Северный лик Руси

АРИЙСКИЙ СЕВЕР

Для того чтобы наша реконструкция непосредственной связи между древним населением Севера, создавшим лабиринты, и более поздним великорусским населением данного региона не выглядела искусственно, а об этой связи мы все время косвенно говорим, необходимо здесь ответить еще на ряд принципиальных вопросов. Первый из них должен касаться культа Солнца у древних славян. Коль скоро нами совершенно определенно установлена прямая взаимосвязь между лабиринтами и поклонением дневному светилу древних строителей лабиринта, необходимо точно установить особенности поклонения солнцу у древних славян.

Анонимный автор арабской рукописи «Ахбар аз-Заман» сообщал о славянах следующее: «Что касается ас-Сакалиба, то они представляю! собой несколько народов, и среди них есть христиане и те, кто исповедует религию огнепоклонников и поклоняются солнцу». У арабского Востока с древних пор была информация о населении Русской равнины, которые имели семь праздников в честь небесных светил, и главным праздником у них был праздник в честь солнца! Следы этих древних верований донесены до нашего времени фольклором, который сохраняет весьма архаичные мотивы ранних религиозных воззрений предков. Например, известна та роль, которая отводилось солнцу в древних преданиях: «Солнце — царь неба, луна и звезды — его семья». Интересно, что и древняя эмблема Рюриковичей, двузубец, а затем и трезубец князя Владимира имеют солярную семантику. На круглой костяной подвеске из Белой Вежи со знаком двузубца сам символ Рюриковичей, вероятнее всего — Святослава, вписан в двенадцатилучевое солнце. Над двузубцем есть изображение креста. Этот крестик — загадка для ученых. Известно, что Святослав не был христианином, хотя в его дружине было немало христиан. Вероятно, одно из объяснений появление крестика на подвеске может быть таким, что крест задолго до христианства был священным символом многих народов. «Первоначально форма креста имитировала древнейшее орудие для добывания огня, поэтому он стал универсальной религиозной эмблемой огня, а затем солнца как небесного огня… Крест как эмблема солнечного божества становится языческим символом воскресения…»[60]

Говоря о продолжении древних традиций в средневековой русской истории, нельзя пройти мимо одной интереснейшей археологической находки.

В ряду древней орнаментики, представляющей религиозную семантику спирали в качестве солярного символа, особое место занимает подвеска конца X столетия с трезубцем князя Владимира весьма сложной конфигурации. Вершину центрального «зубца» с одной стороны подвески венчает фигура орла или сокола, а с другой стороны его аналогией выступает спираль. Нет сомнений, что и спираль, и сокол в данном случае есть символ дневного светила. Для исследователей русской геральдики попутно заметим, что связь трезубца с соколом или орлом, хотя и прослеживается в данном случае, не является столь прямой, чтобы отождествлять саму фигуру трезубца или его предшественника — двузубца напрямую с пикирующим соколом. «Сокол» на хвосте сокола есть несуразность, абсолютно чуждая древнему, лаконичному и емкому языку символов.

После принятия христианства атрибуты солнцепоклонничества, его символика нашли свое место в декоративном оформлении икон. «Для Севера примером может служить киот из Медвежьегорского района. Две горизонтальных доски киота сплошь покрыты резьбой: по углам — солнце (три в «бегущем» варианте; одно в виде «белого света»), а между солнцем — обычная пиктограмма вспаханной земли… Для Украины можно взять в качестве примера доски от киота из Левобережья. На одной доске чередуются правильные квадраты вспаханной земли (составленные из девяти маленьких квадратиков) и огромные шестилучевые солнца. Сверху вниз текут зигзагообразные линии воды. Вода показана и внизу. Вторая доска более сложна… Солнце здесь изображено очень оригинально: оно дано двумя концентрическими кругами, образующими неширокое кольцо, на котором косые черточки как бы обозначаю! «бегущее солнце». Внутри кольца точно так же, как и на первом киоте, показаны девять квадратиков вспаханной земли»[61].

С числом 9 и его связью с священным делением дольнего топоса, сакральной стратификацией населенного локуса мы уже сталкивались при рассмотрении проблемы «тройной друидической ограды».

Для того чтобы нить преемственности между лабиринтами и солярным культом средневековых славян стала более очевидной, необходимо найти символическое изображение солнца в славянском искусстве именно в виде спирали.

И таких примеров у нас предостаточно. Б. А. Рыбаков по этому поводу замечает: «Наиболее ранние височные кольца мы встречаем в Среднем Поднепровье VI–VII вв. н. э. У племени «русь» на р. Роси бытовали огромные серебряные кольца, один конец которых закручен в плотную спираль, позолоченную в середине. У каждого виска было по 3–4 таких кольца. Золотые круги спиралей естественно рассматривать как изображения солнца… Такие солнечные знаки окаймляли головные уборы и у соседних с русами северян. Отличие было лишь в том, что серебряная проволока закручивалась с обеих концов, образуя две спирали… Круговая кольцевидная форма, позволяющая говорить о солярной символике, была у височных колец дреговичей, кривичей и словен новгородских»[62].

Славянские височные кольца. Обращает на себя внимание символика солнечной спирали

Еще один принципиальный для нашего исследования вопрос: кто изначально жил на Русском Севере, индоевропейцы или угро-финны? Кто из них является носителем древнейших культур Севера?

В Средние века греческие авторы называли всех жителей Восточно-Европейской равнины скифами, без учета особенностей культуры, языка, внешнего облика. Однако это обобщение отнюдь не свидетельствует о том, что античные авторы совсем не имели понятия о населении Севера. Население Северо-Восточной Европы в византийской литературе иногда, до позднего Средневековья, когда точные данные о населении Руси, конечно, у греков имелись, именовалось как скифы-гиперборейцы.

Современная археология говорит о достаточно плотном заселении Севера со времен мезолита. «К примеру, согласно отчету Онежско-Сухонской экспедиции Института археологии под руководством Н. А. Макарова и Северорусской экспедиции Вологодского государственного педагогического института и Череповецкого краеведческого музея под руководством А. Н. Башенькина, полное освоение человеком территории Вологодской области произошло в период с IX–VI тыс. до н. э. и с этого времени он уже никогда не покидал ее. Стоянки эпохи мезолита полностью покрывают территорию области от Вытегры и Чагоды на западе до Великого Устюга и Никольска на востоке. На момент 1997 г. было известно более 200 мезолитических стоянок. Важнейшей этнической характеристикой является, как известно, погребальный обряд. Так, погребальные памятники, обнаруженные на территории Вологодской области, датируемые второй половиной I тыс. до н. э., представлены грунтовыми могильниками с погребениями по обряду трупосожжения. Остатки кремации помещались в небольшие грунтовые ямы или на дневной поверхности (могильники Куреваниха-XX, Любахин-V на р. Кобожс, Чагода-I). В конце I тыс. до н. э. появляется новый обряд погребения, когда остатки сожжения помещаются в глиняные сосуды. Наряду с грунтовыми погребениями в это время появляются наземные деревянные погребальные сооружения, получившие в литературе название «домиков мертвых». «Домики мертвых» располагались на окраинах поселений или поблизости от них. Они представляли собой срубы размером примерно 5 x 4 метра. Внутри «домиков» помещались остатки погребений по обряду трупосожжения, часть из них, вероятно, находилась в берестяных туесках или в глиняных сосудах»[63].

В который раз обращаем внимание читателя на гот несомненный факт, что обряд кремации покойников — это своего рода визитная карточка именно индоевропейского населения, а отнюдь не пришлого из-за Урала финно-угорского.

«Кто сейчас являются возможными прямыми потомками древних жителей Русского Севера? Попробуем провести условную реконструкцию на этот счет. Кто они могли быть по гаплогруппе или гаплогруппам, если родов там было несколько? То, что они могли быть носителями гаплогруппы Ria, говорят топонимы и гидронимы. О том же говорят свастики Русского Севера, древние знаки ариев. Таким образом, включение носителей Ria в список реконструкции особых вопросов не вызывает. Сейчас на Русском Севере живут в значительной степени носители гаплогруппы N, поэтому их никак нельзя исключить из популяционной, родовой реконструкции… Мы выясним, кто старше на Русской равнине — Ria или N. Это также позволит узнать могли бы носи гели гаплогруппы N жить на Русском Севере 5000–4500 лет назад»[64].

Напомним, что в массе своей носи гелями гаплогруппы Ria сейчас являются великорусы, белорусы, малорусы, поляки, большая часть латышей и литовцев. Эта гаплогруппа досталась нам в наследие от индоевропейских наших предков — киммерийцев, скифов, сарматов. Носителями же гаплогруппы N в основном являются финно-угорские племена Русского Севера.

Ведущий мировой специалист в области популяционной генетики Анатолий Клесов составил так называемое сводное дерево гаплотипов, которое позволяет определить древность каждой из взятых для выборки гаплогрупп, построенное из 797—67-маркерных гаплотипов. Как и предполагалось, дерево гаплотипов свидетельствует о том, что ветвь гаплотипа N (угорская, финно-угорская и южнобалтийская) значительно моложе по сравнению с ветвью Ria.

«Итак, задача по йредварительной идентификации тех, кто издревле жил на Русском Севере, в принципе решена. Это были наши предки, арии гаплогруппы Ria, которые там проживали примерно 4000–3000 лет назад»[65].

Вот вкратце то, что нам говорит по этому поводу современная генетика.

Однако, вопреки многочисленным открытиям, сделанным за последние 30–10 лет в археологии, лингвистике, антропологии и генетике, официально точкой зрения в исторической науке является та, что север Восточной Европы был издавна заселен угро-финскими племенами и проникновение сюда славянского населения началось только с периода позднего Средневековья.

Плотность этого изначального неславянского населения определяют по-разному. Современные финские и эстонские авторы, находясь в плену историко-политической мифологемы финно-угорского единства и строя на этом, достаточно априорном, утверждении далекоидущие политические планы, в том числе и по расчленению России, уверены, что север Руси был настолько плотно занят финнами, что они фактически и продолжают на нем жить под видом русских. Как и когда финны стали русскими и православными, эти авторы не говорят, считая это некоей исторической случайностью, легко поправимой. Иногда, правда, можно встретить смехотворные попытки (облеченные в псевдонаучную обертку) объяснения этого чуда истории тем, что так финнам было якобы удобно торговать с русскими и скандинавами, говоря на русском языке и представляясь христианами. Одним словом, торговали-торговали, да так и привыкли жить в чужом обличье, говорить чужим языком и исповедовать чужую веру. Так что все северяне русскими называются только по привычки. Это не нарочно упрощенная схема рассуждения западных историков, а краткий, но аутентичный пересказ полета финно-угорской исторической мысли. Для тех, кто не верит в широту взглядов финских ученых, рекомендую ознакомиться с работами Кристиана Карпелана.

С учетом территориальных претензий, которые выдвигают к России ряд политических кругов в Суоми, а именно отдать всю Карелию, да и другие республики Российской Федерации, где титульным народом является народ финно-угорской языковой семьи, тема эта перестает быть сугубо специальной и отвлеченной, какой она до сих пор видится многим.

Так что же нам говорят о заселении Севера традиционные источники по истории Руси — летописи.

Ладога и Белоозеро — наиболее удаленные пункты на Севере, которые упоминаются в Повести временных лет в связи с событиями IX–X веков. Летопись ничего не сообщает о проникновении первых славянских поселенцев в районы севернее реки Свири, на Северную Двину и на побережье Белого моря. Когда же оно могло произойти?

«Появление на страницах летописи под 1078 годом нового географического названия «Заволочье», обозначавшего области, лежащие к востоку и северо-востоку от водораздела Онежского озера и Онеги, Волги и Сухоны, и перечень новгородских погостов на Ваге, Северной Двине и Пинеге у уставной грамоте князя Святослава Ольговича (1137) позволяют датировать эти процессы временем не позднее XI века.

Что же представлял собой Русский Север в свете находок археологов? Это огромные, слабо освоенные пространства с редкими гнездами неукрепленных поселений и могильников в долинах наиболее крупных рек, на озерах и в районе волоков. Эти гнезда слабо заметны сейчас даже для профессиональных археологов. Однако культурный слой поселений и погребения на площадках могильников содержат сотни орудий труда, бытовых вещей и украшений. По концентрации средневековых предметов эти памятники зачастую заметно превосходят поселения и могильники центральных районов Древней Руси. В северных могильниках немало украшений финно-угорских типов, но гораздо больше вещей, в точности повторяющих формы, хорошо известные нам по раскопкам в Киеве, Смоленске или Новгороде. Некоторые из этих предметов, несомненно, попали на Север, проделав тысячеверстный путь по рекам и волокам, другие изготовлены на месте по образцу древнерусской продукции… Один из первых вопросов, который задаю! археологу, ведущему раскопки на Севере, касается этнической принадлежности исследуемых памятников. Финны или славяне? Ответ, казалось бы, не должен вызывать затруднений. Славянская и финская керамика должны быть легко отличимы друг от друга, богатые наборы шумящих украшений и подвесок, составлявших важную часть финно-угорского женского костюма, не похожи на славянские. Однако спустя некоторое время мы стали замечать, что в северных могильниках славянские и финские украшения встречаются в одних и тех же погребениях, а лепные сосуды баночных форм, орнаментированные характерным для финно-угорских культур Северо-Востока гребенчатым штампом, и славянская посуда, сделанная на гончарном круге, — у одних и тех же очагов. Материальная культура большинства северных памятников представляет собой неожиданное сочетание славянских и финских элементов. Одним из наиболее ярких проявлений этого культурного синтеза стал парадный женский убор, основные элементы которого — славянские височные кольца и шумящие поясные подвески характерных финно-угорских типов»[66].

Необходимо обратить особое внимание на целый ряд важных утверждений. Во-первых, определенного внимания заслуживает тот факт, что Север в Средневековье, в домонгольское время, плотно заселен славянским народом. Плотность населения местами превышает плотность древнерусских княжеств. Откуда столько народу на Севере? Избытка в населении ни у Ростовской земли, ни у Новгорода никогда не было. Ростово-суздальские князья заселяли край, призывая на льготных условиях население с Южной Руси. Новгород имел дефицит в людях и во время Александра Невского, о чем говорят мобилизационные возможность новгородцев в период противостояния немецкому ордену и шведам в Прибалтике. Кем же заселялся Север? Судя по археологическим находкам, выходцы из центральных областей Руси, конечно, здесь были. Кто же остальные? Интересно рассмотреть вопрос и о «безусловно финских» археологических маркерах — посуде и шумящих подвесках. Накопленный исторический материал, в том числе и в Центральной России, заставляет скептически смотреть на столь однобокую оценку данных археологических маркеров и их этническую атрибуцию. Вероятно, на вопрос, кому принадлежали данные находки, может и должна дать генетика. Археологи свидетельствуют о «пятнистом», очаговом расселении русских по незаселенным просторам Севера. Равным образом с Востока также расселялись финно-угры, очагово оседая на реках. Но факт остается фактом. В раннем Средневековье финны по численности сильно уступают русским. И это население, которое якобы тысячелетия до русских осваивало этот регион? И вдруг в одночасье автохтоны оказались меньшинством в окружении населения, которое якобы только делало робкие шаги по освоению Севера и адаптации в этом суровом краю.

Нельзя не отметить и мирный характер поселений, отсутствие укреплений. Это крайне важный момент! Ведь в Восточной Европе появление городищ многие современные ученые, вслед за не раз упоминаемым нами Никитиным, связывают с далеко не мирным продвижением финно-угорских племен в среду лесных индоевропейцев.

«Между тем, судя по археологическим материалам, освоение Севера имело преимущественно мирный характер… на Севере практически нет городищ XI–XII веков: колонисты не считали нужным специально укреплять свои поселки. В северных могильниках мало боевого оружия. Но, пожалуй, самый неожиданный результат дает исследование костных материалов из могильников, произведенное антропологом А. П. Бужиловой. Эти скелетные материалы, в отличие от других древнерусских областей, несут на себе ничтожно малое количество следов боевых травм. Северяне получали боевые ранения значительно реже, чем население южнорусских областей, центральных районов Новгородской земли или мест обитания вятичей на Оке и Москва-реке. Таким образом, у нас нет основания полагать, что проникновение древнерусских колонистов на Север сопровождалось массовым насилием»[67].

А ведь только русские колонисты действительно проникали на земли, населенные финно-угорскими и самодийскими племенами, как тут же начинались насилия с обеих сторон, зафиксированные и в летописи, прослеживаемые и на основании археологического материала. Речь идет о землях пермяков, югры, ненцев.

Кого же могли встретить на Севере переселенцы с Юга, которых манило не столько приволье, сколько безопасность жизни? Что за народ, с которым не было стычек и жизнь с которым позволяла обходиться без укреплений? Признаться, нам неизвестны случаи абсолютно мирного проникновения одной этнической группы в среду традиционного обитания другой. Русский Север в этом смысле уникален… но только в том случае, если речь не идет об инфильтрации групп древнерусского населения в массы родственных племенных групп.

Пока это только предположение. Может быть, именно это древнее индоевропейское, древнеславянское население и было носителем тех археологических форм быта, которые долгое время считались характерно угро-финскими?

А что об этом говорит нам современная этнография. Дадим слово одному из лучших специалистов по этнографии и топонимики Русского Севера С. В. Жарниковой. «…На территории Восточной Европы и, в частности. Русского Севера орнаментальная традиция, истоки которой ведут в верхнепалеолитические костенковскую и мезинскую культуры, развивалась непрерывно на протяжении тысячелетий, трансформируясь и видоизменяясь, но сохранив в восточнославянской традиции древнейшие архетипы… Многие орнаменты, являющиеся составными элементами сложных геометрических композиций северорусского бранного ткачества, вышивки и кружева, с одной стороны, и среднеазиатских, иранских и североиндийских орнаментальных комплексов — с другой, имеют свои истоки в орнаментике таких верхнепалеолитических культур Восточной Европы, как костенковская (ряды косых крестов) и мезинекая (ромбо-меандровый узор)»[68].

В районе Белозерья сохранились памятники, которые могут пролить дополнительный свет на вопрос об автохтонном населении этих мест. Определенный интерес могут представлять дольмены на территории деревни Коврижиново. Создать эти древние дольмены мог только тот древний этнос, с которым мы можем связать и такой значительный топоним, каким является гора Маура. Этот «мегалитический» этнос должен быть предком одной из этнических групп, которые и сейчас населяют Русский Север. «Очень возможно, что прав был замечательный отечественный культуролог Леонид Аркадьевич Лелеков (1934–1988), предположивший в своей исключительно глубокой, последней в его жизни статье о Белозерье, что этим этносом могли быть венеты. Он соотносил этот… этнос с палеоевропейской традицией, запечатлевшейся в топонимах и мегалитических памятниках. Для кельтской традиции этот субстрат можно назвать протодруидическим. Для Русского Севера такого знакового определения нет, но здесь сохранилось само имя мегалитического этноса. Ведь финны и сейчас называют русских словом «венэлэйнен»[69].

В этой связи мы должны здесь снова вспомнить предание о Словсне и Русе, которое мы приводили выше. Именно в этом предании речь идет о заселением нашими предками земель вокруг Белоозера.

«…О том, что Европейский Север, вплоть до Лапландии и Ледовитого океана, входил в сферу палеоевропейской цивилизации, свидетельствуют топонимические данные; пока немногочисленные и дискуссионные, но весьма важные находки протописьменных памятников; однотипные мегалитические сооружения (либо их изображения): лабиринты, круговые концентрические сложения из камней, дольменообразные структуры»[70].

Справедливости ради добавим, что топонимические данные отнюдь не малочисленны и уже не столь дискуссионны в свете последних исследований филологов, которые вынуждены признать, что топонимика Севера — почти исключительно древнеевропейская, иными словами — арийская. Исследования С. Жарниковой дают огромный пласт индоевропейской топонимики в районе Северных Увалов. Тут вариантов, сопоставимых с индоарийской лексикой времен древнейших эпосов Махабхараты и Рамаяны, священных текстов Ригведы и Авесты, предостаточно. Например: Харино, Харово, Харина гора. Харенское, Харинская, Хариновская, Мандара, Мандарово, Мандра (прямое совпадение с горой Мандра в Махабхарате), Рипиио, Рипинка, Рипа. А ведь именно здесь могли располагаться священные горы древних ариев Хара и Меру, здесь, вероятно, находятся Рипепские горы древних авторов. Вот еще пласт названий, живо напоминающих об индоарийском присутствии на Русском Севре: Индола, Индоманка, Индосар, Синдош, Варна, Стрита, Свага, Сватка, Хварзенга, Харина, Пана, Кобра, Тора, Аза и многие другие!

Исследовательница Лидия Грот в своей книге «Прерванная история Русов» пишет: «Истоки руси я связываю с той частью индоевропейского субстрата, который предположительно начал формироваться в Восточной Европе в течение III–II тысячелетий до н. э. с началом миграций и оттока индоевропейцев на юг и восток Азии. Согласно моим начальным исследованиям, наличие этого индоевропейского субстрата можно предполагать не только на юге, но и в центре и на севере Восточной Европы»[71].

В своей работе Л. Грот приводит по этому поводу ценнейшее свидетельство: «А. И. Соболевский (1856–1929), бывший крупнейшим специалистом в области истории русского языка и восточнославянской диалектологии, занимавшийся в том числе и исследованием топонимики и исторической географии, стал приходить к выводу о том, что носители финно-угорских я зыков не были автохтонами ни в центре, ни на севере Восточной Европы, а первыми насельниками были носители индоевропейских языков… Крупнейший российский исследователь саамского языка Г. М. Керт пришел к выводу, что значительный процент топонимии восточноевропейского Севера не этимологизируется из саамского языка (или, более того, из финно-угорских языков вообще), и высказал предположение, что часть из них — наследие населения каменного века, которое жило в нашей стране до саамов»[72].

Л. Грот, обращая внимание на то, что на огромных пространства Восточной Европы от Немана до Волги находится огромное количество гидронимов и топонимов с корнем «рус», считает, что чисто гипотетически мы можем считать, что самоназвание этого народа могло быть «русь».

Отдадим должное академической аккуратности в формулировках Л. Грот и добавим, что для такого утверждения у современной науки накопилось достаточное количество фактов.

В «Сказании о Словене и Русе» упоминаются города. Для Русского Севера такие города для столь отдаленной эпохи не зафиксированы. Однако на Шексне и Белоозере есть следы неолитических поселений очень больших размеров, протянувшихся вдоль рек на целый километр.

«Вообще говоря, академическая археология в целом согласуется со многими сюжетами «Сказания. Сложившуюся в конце V тыс. до н. э. культуру ямочно-гребенчатой керамики, которая простиралась от центральнорусской лесостепи, от Поочья, до Ледовитого океана, можно соотнести с архаизирующей северной ветвью палеоевропейцев, поскольку указанная культура убедительно возводится к местному мезолиту бутовской культуры и «к первоначальному населению, появившемуся здесь в позднеледниковое время». Локальные варианты ямочно-гребенчатой культуры в III тыс. до н. э. в своих миграциях, отслеживаемых археологами, вызывают ассоциации со «Сказанием. мигранты с Верхней Оки и реки Москвы осели к северу от Онежского озера, с озер Воже и Лача (Белозерский край) — в Восточной Карелии, «западномещерские группы частью ушли на Дон, частью — за Урал» (вспомните суммарно обозначенные границы владений Словена и Руса). «И мигрировавшие, и оставшиеся на своих местах локальные варианты к середине III тыс. до. н. э. были ассимилированы волосовской культурой и в ее составе вошли как субстрат в число предков финских народов» (вспомним: и стали весь)»[73].

Отметим, что весь регион, который в разное время «покрывали» культуры бутовской, ямочно-гребенчатой и волосовской археологических культур, относится к индоевропейской топонимической провинции. И то население, которое стало субстратом для разрозненных и малочисленных племен финнов, продолжает жить на территории своих предков, преемственно сохраняя свою антропологическую и лингвистическую идентичность.

«По-видимому, именно в эту субстратную культуру Русское о Севера, с ее архаизирующим языком, хранящим реликты палеоевропейской, иостратической древности, уходят и корни названий священной горы Мауры близ Сиверского озера и расположенного у ее подножья села Горицы… Эти корни были исследованы и сопоставлены с аналогичными топонимами других регионов Европы в уже упоминавшейся статье Л. А. Лелскова. Существенно, что он, возводя эти корни к наследию палеоевропейцев-венетов, ушел от наиболее явного, напрашивающегося сравнения с индийской горой Меру (индуистско-буддийским Центром Мира) и словом «гора» (откуда могли получиться Горицы), имеющим, в частности, санскритский аналог giri. Л. А. Лелеков, на основании статистических выкладок (без них истинная топонимика невозможна), истолковал корень maur-, mor — как черный, а корень gor — связал, в частности, с древнеславянским горсти и с понятием горения, сияния. Эта дихотомия света и тьмы, имеющая, по-видимому, очень древнее религиозно-мифологическое обоснование, проявляется, по Л. А. Лелекову, именно в таких парных топонимах, как это имеет место в сакральной географии Белозерья… Существенно, что для этой морфемы не выявлены уральские коннотации…»[74]

Определенное отношение к нашей теме может иметь и язык русского населения. «Русский язык — это, безусловно, индоевропейский. Однако когда начинаешь анализировать в ностратической ретроспекции некоторые русские (древнерусские, старославянские) словоформы, сталкиваешься с удивительным фактом: они порой оказываются архаичнее соответствующих индоевропейских форм и, возможно, напрямую восходят к более древним праязыковым общностям»[75].

В силу этого предположение о том, что русский народ не пережил за свою долгую историю серьезных эпохальных кризисов, что и позволило сохранить языковую эволюционную преемственность современного населения по отношению к своим древнейшим предкам. Такая преемственность подразумевает и долговременное пребывание этноса в одной географической зоне без длительных переселений и взаимодействия с другими, плотно заселенными этническими массивами. Естественно, что такой территорией для русских является Русская равнина от Белого моря до Причерноморья. Можно ли археологически проследить наличие в древности значительных монолитных этнических массивов на этой территории? Можно! «В последние тысячелетия палеолита единая этнокультурная общность охватывала обширную территорию бассейнов Вислы, Немана, Днепра и Западной Двины (свидерская археологическая культура). В начале мезолита складывается существовавшая 10—7 тыс. лет назад бутовская археологическая культура Волго-Окского междуречья; это были прямые преемники традиций палеолита, сохранившие тесный контакт с балтийским регионом… Бутовская археологическая культура сыграла важную роль не только для Волго-Окско-Балтийского региона. Доказано, что около 8 тыс. лет назад влияние этой культуры распространяется далеко на север и восток — в Карелию, в бассейны рек Сухоны. Вычегды. Печоры. То есть очень значительная часть Восточной Европы была тогда населена этнически близкими группами людей. Вероятнее всею, и местное население, встреченное бутовцами в бассейнах северных рек, было им родственно, хотя мезолит (и тем более палеолит) этого per иона изучен пока недостаточно хорошо. А потом наступает новокаменный век, неолит, и прежнее бутовское население оказывается уже носи гелем верхневолжской, льяловской и других культур. В это время появляются керамические сосуды, и их схожесть, в частности, в орнаментации рядами ямок и отпечатками гребенчатого штампа позволяет, с известным допущением, говорить о культурной общности всей Северной Евразии…»[76]

С того времени и до сей норы на Севере сохраняются архаичные топонимы с теми же словесными корнями, которые пережили тысячелетия в санскрите в Индии. И здесь можно, конечно, говорить об общих ностратических корнях единой этнолингвистической общности древности, предшествовавшей периоду индоевропейской языковой общности, но гораздо корректнее признать несомненные параллели, которые находятся в топонимике Русского Севера и языках индоевропейской языковой семьи.

В этой связи мы можем привести один очень характерный пример, который, впрочем, не является единственным. На Кольском полуострове есть Рамозеро. «Языковед А. А. Антонова (саами по национальности) свидетельс гвует, что название этого озера древнее, досаамское. Примечательно, что поселок Большое Рамозеро здешние жители называют «Царь-город». Быть может, в древнем языке Севера «рам» означало «царь, вождь»? Так и хочется сопоставить это название с именем древнеиндийского героя Рамы или, допустим, с афразийским (коптским) «ромэ», человек. В последнем случае логика сравнительного языкознания увела бы нас к палеолитической древности»[77].

Говоря о солнечном культе у наших предков — славян, мы вправе задаться вопросом: насколько он является исконным для праславянской древности? Не могли ли наши предки заимствовать этот культ у своих соседей? Ведь в случае заимствования данного, ключевого по своему значению для средневекового восточного славянства культа все наши рассуждения и выводы становятся весьма зыбкими и многовариантными в плане их применения к той или иной историко-культурной реконструкции.

Однако в этом вопросе мы можем привести довольно взвешенное мнение М. Серякова, базирующееся на фундаменте серьезных исследований солярного культа у индоевропейских народов. «Поскольку ученые неоднократно отмечали примеры влияния скифской мифологии на славянскую, то в свете рассмотренных выше фактов закономерно возникает вопрос о степени воздействия на религию наших далеких предков со стороны их южноиранских соседей. Принципиальный вопрос о том, является ли славянский солнечный миф самобытным, или в своей основе он был заимствован нашими далекими предками от скифов, был рассмотрен нами в исследовании о Даждьбоге. Как показало сравнение между собой мифологических систем славян, иранцев и индийцев, солнечный миф у славян возник самостоятельно, хотя североиранское влияние, безусловно, сыграло свою роль. Совокупность фактов свидетельствует о том, что миф происхождения человека от бога солнца зародился у народов, составлявших восточную половину индоевропейской общности еще в период их относительного единства, однако в историческую эпоху степень его развития, а то и просто сохранность оказалась у них весьма разной»[78].

И нет никаких сомнений, что именно у славян, а точнее, у великорусов эта сохранность оказалось наиболее полной и устойчивой, что обусловлено их неизменным пребыванием на тех землях, где эти мифологические воззрения зарождались и прошли все важные этапы становления. В этом смысле самобытная культура великорусского населения Севера стала в своем роде заповедником общеиндоевропейской древности. Архаика обрядов и сюжетов орнаментики не может не вызывать удивления. Как не может не вызывать удивления, в свою очередь, и тысячелетняя верность православию этого населения, столь удаленного от религиозных и политических центров Древнерусского государства.

Действительно, есть один крайне примечательный факт, который ждет своих серьезных исследователей. Удивительно, но факт: Русский Север, вдали от центров княжеской и церковной администрации, с населением, разбросанным на огромных пространствах, уже в XI века являет себя населением христианским и сохраняет верность православию до времен трагического раскола при патриархе Никоне. Этот факт свидетельствует против примитивных воззрений ряда современных авторов, приверженцев неоязычества, о якобы насильственной христианизации Руси. Жители Севера вполне свободно могли от христианства отречься, сил для принудительного сохранения веры в столь отдаленных краях ни у Новгорода, ни у Ростова не было. Но этого не произошло. Сохраняя многое из древних традиций и обрядов, особенно что касалось календарных традиций, отношения земледельцев к вопросам определения «благополучного» времени пахоты и выпаса скота к природным явлениям, в общем и целом остается неизменно православным, испытывая при этом нужду и в книгах, и в священническом окормлении. Громадную роль в этом должны были сыграть именно переселенцы из городских центров Руси. Но факт быстрой христианизации местного населения не может не показаться примечательным. При этом этнографы признают, что языческие пережитки дольше всего сохранялись на Севере именно в среде финских народностей, многие из которых оставались двоеверцами вплоть до революции 1917 года. Действительно, не может не удивлять и феномен сохранности глубочайшей, архаической древности в обрядах, орнаментике, мифологических сказаниях, нашедших свое прибежище в волшебных сказках, у русского, христианскою населения Севера.

Так можно ли говорить о мирном симбиозе финнов и славян и быстром поглощении последними первых? Можно ли считать, что па это ушло лет где-то сто в период, предшествующий монгольскому нашествию. Позволяет ли нам здравый смысл и знание фактов говорить об этом, зная, что полного симбиоза и слияния славян с финнами не произошло в Средние века и в более благоприятных и культурных контактных зонах: на Ижорском плато, на Белоозере, в Карелии, в Мордовии. Историки могут возразить нам, лишь указав на три племени Волго-Окского междуречья: мерю, мещеру и мурому. Но меря и до сей поры не слилась с русскими. Это марийцы. Судьбы мешеры и муромы могли оказаться трагичными. Эти племена могли быть действительно изведены под корень в период «окняжения» нижнего течения Оки и христианизации этого края.