Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья

Существовало только два кандидата на русский престол — великие князья Николай Николаевич и Кирилл Владимирович. Оба отнюдь не безусловные претенденты на трон Романовых. И все же знатные, самые родовитые из оставшихся в живых представителей династии. Казалось, «Tertium non datur», третьего не дано. И взяться третьему неоткуда. Однако внезапно стали возникать и другие претенденты. Об одной из первых авантюристок стоит рассказать: история ее типична для тех лет политической неразберихи, экономических стрессов, малых военных конфликтов, возникающих тот тут, то там чуть ли не во всех частях света...

1

В царском доме Романовых Кирилл Владимирович в годы детства считался «enfant terrible»[18] : вечно с ним происходило что-то экстраординарное, вызывавшее неудовольствие великого князя Владимира Александровича — его отца и тревогу Марии Павловны — его матери, мечтающей о карьере для Бориса и Кирилла.

Кирилла определили в Морской кадетский корпус. Пришло время — произвели в мичманы гвардейского экипажа с назначением флигель-адъютантом к императору. Продвижение по служебной лестнице не требовало никаких усилий или рвения: оно было предопределено фактом его рождения в великокняжеской семье. В должности вахтенного офицера он плавал на крейсере «Россия», на эскадренных броненосцах «Ростислав» и «Пересвет». На «Адмирале Нахимове» — уже старшим офицером.

Началась русско-японская война. Кирилл и Борис прославляются... фантастическими кутежами. Однажды Борис, оскорбленный замечанием генерала Куропаткина, командующего русской армией, выхватил саблю и оцарапал Куропаткину нос. Дело с трудом замяли. Начало января 1904 года Кирилл, произведенный в капитаны второго ранга, встретил на «Петропавловске» — прикомандированным к штабу известного флотоводца и ученого, адмирала Макарова. В один из первых дней службы адмирал сказал Кириллу — так, чтобы слышали и другие, находящиеся на мостике: «На берегу вы — великий князь, здесь — офицер. А я командующий эскадрой. Прошу учесть и хорошо запомнить».

После гибели «Петропавловска» Кирилл спасся в числе немногих. Он выплыл и кричал: «Я — великий князь! Спасите! Спасите, и вам хорошо заплатят!» Мольбы о помощи возымели действие. Кирилла подобрал катер «Бесшумный». Происшедшее так потрясло капитана второго ранга, что он тотчас покинул театр военных действий.

В ноябре 1908 года, под влиянием честолюбивой матушки (в этом смысле она ничуть не уступала его будущей жене), Кирилл уже вновь во флигель-адъютантах. На следующий год он — старший офицер крейсера «Олег». Вольнослушателем оканчивает Николаевскую морскую академию и с января 1914 года вступает в командование крейсером «Олег». В память войны и словно в насмешку над тысячами погибших героев его награждают Золотым оружием и серебряной медалью.

На фотографии тех лет — молодой, вполне знающий себе цену человек. Холодное, продолговатое лицо с тонким прямым носом и слегка оттопыренными ушами, боковой пробор по ниточке, надменный взгляд, небольшие усики. И при этом что-то легкомысленное, несерьезное во всем облике. От человека, запечатленного на фотографии, можно ждать любого поступка, от великого до смешного. Чему тут удивляться? Кузен Николая II, шафер на его свадьбе. Поехал в гости к брату императрицы Эрнсту Людвигу и — опять скандальное происшествие! — отбил у него жену Викторию, дочь герцога Саксен-Кобург-Готского, в браке — великую герцогиню Гессен-Дармштадтскую. В семействе Романовых переполох. Императрица и император в гневе: женитьба без разрешения! Кирилл выдворяется из России на три года. От счастливого брака у него рождаются две дочки: Мария — в 1907 году, Кира — в 1909-м и долгожданный сын Владимир — в семнадцатом, еще до революции. В мировую войну прощенный Кирилл вступает контр-адмиралом.

Февраль Кирилл встречает в необычной для члена великокняжеского семейства и командира гвардейского флотского экипажа роли. Он поднимает красный флаг над дворцом, приказывает прикрепить к груди каждого офицера и матроса по пышному красному банту и, встав во главе колонны, ведет ее к Таврическому дворцу — -присягать Родзянке на верность Думе (этот опрометчивый шаг, продиктованный легкомыслием, большая часть монархической верхушки не простит ему никогда). Уже в казармах гвардейского экипажа, по воспоминаниям очевидцев, великого князя вновь подхватывает «революционная волна». Вероятно, боясь лишиться командной должности, он забирается на табурет, окруженный толпой матросов. Зачитывается послужной список «гражданина Романова». Кирилл с табурета обращается к подчиненным! «Мне безразлично, в каком чине и на какой должности я останусь, хотя бы и командиром роты, но только прошу вас оставить меня в офицерском

Впрочем, сориентировавшись, великий князь с семьей, его братья Борис и Андрей вовремя удирают от революции в Финляндию. С определенными средствами, что позволяло им переехать на юг Франция, приобрести виллу на модном курорте. Не побуждай его Виктория Федоровна к борьбе, может быть, этих средств и хватило надолго. Но! Жребий брошен! Борьба, так борьба...

В годы эмиграции Кирилл Владимирович во всем оставался верен себе. Будущее, казалось, ничуть не занимает его. Великий князь любит, когда его узнают окружающие, приветствуют при встречах и проводах, фотографируют, рукоплещут, забрасывают цветами. Он оставался — по крайней мере продолжал считать себя таковым — спортсменом, вечным фаворитом, всеобщим любимцем и баловнем судьбы, любителем красивых и легкодоступных женщин. Он гонял в красном открытом авто с недозволенной скоростью. С неизменным удовольствием принимал журналистов любых направлений, подолгу беседовал с ними, отвечая на вопросы о прошлом, настоящем и даже будущем русского государства, по настоянию жены неизменно отводя себе главенствующую роль, намекая на особые и чрезвычайно важные событий, которые вот-вот грянут.

Великий князь Кирилл жил на фешенебельной вилле в районе Канн, И это обстоятельство тоже определенным образом оказывало влияние на все его поступки, его настроение — на всю линию его поведения. Если бы не Виктория Федоровна. О, если б не жена, охваченная внезапно развившимся честолюбием...

Промчавшись прекрасной дорогой над голубовато-зеленым морем, Кирилл Владимирович остановил красный спортивный автомобиль у высоких кованых ворот. Тут неторопливо прохаживались два молодца в крагах и одинаковых клетчатых костюмах. Металлическая ограда окружала виллу. Кирилл пружинисто выпрыгнул, не открывая дверцы, вошел через калитку. Тут поджидал его статный генерал Волошин — красиво посаженная голова, широкие плечи, строевая походка.

— Где мадам? — поинтересовался Кирилл, чувствуя себя отлично в новом костюме из белой фланели.

— Ее высочество больше часа изволят заниматься живописью.

— Совещание когда?

— Через час и три четверти.

— Вы свободны, генерал, — Кирилл пошел дорожкой, посыпанной гравием и ракушечником. Мимо фонтана, вдоль аллеи широколистных платанов, закрывавших от всепроникающего солнца стрельчатые окна двухэтажной виллы, к веранде с мавританскими колоннами — часть окон была задернута полосатыми маркизами.

Пышноволосая Виктория Федоровна, не отрываясь от мольберта, подставила мужу щеку для поцелуя. Холеное лицо ее было безмятежно-спокойно. Лишь посмотрела коротко, чуть косящим беглым взглядом, в котором были одновременно и вопрос и отгадка. От этого взгляда Кирилл всегда терялся: Виктория, казалось, уже знала, когда он станет рассказывать правду, когда сочинять фантастические истории своих путешествий. А что выдумывать, например, сегодня? Гонял как бешеный над Лигурийским морем, играл в гольф, пытался завести очередную любовную интрижку. У Кирилла — мамины черты характера. Не случайно галантные приключения великой княжны Марии Павловны часто были предметом пристального внимания газет, в результате которого одним журналом были опубликованы даже стихи: «Я не дама демимонда. Я принцесса Трапезонда. И зовусь Pani Marie...» Далее шло описание посещения матушкой одного из петербургских ресторанов. Журнал, правда, закрыли, но что из того? Его успели прочесть повсюду. Скандал, скандал!..

— Есть ли новости, дорогая? — рослый Кирилл словно стал ниже.

— Побойся бога, Кики. Я весь день дома, а ты разъезжаешь по дорогам. Какие новости, Кики?.. Позволь спросить об этом у тебя.

— К сожалению, сегодня абсолютно ничего интересного. Просидел три часа у скучнейшего графа Бобринского. Не зря его прозвали «патриотический барабан» — таким и остался. Заставил отобедать — полный набор блюд русской кухни. Не терплю!

— Антипатриотизм в твоем положении, Кики, исключается, — Виктория уже выстраивала в уме пятичасовое отсутствие мужа.

«Обманывает, как обычно, — подумала она равнодушно. — Но к Бобринскому заезжал. А потом, вероятно, Канн». Спросила: — Не встречал ли кого-нибудь из наших? — задавая подобные вопросы, Виктория наслаждалась замешательством мужа.

— Представь, нет, дорогая. Чтобы развеяться, решил проехать в сторону Тулона. Красивейшие места! Неповторимые! Лента дороги вьется, огибает зеленые мысы. А вокруг — олеандры, серебристо-зеленые оливковые рощи. И дома под черепичными крышами, белые виллы, особняки, пансионаты...

— Но ты уже рассказывал мне о дороге на Тулон, Кики. И не раз.

— Просто сегодня я подумал: надо уговорить тебя поехать со мной. Ты написала бы прекрасный пейзаж.

— Да-да, конечно, — рассеянно проговорила Виктория Федоровна. — Ты не забыл про совещание? Будешь обедать?

— Нет, нет! Благодарю тебя, дорогая! — Кирилл, державший ухо востро, чуть расслабился: допрос, по-видимому, кончался. — Представь, новость! Состоялась дуэль! Из-за будущего государственного устройства и престолонаследника. Представляешь, чудаки! Аристократы! Трубецкой ранен в руку, легко. Шпага Пичетти поцарапала его, но старик — молодец, не так ли?

— Комедия, — пожала плечами Виктория. — Весьма симптоматичная. Кто рассказал ее?

— Кто? Ах, да!.. — Кирилл принялся переставлять плетеные кресла на веранде. — Кто же мне рассказал? Бобринский? Нет, не он. Я останавливался возле магазинчика, чтобы купить сигар. Там?.. Но кто же? Запамятовал... Из головы вылетело — сейчас вспомню!

— Не утруждай себя, Кики, — милостиво успокоила мужа Виктория Федоровна. — На следующей неделе обещали посетить нас Мария и инфанта Беатриса. Я получила извещение.

— О! Это замечательно! Очень рад!

— Надо достойно встретить их. Кики, — холеное лицо Виктории стало суровым.

— Наша вилла — вполне достойное место, дорогая. Все будет прекрасно. И... еще масса времени, — Кирилл вновь успокоился. — Я, пожалуй, пойду к себе: надо переодеться, подготовиться к совещанию.

Виктория встала из-за мольберта — высокая, стройная, прямая. На лице — маска. Сдержала себя не без труда. Сказала с внезапным превосходством:

— Есть приятная новость. Князь Кантакузен из Америки обещает двадцать тысяч долларов. Надо подумать, как наилучшим образом распорядиться ими. Возможно, следует собрать всех наших сторонников из разных стран.

— Умница! — вскричал Кирилл, обнимая жену. — Екатерина Великая! Ты у меня — Великая! Торжественно заявляю: отныне принимаю все твои советы.

— Ох, Кики! Прическа, — Виктория мягко высвободилась из мужниных объятий. — Иди, пожалуйста.

— Жду тебя в кабинете, моя любовь!

— Пусть твой любимый Граф проверит, всем ли выписаны пропуска на сегодня.

Кирилл всячески афишировал свою доступность. Однако пропуск из канцелярии, от «первого секретаря», капитана второго ранга по фамилии Граф, был обязателен, без него кованые ворота не открывались. А бдительный секретарь-финн отлично знал свои обязанности!

Великий князь направился к себе в кабинет. Сегодня Кирилл ждал лишь наиболее приближенных соратников: все упиралось в деньги. Проклятые деньги! А тут еще эта Мария, эта Беатриса! Этикет, светские разговоры, улыбки, недавнее прошлое — двор, праздники, торжественные выходы свиты, фрейлины, собственный конвой, большие и малые приемы. О боже, боже! Надо думать о другом. Подходит время говорить о создании сообщества, особого совета, что ли. Об организации газеты, вероятно. Надо учиться политической борьбе. У кого? У всех!.. А дядя Николаша? Он меня не признает, осуждает... и собирает единомышленников. Отмалчивается, затаился. Как Гришка Распутин называл его? «Дубина стоеросовая»! Умел наповал ударить словом. А ведь Николаша подобрал Гришку, и уж от него — через Вырубову — два шага до царского дворца... Когда Николашу с главнокомандующего долой и — на Кавказ, как он говорил? «Поехал о Кавказ пятки чесать...» Ха-ха!

Несмотря на всегда опущенную штору, в кабинете было светло и душновато. Вошла Виктория Федоровна.

— Не люблю людей шатающихся, колеблющихся, сомневающихся. Это перебежчики, их надо гнать сразу. Кики.

Ты о ком, любовь моя?

— . Обо всех, кто нас окружает. -Политика будущего русского царя, — она многозначительно подчеркнула слово «будущего» и испытующе посмотрела на мужа, — разделяй и властвуй.

— Во всем согласен с тобой, дорогая. Но сначала нам, вероятно, надо собрать всех сторонников, не так ли? И провести им смотр.

— Я солидарна с тобой. Кики, — Виктория Федоровна не нашлась, что возразить, и улыбнулась мило, с восхищением: делала вид, что умеет признавать и чужую правоту. Среди самых разнообразных, было у нее и такое свойство характера.

Осторожно постучав, вошел капитан второго ранга Гарольд Карлович Граф. Доложил буднично, без всякой флотской лихости:

— Изволили прибыть: граф Бобринский, генерал Бискупский, господа Остен-Сакен и камергер Мятлев. Покорнейше прошу распоряжений вашего высочества.

— Пусть подождут, — сказал Кирилл.

— Просит аудиенции вашего высочества и господин Снесарев, журналист.

— Продажное перо! — высказалась Виктория. — И нынче опасен. Передайте, у меня ответственное совещание.

— Слушаюсь! — капитан второго ранга Граф, неслышно ступая, исчез...

Теперь наступало время активных действий. Этого требовали от Кирилла Владимировича его соратники, убеждали его, что обязан тотчас переходить к выполнению уже намеченной программы. В очередном интервью Кирилл заявил бесхитростно и с завидной твердостью: «Вскоре народ и армия узнают о моем Манифесте, который им докажет, что я воодушевлен самым либеральным духом милосердия и что наша партия, игнорируя принятые в прошлом политические решения, стремится лишь к восстановлению законности и порядка...»

Это высказывание прозвучало не слишком громко, не слишком ясно. Что за партия? Какова ее программа? От каких прошлых политических решений она намерена отказаться? Ждали Манифеста. И он появился. Как обещал Кирилл — в двух вариантах — к народу и армии.

«Русский народ — взывал великий князь. — С того губительного дня, когда Пресветлый Государь император Николай Александрович, обманутый предателями, покинул Всероссийский Престол, наша дорогая Родина изведала непосильные страдания, познала позор порабощения чужою, ненавистною силой, увидела Алтари свои ’оскверненными и, окровавленная, обнищала. С вершины могущества и силы Россия низринулась в темноту.,. Посему и за отсутствием сведений о спасении Великого князя Михаила Александровича, я, как старший, в порядке Престолонаследия, член императорского Дома, считаю своим долгом взять на Себя возглавлен не русских освободительных усилий в качестве Блюстителя Государева Престола, впредь до той поры, когда весть о злодейском убийстве Государя Императора Николая Александровича и Наследника Цесаревича Алексея Николаевича будет опровергнута, или, если сей надежде не суждено осуществиться, впредь до того дня, когда Земский Собор провозгласит Закон ног о Государя... Да будет дано мне, родному Внуку Царя-Освободителя, отдать свою жизнь за спасение всего русского народа…

Кирилл».

«Российское воинство! К тебе, Великая Сила, прославившаяся в чреде веков на светлых путях служения Родине, обращается ныне слово Мое... Нет двух русских армий! Имеется по обе стороны рубежа Российского Единая русская Армия, беззаветно преданная России, ее вековым устоям, ее исконным целям. Она спасет нашу многострадальную Родину! Молю Бога о том, чтобы, просьбе моей вняв, верховное командование над Русской Армией принял Его Императорское высочество Великий князь Николай Николаевич, а до тех пор надлежащие указания будут ей преподаны Мною, при участии испытанных и доблестных военачальников же, заслуживших благодарность России. Русское воинство! Поведи вновь Россию к свету!..

Кирилл».

Обращаясь ко всем верноподданным, он объявлял:

«Настало время создания общемонархического национального объединения, возглавляемого единым Правительством верховного Вождя; разногласия и грызня порождают смуту, на которую русский народ смотрит с нескрываемым недоумением...» Он приказал совершенно прекратить какие бы то ни было выпады или хотя бы малейшие инсинуации по отношению к великому князю Николаю Николаевичу.

Идея продумана, сформулирована — доброжелательная инициатива исходит от него. Открыто он ни на что не претендует, ждет: пусть выскажутся великий князь Николай Николаевич, вдовствующая императрица Мария Федоровна. Определит наконец свою позицию и главком Врангель.

Монархисты, разделившись, митингуют и топят друг друга в потоках речей. Пошло это еще с 1918 года, когда ВМС поручил сенатору Корево[19] произвести изыскания о правах наследования престола. Со стариком пришлось изрядно помучиться, и он заявил: претендент — Кирилл. Это дало право Кириллу заявить о намерении объявить себя в скором времени русским императором. Законники из ВМС ответили, что без согласия Николая Николаевича поддержать притязания великого князя Кирилла не смогут. Кирилл заявил, что будет действовать самостоятельно. Ему доложили: ВМС посылал депутацию к Марии Федоровне, к Николаю Николаевичу — результаты неизвестны.

Высокие родственники помалкивают. Тем хуже для них!

Кирилл снова собирает в Ницце своих сторонников. Люди проверенные — поддерживают его. Часто, правда, овладевают совершенно иные интересы: промчаться на новом моторе по Лазурному берегу, поиграть в гольф. Но Виктория Федоровна всегда начеку. Честолюбивая жена — главная пружина того, что много лет будет называться «борьбой за русский престол».

Находясь в родстве с румынским королевским домом и еще имея в своем распоряжении определенные денежные фонды, она мечтает о русской короне, готова к борьбе за нее, а уж «Кики», если понадобится, и в штыковую атаку пойдет. Виктория Федоровна — умная, властная, энергичная — побуждает Кирилла к новым действиям. Под ее диктовку великий князь обращается с письмом к Павлу Родзянке (что делать, надо искать поддержку повсюду, даже в среде противников императорской власти):

«...Пора не разговаривать, а действовать, но такова уж русская повадка, говорим мы много и громко, но ни до чего не можем договориться. Я не вменяю это никому в вину, такова уж наша природаt но, став на свой путь, я не строю себе иллюзий... В настоящее время я призываю прекратить распри. Всеми способами необходимо завязывать сношения со страдальцами в России и тем подготовить почву для наших совместных действий... И только при создании дружного национального курса, при взаимной моральной поддержке друг друга, я буду в состоянии руководить делом и получу требуемые для этого средства.

На подлинном Собственной Его Величества рукой написано:

Неизменно к Вам благосклонный Кирилл...»

Послана телеграмма и генералу Врангелю:

«Я, как блюститель государева престола, неизменно рассчитываю на наше творческое сотрудничество, единодушие в великом деле спасения России. Высылаю Манифест.

Уважающий вас Кирилл».

Врангель ответил осторожно и витиевато: «Телеграмма Вашего Императорского Высочества мною получена, и я приношу всеподданнейшую благодарность за оказанное мне внимание... Я, как и громадное большинство моих соратников, мыслю будущую Россию такой, как того пожелает русский народ, пламенно веря в то, что народная мудрость вернет Россию, как и 300 лет назад, на ее исторический путь. Ваше Императорское Высочество уже ныне, на чужбине, без участия русского народа предрешаете этот вопрос. При этих условиях я не вправе обещать Вашему Императорскому Высочеству то сотрудничество, которое Вам угодно было мне предложить. Долг каждого русского человека — принести посильную пользу России. Хочу верить, что, посвятив себя заботам о моих соратниках, временно променявших шашку на лопату и винтовку на плуг, я внесу посильную лепту в общее дело служения родине... Вовлечение армии в политическую борьбу при неуверенности в поддержке Европы и Америки, при неясности построения будущей России, может скомпрометировать не только имя великого князя и династию, но и монархический принцип вообще...» .

Врангель обратился к «дяде Николаше» с просьбой дать указания. Врангеля придется еще завоевывать...

Братья Борис и Андрей, живущие поблизости, на юге Франции, его союзники. На «защите русского престола» Мария Федоровна, Николай Николаевич, принц Ольденбургский, герцог Лсйхтенбергский. Дмитрий Павлович — как обычно, без позиции, хотя, будучи в гостях у Марии Федоровны и английского короля, заявил, что «вступать в открытую борьбу с Кириллом в эмиграции не собирается и предоставит решение этого вопроса Земскому собору». А тут еще этот русофил Марков-2 со своим заявлением в берлинской газете: «Русский царь должен быть рожден от православной матери». Сторонники Кирилла выступают с возражением — Мария Павловна приняла православие.

Время идет» деньги тают. Виктория недовольна. Ясности никакой... Кирилл выступает с Манифестом.

«Великий князь Кирилл Владимирович — внук императора Александра II и двоюродный брат императора Николая II, — являющийся по праву первородства старшим в императорской семье Романовых, объявляет себя блюстителем Российского Престола. Соглашаясь возглавить отныне движение, направленное к восстановлению порядка в Россия, он выражает надежду на то, что император Николай II жив и вернется к верховной власти.

Если же окажется, что Его Высочества наследника цесаревича Алексея Николаевича, а также Великого князя Михаила Александровича нет в живых, Великий князь Кирилл Владимирович созовет Земский собор, который и предложит утвердить его в законных правах... Писано в Ницце 12 сентября 1922 года».

В Манифесте употреблены громко и торжественно звучащие слова: «К тебе, Россия, обращаюсь», «старший по первородству», «оглянись на прошлое, русский народ», «молю Всевышнего...» Каждая фраза била в цель, как хорошо пристрелянное ружье.

Великому князю Николаю Николаевичу отводилась роль предводителя русской армии.

Шестнадцатого ноября 1922 года из Парижа отозвался оскорбленный второй претендент: «...Упоминание моего имени Кириллом Владимировичем... последовало без соглашения со мной... И я подтверждаю свою готовность стать во главе русского национального движения, когда меня позовет весь русский народ».

Что значит «весь русский народ», Кирилл не понял. Зато хорошо понял другое: начинается борьба. Долгая и упорная, многотрудная, с использованием всех средств...

2

Великий князь Николай Николаевич — сын генерал-фельдмаршала, героя борьбы с турками Николая Николаевича (старшего) и великой княгини Александры Павловны, внук Николая I — был вторым претендентом на российский престол. В душе конечно же он считал себя первым. С большими правами — и по закону, и по военным заслугам перед государством, и по тому положению, которое много лет занимал при императорском дворе, являясь наставником Николая II. Старейший в доме Романовых, он еще в 1913 году высочайшим повелением был объявлен главой семейного совета. Его биография по сравнению с биографией «выскочки» Кирилла — «Кирюхи», как презрительно называл его в эмиграции, — выглядела основательной, внушительной. Военная карьера — достойной.

Июнь 1871 года. Пятнадцатилетний Николай зачислен юнкером в Николаевское инженерное училище. Через год, произведенный в прапорщики, он командирован в учебный пехотный батальон. Еще через год — в учебный кавалерийский эскадрон. Затем — слушатель Николаевской академии Генерального штаба, которую оканчивает с серебряной медалью.

Николай — флигель-адъютант его императорского величества. В начале турецкой войны 1877 года Николай Николаевич назначается офицером для особых поручений при генерале Драгомирове. За отличие во время переправы через Дунай и взятие Систовских высот награжден Георгием IV степени, за атаку и занятие Шипкинского перевала — золотым оружием. В 1877 году он полковник, командир эскадрона в лейб-гвардейском гусарском полку, в 1884 году — командир этого полка. Далее — производство в генерал-майоры и командование кавалерийской дивизией, производство в генерал-лейтенанты. В 1901 году Николай Николаевич назначен инспектором кавалерии. В 1905 году он — главнокомандующий войсками гвардии и Санкт-Петербургского военного округа, председатель Совета государственной обороны.

Великий князь внушителен. Двухметровый гигант, галантный кавалер, приятный собеседник. Румяное узкое лицо, быстрая, решительная походка. Знает, можно сказать, весь офицерский корпус Петербурга. Любимец гвардии. Страстный любитель охоты — лошадей и собак. О нем ходит множество рассказов. Порой весьма любопытных, не лишенных пикантности. Например, как его, пьяного и голого, снимали с крыши; как он, пьяный, поднялся на Эйфелеву башню и, балансируя на железной балке, спел «Боже, царя храни»; или как одним лихим ударом снес голову любимой борзой, носился по огородам, давил скот, лупил арапником егерей во время охоты на Знаменке, в окрестностях Петергофа. Сослуживцы отмечают его жестокость, грубость обращения с офицерами и нижними чинами, ерничество и матерщину. Считавший себя любимцем армии, он чрезвычайно внимательно следил за своей внешностью. Бородка и усы с чуть загнутыми вверх концами, фуражка, надвинутая низко, лихо, почти на нос — таков был облик первого офицера, которому многие старались подражать.

В молодости привязался Николай Николаевич к одной царскосельской купчихе — настолько, что готов был предложить ей руку и сердце. Но для женитьбы полагалось ему получить позволение брата, царствующего Александра III. Тот выслушал романтическую историю хмуро, ответил категорично: «Со многими дворами Европы я в родстве, но с Гостиным[20] не был и не буду». Николай Николаевич ожесточился еще более. Позднее он женился на Анастасии, дочери черногорского князя Николая Негоша. О чем необходимо сказать особо.

Негош — отец Милицы, Анастасии и Зорки — жил в Цетинье. Прирожденный актер, играющий в простоту и добродушие, изображающий типичного черногорца (в национальном костюме и шапочке — «Капице»), он был хитрым и дальновидным политическим интриганом, любимым занятием которого было ссорить дипломатов и играть в «большую политику». Его дом — узел интриг.

Благодаря дружбе с Александром III, Милица и Анастасия были обласканы в России. Обе окончили Смольный институт, приняты при дворе. Милица была выдана замуж за туберкулезного Петра — брата Николая Николаевича, подолгу жившего в Египте, бросившего военную службу и занявшегося архитектурой. Анастасия — за принца Юрия Лейхтенберского, который большую часть времени проводил за границей, не скрывая своей связи с известной куртизанкой. Бросив Юрия и разведясь с ним, Анастасия выходит замуж за Николая Николаевича. Верные и преданные дочки («черногорские соловьи» — как их звали при дворе) добиваются денежного содержания для отца — на организацию отборных частей, которые будут сражаться за Россию. Из Петербурга в Цетинье ежегодно посылается два миллиона. Анастасия и Милица приближены к императрице Алисе, но с появлением при дворе Распутина превратились в ее злейших врагов. Несомненно, и карьера великого князя, уговаривавшего племянника «прогнать гнусного мужика», под влиянием подобных высказываний подверглась жесточайшим испытаниям.

Русско-японскую войну Николай Николаевич встретил, как и подобает старшине императорского дома, не при театре военных действий. Инспектор русской кавалерии находился в Петербурге. Только нелюбовь царицы помешала ему уже тогда стать главнокомандующим армией. Сам Бог уберег его от позора.

После поражения в русско-японской войне ему, главе Совета национальной обороны, поручена реорганизация армии. Николай Николаевич часто ездил во Францию, на маневры. Он неоднократно заявлял о своих антинемецких настроениях: «Мир будет жить без войн, когда Германия, поверженная раз и навсегда, будет разделена на маленькие государства, забавляющиеся своими крошечными королевскими дворами». Стоило ли удивляться, что, несмотря на противодействие императрицы и тогдашнего военного министра Сухомлинова, Николай Николаевич все же стал верховным, главнокомандующим, — как только началась война с немцами. В последний час пятнадцатого дня мобилизации Николай Николаевич покинул Петербург и отправился в полевой штаб в Барановичи. Великий князь и его свита ждали на платформе прихода царя, который должен был попрощаться с главнокомандующим. Николая II не было, он так и не появился. Прозвучала прощальная молитва, все сели в вагоны, и состав тронулся...

Жизнь верховный вел довольно спокойную и размеренную. Лишь иногда поезд главнокомандующего совершал дальние маршруты — для совещаний с командующими фронтов. Думал искренне, что он и только он ведет русские армии в бой. О нем писали газеты: о его воле, суровой энергии, смелости. И мудрости... А он был простодушен, внешняя твердость и жестокость скрывали порой внутреннюю нерешительность, неумение командовать, отсутствие полководнического дара. Он остался хорошим кавалеристом. Мог быть командиром эскадрона — ну, полка, в крайнем случае. Но не мог стать крупным военачальником: не было данных.

Поражение русских армий Самсонова и Ренненкампфа потрясло Россию. Пожалуй, один лишь главнокомандующий оставался спокоен. Он сказал генералу де Лагишу — военному атташе: «Мм счастливы принести такие жертвы ради наших союзников».

Прогерманская партия обвиняла в поражениях главнокомандующего. Тот — Ренненкампфа, немецких шпионов и «гнусного мужика» Распутина. Он даже отдал приказ штабным офицерам: «Если же Григорий Ефимович появится в Ставке или хотя бы в прифронтовой полосе, повесить его на первом суку с последующими извинениями перед царской четой». История распорядилась иначе. Николай II, сместив дядю с поста, сам возглавил русские войска. «Дядя Николаша» был назначен наместником на Кавказе и командующим Кавказского театра военных действий. Можно сказать, высылка. Отрекаясь от Престола, император Всероссийский, словно спохватившись, вновь назначил великого князя главнокомандующим. Временное правительство это назначение отменило.

Оскорбленный Николай Николаевич удалился Крым, в собственное поместье Чаир...

Крымское побережье было довольно плотно заселено представителями императорского дома. В Ай-Тодоре, во владениях Александра Михайловича, жила Мария Федоровна, в белокаменном Дюльбере — царская семья. За Симеизом шли дворцы и усадьбы графа Милютина и Воронцова-Дашкова, дворец Юсупова. Имением Дюльбер, в четырех верстах от Алупки и в тринадцати от Ялты, белым двухэтажным домом, окруженным парком, владел великий князь Петр Николаевич. Неподалеку Чаир — поместье Николая Николаевича. Временное правительство словно забыло о царственных особах, скрывающихся в Крыму в надежде переждать «беспорядки».

И все же однажды отряд солдат, ведомый молодым человеком в полувоенном, приблизился к воротам имения великого князя. Было раннее утро. Уже четко прорисовывалась в светлеющем небе вершина Ай-Петри. У подножия горы серела татарская деревушка Кореиз. Дорога ко дворцу шла через обширный, отлично ухоженный парк. На дорожках с обеих сторон скамейки. Поля роз, неведомые тропические растения, цветущие гиацинты. Деревья высажены так, чтобы не заслонять перспективу гор, селений и садов, белый минарет в Кореизе. Поднималось солнце. В имении все спали.

Солдаты заняли всех входы и выходы. Молодой человек, одетый в широкий френч и краги, с пенсне на горбатом носу, вошел во дворец с небольшой группой вооруженных солдат. Николая Николаевича попросили встать с постели. По имеющимся донесениям — объяснил командир, почему-то очень волнуясь и теряясь, — тут зреет заговор: работает радиостанция, между царскими дворцами снуют автомобили. Великий князь сказал, что подчиняется приказу Временного правительства: пусть обыскивают дворец, хотя о заговоре ему ничего не известно.

Были осмотрены все помещения. Солдаты, которым приказали не топать и вообще производить как можно меньше шума, принесли в кабинет свои трофеи — много охотничьих ружей разных систем, коллекцию кавказского оружия, большой ларец с частной перепиской, драгоценности. Оружие и переписка были изъяты. Личное имущество оставлено. Молодой человек извинился за причиненное беспокойство, неловко поклонился, едва не потеряв пенсне, и увел свою команду.

Позднее поступили сведения из других поместий. Недостаток выдержки проявила Мария Федоровна. Пытался протестовать и великий князь Александр Михайлович, адмирал. Ему пригрозили арестом, и он, испугавшись, смирился с обыском.

Потом власть взял татарский курултай. Потом пришли в Крым немцы — «швабы». Выставили караул. Не то для охраны бывшего верховного главнокомандующего от разных банд, не то для содержания его под домашним арестом. Николай Николаевич наотрез отказался принять их генерала. Все это напоминало спектакль...

Из добровольцев был сформирован «отряд особого назначения» для охраны великого князя — около ста офицеров армии и флота, организована служба связи, три пулеметных отделения, автомотоциклетная группа. Николай Николаевич приободрился. Собрав добровольцев, вышел к ним в черкеске с тремя Георгиевскими крестами, сказал, произнося каждое слово с ударением: «Я рад видеть вас, господа офицеры. Ваше присутствие дает мне возможность вновь надеть русский мундир, который я всегда носил с гордостью...» В знак особой признательности завтрак и обед для караула накрывался в княжеской столовой, несколько ранее завтрака и обеда Николая Николаевича.

В горах и на лесистых склонах раздавалась ружейно-пулеметная перестрелка. Романовы беспокоились: и в тихом Крыму происходят беспорядки. Прислуга говорила о неизбежном «возвращении в Крым коммунистов и комиссаров — большевиков».

По приказу английской королевы из Константинополя в Крым 19 ноября 1919 года были направлены два миноносца. Группа английских моряков, предводительствуемая русским офицером, высадилась на Ливадийском пляже. Мария Федоровна приняла их и пригласила на завтрак. В Константинополь она ехать отказалась, передала лишь письмо в Лондон.

В конце марта на рейде Дюльбера остановился английский дредноут «Мальборо» (довольно частый гость в Крыму). Моторные катера причалили к так называемой «Юсуповской пристани». Английская морская пехота и отряд особого назначения обеспечивали посадку. Три дня «Мальборо» стоял на рейде. За три дня погрузились все Романовы. Жили в Петербурге — рядом, жили вместе в Крыму. В эмиграции их пути стали расходиться. Мария Федоровна с дочками Ксенией и Ольгой направилась в Копенгаген. Николай Николаевич — в Италию. Потом переехал в Антиб на Ривьере (Южная Франция), где уединенно жил с семьей на вилле брата Петра. Николай Николаевич почти никого не принимал. Выезжал редко: избегал встреч и даже фамилию сменил — на Борисов. Что означала подобная конспирация, что вызвало ее — неизвестно.

Двухэтажная вилла Николая Николаевича «Thenard» с видом на море имела достойный вид. Внизу спальня, гостиная, небольшой кабинет. Столовая вмещала человек десять — двенадцать, собиравшихся к обеду или завтраку.

В те годы Ривьеру облюбовали многие великие князья: Андрей и Борис Владимировичи, Александр Михайлович, Дмитрий Павлович, герцог Лейхтенбергский, принц Ольденбургский и другие. Если бы не Мария Федоровна, которая приберегла у себя на родине, в Дании, большие средства, знатным родственникам Романова пришлось бы худо. Вдовствующая императрица помогала из Копенгагена. Не всем, только самым любимым.

Между Каннами и Ментоной образовалась своеобразная русская колония. Тысяч пять человек, не меньше, из наиболее ловких и состоятельных разбогатевших на войне, сумевших вывезти свои капиталы. Нищие русские здесь не задерживались. Имевшие небольшие средства мечтали о приобретении пансиона, занимались комиссией при продаже и найме вилл, зарабатывали посредническими операциями. Жили смирно, аккуратно посещали русские храмы.

Иногда случались и скандалы. Некий Лафорж, собрав десяток конторских служащих и лиц неопределенных профессий, объявил себя князем Витенвалем. Он заявил, что к нему обратился «горный кавказский народ» с просьбой быть его королем, на что он дал согласие и теперь провозглашен «Королем закавказским, владетелем Майкопа и Ферганы» — о чем немедленно издал манифест. И ведь поверили. И русские, и представители ряда иностранных государств, вступившие с ним в деловую переписку. Бывший сторож русской церковной библиотеки в Ницце Долуховский, пожалованный в... герцоги, занял должность министра внутренних дел. Другие, награжденные фантастическими титулами, составили «кабинет министров». Он приказал изготовить карту своих владений, орден «Розового слона» и обратился во всевозможные организации и канцелярии, в том числе и к русскому послу в Париже с просьбой признать его и принять меры к изгнанию большевиков из его королевства.

Анекдот! Новоиспеченный король между тем уже назначил день свадьбы с фигуранткой из парижского мюзик-холла, которой пожаловал титул герцогиня Ферганской. Ко дню коронования в русском соборе в Ницце были заказаны придворные костюмы и две короны стоимостью в три миллиона франков. Это показалось подозрительным французской полиции, и она арестовала всех сподвижников Лафоржа. О скандале предпочли поскорее забыть. Кому приятно вспоминать о том, как тебя оставили в дураках?!

В 1923 году великий князь Николай переехал в имение Шуанья в двадцати с лишним километрах от Парижа. По одним данным, имение принадлежало родственнику и его супруги. По другим, он купил его за большие деньги, полученные от продажи уникальной прадедовской коллекции самоцветов.

По приказу Пуанкаре великого князя по приезде в Париж встречал почетный эскорт зуавов. Газеты, описывая это событие, захлебывались от восторга: «Франция признала его высочество!», «Французы горячо приветствуют Николая Николаевича Романова, называя его „монсеньор ле гранд дюк!”»...

Шуаньи Николаю Николаевичу понравилось: напоминало Россию, старинную дворянскую усадьбу — двухэтажную, с двумя десятками просторных комнат, надворными постройками, флигелями. Позади — вековой, запущенный парк с дорожками, поросшими травой, с густыми зарослями кустов. Усадьба из серого камня, окруженная высокой каменной оградой. У наглухо закрытых железных ворот — помещение для охраны. От ограды к дому — короткая аллея платанов и каштанов. У подъезда — крыльцо с каменными вазами. Стеклянная дверь в переднюю. Столовая внизу. Широкая двухмаршевая лестница на второй этаж, где находился кабинет великого князя.

На барской половине жили: Николай Николаевич с великой княгиней, три офицера с семьями (сливки петербургской аристократии): граф Георгий Шереметев, — офицер, кавалергард; сын известного богача и мецената, адъютант князь Оболенский и доктор Мелама — военный врач. Старые слуги — повар, камеристка, садовник, прачки, два шофера. Гвардейский офицер Апухтин, ординарцы гвардейских казачьих полков, личная охрана, руководимая полковником Ягубовым, из офицеров-дроздовцев (Самоэлов, Жуков, Нилов, Неручев, Тряпкин[21] и другие). В Шуаньи поселился и агент Surete Generalе (полиция общественной безопасности) для охраны monsieur lе Grand duc (а может, и наблюдения за ним). В одной из пристроек к усадьбе была оборудована церковка — иконостас, сделанный из темного дуба, простые иконы, простая церковная утварь. Священник приезжал из Парижа. Пел дьячок. В торжественные дни — хор из казаков и прислуги. Иногда — бывшие военные хоры, приглашаемые из русских ресторанов.

Всего в обслуге состояло более тридцати человек. Хозяйство велось бестолково, денег, — особенно в первые годы, — не считали. За стол на обеих половинах усадьбы (барской и для челяди) садилось ежедневно до полусотни едоков. Продукты покупали в деревушке Сентена. (Усадьбу неподалеку от деревушки занимал, между прочим, известный генерал Краснов, все более увлекающийся созданием романов). Содержание «двора» и «резиденции» стоило Николаю Николаевичу десятки тысяч франков в месяц, но создавало видимость сохранения определенной власти, устойчивости положения за границей, соблюдения всех, даже и исписанных положений и правил, требуемых для monsieur le Grand duc.

Наличных денег вечно не хватало. Заведующий «финансовой частью» великого князя барон Вольф продавал золото, бриллианты, фамильные драгоценности. Изредка снабжал средствами и «посол» русского дипломатического корпуса, Гирс, все еще представляющий Россию в Европе.

Николай Николаевич оставался охотником, лошадником, собачником. Те же манеры — постоянно повышать голос, произносить слова с ударением, угрожая. Та же (несколько показная, наигранная теперь) энергия и скрываемая внутренняя нерешительность. Но люди, общающиеся с бывшим верховным, замечали: сдает, теряет гвардейскую выправку, временами, перестав следить за собой, сутулится, устает от посетителей, приходящих кто с решением политических проблем, кто за советом, рекомендацией, кто просто за субсидией. Адъютант Оболенский пускал, конечно, не каждого. Без его доклада Николай Николаевич не принимал никого. Но сколько времени отнимали еще и совещания по государственным вопросам, организация противодействия «этому выскочке, этому молокососу Кириллу».

После того как Эррио сменил Пуанкаре, он дал понять, что князь Романов во Франции лишь частное лицо. Николай Николаевич обиделся. Затем разгневался и заявил: «Или Париж увидит меня как официально признанного Верховного главнокомандующего русскими армиями, или совсем не увидит». Какая-то русская бульварная газетенка, претендующая на остроумие, назвала Николая Николаевича не «Grand duc», а «Гранд ин-дюк». В левых кругах русских колоний прозвище понравилось, привилось.

А тут еще господа сподвижники. Требуют выходить на борьбу с «Кирюхой»[22], тянущимся к трону; активно отстаивать свои законные права, немедля обращаться к русскому народу и армии. Следовало принимать решения.

Николай Николаевич отмалчивался, тянул, «прятал лицо». Тут было отчего потерять голову! Великая княгиня Анастасия умна, расчетлива, но и ей доверять во всем не стоит: легковозбудима, истерична — ей власть и престол ночами снятся. А родственники? Посоветоваться с кем? Даже «Сандро» — двоюродный брат, великий князь Александр Михайлович, человек, казавшийся близким, говорил всем: «Николай Николаевич превосходный строевой офицер, но теряется во всех политических положениях... его манера повышать голос и угрожать наказанием не производит желаемого эффекта. Кодекс излюбленной им военной мудрости не знает никаких средств против коллективного неповиновения. Можно только удивляться простодушию этого человека»... А императрица-матушка? Сидит на своих миллионах в Копенгагене и молчит, будто воды в рот набрала. И на Манифест «Кирюхи» достойно не отреагировала. Что у нее на уме — поди разберись!...»

Не раз обращался к Николаю Николаевичу и Врангель. Все более прямо и откровенно призывал великого князя к действиям, к объединению монархического движения, хотя подчинение армии бывшему верховному искусно обставлял всяческими оговорками: он ведь и сам был главнокомандующим. Еще в Сремских Карловцах Врангель охотно дал интервью Полю Эрио, корреспонденту парижской газеты «Le Journal». «В свои сорок четыре года, — отмечал журналист, — генерал сохранил удивительную гибкость. Изгнание не изменило его. Его костистое лицо осталось молодым и улыбающимся. Он носит по привычке форму кубанского войска, и на его серой черкеске пришпилен орден св. Георгия, а на шее — «Владимир» с мечами. Он с горестью говорит о необдуманных интригах и происках эмигрантских кругов, которые на руку лишь большевикам...

Поль Эрио: Какую роль будете играть вы?

Врангель: ...«жду момента, считая, что солдаты, которые до сих пор считают его главнокомандующим, пойдут за ним...

Поль Эрио: Считаете, что ваша армия, разбросанная по разным странам, всегда готова идти против большевиков?

Врангель: Вполне.

Поль Эрио: Как может быть освобождена Россия? Внутренний взрыв или освобождение извне?

Врангель: Это будет зависеть от тех затруднений, которые будет переживать Россия, и от поведения великих держав... Что касается меня, у меня нет другой цели, как помочь моим товарищам по борьбе вернуться в Россию. В течение трех лет я звал соотечественников без различия партий объединиться вокруг армии. Это не удалось, но я не теряю надежды, что настанет день, когда голоса разума заставят русских эмигрантов забыть партийные различия, которые делают тщетными все наши усилия, и тогда они все заговорят одним языком. Много раз я уже заявлял, что, если кто из русских, пользующихся доверием армии, сгруппирует вокруг себя все антибольшевистские силы, я к нему присоединюсь с моими войсками. Если великий князь Николай Николаевич, связанный своим прошлым с армией, сможет быть таким человеком, то я буду одним из первых, кто представит себя под его водительство. Но я не поступлю так, если эта инициатива будет исходить от великого князя Кирилла Владимировича, который претендует на трон и которому я отказался подчиниться. Я заявлял твердо и неоднократно, как, впрочем, это думали и Корнилов, и Деникин, и Колчак, что мы не можем брать на себя предопределение судьбы будущей Россия. Только сам народ может это сделать... Никакая политическая партия не имеет права посягать на волю несчастного многомиллионного русского народа...»

Прочитав интервью, Николай Николаевич воскликнул: «Еще один демократ отыскался»! — и выругался.

Русские газеты немедленно начали высказываться по поводу заявлений Врангеля, называя пресловутый аполитизм командующего «худшим видом политики». В критику главнокомандующего дружно вмешались монархисты разных мастей и оттенков. И первым — Марков. Группа монархистов-офицеров явилась в Белграде к престарелому генералу М. А. Драгомирову и потребовала возглавить союз, имеющий целью захватить армию. Старший группы заявил: «Покуда Врангель во главе армии, она никогда не будет в наших руках». Поднялась целая кампания. О недавнем кумире стали писать критически. И о ребяческом тщеславии Врангеля, полуцарском церемониале выходов, любви к овациям и ношению на руках.

Врангель издал несколько приказов и циркуляров, понимая, что тучи над его головой сгущаются. Поставив на Николая Николаевича, нетерпеливо ожидая от него активных действий и заявлений, он уже начинал бояться оказаться между двумя стульями. Несмотря на давнюю неприязнь, он пишет генералу Краснову. Ответ приходит со значительной задержкой, оправданной поездкой генерала в Берлин:

«...Я понимаю Монарха как лицо, стоящее над партиями к объединяющими партии... Я не состою в монархической партии, и если я пользуясь иногда органами ее для распространения своих идей, то по неимению средств распространять их иным путем... Я не разумею под Монархом никого из лиц, на которых указывают монархисты, ибо эти лица уже загубили и монархию и Россию... Я полагаю Монарха, как... сурового исполнителя долга перед Родиной. Я сознаю, что такого Государя нет, но его нужно найти и воспитать... Сейчас Россия — это только Ваша Армия, Вами сохраненная и расселенная теперь в Болгарии и Сербии... Лично я ничего не хочу. Я считаю себя человеком конченым, умершим. Новое мне чуждо; старое, которое дорого мне, непонятно новым людям. Приспособляться не умею, а в лозунгах изверился... Поставленный на какое-либо место, я принужден буду молчать — и это будет хуже для дела. Я счастлив иметь возможность откровенно писать Вам и счастлив был бы лично, с глазу на глаз поговорить, но думаю, что мой приезд в Сербию или Болгарию возбудит страсти, взволнует понапрасну казаков, а это нежелательно.

Примите уверения в совершенном моем уважении и преданности…»

Не следовало и обращаться; подвела надежда: живет в двух шагах от Николая Николаевича, встречаются — конечно, мог бы и посодействовать, и поддержать. Зря обращался, зря...

Ухудшились отношения Врангель — Кутепов. Кутепов-паша оправился от шока, вызванного болгарской высылкой и провалом своих военных планов. Споры возникали чуть ли не по любому поводу. В конце 1923 года Врангель объявил, что отказывается от политического руководства и остается лишь во главе армии. Он лишил Кутепова должности помощника главкома, хотел удалить в отставку. Пришлось вмешаться Николаю Николаевичу. Стало ясно, откуда дует ветер...

Врангель был раздражен, обижен, утомлен. Генералы всегда рассматривали его как парвеню, выскочку в генеральских погонах; вакантные места вокруг Николая Николаевича поспешно занимались, военно-административные должности оказывались разобранными. Дальнейшее ясно: обвинение в ряде военно-политических ошибок — и убирают «за штат». Врангель вновь находят силы к борьбе за себя. Он издает приказ об организации нового союза (объединение русской армии — ОРА), который призван сцементировать все воинские силы, в первую очередь — офицерство в эмиграции. Врангель заявляет: Союз остается в Сербии до тех пор, пока на Балканах будет находиться хотя бы одна русская воинская часть. Признавая, что центр эмиграции переместился в Париж (Шуаньи), Врангель подчеркивает: «Я передаю армию и себя в полное и безоговорочное распоряжение того, кто в течение Великой войны был Верховным главнокомандующим и имя которого связывается у армия с ее заветными чаяниями».

Великий князь благосклонно принимает ОРА под свое покровительство и... назначает генерал-лейтенанта Александра Павловича Кутепова первым заместителем Врангеля по вновь рожденному объединению. Петр Николаевич понимает: его победа — пиррова. Он не выиграл сражения. Кто-то обязательно и вскоре бросит в него новый камень. Кто?

3

Этот августовский день 1924 года начался для великого князя Николая Николаевича как обычно. Он встал по привычке рано и вышел на прогулку в сопровождении кудлатого пса Макса и одного из охранников, державшегося почтительно позади. Великий князь ни о чем не думал. Просто шел без всяких мыслей, привычно выполняя свой маршрут, в котором доктор Малама давно определил уже и расстояние и скорость чуть ли не каждого шага. Великий князь не обращал внимания и на то, что происходило вокруг, в парке, этим солнечным утром. Макс убежал куда-то. Мыслей не было. Не было и воспоминаний. Не было ни радости, ни сожалений. Не было ничего. Великий князь существовал сейчас как одно из деревьев в парке. Только и разницы — человек двигался.

Внезапно поблизости, над головой, в ветвях тревожно закричала птица. Не запела, не зачирикала — именно закричала: «пи-ить-пилдык! пи-ить-пилдык!» И снова: «пи-и-ить! пи-ить!» Николай Николаевич остановился. Настроенный мистически, верящий в приметы, наговоры, чудеса, он перепугался, счел непонятный птичий крик дурным предзнаменованием. Делая вид, что поправляет ворот куртки, и оглядываясь на охранника, перекрестился.

Охранник, неправильно истолковав его жест, приблизился на несколько шагов, оказался рядом.

— Покорно прошу прощения, ваше высочество! Могу быть полезен? — заученно отбарабанил он, вытянувшись в струнку — так, что, казалось, вот-вот вспорхнет.

— Макс! Макс! — заметив отсутствие собаки, зычно крикнул Николай Николаевич. — Где собака, э... милейший?

— Ротмистр Чалых, ваше императорское высочество! Разрешите найти?

— Да-да, ротмистр. И поскорее: я возвращаюсь.

Обнажая ряд мелких, острых желтых зубов — что означало, вероятно, самую приятную из изменившихся в арсенале офицера верноподданнических улыбок, — Чалых гаркнул:

— Буд-спол-но, ваше имп-со-во! — лихо козырнул и вломился в кусты.

Николая Николаевич хотел было вернуть ротмистра («К пустой голове руку прикладывает, болван!»), но не успел и рта раскрыть, как тот исчез. Только хруст кустов слышался. Великий князь не прошел и ста метров к дому, как Чалых, благоговейно прижав Макса к груди, догнал своего хозяина. Опустив пса со всевозможной осторожностью, ротмистр вытянулся стрункой, сдерживая и усмиряя дыхание.

— Благодарю, голубчик, — у великого князя от дурных предчувствий пропала охота «цукнуть» офицера, забывшего, чему его учили. Может, ускоренного военного выпуска? Вероятно. Хотя на интеллигентика не похож.

— Всем ли вы довольны, ротмистр?

— Так точно, ваш-им-ство! — гаркнул Чалых. И добавил радостно: — Пятьсот франков в месяц на всем готовом — покорнейше благодарим, ваше императ-ское выс-чес-тво!

— В гвардии?

— Так точно! По контрразведывательной части.

— Не задерживаю. — Великий князь свистнул пса и зашагал к дому. — Понабрали болванов! — И с удовольствием выругался. Матерщина несколько успокаивала его.

Позавтракав, Николай Николаевич стал ждать Оболенского. Ровно в десять адъютант приносил почту, выслушивал распоряжения, делал доклад. Князь слушал внимательно: ждал чего-то плохого после сегодняшней прогулки, таинственного исчезновения Макса, зловещего крика неведомой птицы. Но пока ничего настораживающего не было. Даже наоборот — прислала верноподданническое письмо группа офицеров, оно приободрило Николая Николаевича, который заставил адъютанта прочесть его вторично. Запомнились слова: «...когда это будет указано Вами», «основоположник великой борьбы», «повергнуть к стопам выражение наших верноподданнических чувств и почтительнейше доложить»...

— Конец еще раз, — приказал он адъютанту.

«К Вам, неоспоримому Верховному Вождю русских воинов и всех истинно-русских граждан, рвутся все наши сердца. С нетерпением ждем мы часа, когда Ваше Императорское высочество, обнажив меч, повелит нам пойти вперед к победе, а с Вами она будет, в это мы глубоко верим», — Оболенский прочел медленно и умолк.

— Обнажив меч, — сказал Николай Николаевич и задумался, с сомнением, покачивая головой. — Легко им... «Повелите...» Не так это просто. Надо, чтоб все, весь народ разом воскликнул: «Приходи, князь!» Да... А то много желающих предводительствовать. Это мы знаем.

Адъютант посмотрел на великого князя с удивлением. Таким он увидел Николая Николаевича, пожалуй, впервые — задумчивым, нерешительным, словно бы даже испуганным.

Ворвался в кабинет разыгравшийся Макс, кинулся к хозяину, радостный.

— Ты куда, скотина?! — крикнул Николай Николаевич и так поддал носом сапога псу под живот, что тот отлетел в сторону и, повизгивая от боли, полез было под тахту. — Пшел вон! — Великий князь, огромный, привычно грозный, вскочил, гаркнул яростно: — Вон, Макс!

Завтракали в час пополудни — как было заведено в Шуаньи. Сегодня присутствовали князь и княгиня Трубецкие, Шереметев, барон Вольф, приехавший накануне генерал Лукомский, доктор Малама, личный шофер поручик Апухтин. Разговор шел ленивый, пустой. Николай Николаевич жевал угрюмо, снова весь во власти охвативших его недобрых предчувствий.

Граф Гришка Шереметев предался воспоминаниям о полковом празднике, на который изволил пожаловать сам государь император. Генерал Лукомский рассказывал о мемуарах, которые счел необходимым написать в назидание потомкам, но его не совсем вежливо прервал Вольф, сказавший, что Врангель продолжает продавать Петербургскую ссудную казну. Разговор перешел на командующего русской армией, засевшего на Топчидерской даче, за которую плачено не меньше миллиона динаров, о его честолюбии и властолюбии. Насколько Кутепов проще и открытей, он — солдат, дай ему армию — больше и думать не о чем. Барон Вольф вновь умело повернул разговор: вчера вернулся из Парижа, вращался в деловых сферах. Повсюду говорят об установлении дипломатических отношений с Советской Россией: смерть большевистского вождя — Ленина не вызвала ожидаемых Европой осложнений в борьбе за власть и волнений в народе. «Россия предлагает выгодную торговлю, господа промышленники и финансисты обгоняют политиков и диктуют им нормы поведения!» — подал реплику Трубецкой. «Именно, — согласился Вольф. — Волна самодовольства и эгоизма захватила буржуазию Франции. Печать утверждает в сто глоток, что ныне Франция — самая великая духовная держава мира. Каково, ваше высочество?»

Николай Николаевич не ответил. Сделал вид, что не слышал вопроса. И уж разгорался спор: признает ли Франция Россию? Великий князь и тут не поднял глаз, не подал реплики — в противоположность княгине Анастасии, которая с присущей ей горячностью утверждала: Франция — издавна верная союзница Российской империи, большевики и до сих пор — немецкие агенты, изменить нам — изменить себе. Спор угас. Тут вновь появился Оболенский. Появление его в столовой было несвоевременным, неположенным, чрезвычайным. Николай Николаевич нахмурился, сдвинув черные брови, посмотрел грозно, но кивнул, разрешая прервать завтрак.

— Чрезвычайное известие, ваше императорское высочество.

— Говорите, поручик.

— Тридцать первого августа великим князем Кириллом в Кобурге, в замке Эдинбург опубликован Манифест, — он достал из голубой сафьяновой лапки листок, прочел: «Всем чинам армии и флота, всем верным подданным и всем объединениям, верным Долгу и Присяге, присоединиться к законопослушному движению, мною возглавляемому, и в дальнейшем следовать моим указаниям».

Обедающие застыли. В наступившей тишине нестерпимо громко звякнула вилка, выпавшая из руки Анастасии.

— Есть еще что? — погасшим голосом спросил Николай Николаевич.

— «Положение о корпусе офицеров императорских армий и флота». Газеты, указывающие на сообщение великого князя о получении им больших денежных сумм без указания источника.

— Да он — что?! Рехнулся? — подняла голос княгиня. — Я предупреждала: добром его происки не кончатся!

— Анастасия, прошу вас, — сказал хозяин Шуаньи, начиная подниматься. И, встав, постучал ладонью по столу: — Все ясно, господа! Прошу высказываться. Кратко — ввиду внезапности положения, могущего стать чрезвычайно серьезным. Слово вам, генерал.

— Благодарю за доверие, ваше высочество, — Лукомский встал. — Первостепенным делом считаю созыв Военного совета. Он определит реальные силы, активизирует их. Известно, наших неизмеримо больше, но необходим смотр, — Лукомский произнес все эти слова одним махом, задохнулся и заторопился еще больше:

— Совет потребует решительного отзыва сторонников князя Кирилла и окончательно определит позицию Врангеля в этом вопросе, — генерал щелкнул каблуками, кивнул и опустился на место.

Барон Вольф оказался еще более краток:

— У великого князя Кирилла, по моим данным, серьезных денег нет. И получить их неоткуда. Свой бюджет он тратит на себя и на двор. Его партии остаются крохи.

— Благодарю, — кивнул милостиво Николай Николаевич. — Вы, граф Шереметев.

— Считаю необходимым совместное выступление с вдовствующей императрицей, направленное против действий, не совместимых с вековыми устоями самодержавия. Пригвоздить к позорному столбу, опубликовать воззвание к русским людям.

— Хорошо бы одновременная публикация от имени Высшего монархического совета, — подсказал кто-то.

— Совершенно согласен, — продолжал Шереметев. — Позволю добавить: и заявление православной церкви. Это уничтожит узурпатора окончательно!

— Права на вашей стороне, ваше высочество. Настало время кричать, бить в колокола, звать народ на площадь, — надсаживаясь от показного восторженного подъема, сказал Трубецкой. — Стоит прозвучать вашему слову — и русские люди отдадут себя беззаветному служению вам! Скажи слово, вождь!..

Его нетерпеливо перебила великая княгиня:

— Вспомните тезоименитство великого князя! Были генералы, митрополит Евлогий, премьер Коковцев! Три великих князя, два посла!

— Помним, помним! — раздались голоса.

— И море телеграмм. От четырех королей, от Марии Федоровны, от Марии Павловны!..

— Герцога Орлеанского, — подсказал Лукомский.

— Кирилл прискакал, будто его звали! Какая бесцеремонность, какое нахальство! Разве не так, господа?

— У Кирилла была одна задача, — сказал Шереметев. — Если бы вы, ваше императорское высочество, согласились с его «местоблюстительством», он готов был отказаться от всякой военной и гражданской деятельности. Он говорил мне. — Почувствовав, что сболтнул лишнее, Шереметев поспешил пояснить: — Не понимаю, почему именно меня он избрал для своего посольства. Вероятно, встретился на пути первым.

— А подумай, — безжалостно сказал Николай Николаевич. Все это время он стоял, опершись кулаками о стол, а тут сел, закинув нога на ногу, барабаня пальцами. Не спуская тяжелого взора с графа, добавил, произнося слова медленно и с ударением: — Потому, граф Георгий, что почувствовал: тебе может довериться. А почему — не знаю. И удивляюсь более твоего (в минуты сдерживаемого гнева великий князь неизменно переходил на «ты», и этого обращения боялись все). Подумай, может, еще чего вспомнишь?

— Все сказал, ваше высочество! Как на исповеди — вот святой крест!

— Допустим, — многозначительно сказал Николай Николаевич. — Но впредь па-а-прашу! Докладывать обо всем вовремя! Тэк-с!.. А что мы знаем о его ближайших соратниках? Прошу высказываться. Поручик Оболенский, фамилии!

Все напряженно молчали.

— Главнейшим сторонником является граф Алексей Бобринский, бывший губернатор Галиции.

— Алешка шумен, но бездельник, за что и получил кличку «барабан», — сказал Николай Николаевич и недобро оглядел собравшихся. — Далее.

— Генерал Доливо-Долинский, — провозгласил поручик.

— Прозвище «барбос», — сказал Николай Николаевич. — Славен службой в контрразведке украинской, польской и других. Имеет опыт.

— Камергер Мятлев...

— Боже! — воскликнула княгиня. — Он же рамолик, у него разжижение мозга!

— Стана, — с упреком остановил жену Николай Николаевич, довольный тем, что именно она оказалась самой сообразительной и поняла, чего он хочет. — Зачем же так уничижительно?

— Да, да! — продолжала Анастасия, и темное лицо ее стало злым, ожесточенным. — Нам не пристало их уважать. Кто еще? Да! Этот чухонец, граф, сухопутный моряк!

— Он и русского языка не знает, — добавил Шереметев.

— Его на флот не пустили!

— Генерал Бискупский...

— Могу сказать, — вступил в разговор Лукомский. — Ему дела до России, как до Абиссинии.

— Красавчик!.. И мезальянс с этой певичкой Вяльцевой, вспомните! Он давно сам себя скомпрометировал! — послышались голоса.

— Между прочим, — закончил Лукомский, — весьма характерен и другой факт. Он, Врангель, Скоропадский — однополчане, все офицеры лейб-гвардейского конного полка.

— И все — немцы! — воскликнула Анастасия.

— Ну, почему же немцы? — удивился великий князь.

— Да по всему! — отрезала жена. Немцы и немцы!

Против такой убедительной логики возразить было трудно.

— Князь Ширинский-Шахматов, — читал список Оболенский, — сенатор Корейво, граф Остен-Сакен, газетчик Снесарев...

— Продажная душа! Такого и за две копейки любой купить сможет! — закричала потерявшая над собой контроль Анастасия и, не ожидая грубого окрика мужа, которого знала достаточно, быстро вышла из столовой.

— Господа! — великий князь снова встал, выпрямился, но сделал паузу, ожидая, пока за женой закроется дверь. — Сообщаю, что я намерен действовать. Наш адмирал совсем потерял голову. Ему, пьянице, на бочке только и плавать. Мы должны остановить его. И обдумать план немедля. Прошу проследовать в кабинет. Необходимо подвести итоги. Сделав шаг, Кирилл, несомненно, пойдет дальше.

— Позволю спросить, что имеет в виду ваше императорское высочество? — осторожно спросил Трубецкой.

И тут, нарушая этикет, за хозяина внезапно ответил барон Вольф — голосом спокойным и уверенным:

— Он объявит себя императором России. И доберется до денег, принадлежащих Романовым. Да-с, господа. У кого власть, у того и деньги. У кого деньги — у того и власть. Это мнение, не раз проверенное историей.

Гости перешли в кабинет — большую комнату с двумя окнами и застекленной дверью, выходящей на зеленую площадку, имевшую справа плавный пандусовый спуск. На площадке были высажены кусты и деревья, стояли несколько плетеных кресел и круглый столик со стульями под матерчатым грибком, где князья, если позволяла погода, пили по вечерам чай с вареньем.

Три стола находились в кабинете. Первый, рабочий, напоминал стол в Ставке верховного главнокомандующего в Барановичах. Второй, с лампой, блокнотами, карандашами, папиросницей и пепельницей. — посередине кабинета, на большом ковре, окруженный тремя глубокими кожаными креслами. В углу — двухтумбовый стол с документами и корреспонденцией. Рядом — книжный шкаф. На стенах — виды России в гравюрах и литографиях. К чему такое количество столов в одном помещении, — не знал никто. Все же он был чудной, «дядя Николаша»...

На совещании решили: великий князь выступает с протестом против узурпаторских действий Кирилла («Кирюха» есть повелитель банды пьяниц и дураков», — прозвище данное противнику, употреблялось все чаще и чаще), обращается с письмом о необходимости совместных действий к матушке-императрице. Верным соратникам Николая Николаевича поручается налаживание связей с монархическими кругами. Общие усилия «николаевцев» должны быть направлены на разоружение и перевербовку «кирилловцев».

Барон Вольф решительно напомнил о Врангеле и получении возможно большего количества денежных сумм — задаче наипервейшей. И заметил с усмешкой: «Филипп Македонский считал, что даже осел, нагруженный золотом, может перешагнуть стены любой неприступной крепости».

Высказывание знаменитого грека, прозвучавшее несколько двусмысленно (почему осел? Имел ли барон в виду нечто конкретное?), задело собравшихся. Но каждый успокоил себя: к нему это не относится, у Вольфа в голове на первом месте всегда деньги. Финансист! Они всегда себя умнее остальных считают...

Проводив гостей, Николай Николаевич сел за рабочий стол и задумался. Его мысли были далеки от того, что он должен написать Марии Федоровне. Он вспомнил утреннюю прогулку, тревожный крик птицы, свои тяжелые предчувствия, которые — увы! — сбывались. В прежние времена при его дворе обязательно находился святой, предсказатель, гадатель по звездам или по травам и болотной воде, с которым можно было посоветоваться, найти успокоение, укрепить веру в себя. Теперь такого целителя около него не было.

Мысли о деле, ради которого он сидел за письменным столом, разбегались, улетучивались. Он уже забывал о совещании и том, ради чего все еще находится в кабинете. Пугающая тишина окружала великого князя. Его словно окутали ватой, не пропускающей звуков. Может, он спит? Да и жив ли он? Где он, в чьем доме? В чьей стране?.. И вдруг в полной тишине возник, стал приближаться и нарастать знакомый, страшный птичий крик: «пи-и-ить!», «пи-и-ить!» Николай Николаевич почувствовал: немедля должен встать, спуститься на первый этаж, выйти в парк. Да что же это, господи?! Он истово перекрестился на угол, где висела его старая, походная икона. В этот момент, постучав, вошел адъютант.

— Где вы пропадали, Оболенский? — произнес мирно Николай Николаевич, надеясь, что с приходом адъютанта страхи и видения исчезнут.

— Ваше императорское высочество. Я стучусь уже в который раз! Полагал, вы отдыхаете. Может быть, заснули. Пришел князь Белопольский.

— Проси, проси же! — оживился великий князь, думая: «Вот кто поможет написать письмо Марии Федоровне». — Введи, — Николай Николаевич кивнул на стеклянную дверь, пояснил: — Лишние глаза мне не нужны сейчас.

Через минуту на зеленой площадке показался Вадим Николаевич. Но он ли это? Перед великим князем стоял худой, состарившийся бородатый господин, в великоватом ему, несколько подержанном костюме, с морщинистым лицом и руками, благоговейно прижимающими к груди соломенную шляпу. Николай Николаевич милостиво протянул руку, и князь Белопольский, склонившись, пожал ее с чувством глубокой благодарности.

— Куда вы исчезли, князь Белопольский?

— Все вояжировал, ваше императорское высочество, — с нескрываемой признательностью за прием и беседу, которой его удостаивали, ответил Белопольский: — Белград, София, Берлин. Имел искреннее стремление примкнуть к монархическому движению. Но мое прошлое, полное ошибок молодости... Его никто не забывает, к сожалению. И повсюду я как белая ворона.

— Да, да, это так, — наставительно произнес великий князь. — Поистине вы долго пребывали как путник, заблудший в пустыне. Как солдат, отбившийся от своего полка. Такое сразу не забывается.

— Справедливые слова. Мне возразить нечего, ваше высочество.

— Древний род, давший родине столько достойных имен, столько доблестных офицеров... Светлый человек, приближенный ко двору... Фу! Как это возможно?! Еще шаг в либеральном болоте... Да вы чуть не социал-демократом были готовы себя объявить! Связали имя свое с думцами, с самим Милюковым и его присными... Раскачивали вековые устои государства нашего, трон царский. И когда?! Когда весь русский народ боролся с врагом, не щадя и жизни своей.

— Вы правы, правы абсолютно. Но повинную голову и меч не сечет. Я перед вами, ваше высочество. Возьмите хоть и мою жизнь, располагайте мною полностью.

— Я — солдат, князь. И прошу простить мою резкость. Я не люблю перебежчиков, — Николай Николаевич сделал вид, что задумался, и сурово посмотрел на спутника.

— Вы вправе судить так, — совсем смешался Белопольский, понимая, что от нынешнего разговора целиком зависит его эмигрантское будущее. — У меня нет слов, нет оправданий. Только одна просьба — поверить в мою искренность, ваше высочество. Сама жизнь раскрыла глаза мои! Словно пелена с них упала, я проснулся зрячим и увидел подлинное место свое. Мой долг — служить лишь монархической идее. И я вернулся с повинной головой, готовый безропотно принять любую кару.

«А ведь он краснобай порядочный», — мелькнула мысль, и Николай Николаевич тут же подумал о том, что Белопольский, спасенный им, может стать верным, до своей жизни преданным ему слугой. Остановившись и грозно посмотрев сверху вниз, он будто смилостивился и сказал с некоторым даже пафосом:

— Вы правы, князь. Прочь сомнения, колебания. Ваше место тут. Я зову вас к борьбе — становитесь под мои знамена. Служите им верно и самоотверженно.

— Благодарю, благодарю вас, ваше высочество. Клянусь, я оправдаю ваши надежды, — осчастливленный Белопольский несколько раз поклонился и даже как-то странно шаркнул ногой, словно желая таким образом подкрепить свои клятвы.

— Если помыслами вашими ведает Бог, и он наставил вас, верю, вы сумеете стать на верный путь и очиститься от скверны. Вы человек нашего круга, вы были больны, не иначе. Эти думские кампании, якобинские злобные статьи и речи против государя... Что это, как не тяжелая болезнь?!

— Полностью согласен с вашим высочеством. Смею уверить, ваш диагноз подтверждается полностью. Ваше поразительное проникновение в суть явлений, в души человеческие... Они потрясают! Болезнь сжигала меня. Я был как безумный. Много лет я брел во мраке... Но тут... Ваши милостивые слова... Надежда, которую я получаю... Ваше благородство и порыв милосердного человеколюбия... рождают веру, что я могу еще возвратиться на путь истинный. Благодарю! О, как я вас благодарю!

— Хорошо, хорошо, — уже тяготясь этим говорливым господином, сказал Николай Николаевич. — Я принимаю вас в число своих сторонников. Тут вы имеете возможность показать все свои способности полностью.

— Этот час я не забуду! Вы спасли меня, ваше высочество. Я готов быть подле вас в любом качестве. Я — преданный слуга ваш!

— Рад... Весьма, — сказал хозяин Шуаньи, беря гостя под руку и ведя его по зеленой площадке. — У нас тут, знаете ли, новости.

— Наслышан, ваше императорское высочество. Поэтому и примчался с надеждой. — Он улыбнулся. Во рту у него зияла дыра — не хватало двух передних зубов, верхнего и нижнего.

— Благодарю, князь. Не сомневался, да-с. А у меня к вам дело. Нужно составить от моего имени два письма — вдовствующей императрице и Врангелю. Могли бы вы оказать мне содействие?

— Отдаю себя в полное распоряжение Вашего высочества. Я готов, разумеется, и сейчас.

— Тогда не будем терять ни минуты, — наставительно сказал Николай Николаевич, — прошу, князь...

4

Если царей нет долго, их привозят из других стран. Они штурмуют чужие столицы во главе своих армий. На худой конец их просто выдумывают.

Пока великие князья Николай и Кирилл собирали сторонников и дискутировали, кто вправе занять русский императорский престол, из небытия появилась первая претендентка. Впрочем, она появилась несколько раньше, но покровители не торопились «обнародовать» ее: ждали благоприятного момента, обрабатывали нужных людей — готовили почву. Надо было действовать беспроигрышно, наверняка. Ибо речь шла не только о власти, речь шла одновременно и об огромных деньгах династии Романовых, хранящихся в европейских и американских банках. Точная сумма вкладов неизвестна, скрыта. Но заинтересованные лица знали: игра, как говорится, стоила свеч...

На сцену выводится «чудом уцелевшая от гибели» великая княжна Анастасия Николаевна, дочь Николая II. Именно выводится, ибо следы ее обнаруживаются еще в конце февраля 1920 года...

Согласно документу берлинской полиции 17 февраля в восемь утра патрули извлекли молодую женщину из Ландверканала близ Бендлербрюкке. Она была одета в холщовую рубашку, черное платье и высокие сапоги. Обер-инспектор Гейнц Грюнеберг рапортовал об этом по начальству, известил и городские газеты. Два врача освидетельствовали неизвестную и, признав ее душевно-больной, поместили сначала в госпиталь «Элизабет», а затем в дом умалишенных в предместье берлина Дальдорфе.

Полтора года самоубийца пребывала в безвестности. Затем произошел эпизод, который и стал причиной дальнейших событий. Надзирательница больницы Вейц принесла в комнату, где лежала спасенная, немецкий журнал «Иллюстрирте цейтунг» от 23 октября 1921 года, на первой странице которого был напечатан портрет трех дочерей последнего русского императора, в том числе и великой княжны Анастасии. Там же, в статье под интригующим заголовком «Правда об убийстве царя», высказывалось предположение, что Анастасию спас от расстрела и вылечил от ранений какой-то крестьянин. Соседка по палате Мария Пойтерт обнаружила поразительное сходство той, что находилась рядом, с дочерью русского монарха.

Вскоре Пойтерт покидает дом умалишенных. Она является в русскую церковь. Во дворе встречает ее бывший ротмистр кирасирского полка Швабе, продающий листовки монархической организации «Двуглавый орел». Пойтерт сообщает ему о «царской дочери», которую уже много лет «прячут в больнице». Монархические круги крайне заинтересованы: «Анастасию» перевозят на квартиру некоего доктора Грюнберга. Ввиду опасности, которая может ей угрожать ежедневно, квартиру Грюнберга охраняет специальная группа из русских офицеров-монархистов. Начинается паломничество немецкой и русской аристократии. Вчерашняя самоубийца называет себя Анастасией, родившейся 18 июля 1901 года в Царском Селе, чудесным образом уцелевшей в Екатеринбурге и бежавшей с помощью некоего большевика Чайковского. Анастасию навещают генералы Людендорф и Гофман, бывшие кайзеровские министры фон Кюльман и фон Ягов, принцы из дома Гогенцоллернов, личные эмиссары английского короля Георга V, французского президента Пуанкаре, болгарского царя Бориса. Приезжает великая княгиня Ольга Александровна, баронесса Бусгевден — фрейлина двора, бывший царский камердинер Волков, небезызвестный Жильяр — учитель при наследнике, специальные посланцы Николая Николаевича и Кирилла Владимировича. Командующий рейхсвера

Лахузен приставляет к «Анастасии» сотрудницу абвера Ратлеф-Кайльман[23], выдающую себя за человека, увлеченного литературой и искусством.

Рассказы «Анастасии» постепенно обрастают подробностями: к ней будто бы возвращается память. Она заявляет, что уцелела, спрятавшись за спину сестры Татьяны, ее спас солдат из охраны Чайковский, с которым ей удалось бежать в Румынию. Там она вступила в брак со своим спасителем и 5 декабря 1918 года родила мальчика, крещенного по католическому обряду. В августе следующего года Чайковский был убит на улице Бухареста (еще одна тайна!). Боясь за свою жизнь, «Анастасия» старалась изменить внешность, носила на лице специальное приспособление, придававшее несколько иную форму носу и рту. При венчанье она назвала себя Анной Романской. Ее ребенок остался в Румынии у верных людей, адрес которых она назвать боится.

«Анастасию» забирает в свое поместье в Южной Германии принц Лейхтенбергский, бывший флигель-адъютант царя. Начинается новая серия интервью и аристократических приемов. «Княжна» вояжирует по курортам и дворцам, в ее честь устраиваются банкеты, цель которых поддержать претендентку на русский престол и не дать заглохнуть «уральской трагедии», используемой в антисоветских целях.

«Великая княжна Анастасия больна и совершенно не в состоянии рассказывать о царской семье и о том, что случилось с нею, — объясняет всем герцог Лейхтенбергский. — Однажды ночью в полусне она стала говорить о «дяде Мише» и княгине Брасовой, жене великого князя Михаила Александровича. На другой день ей показали фотографию, на которой была изображена квартира царской семьи. Она тотчас же все узнала, стала рассказывать о цвете материи на мебели, окраске ковров и обоев. Это и многое другое не оставляет сомнения в том, что перед нами подлинная Анастасия Николаевна».

В прессе множество сообщений: в судьбе «Анастасии» обещали принять участие великий князь Андрей Владимирович (брат Кирилла), великая княгиня Ксения Михайловна — ныне Ксения Лидс, жена американского мультимиллионера: а у бывшего жандармского генерала Спиридоновича после встречи с «Анастасией», как свидетельствовал французский журналист, «на глазах были слезы».

О признании царской дочери сообщили великие князья Александр Михайлович, Георгий, Константин и Мария Павловна, сын врача Глеб Боткин, который в детстве часто играл с Анастасией. «Анастасия», проходила курс срочной обработки. Ее учат царственному поведению, знакомят с альбомами фотографий императорской семьи и видами Петербурга, Царского Села, Петергофа. За всем этим видны руки опытных режиссеров.

Раздаются сравнительно робкие голоса противников «воскрешения». Великий князь Дмитрий Павлович заявил: «Он не знает, кто может скрываться под именем Анастасии Чайковской, но он не сомневается — это не дочь Николая II». Бывший русский поверенный в делах Саблин также утверждал, что не может быть и речи о спасении Анастасии Николаевны. Скептично настроены и русские монархические круги Лондона. Французский корреспондент «Пари миди» передавал из Москвы: большевики считают смешным известие о спасении Анастасии.

Наконец, с материалами собственного расследования дела выступает бывший товарищ председателя Петербургского окружного суда К. И. Савич. По своей инициативе два с половиной месяца он проводил тщательное расследование в Берлине: допрашивал множество людей, изучал документы, имевшиеся в полицей-президиуме, И он «счел общественным долгом своим разоблачить ту кампанию, которая ведется с целью ввести в заблуждение эмиграцию. Тщательная проверка дает мне право утверждать: женщина, числящаяся в актах полиции «неизвестной», ничего общего с великой княжной не имеет».

Савич рассказывает журналистам, каким образом он оказался причастным к делу «Анастасии»:

«...В период, когда я жил в Берлине, ко мне позвонил В. Коростовец, ранее служивший по ведомству иностранных дел, а в настоящее время причастный к английской и американской печати, и попросил меня приехать завтракать. Приехав к Коростовцу, я застал у него, кроме его супруги, бывшего украинского гетмана Скоропадского и известною хирурга, С.М.Руднева, которому принадлежал в Берлине так называемый «Момзен-санаторий». Руднев сообщил, что у него находится больная, судьба которой необычна. Это — дочь русского царя, чудом уцелевшая в екатеринбургской бойне, с огромными трудностями добравшаяся в Берлин и ныне пользующаяся уходом и лечением в его санатории[24]. На мой вопрос, какие имеются доказательства, Руднев убежденно заявил: первое: — у нее на теле несомненные следы штыковых ран; второе — зубы выбиты прикладом; третье — на животе следы порохового нагара от производства в упор выстрелов; четвертое — больную опознала княгиня Ольга Александровна. Что касается забывчивости больной, утери ею знания русского и английского языков — это объясняется нанесенной ей в голову раной. Несмотря на то, что следствием судебного следователя Соколова, по поручению адмирала Колчака был установлен факт убийства всех четырех дочерей императора... я не исключил возможного случая. В качестве председателя Союза бывших русских деятелей я и решил приступить к расследованию».

Далее К .И. Савич пересказывает уже известную «одиссею» царской дочери — от берлинской полиции, больницы и дома умалишенных до квартиры инспектора Грюнберга (отнюдь не доктора, — утверждает он), поместья Лейхтенбергского и «Момзен-санатория», где он впервые встретился с «Анастасией» и лично ее опрашивал. «Ни одно из данных мне доказательств не подтвердилось, — пишет К. И. Савич. — Штыковых ран на теле нет. Доктор Грефле удостоверил, что рубцы — результат хирургического вмешательства на почве туберкулезного процесса (ни одна из царских дочерей туберкулезом не страдала). Зубы Чайковской не были выбиты прикладом. Они были удалены берлинским дантистом Розенцвейгом по просьбе Чайковской. Дантист удостоверяет, что зубы у его пациентки были скверные, запломбированные плохим местечковым врачом. Таких пломб у царской дочери не было! Нагар на животе? Ведь царскую семью расстреливали в одежде... Да и патроны теперь из бездымного пороха. Рана на голове? На мой вопрос доктор Руднев уклончиво ответил, что рентгенизации она не подвергалась... Как я выяснил, никто из опознавших ее лиц не мог с достаточной точностью утверждать, что «неизвестная» — великая княжна Анастасия Николаевна. Если и шла речь о сходстве, то скорее с великой княжной Татьяной Николаевной... Одни из видных берлинских чиновников полицей-президиума, ознакомившись с ходом моего расследования, саркастически заметил: «Мы знаем, она не дочь императора. Ну что ж! У нас есть четырнадцать претендентов на престол. Пусть будет пятнадцать».

В 1928 году, правда, Анастасия Чайковская вновь «воскресла». Она ездила в США к госпоже Лидс (великой княжне Ксении Александровне). В газете «Теглихе Рундшау» с защитой прежней версии выступил герцог Лейхтенбергский, устроивший свидание «Анастасии» с великим князем Андреем Владимировичем, который «признал свою маленькую кузину и уполномочил герцога заявить об этом в печати». Другую версию разработал частный детектив Мартин Кнэп, который установил: под именем Анастасии Чайковской скрывается некая Франциска Шанцковская, позднее взявшая себе имя Анны Андерсон, — женщина без определенных занятий из семьи разорившегося фермера, появившаяся в Берлине в 19-летнем возрасте. Она работала ключницей в хозчасти главного полицейского управления, затем стала шифровальщицей, осведомителем на одном берлинском военном заводе, где случайный взрыв гранаты контузил ее, в она исчезла до... появления в Ландверканале[25].

В ЦЕНТР ОТ «0135»

«Манифест объявлен всенародно 31 августа.

Ему предшествовало заседание Земского собора кирилловцев. Основные организаторы: Бобринский, Мятлев, Бискупский, Граф. Журналист Снесарев потребовал встречи с Викторией Федоровной, спросил ее напрямик: «Какой манифест вы желаете иметь? В пользу сына или мужа?» — «хочу иметь второй». Собор проголосовал за Кирилла. Курьезное событие: через день в Кобург, куда перебрался монарх окончательно, явился местный губернатор (возможно, нацеленный кем-либо из «николаевцев») и потребовал расписку в том, что Кирилл не станет заниматься политикой в Баварии. Раскол среди монархистов достиг предела. Активизировался Николай Николаевич. При нем создан штаб или Верховный совет. Военной организацией будет руководить он сам. Политическую сторону берет на себя Коковцев. Беженские дела — Совет послов во главе с Бирсом. Сделано два заявления. Николай считает акт Кирилла «лишенным всякой законной силы, порочащим честь романовской семьи и преступным». Николай «принимает на себя руководство через главнокомандующего (соглашение с Врангелем достигнуто) как армией, так и всеми военными организациями». Кирилл объявил дядю вне закона, указав, что «приказы Николая Николаевича Романова имеют совершенно частный характер и относятся лишь к тем лицам и группировкам, которые не признают императорской власти и вообще монархического принципа». Издан сборник высочайших актов императора Кирилла I, где содержатся распоряжения по «гражданской части», «по военной части», «о Государственном Совещании». Заключает сборник текст присяги. Превращение в «Императора Кобургского» отпраздновано приемом верноподданных, торжественной присягой. Каждому жаловали следующий чин. Производятся назначения, увольнения, повышения. Однако Кирилл по-прежнему мало популярен в монархических кругах, среди офицерства, в среде Торгово-промышленного союза. Нужда в деньгах будет постоянно толкать его на всевозможные авантюры. Императрица-мать не торопится субсидировать нового императора. В ответ на письмо Николая объявила шаг Кирилла «преждевременным», от которого «у нее болезненно сжалось сердце».

Приказ Николая направлен Врангелю: «...Для полного объединения в моем лице всех военных я принимаю на себя руководство всеми военными организациями. Приказания военным частям мною будут отдаваться через главнокомандующего. Все начальники отделов, частей, военных учреждений, военных заведений, военных организаций, а также председатели офицерских союзов и объединений будут назначены мною лично. Приказываю главнокомандующему объявить настоящее распоряжение всем, кому принадлежит, к точному и неуклонному исполнению.

Великий князь Николай Николаевич.

16 ноября 1924 года. Шуаньи».

Краснов и Трепов имели аудиенции у фельдмаршала Гинденбурга. Немцы готовы сотрудничать при условии отказа от сотрудничества с французами. Коковцев доложил о слабых контактах с французскими монархистами. «Доктор» подтверждает наличие во Франции движения общественности к установлению дипломатических отношений с Советской Россией. Переговорам Давбор-Мусницкого с Треповым всячески препятствовал генерал Перемыкин, который связан с Дефензивой[26].

Долгое молчание Николай компенсирует всевозможными интервью, где излагает программу переустройства России: будет совершен государственный переворот, он — диктатор, при нем исполнительный орган — директория из шести человек. Далее — созыв сенатах совещательными функциями и созыв Земского собора из всех сословий, который призван избрать царя. Государственный переворот совершает офицерская организация (называется «Народная стража»), переброшенная в Россию на аэропланах и машинах в районы Москвы и Ленинграда. Отвлекающие удары наносятся на Кавказе и Дону. Быстрота должна обеспечить успех плана.

Кирилл готовится ко второму монархическому съезду. Выдвинут проект создания при «императоре» «Государственной думы». Проектом занимается комитет (князья Волконский, Крупенский, Шаховской). В комиссию по беженским делам входят граф Остен-Сакен, сенатор Корейво, граф Толстой-Милославский. В военную — генерал Романовский. полковник Дурново, каперанг Граф. Денежной частью заведуют граф Бобринский и полковник Шавров. Идут разговоры о поездке Виктории о Америку с целью получения субсидий. Контрагент пока неизвестен. Брат Кирилла Андрей удостоился монаршей милости: его жене, балерине Кшесинской, пожалован титул «графини Красинской».

Изоляция Врангеля от армии «николаевцами» и выдвижение Кутепова активно продолжаются. Офицерский союз преобразуется в новую боевую организацию армейской эмиграции. Главком неоднократно подчеркивает, что его место в Париже, куда перемещается центр всех антибольшевистских сил. Признание Советской России Францией окончательно подорвет позиции и престиж белогвардейской клики, затруднит работу военной организации. Признание Англией уже нанесло удар антисоветским силам, усилило террористическую деятельность эмигрантской контрреволюции. По замыслу Врангеля новый союз — армия, разбросанная по разным странам, возглавляемая единым командованием под вывеской гражданского объединения, — организация чисто военная. В готовящемся уставе говорится: «Сущность положения о РОВСе[27] заключается в том, что с русской армией объединились в составе этого Союза все те воинские организации, которые желали быть с нею в связи. Этим организациям сохранены их названия, порядок внутреннего управления и самостоятельность во внутренней жизни». Во главе Ревсоюза стал главнокомандующий Врангель — Кутепов держат все нити новой организации. У них списки, знамена, деньги. Генерал Миллер от имени главкома заявил: «Существование Союза есть факт не только сегодняшнего, но и завтрашнего дня».

«Кирилловским» генералом Болотовым в Белграде сделана попытка организации офицерского союза под лозунгом «Вера, Царь, Отечество». Приказом № 82 Врангель вновь запретил офицерам принимать участие в политических организациях. На совещании старших офицеров, вызванных в Белград, Врангель заявил: «Борьба за родину не кончена, и, вставая по призыву царя, русская армия, ныне в изгнании, в черном труде, как некогда на поле брани, отстаивает честь России. Пока не кончена эта борьба, пока нет верховной русской власти, только смерть может освободить русского воина от выполнения долга. Этот долг для меня, стоящего во главе остатков русской армии, — собрать и сохранить русское воинство за рубежом России. ...Мы, старые офицеры, служившие при русском императоре в дни славы и мощи России, мы, пережившие ее позор и унижение, не можем допустить, чтобы, прикрываясь словами «Вера», «Царь», «Отечество», офицеров вовлекали в политическую борьбу».

«Вестник Высшего монархического совета», подводя итог, оставил последнее слово за собой, объявив, что приказы Врангеля не могут касаться монархистов, ибо русский монархизм не политическая партия, а широкое, народное движение.

Считаю, рождается крепкая военная организация, сохраняющая наиболее боеспособные кадры русской армии. 1 сентября Российской общевоинский союз признан официально созданным. Руководство РОВСом принял Николай Николаевич.

Прошу инструкций на случай переезда Врангеля в Париж.

0135».

Надпись на информации:

«Судя по сообщениям из европейских стран, эта военная организация весьма многочисленная, состоящая из людей профессионально обученных, действительно станет сильным и опасным оружием против Советской Республики. Вероятней всего, руководителем РОВСа в скором времени станет Кутепов. В настоящее время живет в Париже с женой, малолетним сыном и денщиком на улице Дюрбиго. Имеет еще одну конспиративную квартиру в 12-м городском округе «для работы», ибо, как заявил одному интервьюеру, «время вооруженной борьбы с большевиками впереди. Пять отделов РОВСа дислоцируются во Франции, Германии, Чехословакии, Польше, Югославии. Генерал Добровольских возглавляет отдел в Финляндии, полковник фон лампе — в Венгрии. Отделения имеются в Персии и на Дальнем Востоке».

Резолюция на информации:

«Необходимо усилить постоянное наблюдение.

Менжинский».