Шарики патинко

Мы садимся в поезд в час пик и едем стоя, втиснувшись между пассажирами, наши сумки прижаты к икрам. Миэко не дотягивается до поручня, висящего над головой, и я придерживаю ее за пиджак.

— Я тут кое о чем думала, — говорит она через какое-то время. — Нужно умирать так, как линяют животные: чем больше стареешь, тем больше редеет кожа. В конце концов стали бы видны наши внутренности, вены, кости, чувства — всё. В то же время кожа была бы зеркалом, и люди отражались бы в нас, прежде чем мы сделались бы полностью прозрачными. В этот момент мы бы отдавали последнее дыхание своему ребенку.

— Ребенку?

— Да. Ведь он остается жить за нами.

Я поправляю: «после нас», а не «за нами». Девочка не отвечает.

— А если у человека нет детей? Или он этого не хочет?

Она размышляет. И говорит, что умирать все равно придется.

Вагонная качка постоянно сталкивает нас.

Три станции мы проезжаем молча.

— А это не больно?

— Нет. Просто станет легче, и все.

Я провожаю Миэко до выхода со станции Синагава. На прощание отдаю ей диски и пончики. Ремни ее ранца немного ослабли, и я их подтягиваю. Она не возражает. В конце концов я хлопаю ее по плечу.

— Мы мало говорили по-французски…

— Да.

— Ты скажешь об этом маме?

— О чем?

— Что есть учителя намного лучше меня.

Миэко бросает на меня странный взгляд. Я начинаю смеяться, не снимая руки с ее плеча. Она тоже смеется. Наш смех переходит в хохот. Она обнимает меня за талию. Прохожие огибают нас на значительном расстоянии. Мы больше не можем смеяться.

— Ты прямо как моя мама, — говорит Миэко, прижавшись головой к моему животу.

Она крепче обнимает меня, потом отпускает, и не успеваю я и глазом моргнуть, как девочка пропадает в толпе.