Сестры из Сен-Круа

7

Рэйчел подъехала к дому своей бабушки, Роуз Карсон, перед самым обедом и короткой перебежкой под проливным дождем добралась до двери. Бабушка, такая же страстная поборница независимости, как и Рэйчел, жила на первом этаже в специальном доме для престарелых и инвалидов на окраине города. С прежней квартирой она рассталась, как только Рэйчел съехала от нее, и теперь с комфортом обосновалась в Котсуолд-Корт, где на ее независимость никто не посягал, но в случае необходимости всегда можно было обратиться к коменданту. Была у нее в квартире и крошечная кухонька, где при желании можно было готовить еду, но обед ежедневно подавали в полдень в общей столовой. Роуз Карсон это целиком устраивало.

У Рэйчел был свой ключ, и, чтобы не вынуждать бабушку лишний раз подходить к двери, она открыла сама и крикнула:

— Привет, бабушка, это я!

Бабушка сидела в гостиной, ее инвалидное кресло стояло у окна, из которого открывался вид на мокнущий под дождем сад. На коленях лежало вышивание, но в иголке, брошенной рядом на столе, не было нитки, и аккуратно сложенная местная газета осталась, по-видимому, непрочитанной. Бабушкино лицо озарилось улыбкой, когда Рэйчел шагнула в комнату и подошла к ней — с объятиями и шоколадными конфетами, купленными накануне в магазинчике в Чарлтон Амброуз.

— Привет, дорогая! Какая прелесть — «Черная магия», мои любимые! — Апатия, в которой бабушка, кажется, пребывала до сих пор, мигом слетела, и она развернулась на вращающемся кресле спиной к окну. — Ну и погодка сегодня! Обед будет готов примерно через полчаса. Может, нальешь нам обеим чего-нибудь выпить?

— Да, сейчас. Ох и холодина у тебя тут, бабушка! — посетовала Рэйчел. — Ты бы не выключала камин.

Рэйчел подошла к камину и нажала на кнопку. Газ с тихим сипением загорелся, и в комнате сразу стало как-то веселее.

— Да я почти никогда и не выключаю, — спокойно ответила бабушка. Она уже привыкла к тому, что Рэйчел вечно упрекает ее за скупость, но это была уже ее вторая натура. Всю жизнь ей приходилось считать каждый пенни, и она не могла заставить себя тратить деньги на газ, когда одеяло на коленях и шаль на плечах отлично греют. Рэйчел с нежностью посмотрела на нее и включила еще торшер. Комната наполнилась теплым светом, и от этого вид за окном стал казаться еще более унылым.

«Чего-нибудь выпить» у бабушки означало бокал сладкого хереса. Рэйчел подошла к шкафчику в углу и налила два бокала.

— Как прошла неделя? — спросила она, протягивая один стакан бабушке, а с другим усаживаясь напротив камина. Они немного поболтали, а затем Рэйчел достала запеканку, стоявшую у бабушки в духовке.

— Между прочим, — сказала Рэйчел, — мне нужно тебе кое-что передать. Один человек по имени Ник Поттер шлет тебе привет.

Бабушка весело удивилась:

— Да ты что? Это который волшебник?

Рэйчел рассмеялась.

— Нет, — серьезно сказала она. — Тот — Гарри Поттер! А этот самый обыкновенный человек.

— Вот как? И почему же вдруг этот самый обыкновенный человек передает мне приветы?

— Я сказала ему, что поеду к тебе сегодня, вот он и передал.

— Как мило с его стороны, — сказала бабушка с задумчивой улыбкой. — Передай и ему привет от меня.

— Передам, если увижу, — небрежно сказала Рэйчел.

За обедом Рэйчел начала рассказывать бабушке об Эшгроуве.

— Да, я видела твою статью в «Кроникл», — сказала бабушка, — там столько всего о Чарлтон Амброуз. Очень интересно. Я ведь жила там в детстве, ты знаешь.

Это было сказано не вопросительно, а утвердительно, и Рэйчел удивленно подняла взгляд.

— Нет. Я этого не знала. Когда ты там жила?

— Там жили мои бабушка с дедушкой, — сказала Роуз. — Когда я родилась, мама вернулась домой, к ним. Мой отец погиб на войне во Франции. Я его никогда не видела.

Рэйчел изумленно уставилась на бабушку.

— Я ничего об этом не знала! — сказала она. — То есть я знала, что твой отец погиб в Первую мировую, но не знала, что ты жила в Чарлтон Амброуз. Я думала, ты всегда жила в Белкастере. А где был твой дом? Долго ты там жила?

— С перерывами — лет до четырнадцати, пожалуй, — ответила бабушка.

— До четырнадцати! — Рэйчел покачала головой. — Выходит, ты была там, когда сажали Эшгроув!

— Выходит, так, — согласилась бабушка.

— А ты помнишь, как это было?

— Смутно помню, как люди стояли в деревенской роще и сажали деревья, — сказала бабушка, — но я тогда совсем не понимала, к чему это.

— Но бабушка, это же потрясающе! Ты это видела своими глазами! А ты не можешь вспомнить кого-нибудь из жителей деревни… семьи какие-нибудь?

Бабушка засмеялась.

— Милая, мне же всего четыре года было.

— Но ты же говоришь, что до четырнадцати там жила.

— В основном да, но я там почти никого не помню. Мы жили очень уединенно.

— Значит, ты не знаешь никого из тех, кто там сейчас живет?

Бабушка покачала головой:

— Нет, никого.

«Как странно, — думала Рэйчел, глядя на бабушку, свою милую бабушку, которая когда-то без малейших колебаний забрала ее к себе после гибели родителей в автокатастрофе. — Я столько лет с ней прожила и так мало знаю о ее молодости. Она никогда об этом не рассказывает, да я ведь, — виновато подумала Рэйчел, — никогда и не спрашивала».

Она сказала это вслух, и бабушка грустно улыбнулась.

— Все это было так давно, — ответила она. — Я не говорила об этом, потому что старалась забыть. Детство у меня было не самое счастливое.

— Так ты все детство провела в Чарлтон Амброуз? Я и не знала, — снова сказала Рэйчел.

— Не все. Мы с мамой уехали оттуда, но потом она умерла и мне пришлось вернуться и жить с бабушкой и дедушкой. Они взяли меня к себе из чувства долга, и я ушла от них, как только окончила школу.

— Из чувства долга?

— Да. Видишь ли, они меня не одобряли, — глаза у бабушки заблестели. — Я была позором семьи. Мои родители были не женаты! Отец погиб, так и не успев сделать маму законной женой.

— Ты-то в этом никак не виновата, — возразила Рэйчел.

— Да, но тогда мир был совсем другим, — напомнила ей бабушка. — Порядочные девушки не беременели. Моя мать хоть и была всего-навсего дочерью мелкого фермера, но воспитывали ее в самых строгих правилах. Я была дитя позора. Поначалу они, кажется, пытались представить дело так, будто мама вышла замуж и сразу же овдовела, но после войны правда выплыла наружу, и хотя они еще какое-то время держались за эту легенду, им никто не верил, а брачного свидетельства, которое можно было бы ткнуть сплетникам под нос, у них, конечно, не было.

— Ох, бабушка, как ужасно! — воскликнула Рэйчел. — Бедная твоя мама и бедная ты.

— Вот поэтому мы и уехали в город, — сказала бабушка. — Мне тогда было лет пять-шесть. Мама работала в пабе буфетчицей — ей дали комнату и позволили поселиться вместе со мной, но с условием, что я буду помогать по хозяйству, как только смогу.

— Как, в пять лет? — воскликнула Рэйчел.

— Я уже могла вытирать пыль и полировать дверные ручки, и очень рано научилась гладить. — Она улыбнулась. — Потом все это мне пригодилось, когда я решила уйти от бабушки с дедушкой. Мне удалось устроиться помощницей горничной.

— А что случилось с твоей матерью?

Бабушкино лицо окаменело.

— Заболела и умерла. Мне никто не говорил, что с ней случилось, и я до сих пор не знаю наверняка. Теперь-то я догадываюсь, что, судя по всему, часть ее работы заключалась в том, чтобы быть любезной с хозяином, понимаешь? Я его ненавидела и боялась. Он был жирный, сальный и вонючий. Терпеть не могла, когда он подходил близко. Он все тыкал в меня пальцем. А палец у него был похож на грязную сардельку.

Рэйчел мгновенно представила себе владельца бара, и ее передернуло.

— Я была совсем маленькой, — продолжала бабушка, — но никогда не забуду его руки. Толстые пухлые руки с грязными ногтями. До сих пор передергивает, как вспомню. — На мгновение она прервала свой рассказ, и взгляд ее застыл, устремленный куда-то в пространство, а затем она улыбнулась Рэйчел. — В общем, однажды вечером мама поднялась наверх со стоном. У нас была только одна кровать, мы спали на ней вдвоем. Я уже лежала в постели, и мама легла рядом со мной. Помню, я очень испугалась, но она сказала, что ей вот-вот станет лучше. Лучше, конечно, не стало, а потом я заметила, что сквозь одеяло сочится кровь. Я стала кричать, и в конце концов на мой крик пришла хозяйская жена — сказать, чтобы я умолкла. Когда она увидела мою мать и кровь, и весь этот ужас, она взвизгнула и побежала за мужем. Меня унесли из комнаты, и я больше никогда не видела маму. Никто никогда не рассказывал мне, что с ней случилось — я знала, что она умерла, и больше ничего. Могу только предположить, что она сделала подпольный аборт.

Рэйчел взяла бабушкины руки в свои. Ее тарелка с недоеденной запеканкой стояла на столе, отодвинутая и забытая.

— И ты вернулась к бабушке с дедушкой?

— Бабушка приехала и забрала меня. Я знаю, что и так-то была ей не нужна, а то, что случилось, видимо, еще добавило нам скандальной славы. Мою мать похоронили на кладбище в Чарлтоне, и после этого о ней больше никто не вспоминал.

— Как чудовищно, бабушка! — ужаснулась Рэйчел. — Забыть родную дочь!

— По-моему, они давно уже не считали ее дочерью, — тихо сказала бабушка. — Они взяли меня к себе и кормили, пока я не доросла до того, чтобы самой зарабатывать — и я при первой же возможности ушла, не оглядываясь.

— Куда? — спросила Рэйчел. — Где ты работала?

— В Белстоне, в «Сент Мэри», — сказала бабушка, — в «Грейндж». Для меня было большим облегчением уехать от них, особенно от дедушки… и, думаю, они тоже были рады от меня отделаться.

— А почему от дедушки особенно? — спросила Рэйчел, но тут же поняла, что уже знает ответ. — Он не?..

— Не так, как ты думаешь, — ответила бабушка. — Ничего особенного, только трогал и… в общем, мне всегда было не по себе, когда я оставалась с ним наедине, и я старалась не оставаться.

— А твоя бабушка знала? Наверняка знала. Не могла же она не догадываться, что происходит?

Бабушка грустно улыбнулась.

— Я уверена, что догадывалась, но закрывала на это глаза. Знаешь, такие вещи всегда замалчивали. Во всяком случае, в приличных домах. Мужчины чаще всего были полными хозяевами в доме, и жены редко осмеливались им перечить. — Она вздохнула. — Я часто думаю, не поэтому ли моя мама тогда снова уехала — не приставал ли он и к ней. Может быть, она боялась за меня. Это только предположение, правды мы никогда не узнаем. Достаточно сказать, что я была счастлива сбежать на службу в «Грейндж», в относительную безопасность.

— Милая, милая бабушка! Как это все ужасно.

Рэйчел почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. До чего же непохоже было бабушкино детство на то, как она сама растила ее, Рэйчел, как любила, как делала все для того, чтобы она чувствовала себя желанным ребенком. Бабушка изо всех сил старалась заменить Рэйчел мать и отца. Поощряла все ее занятия — в школе и не только. В холодные зимние дни стояла у площадки и смотрела, как Рэйчел играет в хоккей, ходила на родительские собрания, на школьные спектакли и концерты и продолжала работать, когда ей уже давно пора было на покой — ради того, чтобы Рэйчел могла поступить в университет. Какой контраст с холодным домом, в котором пришлось жить самой бабушке!

— Но, бабушка, почему ты решила рассказать все это сейчас, через столько лет? Что тебе вдруг вспомнилось?

Бабушка пожала плечами.

— Сама не знаю, — сказала она. — Может быть, из-за твоей статьи.

— Из-за моей статьи? О Чарлтон Амброуз? Почему?

— Ну, я стала читать про деревню, про ее дела, и это заставило меня оглянуться назад, в прошлое. — Она печально улыбнулась. — В мои годы только в прошлое смотреть и остается, больше-то некуда особенно. В общем, твоя статья помогла мне решиться. Есть у меня кое-что, что я уже давно подумываю тебе отдать, и вот, кажется, пришло время. Хочу передать тебе это сама, а не оставлять после моей смерти, чтобы ты знала, что это и откуда. Если ты зайдешь ко мне спальню, в шкафу у кровати найдешь старую жестяную коробку из-под печенья. Не могла бы ты принести ее, пожалуйста?

Рэйчел пошла за коробкой, вспоминая на ходу Сесили и ее жестянку из-под печенья. Должно быть, все старушки хранят свои сокровища в жестяных коробках, с улыбкой подумала она. Она нашла жестянку, аккуратно перевязанную ленточкой, принесла ее в гостиную и поставила бабушке на колени. Бабушкины артритные пальцы какое-то время трудились над ленточкой, а затем она протянула жестянку Рэйчел.

— Развяжи ты, — сказала она.

— Туго завязано, — проговорила Рэйчел, с трудом распутывая узлы. — Когда ты ее открывала в последний раз?

— Не помню — лет пятьдесят назад, наверное.

— Пятьдесят! — изумилась Рэйчел. Она уже хотела предложить перерезать ленточку, но теперь решила побороться с узлами. Наконец они начали развязываться, и после долгих усилий лента упала. Теперь можно было открывать. Но перед этим Рэйчел взглянула на бабушку и тихо спросила:

— Что там, бабушка?

— Письма и дневник. Раньше я думала — вот меня не станет, а тебя уже не одно поколение отделяет от этих людей — ты тогда сможешь опубликовать это как книгу. Рассказать, как все было на самом деле. Но, пожалуй, все это больше пригодится тебе как раз сейчас, когда ты пытаешься спасти Эшгроув.

— Эшгроув? — Рэйчел была заинтригована.

— Не знаю… Посмотри сама. Может, я и ошибаюсь. Я там не все читала — ни одно письмо даже не открывала. Мне казалось, это слишком личное. А вот дневник читала — тут у меня не было ощущения, что я вторгаюсь в чужую тайну.

— Но я ведь тоже вторгнусь?

— Вполне возможно. Если почувствуешь что-то такое, можешь дальше не читать. Но я думаю, что там, скорее всего, найдется ответ на какие-то загадки Эшгроува, а ради того, чтобы его спасти, можно, пожалуй, и вторгнуться.

Рэйчел открыла старую жестянку и осторожно вынула ее содержимое. Там было несколько пачек писем и старая тетрадь в твердом переплете. Она открыла тетрадь и взглянула на первую страницу. На ней была выцветшая карандашная надпись: «Дневник Молли Дэй. Совершенно секретно».

Рэйчел снова закрыла тетрадь и перевела взгляд на письма. Каждый пакет был перевязан такой же ленточкой, как и сама жестянка. Верхнее письмо из первой пачки было адресовано мисс Молли Дэй, в монастырь во Франции, а из второй — рядовому Томасу Картеру.

— Молли Дэй — это твоя мама?

Бабушка кивнула.

— Но как же они попали к тебе, бабушка? — спросила Рэйчел. — Ты же говорила, что родители твоей мамы отреклись от нее?..

— Я нашла их после смерти бабушки, во время Второй мировой войны. Кроме меня, больше никого из нашей семьи не осталось, и я пошла разбирать вещи. Дедушка умер за много лет до того, и фермы уже давно не было, но бабушка жила в том же доме, и из него пришлось срочно все убирать, когда она умерла. Коробка хранилась на чердаке. Должно быть, бабушка нашла ее после маминой смерти и спрятала. Это было последнее, что связывало ее с дочерью. — Бабушка грустно усмехнулась. — Я чуть было не выбросила ее, не открывая. Там, на чердаке, скопилось столько всякого хлама! Но что-то меня дернуло заглянуть внутрь. Когда я поняла, что это, то тут же закрыла коробку и унесла домой. Только через несколько дней смогла заставить себя открыть ее снова.

— Но почему? — Рэйчел сгорала от любопытства. — Разве тебе не хотелось узнать больше о своих родителях? Я так понимаю, рядовой Том Картер был твоим отцом?

— Я сама не знала, хочу или нет, — призналась бабушка. — К тому времени у меня была уже своя жизнь. Я сменила фамилию, когда пошла работать, порвала все связи с прошлым и была совсем не уверена, что мне хочется оглядываться назад. — Она вздохнула. — Я знала, что с моими родителями вышла какая-то скверная история, но не знала, какая именно. Мне было двадцать шесть лет, я только что вышла замуж и наконец-то отвоевала себе какое-то место в жизни. Все эти двадцать шесть лет я билась как рыба об лед и теперь боялась, как бы эти голоса из прошлого не разрушили мое благополучие. Я не стала рассказывать о них Джону. Боялась, как бы там не обнаружилось что-то такое, что уронило бы меня в его глазах. С его стороны и так было очень смело жениться на незаконнорожденной — даже в 1941 году это был поступок.

— Но если ты не решилась рассказать дедушке об этой коробке, то что же ты с ней сделала?

— Тоже спрятала. Когда Джон ушел в море, а я осталась одна в Лондоне, то наконец снова достала ее и вот тогда и прочитала дневник.

Рэйчел снова взяла тетрадь и стала ее рассматривать. Почерк внутри был полудетский — карандашные каракули.

— Сейчас не читай, — быстро сказала бабушка. — Это нужно читать не торопясь.

Рэйчел убрала дневник обратно в коробку.

— А письма? Ты так ни одного и не читала?

— Нет. Это не мои письма, у меня нет права их читать.

— А у меня?

Рэйчел вглядывалась в бабушкино лицо, пытаясь разгадать, что она на самом деле думает об этих письмах. Она понимала, что, если бы такой выбор встал перед ней самой, она наверняка не устояла бы перед неукротимым любопытством и прочла.

— Сама решай. Это твое наследство, часть твоей семейной истории. Для меня это все было еще слишком близко, хотя я никогда не видела своего отца, да и маму почти не помнила. Но теперь, через восемьдесят лет… для тебя это уже история. Можешь читать смело — что бы там ни было, теперь это уже никому не повредит.

Рэйчел сказала:

— Я подумаю.

Она сложила все обратно в коробку и, аккуратно перевязав ленточкой, отставила ее в сторону.

— Священник из Чарлтон Амброуз вчера дал мне почитать одну книгу, — сказала Рэйчел, — историю прихода, написанную другим пастором, по имени Генри Смолли. Кажется, он довольно долго служил в этом приходе. Ты его помнишь?

Бабушка на мгновение задумалась и сказала:

— Ну, конечно, там был какой-то пастор, может быть, его звали Смолли. Насколько помню, до смерти мамы я не часто бывала в церкви. Потом-то мне приходилось каждую неделю ходить туда с бабушкой. Помню, что священник казался мне очень грустным, но он всегда был добр ко мне, да и ко всем детям, наверное. Своих у него, кажется, не было. Прости, Рэйчел, но я правда не помню, как его звали.

— Наверное, он самый, — сказала Рэйчел. — Он писал эту книгу примерно в 1930 году, значит, видимо, еще жил тогда в деревне. Это, собственно, и не важно, просто любопытно стало, вот и все.

Из Котсуолд-Корт Рэйчел отправилась прямиком домой, налила себе полный бокал и свернулась калачиком на диване. Жестянка из-под печенья стояла на столе, все еще перевязанная ленточкой, и ждала. Только Рэйчел протянула к ней руку, как рядом на столе зажужжал телефон: текстовое сообщение. Она включила экран. «Надеюсь, вы передали привет бабушке».

Рэйчел оторопело уставилась на экран. Сообщение от Ника. Где, черт возьми, он достал ее мобильный номер? У бабушки она, как обычно, отключила телефон и включила снова, только когда вернулась домой. Но сейчас ей было не до Ника Поттера — слишком много других забот, поэтому она оставила сообщение без ответа, снова отключила телефон и бросила его обратно в сумку. Затем взяла жестянку из-под печенья и развязала ленточку.