободиться, но его руки были связаны.
Лежа без сил на полу, он почувствовал, что его волосы заплетаются в узел и начинают постепенно вместе с кожей отделяться от головы.
Рон раскрыл рот и, обезумев от страха, издал долгий пронзительный вопль.
Там, где висела занавеска на двери, вдруг показалось звездное небо. Он заметил, как кто-то подошел к нему и в следующий же миг его ослепил луч фонарика. Он вскинул руку, чтобы прикрыть глаза от света, и услышал голос Марка:
— О Господи, что здесь происходит?
— Помоги мне! — пронзительно крикнул Рон. — Оно держит меня за волосы!
— Что с тобой? — Марк опустился на колени и положил руку Рону на плечо. — Что случилось?
Рон опустил руку и удивленно посмотрел на друга:
— Где оно? Ты его видел?
— Что я должен был видеть? О чем ты?
Все еще дрожа всем телом, Рон приподнялся на локтях и осмотрелся в палатке. Вокруг царил невероятный беспорядок: разбросанная фотобумага, разлитая вода, осколки стекол. Потом он перевел взгляд на самого себя. Его рубашка была разорвана на груди, и на коже виднелась тонкая красная полоска. Ноги и руки были обмотаны беспорядочными витками скрученной пленки.
— Что за черт…
— Этого и следовало ожидать! — Марк осторожно распутал волосы Рона и вытащил из них кусок шпагата. — Твоя бельевая веревка, приятель.
Рон молча уставился на шпагат. На его рубашке и брюках болтались бельевые прищепки и скрепки для бумаги, а веревка обмотала его шею и запуталась в волосах.
— Нет… — прошептал он.
В дверях появилась Жасмина со своей медицинской сумкой:
— Что случилось?
Вслед за ней вошли заспанные и растерянные Сенфорд и Алексис. Абдула протиснулся между ними и вопросительно посмотрел на Марка.
— Он запутался в темноте в своей веревке.
— Нет…
— Ты можешь встать?
— Лучше сначала я его осмотрю, — поспешно вмешалась Жасмина.
— Нет… я в полном порядке…
Марк помог Рону встать на ноги. Он с содроганием освободил свою шею и руки от веревки и озадаченно уставился на пленки.
— Ну пойдем же, — дружелюбно сказал Марк.
Но Рон в сердцах отвернулся.
— Слушай! В палатке кто-то был! Говорю тебе! Оно было длинное и покрытое чешуей, и оно напало на меня. Оно напало на меня, черт бы его побрал! Оно хотело сорвать с меня волосы!
Марк крепко схватил Рона за руку.
— Ты ошибаешься. Здесь совершенно никого не было. Я лично расстегнул молнию, и уж поверь мне, никто не смог бы мимо меня прошмыгнуть. Ты работал в темноте и случайно запутался в веревке…
Рон отдернул руку.
— Клянусь тебя, здесь что-то было! Я даже слышал, как оно дышало!
Жасмина достала из сумки шприц и начала его наполнять, но как только Рон это заметил, он тут же отскочил в сторону.
— Нет, ни за что! Никаких уколов! Черт возьми, ну почему вы мне не верите?
Марк развел руками:
— Рон, здесь ничего не было…
Рон развернулся на каблуках и стремглав бросился прочь.
Силы Марка были на исходе. Но вопреки предостережениям Абдулы и просьбам Жасмины он продолжал работать, несмотря на жару, которая была настолько невыносимой, что даже феллахам пришлось сделать перерыв. Абдула стоял рядом с Марком и держал у него над головой зонт от солнца, пока тот с губками и кисточками в руках ползал на четвереньках перед дверью гробницы. Она была выкопана больше чем наполовину, и уже были расчищены почти все ступени лестницы. Теперь можно было различить три последующих горизонтальных ряда иероглифов, и, наконец, показались печати царского города мертвых в Фивах, на каждой из которых была изображена собака с девятью пленниками. Печати были нетронуты.
Вдруг Марк увидел нечто, что заставило его взять в руки увеличительное стекло. На каменной двери виднелись вертикальные царапины, и казалось, что они шли до самого порога, который все еще был засыпан песком.
— Что могут означать эти линии?
— Даже не знаю. Они начинаются где-то на высоте двух метров и уходят глубоко в песок. Похоже на следы когтей.
Пока Рон возился с лупой, Марк обратил внимание на его руки. Они были покрыты черными синяками.
— Думаешь, управимся до завтра?
— Похоже на то.
Марк поднес к губам стакан с виски, но не стал пить, а пристально посмотрел на Рона, который, сидя по-турецки на своей кровати, продолжал вертеть в руках разбитую лупу.
— Рон?
— Что?
— Как ты?
Боль и негодование отразились в голубых глазах Рона.
— Ну и что я должен на это ответить?
— Поверь, мне очень жаль. Но я же ничего не видел.
— Вот именно.
— Ну перестань, ты же целый день пил вино…
Рон вскочил с кровати.
— Куда ты собрался?
— Хочу подготовиться. В следующий раз, когда оно снова заявится, я успею его сфотографировать!
Когда шаги Рона утихли, Марк вдруг почувствовал странных холод в желудке, как будто его сдавил чей-то ледяной кулак. Он сделал большой глоток бурбона, но это не помогло, только в горле неприятно защипало.
Марку вдруг стало совсем одиноко. Он посмотрел на стоявшую на ночном столике фотографию Нэнси и на мгновение задумался: кем же она была на самом деле. Потом он неожиданно для самого себя схватил куртку, трубку и табак и обратился в бегство.
Примерно в тридцати метрах от лагеря, на возвышении, используемом некогда полицейскими Эхнатона в качестве наблюдательного пункта, стояла Алексис Холстид, одетая лишь в тонкий пеньюар. Марк наглухо застегнул куртку и осторожно приблизился к ней. Когда до нее оставалось всего несколько шагов, Марк заметил, что глаза ее были открыты, а на губах играла легкая улыбка, хотя было абсолютно ясно, что она спит.
— Привет, Дэвисон.
Это был ее голос, и все-таки он звучал как-то по-другому. Ночной ветер отбросил назад ее длинные волосы и плотно прижал прозрачную ткань к ее обнаженному телу. Марк удивленно смотрел на нее, не замечая, что холодный ветер насквозь продувает его куртку, и у него снова начинает болеть голова.
— Миссис Холстид?
— Да… и нет.
Ее силуэт расплывался у него перед глазами. На мгновение она раздвоилась, как будто у него стали косить глаза, резкая боль ударила в затылок… Теперь Алексис Холстид выглядела уже по-другому.
У нее было то же тело, тот же пеньюар и те же длинные белые ноги и руки, но на прозрачной голове, которая походила на освещенную с двух сторон фотографию, был черный, заплетенный косичками парик. А на шее красовалось тяжелое ожерелье в форме лотоса. Марка захватила эта игра воображения. Зачарованный, следил он за тем, как изменялся ее облик, как знакомый образ Алексис Холстид постепенно становился все более нежным и мягким.
— Теперь я смогу с тобой поговорить, Дэвисон, ведь когда я прихожу одна, ты не веришь в мое существование.
— Нефертити…
— Ты, наверное, думаешь, что я всего лишь сон. Когда я показала тебе мой чудесный город, тебя охватили сомнения и ты не поверил мне. Поэтому я решила доказать тебе, что я существую на самом деле.
Алексис призывно улыбнулась и протянула ему свою молочно-белую руку:
— Ее ты послушаешься, ведь она привлекает тебя, Дэвисон. Не знаю, какую власть имеет над тобой эта рыжая женщина, и не знаю, как она это делает, но я прочла это в ее снах. У этой женщины есть власть над тобой. Она станет моим орудием.
Он осторожно приблизился к ней на шаг и прищурился. Марк определенно видел перед собой совершенные черты Алексис Холстид, но их затмевал другой облик: темные миндалевидные глаза, красиво очерченные губы, дрожащие веки.
— Уже слишком поздно, мой дорогой, у нас мало времени. Слишком долгими были мои попытки объяснить тебе, что ты должен сделать. Подойди ко мне, Дэвисон.
Как зачарованный Марк подошел к ней, пораженный необычным лицом и изменившимся голосом Алексис и перебирая в памяти предыдущие случаи ее лунатизма.
— Ты думаешь, эта женщина сумасшедшая, страдающая раздвоением личности. Возможно, ты никогда не поверишь в мое существование, Дэвисон, но по крайней мере выслушаешь меня. Если я заговорю ее устами, ты исполнишь мою волю, равно как ты должен будешь ей подчиниться.
Марк стоял, запустив руки в карманы брюк, и с любопытством разглядывал ее.
— Тебя терзают сомнения, Дэвисон. Это из-за надписи на двери гробницы. Она не дает тебе покоя.
Он удивленно взглянул на нее:
— Да, это так. Но откуда ты…
— Ты считаешь, что в Египте нет ни одной подобной надписи. Я скажу тебе почему, Дэвисон. Причина в том, что человек, который лежит там, не имеет себе равных.
— У него нет ни имени, ни глаз Гора, через которые он мог бы смотреть во внешний мир.
— Ты прав, Дэвисон. Мой возлюбленный Кхнатон — пленник в этом дворце. Но они поместили его туда не ради его безопасности, а для того чтобы отлучить его от мира. Жрецы Сокрытого боялись, что он может быть опасным для них.
— Почему?
— Они считали его преступником. Они думали, что он совершил ужасную несправедливость и сможет продолжить свое дело даже из могилы.
— И поэтому они лишили его имени?
Ветер чуть приподнял пряди ее густого черного парика.
— Они запретили произносить его имя, так как не хотели, чтобы он проснулся. Он спит глубоким сном, лишенным грез. Он не знает, кто он. У него нет сознания. Они навеки заключили его в темницу.
— Почему они не похоронили его в заранее подготовленной для этого гробнице в Вади?
— Жрецы Сокрытого боялись, что кто-нибудь любивший Кхнатона и хранивший ему верность может проникнуть в гробницу и пробудить его к жизни. Поэтому они повелели тайно построить в скале новые покои для его тела, которые никто не смог бы найти.
— А семь демонов?
— Они были приставлены там, чтобы никто не смог произнести его имя.
— Значит, его так просто пробудить? Достаточно только произнести его имя?
— Нет, этого недостаточно, мой дорогой, ведь Кхнатон был похоронен без амулета с именем на теле. Его тело покоится неузнаваемым. Никто не написал его имени на амулете и не положил его ему на грудь.
— Его убили?
— Даже жрецы не осмелились бы поднять руку на священную персону фараона. Когда Кхнатон понял, что его мечтам не суждено сбыться и что страну разрывают политические распри, его охватила глубокая печаль и он умер. Теперь вместо него правит его брат Тутанхамон, а он еще совсем ребенок.
— Если они хотели раз и навсегда избавиться от Эхнатона, почему же они тогда не уничтожили его тело?
— Они боялись катастрофы, мой дорогой. Осквернение тела фараона — ужаснейшее из преступлений, какое только можно себе представить. Какими бы жестокими они ни были, они прекрасно осознавали возможные последствия такого злодеяния. Но в то же время они боялись сохранить ему вечную жизнь, так как тогда его дух бродил бы по земле. Жрецы находились в затруднительном положении.
— И они нашли выход.
— До тех пор пока кто-нибудь не откроет гробницу и не вернет моему супругу его имя. Тогда он обрушит свой гнев на жрецов.
— Жрецы уже давно мертвы. Эхнатон спит уже три тысячи лет.
— Правда? А мне показалось, одно лишь мгновение…
Она вдруг замолчала и прикоснулась изящной ладонью к щеке. Марк нащупал в кармане зажигалку и стал раскуривать трубку, в короткой вспышке света он успел разглядеть лицо Алексис.
— Вы плачете… — сказал он тихо и потушил огонь.
Грациозным движением руки она смахнула слезы.
— Все эти годы, пока я ждала своего возлюбленного, мне было так одиноко. Без него мне нет жизни! Он — моя душа, мое дыхание! Одиночество, Дэвисон, тебе не понять того одиночества, которым наполнены мои странствия по этой бескрайней пустыне…
— Но я думал… — помедлив, начал он. — Считается, что ты покинула Эхнатона и уединилась в другом дворце. Разве не так?
Алексис удивленно посмотрела на Марка:
— Да, так оно и было. Но никто не знает почему. В последние годы Кхнатон был тяжело болен, и врачи не могли исцелить его. Его поведение изменилось, и он уже перестал быть самим собой. Врачи сказали, что у него священная болезнь. Но я думаю, он просто устал и разочаровался в жизни. Кхнатон переставал быть самим собой, когда он спорил со мной. В эти моменты у него начинались приступы острой головной боли. Он рвал на себе волосы и выкрикивал проклятия в адрес Атона. Он говорил, что бог покинул его в трудную минуту и отвернулся от него. Но это было не так. Атон всегда был милостив к его детям и оберегал их. Но в тяжелые дни испытаний Кхнатону не хватило сил выстоять до конца. Он говорил о том, что хочет вернуться в Фивы и возродить культ Амона. Мы спорили. Когда я поняла, что мое присутствие еще больше угнетает его и усиливает боль, что моя безграничная любовь к нему и его богу лишает его рассудка, я рассталась с ним, надеясь, что придет еще день, когда я снова стану ему нужна. Годы, которые я провела вдали от него в другом дворце, были наполнены одиночеством.
— Вы когда-нибудь… снова соединились?
— Мой возлюбленный умер, прежде чем я успела снова увидеться с ним. Я поспешила к смертному одру, но жизнь уже покинула его несчастное, измученное тело. Ты знал его, Дэвисон? Тебе знакомы его доброта и великодушие? Он был несчастным человеком, ведь он так сильно любил мир, что хотел бы заключить его в своих объятиях. Сердце Кхнатона не выдержало пороков человечества. Он был невинен и наивен, всех людей называл он братьями и был слеп к их грехам. А потом было уже поздно. Они использовали и погубили его. Его отчаяние было настолько велико, что оно убило его.
— Разве ты не можешь вернуть его? Разве ты не можешь произнести его имя?
— Нет, это невозможно. Это может сделать только живой человек. Дэвисон, ты сделаешь это за меня.
— Сделаю что?
— Напишешь его имя на амулете или на клочке папируса и положишь на его тело. Потом ты должен снова закрыть гробницу, чтобы никто не смог осквернить ее. Тогда Кхнатон пробудится ото сна, его душа улетит в Западную страну и обретет там вечный покой.
— Но я… не могу этого сделать!
— Почему?
— Потому что… — Марк отчаянно искал подходящие слова. — Ты не знаешь, зачем я здесь, зачем я сюда приехал…
— Ты путешественник.
— Я археолог, ученый. Я приехал, чтобы изучать вашу жизнь.
— Значит, ты приехал из Вавилона. Я так и подумала, когда увидела твою бороду.
— Нет, я…
Ледяной ветер насквозь продувал его куртку. Дрожа всем телом, он подумал: «Я приехал сюда, чтобы открыть гробницу и вытащить оттуда мумию твоего мужа! Его доставят в музей за тысячи километров отсюда и там положат в стеклянный ящик, чтобы миллионы людей могли прийти и поглазеть на него…»
— Твои мысли путаются, мой дорогой, я не могу их прочесть. Тебя мучают сомнения. Это из-за меня?
— Извини… это все из-за холода.
— Сейчас лето.
— Но мне все равно холодно.
— Дэвисон… — Алексис протянула к нему руку и положила ее ему на плечо. Даже сквозь материал куртки Марк ощутил ее тепло. — Сделай так, как я говорю. Прошу тебя, верни жизнь моему возлюбленному.
Они откопали еще две ступени и последний ряд иероглифов. Марк и Рон работали вместе внизу. Они осторожно вынимали лопатами песок, просеивали его, пересыпали в ведро и передавали рабочему, стоявшему наверху. Лестница была крутой, поэтому оба египтолога постоянно находились в тени. Впереди возвышалась огромная, навевающая страх дверь гробницы.
Сенфорд Холстид сидел наверху и обмахивался, а Хасим, который, почувствовав себя утром немного лучше, потребовал, чтобы его взяли на раскопки, расположился с Жасминой в «лендровере». Алексис сидела чуть поодаль на песке и неподвижно смотрела прямо перед собой. Марк несколько раз взглянул в ее сторону, но не смог прочесть в ее застывших глазах ни малейшего признака того, что в ее памяти сохранились события прошлой ночи. Казалось, она совсем забыла о них. Марк же после этого не сомкнул глаз. Ее ошеломляющие познания, удивительная история, которую она ему рассказала, невероятный оптический обман — две женщины в одном облике… Кем бы или чем бы ни была Нефертити, она была права: когда она заговорила с ним в образе Алексис Холстид, он невольно прислушался к ее словам. И вот теперь он уже знал, что ожидает его за дверью гробницы.
— Марк, — Рон потянул его за рукав, — здесь в песке что-то лежит.
Марк снял перчатку и осторожно ощупал то место, где только что работал Рон. Он водил пальцами по песку до тех пор, пока в одном месте не наткнулся на что-то твердое.
— Точно, здесь что-то есть. Дай-ка мне щетку.
Марк начал очень бережно счищать щеткой песок, как будто сметая пыль с хрупкого фарфора. Сначала из песка показалось что-то белое, похожее на известь. Марк продолжал работать, а Рон, наклонившись над ним, помогал ему убирать песок.
По мере того как они сметали песок, предмет становился все больше. Было ясно, что он простирается до последней ступени, которая была все еще засыпана и заканчивалась в нескольких сантиметрах от двери.
Внезапно Рон тихо вскрикнул и отдернул руки.
— Боже мой! — вырвалось у Марка. Выронив из рук щетку, он растерянно смотрел на то, что они выкопали.
Из песка торчал скелет человеческой руки.