Сердце на ладони

36

Славик не спал всю ночь. Решил пойти на завод. А вдруг все обойдется? Но когда мать утром, стала будить его, объявил, что у него выходной. Долго валялся в постели. На душе скребли кошки. Встал — столкнулся с сестрой. Нарочно, назло, объявил, что читал ее дневник.

— Сентиментальная чушь.

Реакция Иры была совершенно непредвиденная. Она взглянула на брата презрительно и во всеуслышание, при матери, сказала:

— Подонок ты! Тебе никогда не понять этого! Да, я люблю его!

— Да ведь он тебя, дуру, не любит.

— Ну и пусть! А я люблю! Люблю так, как ты, циник несчастный, не полюбишь никогда. И мне хорошо от моей любви. А ты не трогай ее! Не трогай! — Ей было так «хорошо», что ее глаза наполнились слезами.

Славику стало стыдно. Идиот. Вздумал издеваться — над кем? Никогда еще он не просил у сестры прощения. А тут пробормотал:

— Я не хотел тебя обидеть. Прости.

Это растрогало Валентину Андреевну. Признание дочери, трагедия ее неразделенной любви, неожиданная чуткость сына — как все это отозвалось в материнском сердце! Одновременно и болью, и радостью. Замечая, как за последнее время Славик повзрослел, посерьезнел, Валентина Андреевна радовалась и следила за тем, чтобы кто-нибудь невзначай не обидел его напоминанием о прошлом, оберегала от душевной травмы.

Чтобы закрепить мир, решила объединить детей общим приятным делом.

— Славик, в лепешку расшибись, а найди хорошую елку. Что за пренебрежение к Новому году? Доставьте удовольствие мне, если себе не хотите. Ира, сходишь в магазин, купишь игрушек. Чтоб к вечеру у нас стояла самая лучшая елка. Будут гости.

Славик обрадовался, что нашелся повод пошататься по городу, чем-то занять себя. Только бы забыть о вчерашнем. Если б можно было забыть! А что, собственно говоря, случилось? Ничего. Его ведь не выгнали. Он может работать. Нет, черта с два! Как вернуться, если не пошел сегодня?

Он хотел заставить себя на все махнуть рукой с циничным равнодушием человека, свободного от условностей. Таким он стремился когда-то быть. Но теперь это не получалось. Произошло что-то непонятное. Если бы раньше ему сказали, что ему будет тяжело расстаться с бригадой, он, наверное, беспечно рассмеялся бы. А сейчас, когда он прижился, даже с Ходасом, кажется, поладил, приобрел профессию и полюбил ее… Да, было тяжело, больно, обидно. И он не стыдился этих «банальных» чувств. Остаться на заводе? Но ведь надо идти в другой цех, опять учеником, опять начинать все сначала. Могут даже поставить разнорабочим — разгружать уголь или вывозить из цеха стружку, как девчата, которые только вчера пришли на завод из деревни.

Правда, теперь он не думал об этих девушках с пренебрежением. Какую бы черную работу ни делал человек, Славик не взирал на него теперь с высоты своей исключительности. Какая там, к лешему, исключительность! Тоже нашелся сверхчеловек! Он скептически улыбался, вспоминая недавние мысли о своих талантах, избранности, вспоминая игру в разочарованность, неудовлетворенность. Нет, теперь ему хочется одного — быть обыкновенным: обыкновенным слесарем-сборщиком, таким, как Костя, как хитрец и насмешник Вареник, как Лопатин, как Тарас, даже как Ходас. Как все они вместе и каждый порознь, со всем тем хорошим, что в них есть, и со всеми их недостаткамии, слабостями. И владеть обыкновенным счастьем — Машиной, любовью. Больше ничего ему не надо.

Славик остановился посреди широкой и пустой площади. В дальнем конце ее у ограды парка продавали елки. Углубившись в размышления, он совсем забыл, зачем пришел сюда. Увидел елки, вспомнил и почувствовал, что ничто его не занимает: ни елка, ни Новый год.

А может, пойти к ребятам? И честно рассказать им все. И попросить прощения у Нинки. Он почувствовал уважение к девушке, которая, «по ночам ревет в подушку», но никому — ни слова. Но ведь стыдно, позорно. Да и как скажешь: прости, что я тебя не люблю? Конечно, он пошляк и действительно не имеет права быть в такой бригаде.

Если б можно было увидеться с Машей! Почему-то казалось, что только она могла бы его понять. Но он сознавал, что теперь у него и вовсе не хватит решимости пойти к ней.

— Что ты привезла палки какие-то вместо елок? — накинулся Славик на молодую краснощекую женщину, которая в тулупе, в валенках сидела на груде крестовин и со вкусом ела свежую булку. — Думаешь, городские — дураки, любую дрянь слопают? Или им, может, денег некуда девать?

— А ты бы дольше спал, может, тебе сама Снегурочка елку бы принесла, — незлобиво огрызнулась она. — Елки как елки. Кто ж это станет хороший ельник рубить? У тебя елка два дня постояла, да на помойку. А из хорошей елочки какое дерево вырастет!

Ее мудрая рассудительность, добродушие и здоровый аппетит как-то удивительно успокоили Славика, даже развеселили, настроили на праздничный лад. Он быстро выбрал елку, рассчитался. Женщина дала еще добрый совет:

— Веток прихвати. Подвяжешь, будет елочка что кукла.

Славик нес елку и старался прогнать прочь грустные мысли. Оставить все заботы старому году! О, если б можно было войти в новый год совсем новым, без всякого прошлого!

Кто-то ухватился сзади за елку, потянул. Пошутить хотят. Он собрался было понатужиться, чтобы потом сразу отпустить. — пускай грохнется, дурак. Но сзади раздался девичий смех. Славик быстро обернулся. Ему улыбалась Маша. Держала в руке маленькую пушистую елочку и улыбалась. Красная, как жар, перчатка ее горела в темной зелени. Искрилась заиндевевшая мальчишеская шапка.

— С наступающим, Славик!

Он так обрадовался, что даже забыл поздравить в ответ. Стоял и блаженно пялился на нее. Потом они шли рядом, несли елки: большую с редкими ветками — Славика и маленькую, густую — Машину. Как в лесу. Славик действительно шел, как в лесу, не видел никого кругом. Болтали о пустяках. Но он все время думал о том, что скоро ей надо повернуть… Она простится и… уйдет. Когда будет другой такой случай? Славик остановился, глубоко вдохнул морозный воздух. Маша со смешинкой в глазах посмотрела на него, как бы догадываясь о его намерениях. Он сказал почти шепотом:

— Я люблю тебя, Маша. Очень люблю….

И умолк, испугался, что она засмеется. Она не засмеялась, наоборот, вдруг стала серьезной. Ласково прикоснулась огненной перчаткой к борту его пальто.

— Выбрось из головы, Славик. Я выхожу замуж, — и вздохнула. Слова ее, как удар молота, того, многотонного, что в соседнем механическом цехе. Как-то, наблюдая его работу, Славик подумал, что было бы, если б под молот попал человек.

«Она выходит замуж. За Тараса. Да, конечно…»

— Ты дитя, Славик. А я старуха. Мне двадцать три. И Тарас замечательный человек.

Все. Теперь все. Нет Маши, нет бригады — ничего нет. Что же делать? Как жить дальше?

…Бросив елку, как ненужную вещь, Славик долго без цели и без мыслей бродил по городу. Сначала не замечал людей. Потом их возбужденные и, казалось, сплошь счастливые лица начали раздражать его. Куда бы уйти, скрыться?

У подъезда редакции стоял отцовский «москвич». И Славик словно споткнулся о него. Вот он, выход. Уехать куда глаза глядят. Из города! В снежный простор! Лететь, чтоб ветер свистел в ушах! Заехать на край света. Обо всем забыть.

Отец еще весной запретил ему ездить на машине и отобрал любительские права. Но запасные ключи Славик все-таки носил с собой на цепочке в маленьком кармашке брюк. Он носил их с восьмого класса, когда научился водить машину, и очень любил повертеть ключиками перед дружками, перед девушками: все, мол, у нас есть и все мы умеем!

Шикович-старший спохватился, что нет машины, минут через двадцать. В редакции поднялся переполох. Это же неслыханная наглость. Украсть машину у дверей редакции, среди бела дня, да еще под самый Новый год!.. Возмущенно звонили в милицию по нескольким телефонам — в областное, в городское управление: какого черта вы там делаете, когда воры работают у вас под носом? Честь милиции была задета, и она проявила необычайную оперативность.

По городу Славик ехал осторожно: везде милиция, особенно на выезде; проверяют каждую машину, возвращающуюся в город, отбирают елки. Он проехал контрольный, строго придерживаясь правил, спокойный и уверенный, с папиросой в зубах. Как добрый знакомый, отсалютовал милицонеру. Но, вырвавшись за город, дал такой газ, что стрелка спидометра переползла цифру «100» и конвульсивно запрыгала, подбираясь временами к «120», Старый, не раз битый «москвич», казалось, не касался своими облыселыми шинами скользкой дороги.

Славик держался середины шоссе, мчась в лоб встречным машинам. И опытные шоферы в последний момент бросали свои ГАЗы и МАЗы в сторону, вздымая снежную пыль. Ругались, грозили вслед сумасшедшему кулаком.

Отчаянная скорость опьяняла Славика. И чем дальше, тем сильнее. Подпрыгивала, дребезжала машина, кидались под нее голые вербы, и шумело в голове, мелькало и двоилось в глазах. Все неприятности, казалось, отошли куда-то далеко.

В поселке химического завода автоинспектор хотел остановить его за превышение скорости — Славик пролетел мимо. Однако бдительный блюститель дорожного порядка успел запомнить номер. Поэтому очень скоро на радость ГАИ там точно знали, в каком направлении гонят украденную машину. На двести километров по магистрали были подняты на ноги все милицейские посты.

Километрах в тридцати от города Славик увидел стоящий впереди на дороге мотоцикл. И двух человек в черных тулупах рядом. Он понял, что поджидают его. И тут же понял, представил, что произошло там, в городе. Ну что ж, не одному ему страдать. Пусть и самодовольный отец поволнуется за свою «движимую собственность». В последнее время он был слишком веселым.

И Славик помчался прямо на милиционеров. Они не выдержали — отскочили в сторону. В зеркальце Славик видел, как один выхватил пистолет. «Стрелять? Вот это здорово!» Милиционеры вскочили на мотоцикл. Гонятся. И его охватило новое чувство — отчаянный азарт гонки. Он засвистел, загоготал, словно ковбой на коне.

— А ну, поймайте!

Заметив, что мотоцикл отстает, он нарочно сбавил газ, дал им подъехать ближе. Опять увидел в зеркальце, как тот, что в коляске, достал пистолет. Тогда снова рванул вперед, так, что изгпод колес полетела ледяная пыль.

Милиционеры отстали, зная, что впереди есть другие.

Километров через пятнадцать — двадцать беглеца ждала новая ловушка.

Навстречу шел ГАЗ-69. Славик сперва ничего не заподозрил: мало ли встречных машин! Но вдруг метров за двести «газик» точно занесло — он стал поперек дороги.

— А-а! — Славик завыл, как дикарь. Но хватило воли не перекинуть ногу с педали газа на педаль тормоза. До боли впился в баранку. Зажмурился. Не выдержали нервы у милиционера, сидевшего за рулем, — рванул машину в кювет. И Славик проскочил и эту засаду. Глянул в зеркальце, увидел, как «газик» выбирается из снега, разворачивается, злорадно крикнул:

— Что, выкусили?!

Начальник районной милиции, человек добрый и спокойный, решил:

— Пьяный. Не гони, Петро. Никуда не денется. А то еще разобьется, дурак. — Начальник жалел пьяных, даже преступников. Но Петра «заело»: какой-то щенок так напугал, стыдно подумать. И он нажал на газ.

Неожиданно Славик почувствовал, что «москвич» точно обессилел. Нет, стрелка по-прежнему подрагивала около «100». Но все-таки что-то не так. А тут еще вылетел к реке. Крутой-крутой спуск, а на том берегу еще более резкий подъем. И Славика охватил страх. Показалось, что машина с такого разгона не сможет проскочить узкий мостик, что у него не хватит силы удержать руль и он слетит в речку, проломит лед…

Не успел он это подумать, как нога сама перескочила на тормоз. Но машина, словно разъяренный зверь, вышла из-под его власти. Рванула влево. Он крутнул руль вправо, «москвич» с бешеной скоростью закружился на месте, оторвался от земли и по спирали поднялся в воздух. Один виток, второй, третий…,