Шарики патинко

Уже в девятом часу мы прибываем домой. Я проголодалась, бабушка тоже. Я предлагаю приготовить одно из ее любимых блюд, например лапшу, я сварю. Она отказывается, сказав, что нужно подождать дедушку. Возражаю, что мы ему отложим порцию. Но бабушка качает головой: есть одному очень грустно. Так что лапша в другой раз, сегодня разогреем остатки бэнто.

Каждый день бабушка ходит покупать набор готовых блюд в ларек на углу улицы, и пустые контейнеры в конце концов громоздятся горкой за кухонной дверью, едва ополоснутые и еще жирные. Это меня просто поразило. Я храню воспоминания о часах, проведенных вместе за стряпней — приготовлением рыбного паштета, лепешек с говядиной, бульона с водорослями, рагу с квашеной капустой, иногда сладостей, блинчиков с красной фасолью, парфе с медом. Мы запирались на кухне на весь день, бабушка повязывала мне свой фартук, сама изображала шеф-повара, а я — поваренка, отвечающего за чистоту. Бабушка никогда не приступала к делу, пока кухня не была вымыта до блеска. Мы стояли друг напротив друга, чтобы можно было развернуться в тесном помещении. Давно ли бабушка начала покупать готовые блюда?

«Ничего, ничего, я сплю», — заверяла она меня, гладя по спине, когда я с беспокойством осведомлялась, не скучает ли она одна в доме.

А есть ли что-нибудь почитать? «Почитать?» — переспрашивала она с пренебрежением. Я не настаивала. Думаю, это был ее способ скрыть стыд из-за необразованности. Она хотела бы быть юристом. Адвокатом. Это Матьё мне доложил. Но случилась война в Корее, побег в Японию, да и в любом случае родители запретили бы ей посещать университет, поскольку она была девушкой.

Чтобы забыть о пустом животе, я кипячу воду и завариваю кувшин черного чаю, который остужаю, бросив туда кубики льда. Добавляю концентрированное молоко. В гостиной бабушка включает телевизор. Я предлагаю ей вместо этого поиграть в «Монополию». Она с радостью соглашается.

Мы разворачиваем на низком столе игровое поле. Бабушка выбирает фишку в виде тачки, а я — наперстка. Мы с ней не играли уже двадцать лет. Мне приходится прочитать инструкцию, чтобы освежить в памяти правила. Для начала бабушка ставит отели на место домиков, которые считает слишком маленькими, не заботясь узнать, принадлежат они ей или нет.

— Это моя территория, — указываю я.

Она бросает кости. От удара дома сдвигаются.

— Видишь, — говорю я, — они сами вернулись в нужное место.

Увлеченная игрой, бабушка не обращает на меня внимания. Ей выпадает дубль, и она передвигает свою тачку на клетку «Простой визит», дающую право на еще один бросок. Снова дубль. Ее тачка прибывает в Лозанну, на рю-де-Бур, которую она покупает. Третий бросок.

— Дважды шесть! — восклицает бабушка. — Видела, как мне повезло!

— Вообще-то нет, — поправляю я, проверив. — На третьем дубле ты попадаешь в тюрьму.

За что? Я ничего не сделала.

— Это же игра. Такие правила. Дело случая.

— Ты просто завидуешь, — смеется она. — И жульничаешь.

Я не могу доказать ей обратное, поскольку инструкция на французском, немецком и английском, а ни одного из этих языков бабушка не понимает. У нее есть выбор: или заплатить выкуп и выйти, или пропустить три хода.

— Это не смешно, — говорит она.

Я ей уступаю. Логичнее было бы играть втроем. С моей мамой. Бабушка хочет начать заново. Чтобы не топтаться на месте, я предпочитаю позволить ей играть, чем остаться в тюрьме; я меняю наши фишки.

Лед в кувшине растаял. Над молоком проступает слой воды. Я перемешиваю чай своей ложкой. В кувшине образуется туман, и настой становится непрозрачным. Я делаю глоток. Вкус не отличается от королевского молочного чая, который я пила у Миэко, если только сахара меньше.

Когда я поднимаю голову, бабушка пристально смотрит на меня.

— Мой ход? — спрашиваю я.

Она интересуется, все ли у меня хорошо.

— Все прекрасно. А у тебя? — растерянно отвечаю я.

Она тоже смущена моим ответом, автоматическим, как будто чужому человеку.

— Все хорошо, правда. А у тебя? — медленнее повторяю я.

— Ты устала, — произносит бабушка. — Ты говорила это раньше, в Син-Окубо. Ты слишком много работаешь.

— Да нет же, я ведь ничего не делаю.

Это правда. За исключением занятий с Миэко я провожу большую часть времени в своей комнате на циновке, ища сведения о Корее или играя в идиотские игры на телефоне. Прошло уже две недели, а поездка так и не организована, в панике думаю я.

Бабушка вынимает из коробки новые фишки: башмак, утюг, коня и машину — и расставляет их на игровом поле.

— Тебе неинтересно.

— Почему? Интересно.

— Я тебя не заставляю. Иди играй. А я посижу в гостиной. — Она указывает на лестницу: — Ok, ok, go, go[3].

— Но мне и здесь хорошо, с тобой!

Она снова поднимает голову:

— Правда?

— Конечно! Давай продолжим.

Я бросаю кости и передвигаю свою фишку, не обращая внимания на цифры, которые выпали. Мы обе сосредотачиваемся на игре, на бросании костей, пока не заменяем их столовыми приборами, когда возвращается дедушка.