Сердце степи. Полёт над степью

13. Руан.Зачем ты сделала это?

Руан с любопытством смотрел на него, потом отвёл взгляд.

- Почему ты не идёшь к ней, господин Аслэг? - спросил он, покачивая пустую чашу на столе.

- Видит Тан Дан, я больше всего на свете сейчас хочу этого. Но она не признаёт мою власть над собой. Я хочу, чтобы она признала, что не свободна.

- Она и не признает этого. Можно ли удержать дым в ладонях? - Руан смотрел на Аслэга, который снова смеялся. - Дай ей свободу.

- Эным, которая поженила нас, говорила мне то же самое. Она была уверена, что Камайя поправится. Сказала мне отпустить её. Сказала: «Она не уйдёт, если она твоя. А если не твоя - ты удержишь лишь её тело. Ты этого хочешь?» Но я не могу. Впервые в моих снах Выы не говорит голосом Халар. Выы теперь доносит смех Камайи. Она редко смеётся, и из-за этого каждая её улыбка отзывается внутри. Халар смеялась часто. Ей было двадцать. Она носила третье дитя, и я надеялся, что это будет сын. Эным тогда сказала мне - отпусти и живи, они в Эн-Лаг, а ты ещё на ладони Матери Даыл, и ни у кого нет силы изменить это. Я три года пытался отпустить и не понимал, как. Если бы Халар сейчас вошла в эту дверь, - махнул он рукой, - я уже не уверен, что понравился бы ей. Эти три года отравили мою душу, и она почернела, как обмороженная или сожжённая плоть. Но я снова чувствую, и это глубже, чем то, что отмерло. Я говорю, как пьяный, - вдруг удивлённо хмыкнул Аслэг. - Почему я так говорю с тобой? Это не мужской разговор.

- Я потерял жену десять лет назад. - Руан накрыл чашу ладонью, прижимая, и пальцы дрожали, а края впивались в руку. - Она тоже ждала третье дитя. Повитуха сказала, это мальчик, очень крупный, и он лежит так, что она не сможет родить сама. Она сказала, что может попробовать достать ножку младенца, чтобы помочь ему родиться, но это причинит мучения матери. Илтэн сказала, что потерпит. Но у повитухи не вышло. Крови было очень много… Я видел это. Видел всё. - Руан стиснул зубы и всхлипнул, зажмуриваясь, потом с силой растёр лицо руками. - Ворвался, хотя меня пытались удержать. Белая постель стала красной, и она лежала там с нашим сыном во чреве, измученная, и руки всё ещё были тёплыми, и я умолял её вернуться, понимая, что она уже не услышит меня. В Валдетомо ей бы дали усыпляющее зелье и извлекли нашего мальчика через живот. Они оба остались бы живы. Катула говорила мне… Говорила! Я не смог убедить Илтэн… Я убил её, Аслэг…

Тишина душила. Она лежала на плечах и распирала горло. Глаза невыносимо щипало, и Руан тёр лицо ладонями, будто стирая воспоминания, которые снова и снова накатывали на него, остужая душу, наполняя сердце болью и злым холодом.

- Тебе нужно пригласить эным, - сказал наконец Аслэг. - Эта рана будет болеть всю жизнь. Эным может помочь.

- У нас в Валдетомо есть свои эным. Они лечат душу словами. Я как-то пришёл, чтобы поговорить, но не смог. Я сидел там, глядя на золотые осенние склоны, и плакал два часа, но не смог сказать ни слова. Наши эным не осуждают, когда мужчина плачет. Олем Самита говорит, что у души нет пола. Боль равна для всех, но женщинам позволено кричать и плакать, тогда как мужчина запирает её в себе, и рана продолжает гнить, отравляя душу.

- Ваши эным мудры, - усмехнулся Аслэг. - У души действительно нет пола. Уходя в ветви Эн-Лаг, расставаясь с телом, никто не может предположить, какое тело достанется ему следующим. Погляди на Свайра… Душе муравья за какие-то заслуги досталось тело человека.

Руан негромко рассмеялся, качая головой.

- Ты будешь держать его взаперти?

- Пока - да. Вокруг него какое-то странное оживление. Люди требуют казни. Требуют слишком… рьяно. Снять голову никогда не поздно, а вот приставить обратно - дело такое. У вас в Валдетомо, наверное…

- Нет. Такого даже у нас не умеют, - хмыкнул Руан. - И вряд ли научатся. Матур говорит, что в будущем, возможно, станет возможным приживлять отрубленные конечности, и человек сможет владеть ими. Но перерубленный хребет срастить так, чтобы разум вновь повелевал телу, не сможет никто. Или сможет, но через тысячу эпох.

- Жаль, что мы не увидим этого.

Лесенка скрипнула, и Руан обернулся навстречу входящей Аулун. Она шла, вытирая пальцы серой тряпицей, и подняла глаза на него. Руану показалось, что в уголках её губ спряталась улыбка.

- Лекарка просит прощения, что помешала. Господин Аслэг, Аулун только нальёт ачте и пойдёт вниз.

- Нет-нет. Оставайся. Отдохни. Ты весь день тут крутишься. - Аслэг встал, скрипнув досками пола. - Тебе присылали еду?

- Аулун благодарит господина.

- Не за что. Я распорядился, чтобы сюда присылали свежее и горячее. Тот, кто заботится о здоровье моих воинов, не должен страдать от голода или холода. Я пойду вниз, пригляжу за своим туусом. Тебе прислать в помощь Саурта?

Аулун опустила взгляд, и Аслэг хмыкнул.

- Я могу распорядиться, чтобы он слушался тебя. Впрочем, как знаешь. Он, на мой взгляд, чрезмерно кичится тем, что отец зовёт лишь его.

- Лекарка пользуется доверием Улхасум и хасум Йерин, господин. Ей достаточно этого, - почтительно произнесла Аулун.

- Хорошо.

Руан встал и наполнил одну из чашек остатками ачте из заварника. Пара листочков со дна скользнули в светлую глазурь и закружились в золотистом настое.

- Держи, - сказал он, протягивая чашу Аулун. - Как они?

- Поправятся, - пожала плечами Аулун. - Алай хотела прийти к Укану. Наверное, ей нужно отправить весточку?

- Она спит. Я оставил её на своей кровати. От неё пахло кошачьей травой. Ты стала часто её использовать.

- Это действенное средство. Тут нет такого, а в Фадо другие травы для успокоения. Теперь Аулун не знает, что будет делать, когда запасы господина Руана закончатся. Эта трава гораздо сильнее травы сумарзых, и на вкус куда как приятнее.

Она стояла, глядя в чашу, где по кругу медленно плыли два листочка, и большие ясные глаза были как отблески этого ачте в белой глазури нежного лица. Руан сглотнул. Кончики пальцев закололо, и он опустил взгляд.

- Почему бы тебе не присесть? - спросил он, слегка прокашлявшись. - Я же говорил, что при мне ты можешь…

Ачте плеснулся в воздух, и круглые золотые топазы капель взлетели, разлетаясь в стороны. Чаша стукнула о доски пола, темнеющие от разлитой влаги, руки Аулун вокруг шеи Руана сомкнулись, а губы, приникшие к его губам, были нежными, и он схватил её, стискивая, загораясь, впиваясь в них.

- Так нельзя, - судорожно шептал он, путая свои пальцы и её на тесёмках и пуговицах, пугаясь своих рук на её шее и плечах. - Стамэ… Аулун, это неправильно… Останови меня, прошу… Прошу! Я не смогу остановиться сам… Зачем ты делаешь это?

Выбившиеся из кос волоски цеплялись за штукатурку стены, за мозоли, за взгляд, и он просунул ладони между её спиной и стеной, не отрываясь от её губ, наступая на какую-то одежду под ногами, вздрагивая от её тёплых пальцев на теле, от боли в костяшках, которые опять бились об шершавую поверхность. Её мучительная нежность вновь была в его руках, снова наполняла его горсти и обволакивала его тело и душу, и он застонал, стискивая её, шаря губами по шее, обдирая щетиной мягкую светлую кожу, подчиняясь ритму её движений.

- Почему… - прошептал он, зажмурившись, накрывая её плечи подобранным с пола халатом, плавясь от тяжести её нежных молочно-белых бёдер на своих, поросших густой шерстью. - Зачем ты сделала это… Аулун?!

- Потому что я так хотела, - шепнула она ему прямо в ухо, пропуская пальцы сквозь рыжеватую поросль на его груди. - Господин Руан сказал, что я могу не спрашивать, так зачем же он теперь спрашивает сам?

Он схватил её лицо в ладони и вглядывался, мучительно морщась, а она улыбалась, и улыбка была рядом, на её губах, и принадлежала ему, вся, без остатка. Руан закрыл глаза и забрал эту улыбку, пряча её под своими губами и где-то гораздо глубже, там, где так давно не было этого золотого света, плескавшегося сейчас в её глазах.