Шальная звезда Алёшки Розума

Глава 33

в которой Елизавета переходит от отчаяния к радости, а Алёшка следит за незнакомцем

— Месье Лебрё? — Голос вывел Матеуша из задумчивости.

Он поспешно изобразил придворный поклон и поднял глаза. Принцесса казалась очень бледной и усталой, но при виде Матеуша лицо её осветила улыбка. Надо же… запомнила его имя.

— Вы привезли письмо?

Голос дрогнул от волнения, и Матеуш почувствовал неожиданное смущение. А может, ну её к лешему, дипломатическую службу? Гораздо веселее честно биться на саблях с противником, чем хитрить и дурачить влюблённых женщин. Во всяком случае, потом не чувствуешь такого отвращения к себе…

Обуздав некстати взыгравшие метания, Матеуш достал свёрнутый втрое лист плотной бумаги, запечатанный воском, невольно заметив, как словно солнцем озарилось лицо Елизаветы.

— Если Ваше Высочество позволит, я бы хотел сказать вам пару слов с глазу на глаз, — попросил он, обернувшись на фрейлину, что осталась стоять возле двери.

— При Мавре Егоровне вы можете говорить смело, — нетерпеливо отозвалась Елизавета, не в силах оторвать взгляда от листка в его руках.

Матеуш вздохнул.

— Ваше Высочество, — протягивая послание, он чуть придержал его, добившись, чтобы Елизавета посмотрела ему в глаза, — это не вполне обычное письмо. Возможно, вам ещё не доводилось получать подобных. Читайте его без посторонних глаз, а когда прочтёте, не сочтите за труд подержать пару минут над свечой.

Во взгляде принцессы мелькнуло недоумение, но ничего объяснять ей Матеуш не стал, лишь добавил, ещё раз поклонившись:

— На случай, если, прочитав эпистолу, вы захотите со мной встретиться, весь завтрашний день я пробуду в таверне, что стоит на другой стороне площади. А сей миг я хотел бы откланяться. Распорядитесь, чтобы меня вывели из дворца незаметно, Ваше Высочество.

Когда, проводив француза, Мавра вернулась, она застала вовсе не ту картину, которую рассчитывала увидеть — Елизавета горько плакала, прижав к груди бумагу.

— Что ты, голубка моя? — Мавра бросилась к ней. — Что стряслось?

— Он… он прощается со мной. Навсегда… Это последнее послание… Он просит забыть его и не писать боле.

— Но почему? — поразилась Мавра.

— Он пишет, что не может подвергать меня такой опасности и рисковать моей свободой ради себялюбивого желания читать мои письма. Господи, Мавруша, неужели я больше никогда его не увижу?..

И она разрыдалась взахлёб, горько, глухо, безнадёжно. Мавра застыла, не зная, что сказать и чем утешить. Про себя она думала, что это правильное и благородное решение, единственно верное, и была благодарна Шубину за то, что у него хватило духу его принять, но сказать всё это убитой горем Елизавете было немыслимо, и она молчала. Внезапно её осенило.

— Лиза, а что говорил этот купец про свечку? Ты грела письмо?

Елизавета воззрилась с недоумением. Должно быть, она не слушала француза, вся изнывая от нетерпения прочитать долгожданное послание.

Мавра осторожно вытянула из её пальцев бумагу и поднесла к одному из стоявших на бюро канделябров. Кажется, слишком близко, потому что на листе тут же появилось неровное тёмное пятно.

— Оно сгорит! — вскрикнула Елизавета и бросилась к ней, но Мавра уже подняла бумагу повыше. Сперва ничего не происходило, а потом, как по волшебству между строк, писанных чернилами, вдруг начали проступать мелкие, не слишком ровные буквы.

Прижав к губам пальцы, Елизавета заворожённо следила за происходящим.

— Иезуитские бесцветные чернила… Я слыхала про такое, — пробормотала Мавра.

Точно очнувшись, Елизавета выхватила у неё письмо и принялась читать, в некоторых местах шевеля губами. Закончив, подняла на Мавру изумлённое лицо. Слёзы в её глазах высохли.

— Прочти.

Просить дважды Мавру не пришлось, она жадно впилась глазами в строки.

«Душа моя, моё сердце, моя любовь… Всё так и есть — писать боле не дерзаю, страшась навлечь на тебя беды и притеснения из той же руки, что разлучила нас. Но верю, скоро будем с тобою вместе. Даже в тайном послании не смею написать всего прямо. То, что мы задумали, тебе расскажет господин Л. Можешь довериться ему всецело. До скорой встречи, сердце моё! Любящий тебя А.Ш.»

— Что это? — ошарашенно пробормотала Мавра, дочитав. — О чём он говорит?

— Полагаю, это нам завтра расскажет месье Лебрё, — ответила Елизавета и улыбнулась.

Теперь он видел её только в церкви. И жил от службы до службы. После отпуста Елизавета, как и прежде, проходила на клирос и благодарила певчих, вот только на Алёшку она больше не глядела.

Ему вообще казалось, что она перестала его замечать, как будто он сделался для неё пустым местом. Когда это произошло? Ведь ещё на том злополучном спектакле она разговаривала с ним и смотрела, пусть и печально, но ласково. Сразу после? Но отчего? Он видел, что потерял её расположение, но не мог понять, что стало тому причиной. Обвинение в убийстве Данилы? Но ведь Елизавета приказала отпустить его, значит, поверила, что невиновен. Или не поверила? А выпустила просто, чтобы сор из избы не выносить? И что ему делать? Как убедить её в своей неповинности? Его не пугала возможность попасть на каторгу, но равнодушие её выбивало землю из-под ног, делая неприкаянным и жалким, как слепец, потерявшй поводыря.

Он пробовал расспросить Мавру, но та от него отмахнулась, словно от назойливой мухи, кажется, она тоже в нём обманулась и была разочарована.

Елизавета заперлась в своих покоях, выходя из них только в церковь, а Алёшка теперь всё свободное время, что у него выдавалось, слонялся возле цесаревниного крыльца в надежде увидеть её или хотя бы переброситься словом с Маврой, а по ночам подолгу стоял под окнами, глядя на мелко остеклённые тёмные створки, которые теперь были чаще всего закрыты.

В один из таких вечеров он увидел, как открылась одна из дверей в подклет, которая обычно всегда бывала заперта, так что Алёшка даже забыл о её существовании, и из неё выбрались две тёмные фигуры — одна невысокая и полная, вторая, напротив, долговязая и худая.

— Теперь обойдёте дворец справа и выйдете к службам, а оттуда на берег и берегом спуститесь в посад. Доброй ночи, сударь!

Алёшка узнал голос Мавры, но окликнуть её в присутствии постороннего человека не решился. Мавра скрылась за дверью, а тот, с кем она разговаривала, завернулся в епанчу и зашагал вдоль стены, стараясь держаться в тени.

Алёшка насторожился — человек был незнаком, во всяком случае ни фигура, ни походка ему никого не напомнили. Сударь? Значит, не из мужиков. Да и к чему бы цесаревниной фрейлине иметь дело с мужиками? Острой иглой сердце кольнула ревность. А что, если этот человек приходил на свидание с Елизаветой?

И, ёжась от холода, Алёшка двинулся следом за незнакомцем.

Сделав крюк вдоль берега Серой, человек в плаще вернулся на Соборную площадь и скрылся за воротами постоялого двора, что выходил окнами на фасад дворца. Помявшись пару минут на пороге, Алёшка вошёл следом.

Посетителей в заведении было немного, и незнакомца он заметил сразу — тот сидел за длинным дощатым столом. Служанка как раз принесла ему кувшин с вином и кружку. Присев сбоку, так, чтобы не попадаться на глаза, Алёшка велел подать полпива и кулебяку и принялся рассматривать таинственного господина.

Оказалось, он уже встречал его — это был французский купец, которого в начале лета Елизавета выгнала из имения за какие-то бесчиния в кабаке. Что же выходит, Мавра тайно встречается с человеком, которого Елизавета прогнала? Или не Мавра, а сама Елизавета? Но для чего?

Он вновь взглянул на француза — высокий, поджарый, широкоплечий, держится, будто князь, вон какая осанка… Лицо красивое, непростое: высокие скулы, нос с горбинкой и красиво вырезанные ноздри. Глаза тёмные, большие, бархатные. Но взгляд не томный — жёсткий, цепкий. Ох, не похож сей хлопец на купца… Впрочем, кто их, французов, знает, каковы у них негоцианты…

К незнакомцу подошла Агата, дочка хозяина, миленькая белокурая немочка лет пятнадцати. Принесла еду, по виду жаркое. Он что-то негромко спросил — Алёшка не разобрал, что именно, и Агата смущённо принялась оправдываться, объясняя, что господину подали лучшее вино, какое есть в их заведении. Тот слушать не стал, небрежно махнул рукой — уйди. И когда девушка отошла, проговорил себе под нос, негромко, но на сей раз Алёшка услышал.

Что было сказано, он не разобрал, но сам язык узнал тотчас. А узнав, изумился до крайности — французский купец говорил по-польски.

Розум поймал её, когда Мавра, надвинув чуть не до подбородка капюшон епанчи, возвращалась из посада — бегала передать месье Лебрё, что его ждут у знакомой двери, едва лишь стемнеет.

— Мавра Егоровна!

Она вздрогнула, точно застигнутый за покражей вор.

— Мавра Егоровна, помогите мне! — В тёмных глазах светилась решимость. — Мне нужно встретиться с Её Высочеством!

Досадуя на некстати привязавшегося казака, она проговорила довольно сухо:

— Что стряслось, Алексей Григорич? У вас закончились деньги на хозяйство? Так я вам передам. Ни к чему тревожить Её Высочество ради этакой безделицы.

И попыталась проскользнуть мимо, благо до крыльца уже рукой подать. Не тут то было… Розум заступил дорогу.

— Нет-нет, денег достаточно. Того, что Её Высочество выдала, хватит на полгода, если не больше. Попросите её уделить мне несколько минут. Мне нужно поговорить с ней.

— О чём? — В отдалении, там, где начинался кусок парка, выходивший к Царёвой горе, Мавра заметила невысокую плотную фигуру. Петрушка. Его только не хватало!

— Я хочу спросить, чем прогневал Её Высочество и за что она лишила меня своего благорасположения, — выговорил Розум и побледнел.

Мавра воззрилась на него удивлённо. Вот, значит, как осмелел! У цесаревны отчёта требовать вздумал. Каков нахал!

Она усмехнулась.

— А не слишком ли ты борз, казак? Кто ты такой, чтобы российская цесаревна и великая княжна перед тобой ответ держала?

Бледность сменилась внезапным румянцем, словно невидимый художник уронил на скулы две бордовые кляксы. Думала, вспылит, но он лишь упрямо наклонил голову.

— Мавра Егоровна, помогите мне. Мне надобно знать… Она видеть меня не желает, даже в церкви взглядом не подарит. Мне жизнь нынче не в радость стала. В чём я виноват? Чем вызвал её гнев? Я не убивал Данилу Андреевича… А хуже её нелюбия для меня кары нет, вы ж знаете…

Петрушка на заднем плане стоял, не приближался, но всё равно нервировал ужасно, и Мавра досадливо поморщилась.

— Данилу не убивал, зато язык ровно помело! Кавалер, что похваляется сердечной склонностью дамы, доброго отношения не стоит!

Он вытаращил глаза. И без того огромные, они, казалось, вот-вот выпадут из глазниц.

— Похвалялся? Я?!

— Ну я так точно никому и ничего не говорила, — фыркнула Мавра сердито.

— Мавра Егоровна! Христом Богом клянусь…

— Винище меньше пей. И будешь помнить, что и кому сказывал! — резко оборвала она и шагнула в сторону крыльца, но Розум схватил её за руку.

— Я не пью вино!

— Это мы уж видали. — Она презрительно скривила губы.

— И не сказывал никому! Я о той ночи и на дыбе молчать стану!

— Однако все всё узнали. И кроме тебя разболтать было некому.

— Почему вы не верите мне?!

— Я бы поверила. — Мавра вздохнула. — Но про себя-то совершенно точно знаю, что никому ничего не говорила. А кроме нас с тобой иных посвящённых не было.

И пока он приходил в себя, Мавра обошла его, словно какой-нибудь столб, и зашагала к крыльцу.

На самом деле, ещё тогда, когда услышала обвинения Елизаветы, она сразу же вспомнила, что был, по крайней мере, ещё один человек, знавший о случившемся, и в тот же вечер, улучив момент, набросилась на Парашку.

— Кому ты рассказывала про Елизавету и гофмейстера, отвечай!

Однако пугливая обычно Прасковья, при любом нажиме принимавшаяся лепетать и оправдываться, отозвалась неожиданно зло.

— Тебе, поскольку подругой почитала, а боле никому.

— Откуда же весь двор про то знает?

— У Розума своего допытывай, перед кем бахвалился! — выкрикнула она, в глазах заблестели слёзы.

И Мавра отступила.

— Мавра Егоровна! — Розум вновь нагнал её.

Экий безотвязный! Она сердито обернулась, готовясь сказать что-нибудь резкое, но не успела.

— Что за человек выходил вечор из этой двери? Тот, коего вы провожали?

Теперь пришёл её черёд таращить глаза.

— Я видел, как вы вывели из дворца человека. Того самого купца, коему Её Высочество давеча повелела покинуть её земли и не возвращаться.

Вот теперь Мавра испугалась по-настоящему. Как всегда в минуту опасности, мысли замелькали со скоростью пуль. Надо было срочно выяснить, что именно ему известно. Чувствуя, как от лица отливает кровь, она залепетала на манер Парашки:

— Я… Он… Он приходил ко мне, Алексей Григорьевич! С галантным интересом. Пожалуйста, не говорите о том Её Высочеству!

Ну вот, теперь он примется её шантажировать «галантным интересом» и требовать, чтобы замолвила за него слово перед Елизаветой или устроила встречу с ней… Ах как некстати!

Однако Розум сказал вовсе не то, что Мавра ожидала услышать:

— Поклянитесь, что этот человек имеет дело только до вас и не тщится причинить вред Её Высочеству! Почему-то мне кажется, что ей угрожает опасность.