Северные рассказы и повести

БОРЩОВ

Темно. Холодно. Очень холодно. Кажется, что от холода кости отслаиваются от мышц и болят каждая отдельно, как от ожога. Надо беречь тепло, печка греет воздух, конечно, но только возле себя сантиметрах в пятидесяти, максимум. Дальше — всё леденеет.

Гамза, Денис и я лежим в кабине от Газ‑66, которая «сидит на плечах» старенькой Газ‑71. Лежим в темноте, укутавшись во всё возможное, потому что на «улице» около минус пятидесяти. Наш «газон» стоит где–то посреди Западно — Мессояхской тундры. Там, словно памятники полярному зимнему ветру, высятся над тундрой причудливые снежные фигуры, изваянные ледяной позёмкой, змеящейся в декабрьской ночи: вот торчит наковальня, а вот снежный осётр, будто выныривающий изо льда. А там — метровые снежные заячьи уши. А неподалеку вообще удивительная сетчатая фигура, напоминающая муляж человеческих легких. Совсем недавно мы с Денисом наблюдали эту, созданную природой скульптурную «галерею» в прыгающем неровном свете вездеходных фар. Наблюдали, пока не заскрипел и не оглох внезапно двигатель нашей «газушки».

Наша ласточка — «газушка» погибла: старенький, многажды латанный двигатель — сердце вездехода, не выдержал постоянных бешеных нагрузок и буквально развалился на ходу. Слава Богу, хоть печка работает автономно…

Но путь на Запад проложен. Мы успели дойти до крайнего западного пункта — репера будущей скважины номер шестьдесят шесть. В одиночку дошли, потому что ТМ-ку, в которой я добирался до передвижного поселка дорожников, забрал по неотложным делам Филиппыч. Он обещал, если что, вернуться через два дня. Но у нас уже не было в запасе этих двух дней. Нужно было идти вперёд.

Тем более, что Владимир Станиславович, поджидавший нас в своем дорожном лагере на развилке «Восток- Запад», сказал, что даёт нам в поддержку всю свою технику: два «Кировца» и три «болотника» (бульдозеры с широкими гусеницами, позволяющими двигаться по заболоченным местам). Он же познакомил нас с дорожным мастером, которому поручил дорожное обслуживание всей западной дороги.

— Вот, знакомьтесь: Сергей Борщов, — представил Станиславович своего подчиненного странно сдержанным голосом.

Перед нами стоял здоровенный детина лет сорока в зимней спецодежде с надвинутой по самые брови шапкой ушанкой. Широкое, простоватое лицо с усами, похожими на моржовые из советских мультфильмов пятидесятых годов. Растерянный до робости взгляд большого ребёнка (Ох, ты, Господи! Начальство приехало! Что делать–то? Куда податься? Ох, пропал я, пропал!).

— Так, Сережа! Организуй всё как положено! Ты знаешь, что на тебя все жалуются?

— Кто? Где? Не знаю я ничего, Владимир Станиславович. Не знаю.

— Вот и плохо, что не знаешь! Живете здесь, даром харчи переводите! Совсем распустились! Когда работать начнёшь? Отвечай!.. Ладно, молчи. Сам вижу, что из тебя толком слова не вытянешь. Смотри, Борщов, доиграешься. Мне Зверев всё про тебя доложил, как ты бездельничал, пока он вот с этими ребятами, рискуя жизнью, пробивал восточный зимник на ГТТ! Ты хоть знаешь, что восточный зимник уже проложен? Молчи, всё равно ничего путнего от тебя не услышишь! Смотри у меня!

Слушая Станиславовича сейчас только начинаю догадываться, что Зверев и есть тот самый пройдоха, который, оказывается, напел своему начальству, как он с лоботрясами из ГТТ, которое сожрало у нас впустую уйму времени, чуть ли не кровь проливал, якобы прокладывая восточную дорогу! Это ж надо так уметь языком всё с ног на голову перевернуть! Теперь уже моему возмущению нет предела!

Эх, и времени объяснять–разъяснять тоже нет. Вернемся: лично открою глаза Станиславовичу на его хвалёного ухаря Зверева. «Помощничек» геройский нашелся…

Ладно, ещё неизвестно, каков этот тюха–матюха Борщов. Может, та ещё птица. Короче, тут явно ухо надо востро держать со всеми.

Борщов просится в нашу «газушку», так как до бульдозера с вешками в санях ещё добраться надо: он возле реки, на которой мы тогда запнулись, дорогу разглаживает.

Ах, ты, бедолага! Надо же было не сообразить, что в долгую дорогу идём: чуть продукты с собой не забыл взять. Мы уже поехали, когда Гамза ему про продукты подсказал. Тогда только выскочил он за коробкой с хлебом, чаем и консервами… Прикомандировали Борщову впридачу парня молодого — вешки ставить. Едем быстро, потому как дорога, на удивление, гладкая и ровная, натоптанная борщевскими мужичками.

Вот и река. Пока нас не было, оказывается, здесь уже сделан надежный выезд к реке и есть бульдозерные следы до неблизкого противоположного берега.

— Значит, так, Сергей, — объясняю, вероятно, не шибко смышленому дорожнику ситуацию, — у твоего бульдозера средняя скорость около пяти километров в час, а у нашего вездехода при хорошем раскладе даже по голой тундре может быть и двадцать пять, даже тридцать км в час. Мы тебя дожидаться не будем. Иди по нашему следу и расставляй вешки вдоль дороги. Но учти: бака с горючим тебе хватит только на треть пути! Дальше не ходи, возвращайся для дозаправки. Или же ползи до двадцать восьмой скважины, это примерно две трети пути, там люди работают, и проси горючего у них. Они ждут нашей дороги, как манны небесной., а следовательно, в горючем тебе отказать не должны. У нас на вездеходе сверху две полные бочки горючего. Учитывая почти полный бак вездехода, нам этого хватит, чтобы вернуться без дозаправки. Всё понял?

Кивает головой, мол, да, понял. Но меня гложут сильные сомнения. Ладно, деваться некуда. Поехали.

Выезжаем на лёд. Недавно совсем, в городе, весьма далеком отсюда, дыша перегаром, рассказывал мне разные страхи про этот переезд один топограф. Глубина реки здесь доходит до тридцати метров. Рядом с местом выхода на лёд впадает в реку Мессояху глубокая, как каньон, речка с быстрым течением, а потому лёд здесь толстым и надежным редко бывает. Если вообще бывает. А ещё случается так, что подо льдом образуется пустота, «воздушный колокол». Именно туда провалился в прошлом году вездеход МТЛБ, неосмотрительно пытавшийся сходу выехать на реку. Неделю вызволяли. Хорошо ещё, что никто не утонул.

Но та зима теплая была. В этом же году — морозы медвежьи, почти месяц стоят. Авось ничего плохого не случится. Тем более, что следы бульдозера впереди уже есть. Удачно реку проскочили и пошли «намётом» по старому маршруту прошлогоднего зимника: кустов ломать не нужно, ибо «пролом» в низкой пойменной части сделан в прежние годы нормальный.

Через пару часов приблизились к самому трудному участку: обрывистым, заовраженным берегам Большой Воркутаяхи. Тот же топограф однозначно предупреждал: «Там вы без бульдозера нигде не перейдёте. Обязательно застрянете. Шибко берега крутые, да ещё и не одно русло, а несколько подряд! Так что, не суйтесь даже без спецтехники!»

Предупреждаю обо всём этом Дениса. Он кивает головой, мол, понял. Но я‑то знаю его характер! Раз сказали, что не пройдём, то непременно попробует пройти. Поперешный у него характер.

И мы пробуем прорваться. Двигатель ревет, дребезжит, машина бьётся среди колдобин и откосов, буквально чудеса совершая. Не знаю, кому ещё по плечу такое. Топограф не врал. Но мы — прошли. В лоб прошли через все буераки и спуски, и подъёмы.

Не знаю, кто кроме Дениса на такое был бы способен… Дальше было проще. Мы добрались до двадцать восьмой, где все, находившиеся в командирском вагончике мастера и начальники служб сначала удивились моему появлению, а потом на просьбу о горючке для бульдозера откликнулись очень душевно: «Сколько надо, столько пусть и заливает. Хоть бочку. Для вас — не жалко».

Последние шестнадцать километров давались всё труднее и трудней. Машина ещё шла, но всё её существо, словно конвульсировало, дребезжало внутри.

И мы дошли до конца проектируемой дороги, и повернули назад. Но… недалеко ушли. С километр всего. Умерла наша «ласточка». До последнего шла, сколько могла.

Мы лежим в темноте, понимая всё, что теперь может произойти. Гамза сообщил по спутниковой телефонной связи о случившемся с нами в поселок. Но вертолет поднимут не раньше утра. Потому что экипажей сейчас в поселке нет. Их надо ждать. Да ещё неизвестно когда именно дорожное начальство сообщит о ЧП. Очень оно не любит о таком сообщать. От дорожного отряда на развилке до нас когда–нибудь могут дойти бульдозера, но, нескоро, нескоро… На двадцать восьмом номере «живой» ходячей техники на данный момент просто нет…

Борщов? Скорее всего, судя по Звереву, он давно уже спит в своём вагончике на развилке…

Всё. От холода начинает темнеть в глазах… Тишина. Только в голове шумит. Шумит. Стихает. И опять шумит… Наверное, так застывает кровь? Не вижу. Ничего не вижу. Но шум. Он становится всё явственней. Всё реальней. Денис — глухомань, работа вездеходчика не располагает к остроте слуха. Но Гамза подтверждает: что–то слышно. Мы беремся за руки и медленно, как дети в садике, помогая друг другу, выползаем из кабины…

Вдалеке виднеются огни бульдозера! Борщов! Это едет Борщов!!!

Черт бы тебя подрал, Серёга! Как ты догадался? Почему пошел за нами? Почему?

— Так… Это… Следы были. Я и шел.

— Балда! Ты хоть горючим на скважине заправился? Нет?

— Да, это. Я ж их не знаю: дадут, не дадут. Я просто дальше поехал. За вами.

— С ума сошел?!! У тебя же горючки вернуться уже не хватило бы! Понимаешь? Понимаешь, золотой ты наш!!!

— Ой! Чё–то не подумамши! И правда…

— А парнишка–то твой где?

— Да, я его не взял. Жалко парня. Поморозится ишшо. Я его назад отправил с «Кировцами».

Дорогой ты наш Серёга Борщов! Низкий тебе поклон, русский мужик! Простой, бесхитростный труженик. И пусть пока ты ездил за нами, прощелыга Зверев утащил у твоих ребят на свою базу весь запас мяса, масла и хлеба, оставив только немного крупы и макарон, и пусть начальник твой, Владимир Станиславович бурчит на тебя… Это неважно.

Жизнь всё расставит по своим местам. И каждому воздастся по делам его. Вот увидишь, Серёга. Вот увидишь, родной…