Сердце на ладони

40

Ярош и Маша вместе вышли из больницы. Окончился рабочий день, довольно напряженный: были операции, всегда утомительные. Славик чувствовал себя хорошо, даже мать наконец доверила его дежурным сестрам и санитаркам..

До автобусной остановки шли молча. Морозное солнце, казалось, и&лучало не тепло, а холод. Снег под ногами звенел на сотни ладов. Маша сказала:

— Сегодня буду встречать Новый год. Ох, и погуляю! Как там Зося? Вчера я забегала на часок, так она кислая какая-то была. Заскучала.

Антон Кузьмич понял ее слова как приглашение вместе отпраздновать Новый год, однако промолчал. Утром он обещал Вите и Наташе отправиться с ними на лыжах за город. Но к вечеру похолодало. Вряд ли стоит в такой мороз выходить с детьми в поле. Мать, наверное, будет против.

В последние дни атмосфера в доме стала легче. Правда, жена шла на примирение осторожно. Может быть, хитрила, чтоб, не признав себя виновной, потихоньку сгладить конфликт. Раньше Антон Кузьмич старался всегда помириться кап можно скорее. Теперь же не торопил событий, однако ничем и не мешал им. Пусть все идет своим чередом. Может быть, так даже лучше в их годы: меньше горячих признаний в любви — меньше будет «трагедий ревности» и ссор. Он просто устал от всего этого. Сколько энергии и нервов приходится тратить на глупости! Когда же люди научатся понимать друг друга — в политике, в науке, в искусстве, в семье, в быту, в большом и малом? А может быть, оно и не нужно, такое идеальное взаимопонимание? Скучно будет. Борьба противоположностей — закон жизни и движения. Любовь и ненависть, любовь и ревность, тепло и холод…

Много разных мыслей роилось в голове, пока Антон Кузьмич, уже один, шел от автобуса домой по тихой улице, где снег лежал с начала зимы.

Жена встретила приветливее, чем проводила утром.

— Вот хорошо, что ты так рано сегодня. А я точно знала, у меня уже готов обед.

Еще один шаг. Ну что ж, тем лучше: для его работы в клинике и над диссертацией дома спокойствие всего дороже. Надо и ему сделать какой-то шаг навстречу.

Он разделся и, помыв в ванной руки, заглянул на кухню, шутливо потянул носом воздух:

— Отгадать?

Это его старый фокус — по запаху отгадать, что готовится на обед. Жена засмеялась:

— Не отгадаешь.

И вдруг телефонный звонок. Он вышел в коридор, взял трубку.

До Галины Адамовны донесся его встревоженный голос:

— Что случилось? Бросьте шутки!.. Хорошо. Еду.

Галина Адамовна глянула из кухни. Муж поспешно надевал пальто. Она осторожно спросила:

— В отделении что-нибудь?

— Нет. Звонила Маша. Просит сейчас же приехать. Очевидно, что-то с Савич. — Он застегивал пуговицы, руки его дрожали.

«Как он волнуется». Галина шагнула к нему.

— Можно — я с тобой?

— Зачем? — спросил он с суровым удивлением. Она попятилась, сжалась, словно он замахнулся на нее.

Дверь за ним со стуком захлопнулась. А она все стояла, как онемевшая.

Он вернулся неожиданно быстро, через какой-нибудь час, который, однако, показался ей самым мучительным в жизни.

Она услышала его тяжелые шаги на лестнице. Очень тяжелые. Так он ходил, лишь когда сильно уставал. Открыл дверь своим ключом, открывал долго, царапая замок, будто не мог попасть ключом в скважину. Она не бросилась помочь — стояла, не двигаясь, и напряженно ждала.

Антон наконец вошел. Мимоходом глянул на жену и стал раздеваться. Снял свою «боярку». Положил ее аккуратно на полочку вешалки. Медленно расстегивал пуговицы, разматывал красный шарф. И все это молча. Галина не спрашивала: что там, что случилось? Боялась. Но что же все-таки случилось? Если бы Савич было худо, он не вернулся бы так скоро: покуда отвез бы в клинику, устроил, помог… Если б умерла, не так бы он вел себя, нет. Он как-то странно, устало спокоен.

Разделся, заглянул в зеркало, провел ладонями по лицу, пригладил волосы. Направился в комнату. Проходя мимо пианино, ударил пальцем по клавише, бас глухо загудел. Постоял у окна. Повернулся, увидел, что Галина стоит на пороге с немым вопросом в глазах, и сразу стал обычным, только усмехнулся так, будто сам себя презирал. Сказал спокойно, без гнева, горечи:

— Можешь радоваться. Ты своей глупой ревностью выгнала человека из дому… Больного. После такой операции!..

— Кого?

— Кого! Софью Савич.

— Я выгнала?! Куда?

— Знал бы я куда. В том-то и беда, что не знает ни Маша, никто… Пока мы занимались Славиком, она уехала. Куда? — задумчиво повторил он. — У нее нет никого близких. На дворе лютая зима…

«Просто так, без причины, не исчезают», — хотелось сказать Галине Адамовне, потому что у нее мгновенно возникло подозрение, не хитрость ли это. Но сдержалась. Слишком уж необычайным — никогда таким его не видела! — показался муж. Спросила мягко:

— Откуда тебе известно, что она уехала из-за моей ревности?

Антон Кузьмич вынул из кармана пиджака синий конверт, молча положил на стол.

Самообладание оставило женщину: она бросилась к столу, схватила конверт, дрожащими руками выдернула, точно из огня, письмо. Сперва окинула весь текст одним лихорадочным взглядом. Потом, забыв, что муж следит за ней, прочитала скороговоркой вполголоса:

Галина Адамовна глотала строчки. В сердце хлынула волна благодарности к женщине, которую, кстати сказать, она так и не видела. Конечно, Зося Савич любила ее мужа и понимала, что это может привести к беде… А ведь она сама хлебнула горя полной мерой. Отсюда это благородство! Истинное. Без фальши. Без позы. Самоотверженное. Так могла поступить только женщина; которая любит его не менее сильно, чем она, Галина. Но теперь в ней нет ни ревности, ни злобы. Она благодарна той, другой, и по-женски жалеет ее.

«В самом деле, куда она могла уехать в такую пору?» Галина Адамовна поглядела в окно—мороз заткал стекла причудливыми узорами. Ей стало холодно. За спиной ее Антон проговорил:

— Стыд. Какой стыд!

Он сидел за столом, тер ладонью широкий лоб.

Теперь Галина Адамовна и мужа прекрасно понимала, и тоже пожалела. Подошла неслышно, мягко положила руки на сильные его плечи. Помолчала. Он тоже словно затаился, словно ожидал, что будет дальше.

— Тебе тяжело?

— Мне стыдно.

— Ты любишь ее?

Он передернул плечами, точно хотел сбросить ее руки.

— Опять ты со своими глупостями. Да пойми ты наконец, что это нелепо… — Слова эти надо бы крикнуть, а он говорил тихо, усталым голосом. Он не в состоянии был даже возмутиться в полную силу. Да и к чему?

Она прижалась щекой к его голове, вдохнула знакомый, родной запах волос, и лицо ее засияло от счастья.

— Если бы ты знал, как я люблю тебя, ты не называл бы это глупостью, ты понял бы…

— Я знаю, как ты любишь меня. Но пора бы уже твоей любви стать умнее.

— Любовь никогда, не бывает умной, — ответила она старой книжной истиной. А ему, умудренному жизнью, эти слова показались почти откровением. Он подумал; «А правда, существует ли она, умная любовь?»

Она боялась шевельнуться, словно счастье могло упорхнуть или выплеснуться через край. А она дорожила каждой его каплей.

Они долго молчали. Говорят, мозг излучает электрические импульсы. Если б Галина Адамовна обладала способностью улавливать их, то обнаружила бы, что мозг его в эту минуту стал радиотелескопом, разыскивающим, в бескрайности вселенной потерянную звездочку. Где она? Куда скрылась?

Наконец Галина Адамовна спросила:

— Будем обедать?

— Будем обедать.

Она оторвалась от него, выдвинула ящик серванта, вынула белоснежную скатерть, одним взмахом покрыла стол. Антон Кузьмич встал, чтоб не мешать, отошел к окну. Жена выбежала на кухню, мигом вернулась с тарелками, с приборами.

— Мы не встречали Новый год.

— Не встречали.

Он не видел, как она исчезала и появлялась вновь. Когда-то он любовался ловкостью жены в работе: все горело у нее в руках. Теперь он думал о другом.

— У нас не тронут весь новогодний запас вина. Что ты будешь пить?

— Все равно.

— Шампанское?

— Лучше коньяк.

— Может быть, позвать Кирилла?

— Как хочешь.

— Нет. Я хочу быть с тобой. Чтоб никто не мешал. Дети ушли на каток. Им хотелось за город, но они не рассчитывали, что ты так рано придешь.

— К ночи подморозило.

— Да… Пятнадцать уже.

— В поле, наверно, больше.

— Натка, коза упрямая, легко одета. Боюсь, не простудилась бы.

— Наташа не простудится.

— Прошу вас, доктор, к столу.

За несколько минут она хорошо и красиво сервировала стол. У этой женщины свой талант: она хорошая мать и хозяйка. Каждому свое.

Они сели за стол друг против друга. Галина неотрывно, с нежностью и умилением глядела на мужа. Это умиление смутило Яроша. Он отвел глаза и занялся бутылками. Долго откупоривал бутылку с коньяком. Еще дольше, с особой осторожностью — не залить бы скатерть! — шампанское.

Галина любовалась его большими красивыми руками, точными движениями.

Он налил шампанское в высокие бокалы. Зашипела пена. Лопаясь, стреляли пахучими брызгами пузырьки.

— За наших детей! — первая предложила тост Галина Адамовна от всего материнского сердца, но и не без женской хитрости.

— За наших детей.

…Наташа тихо открыла дверь (у каждого из них свой ключ, потому что уходят и приходят они в разное время), тихо положила коньки, зная, что мать не любит, когда стучат, а она в последнее время очень нервна. И вдруг поверх занавесок на стеклянной двери девочка увидела, что мать и отец сидят за столом и… чокаются. Помирились!

Для нее это лучший новогодний подарок. С детской непосредственностью она влетела в комнату, когда они только пригубили бокалы, удивив их, — откуда взялась? — подбежала к отцу, обняла, крепко поцеловала.

— Я люблю тебя, папа! Ты хороший, ты умный! — Потом, как белка, прыгнула к матери, поцеловала и ее. — И тебя люблю, мама! — закружилась по комнате, как на катке, грациозная в своих синих брючках, в красном свитере и такой же красной шапочке. — Я люблю вас! Я всех на свете люблю! Всех хороших людей!

Ярош засмеялся, радуясь, что дочка с ними. Предложил:

— Выпьем за хороших детей. И за хороших людей!

И снова подумал о Зосе. Где она? Куда, могла уехать в такую пору?..

Перевод с белорусского А. Островского и 3. Островской.

Иван Петрович Шамякин

СЕРДЦЕ НА ЛАДОНИ

Зав. редакцией В. Ильипков Редактор О. Жданко

Художественный редактор Ю. Васильев Технический редактор Л. Платонова

Корректор М. Муромцева

Сдано в набор 8/ГУ 1964 г. Подписано к печати 27/У 1964 г. А02079. Бумага 84Х108 /|б. 5,5 печ. л. 9,02 усл. печ. л. 10,74 уч. — изд. л. Заказ № 974. Тираж 1000 000 (1—800 000) экз.

Цена 21 коп.

Издательство «Художественная литература». Москва, Б-66, Ново-Басманная, 19.

Ленинградская типография № 1 «Печатный Двор» имени А. М. Горького Главполиграфпрома

Государственного комитета Совета Министров СССР по печати, Гатчинская, 26. Обложка отпечатана на Ленинградской фабрике офсетной печати № 1. Кронверкская, 9.