Семь секунд до конца света

25. Земля

Это было похоже на обрыв кинопленки: лазерная вспышка, убившая Сэма, ослепила Пита и словно обрубила ленту. А после пустого черного кадра картина сменилась.

Нет, пустыня вокруг Пита была все та же – однообразно волнистая, безграничная и невыносимо жаркая. Но ни от ямы, только что зиявшей у самых его ног, ни от возвышавшегося неподалеку корабля не осталось и следа. Исчезли, как будто их и не было.

Пит понял, что Тревор запустил Сэмову машинку и растянул свои секунды – те, что оставались до взрыва, в часы или даже дни. После этого ему хватило времени и на то, чтобы засыпать штольню с бомбой, и на неспешный отход яхты за пределы опасной зоны. Наверняка Тревор уже далеко, готовится к встрече с Лианом, преображение которого начнется в тот момент, когда погибнет Земля. Ровно в полдень.

Он посмотрел на часы: одиннадцать часов пятьдесят девять минут.

Представь, что через минуту тебе отрубят голову, вспомнились Питу слова Сэма. Это было не смешно, но он истерически засмеялся: громко, до слез и нервной икоты. Потом покачал головой, успокоился и утер концом повязки слезы на глазах.

От резкого движения слабая повязка совсем размоталась, и шелковое кашне покойного Сэма Сигала скользнуло на песок, с которым уже смешался прах ее недавнего владельца. Пит проводил широкую белую ленту безразличным взглядом и машинально потрогал саднящую рану над ухом. Нервно хмыкнул: ничего страшного, терпеть осталось недолго, совсем скоро – ровно в двенадцать часов – ссадина перестанет болеть.

Пальцы его запутались в тонкой металлической сетке. Пит ошеломленно замер, не веря и не дыша. Потом торопливо выдохнул воздух и поспешно ощупал свою голову.

Так и есть! Под шелковой повязкой на голове у него была волшебная Сэмова шапочка!

И мертвая тишина пустыни лопнула, как мыльный пузырь. В мозгу Пита, перебивая друг друга, зазвучали два голоса: веселая скороговорка Сигала и лихорадочно рассуждающий голос самого Пита.

Ты знаешь, что через минуту тебе конец. Ай да Сэм, вот, значит, почему он в свой последний миг сделал этот нелепо картинный жест – стукнул себя по лбу: не по лбу, а по чудесной этой шапочке, надетой на его гениальную голову под уродливой мягкой шляпой!

И ничего с этим не поделать. Точно, Тревор как раз приказал унылому Берту взять большую машинку, а Сэм, видно, сразу же вспомнил про свою маленькую времярастягивающую шапочку и решил бороться до последнего.

Но есть эта штучка. Тревор уже давил на курок, а Сэм успел нажать кнопку запуска и растянуть свой последний миг. Сколько же у него было времени до неминуемой гибели? Какая-то сотая доля секунды – значит, минут пять–десять растянутого времени.

Вот он, шанс! Пять минут – это был слишком короткий срок, чтобы достать из глубокой штольни чертову бомбу и как-то ее остановить, если ее вообще можно было как-то остановить. Но пяти минут было вполне достаточно для того, чтобы снять шапочку с себя, а потом, размотав повязку на голове истукана-приятеля, нацепить ее на него и снова прикрыть сеточку несколькими небрежными витками легкой шелковой ткани. Тревор, разумеется, ничего не заметил, он-то оставался в нормальном времени и был очень занят – давил на курок.

О Господи, но я же не знаю, как эта штука настраивается и запускается! – испугался Пит. Нахлобучиваешь ее на голову, шлепаешь по блямбочке и щелкаешь пимпочкой.

До взрыва осталось секунд десять, не больше. Твой палач еще только поднимает топор.

Надеюсь, Сэм сообразил настроить ее так, чтобы мне не захватить роковой полдень! Все, больше тянуть нельзя, держись, Джонни, что-то будет!

Закусив губу, Пит отчаянно шлепнул ладонью по массивной кокарде сетчатого берета, сбил крохотный рычажок и отодвинул свою неизбежную смерть.

Это был самый долгий день в жизни Питера Корвуда – первый из восьми дней, сотворенных для него гениальным прибором ныне покойного Сигала из последних восьми коротких секунд.

Начавшись бурей восторга, день закончился мертвым штилем отчаяния.

Когда Пит понял, что все получилось, что Сэмова машинка сработала, он смеялся и плакал, и все поглядывал на секундную стрелку, прилипшую к циферблату за восемь делений до роковой встречи с почти соединившимися в одну вертикальную черточку минутной и часовой стрелками. Целых восемь дней жизни! За это время он непременно придумает что-нибудь, что позволит отменить конец света. Что именно – Пит еще не знал, но понимание того, что он единственный человек в мире, который может предотвратить катастрофу, побуждало решительно действовать.

Бросив еще один суматошный взгляд на часы – они, разумеется, даже не тикали и казались совершенно мертвыми, – он сорвался с места и побежал к горизонту.

Наверное, сторонний наблюдатель нашел бы это зрелище комичным: потный, тяжело сопящий малый с потрепанным кейсом в руке и выражением безумной тревоги на багровом лице вихрем мчался по раскаленным пескам, на ходу что-то бормоча, загибая пальцы и поминутно поглядывая на сломанные часы.

Самому Питу сделалось смешно – но не весело! – позже, когда он сначала перешел на шаг, а потом и вовсе остановился, растерянно оглядываясь по сторонам.

Вокруг был все тот же мертвый пустынный пейзаж.

Куда я бегу? – подумал Пит. Куда и зачем?

Только теперь до него стало доходить, что пересечь пустыню, найти за ее пределами каких-то людей, которые вернутся с ним к яме, достанут из нее бомбу и как-нибудь ее обезвредят, не удастся. Не потому, что на это не хватит восьми дней, и не потому, что обезвредить бомбу невозможно, – просто все остальное человечество живет хотя и в одном времени с Питом, но с другой скоростью!

Сам, обреченно подумал Пит. Только я сам, один, могу вернуться к яме, раскопать ее, достать бомбу и что-то такое с ней сделать. В конце концов, просто разберу ее на составные части, ага? Авось тогда она не рванет. Или рванет? Впрочем, хуже не будет!

И Пит в самом деле стал бы раскапывать яму, по-собачьи яростно разгребать раскаленный песок, а потом ломать и уродовать проклятую серебристую коробочку, но он не смог с уверенностью узнать то место, с которого начал свой спринтерский бег!

Пустыня всюду была одинаковой. Сначала Пит заполошно метался по округе, то и дело останавливаясь и безнадежно оглядывая окрестности из-под ладони, козырьком приставленной к глазам. Потом бешено ругался. Потом грозил кулаком небесам – не то Богу, не то летящему где-то в космической дали Тревору, – плакал, молился, стонал. Потом просто молча сидел на песке, в отчаянии почти не чувствуя ни жажды, ни обжигающего полуденного зноя, свесив руки между коленями и близко глядя на искрящийся песок.

Он уже жалел, что растянул эту мучительную пытку. Если бы Пит знал, как это сделать, он снова сжал бы свое растянутое время, и через семь секунд принял вы мгновенную смерть – вместе со всеми прочими обитателями планеты. Он даже сдернул с головы шапочку и просидел, зажмурившись в ожидании близкой катастрофы, несколько минут, но ничего не случилось.

Пит упал духом. Он ничем не мог помочь обреченному миру, не мог помочь и самому себе. Хуже того, вместо быстрой и легкой гибели в большой компании он организовал себе одинокое многодневное мучительное умирание от жары и жажды.

На что, интересно, рассчитывал Сэм, награждая его этой своей машинкой? Неужели лопоухий гений угадывал какой-то выход, шанс на спасение – пусть не для всей Земли, а только для Питера Корвуда? Теперь уже Пит не благодарил Сэма, а проклинал его – мысленно, потому что распухший шершавый язык ворочаться отказывался. Мысли его тоже текли все медленнее, быстро испаряясь под солнцем, вошедшим в зенит на восемь долгих дней.

Даже эмоций у него почти не осталось. Странно, но Питу не было жалко ни обреченную планету, ни людей, ведь все когда-нибудь кончается! Что ж, надо признать, что эксперимент не удался, и свернуть его, разве не так?

Болезненно сощурившись, Пит с отвращением оглядел однообразный пустынный пейзаж и прикрыл глаза. В пятнистой темноте под веками расцвело видение: кремово-желтые и алые цветы в волнах изумрудной, малахитовой, нефритовой зелени, какие-то обнаженные люди с безмятежно-счастливыми лицами, синий мерлинский дракон, коварно и обаятельно улыбающийся всей своей обильно зубастой пастью, и еще кто-то в белом, такой важный и величественный, что не хватает смелости поднять на него глаза.

Сэм покачал головой и усмехнулся запекшимися губами. Да, первоначально все шли в одном комплекте: райский сад, Господь Бог, Адам с Евой и Змей-искуситель. Но что-то там, видимо, было лишнее, из другого набора. Что именно? Дело вкуса.

Земляне решительно вычеркнули из списка райские кущи, последовательно и целеустремленно истребив большую часть своей флоры и фауны.

Его розовое Высочество, вислоносый долгожитель принц Фаф Мерлинский – пардон, Элизиумский! – рассудил по-своему и категорически отказал в праве на существование Змею.

А Тревор не взял в свой рукотворный Парадиз Адама и Еву, с грохотом адского взрыва захлопнув райские врата перед всем земным человечеством…

Пит лениво посчитал на пальцах, вяло кивнул и с иронией пробормотал:

– Осталось еще попробовать обойтись без Бога. А, Джонни?

Но Джонни не отозвался: его ничто не беспокоило. Пит тоже перестал тревожиться и вообще думать.

То, что он совершил на исходе этого самого длинного в своей жизни дня, Пит сделал почти бессознательно.

Когда безжалостное светило без малого выплавило из его гудящей головы все соображения, в ней осталась только зияющая пустота, проассоциировавшаяся в угасающем сознании с черной дырой – благословенным темным провалом.

Джонни, уже исчезая, снова мысленно сказал Пит, ничего конкретного не имея в виду.

Но Джонни услышал и открылся.

В двенадцать ноль-ноль по местному времени в самом сердце пустыни Сахара взорвалась бомба, уничтожившая Землю.

Из тринадцати с лишним миллиардов людей, составлявших на тот момент население планеты, уцелел только один человек. Питер Корвуд, который заперся в своем кейсе за семь секунд до конца света.