Шелковые нити

Глава 8

– Вы очень несчастливы? – поинтересовался Грэм, отломив ломоть хлеба и обмакнув его в рагу из ягненка.

Джоанна бросила на него укоризненный взгляд:

– По-моему, вы обещали не спрашивать.

– Счастливы ли вы? – закончил он за нее. – Но я не говорил, что не буду спрашивать, несчастливы ли вы.

– Вы и в самом деле на редкость бесцеремонны. – Потянувшись к кувшину, стоявшему на столе, Джоанна наполнила вином их опустевшие кружки. Вино, как и ягненок, было роскошью, и Грэм настоял, что заплатит за них.

Секунду он задумчиво смотрел на нее, жуя хлеб, пропитанный соусом.

– Так как же?

– Разве я выгляжу несчастной?

– Нет… но некоторые люди обладают даром сохранять достоинство перед лицом бедствий. Я наблюдал за вами.

Джоанна посмотрела на него в упор, затем опустила глаза, сделав глоток вина. Грэму показалось, что ее щеки порозовели, но он не мог поручиться, что это не игра света. Как обычно, ее волосы были убраны под платок. Уродливое платье из коричневой шерсти выглядело поношенным, и он заметил аккуратную штопку у ворота, из-под которого выглядывала узкая полоска белой сорочки. В ее одежде всегда присутствовал некоторый беспорядок, словно ей некогда было заняться собой, и сегодняшний вечер не явился исключением. Тесемки сорочки не были завязаны, свисая вдоль лифа платья. В растянувшемся вороте виднелась верхняя часть ее груди, и Грэму пришлось сделать над собой усилие, чтобы оторвать взгляд от этого соблазнительного зрелища.

– Вы работаете с рассвета до заката, – продолжал он. – И часто принимаетесь за вышивание, когда я уже ложусь спать.

– Днем я слишком занята, чтобы поработать над вышивкой.

– А помимо этого вы готовите, стираете и заботитесь о моих нуждах. И все это без единой жалобы, без упреков и раздражения, словно… – Он помедлил, колеблясь, затем решительно закончил: – Словно вы родились для подобной жизни, словно это ваше предназначение… а не превратности судьбы. Джоанна бросила на него испытующий взгляд:

– Что наболтал вам Хью?

– От вашего брата я узнал, что вы вышли замуж… по любви. Джоанна отодвинула миску с недоеденным рагу и поднесла к губам кружку.

– И что вы добились успехов, управляя лавкой. Насколько я понял, ваш муж подолгу бывает за границей. Должно быть, вы чувствуете себя одинокой.

– Нисколько.

Было очевидно, что Джоанна слишком горда, чтобы признаться в том, как ей тяжело без поддержки родственников.

– Тем лучше. Мне не следовало затрагивать эту тему.

– Зачем тогда вы это сделали? К чему эти бесконечные вопросы? Вам что, нечем заняться?

Грэм пожал плечами.

– Вы интригуете меня.

Она издала невеселый смешок:

– Странно. Я заурядная лондонская лавочница, не более того.

– Но так было не всегда, – возразил Грэм. – И это заметно.

Джоанна отвела глаза, не выдержав его испытующего взгляда, и переключила внимание на Петрониллу, которая громко мяукала, выпрашивая подачку. Выловив кусочек мяса из своей миски, она протянула его кошке. Та запрыгнула на скамью и выхватила лакомство из пальцев хозяйки.

Сидя напротив Джоанны, Грэм мог видеть окна гостиной, выходившие в переулок. Мимо одного из них проследовала Леода, облаченная в красное платье с большим вырезом, выставлявшим напоказ ее пышную грудь. Помедлив у второго окна, она улыбнулась и послала Грэму воздушный поцелуй.

Хотя Грэм никак не отреагировал на этот жест, Джоанна перехватила его взгляд и повернулась к окну.

– Добрый вечер, мистрис Джоанна, – поприветствовала ее Леода.

Джоанна вежливо улыбнулась.

– Если вы ищете моего брата, Леода, то должна вас огорчить Он уехал рано утром, и я не представляю, где он может быть.

– Очень жаль, мистрис, – отозвалась Леода, хотя Грэм не сомневался, что она пришла, чтобы повидаться с ним. Они часто болтали в вечерние часы. – Вы передадите сэру Хью, что я заходила?

– Конечно.

– Премного благодарна. – Леода двинулась прочь, даже не взглянув на Грэма.

Своеобразная этика, принятая у продажных женщин, не позволяла фамильярничать с мужчинами, находившимися в обществе других женщин, если только эти женщины не были шлюхами. Впрочем, Грэм не стал бы переживать, поздоровайся с ним Леода. Он не стыдился своей дружбы с ней, а их отношения оставались вполне невинными. Но Джоанна наверняка сделала бы совсем другие выводы. Так что, пожалуй, к лучшему, что Леода проявила осмотрительность.

– Это одна из местных… женщин. – Джоанна придвинула к себе пустую миску Грэма и вставила в нее свою. – Она встречается с Хью, когда он бывает в городе.

– Меня удивляет, что вы знаете… как такую женщину зовут.

Джоанна снисходительно улыбнулась:

– Хью может иметь любую женщину, какую пожелает, но он предпочитает тех… кто не ждет от него ничего, кроме нескольких монет. Его трудно захомутать.

– И потому он стал наемным рыцарем? Из-за любви к свободе?

Джоанна ненадолго задумалась, уставившись в кружку с вином.

– Разумеется, он ценит свою свободу. Но еще больше он ненавидит, когда его заставляют жить по чужим правилам. Это связано с условиями, в которых он вырос – точнее, мы оба выросли. К нам предъявляли слишком высокие требования. – Она собрала приборы и поднялась из-за стола. – Внезапно ее лицо осветилось улыбкой. – Я зашла в булочную, как вы просили, и купила кремовые пирожные.

– Отлично. – На столе лорда Ги сладости не переводились, и Грэму недоставало их. – Странно, что вы говорите о требованиях. У меня сложилось впечатление, что вы с Хью происходите из привилегированного сословия.

– В определенном смысле это так. Уэксфорд – величественный замок…

– Замок?

Джоанна поставила на столы пирожные и снова села на свое место.

– Наш отец – знатный рыцарь с обширными владениями в Уэксфорде, это в нескольких часах езды отсюда. Наша матушка умерла от родовой лихорадки вскоре после моего появления на свет, а наш отец, лорд Уильям, жив до сих пор.

– Хью – наследник его земель?

– Это выяснится только после смерти отца. Он правит Уэксфордом от имени своего сюзерена, который может передать поместье Хью, когда придет время. А может и не передать. – Она откусила кусочек пирожного, и Грэм последовал ее примеру.

– Представляю, каково это – находиться в столь неопределенном состоянии, – заметил он, – не зная, достанется тебе что-нибудь или нет.

– Я даже не уверена, что Хью хочет получить замок и поместье. Его воспоминания об Уэксфорде, как и мои, не слишком приятны, если не сказать больше. Наш отец – очень целеустремленный человек. Когда Хью исполнилось четыре года, он поручил его воспитание своему лучшему воину, чудовищу по имени Регнод. Он хотел сделать из Хью самого проставленного рыцаря в христианском мире – для прославления его самого, разумеется. Уверенный, что мальчик нуждается в твердой руке, он предоставил Регноду полную свободу действий, включая порку кнутом. В общем, детство Хью не назовешь счастливым.

– Вас тоже, – спросил Грэм, нахмурившись, – воспитывали подобным образом?

– Да, но без кнута. – Не поднимая глаз, Джоанна отломила от пирожного крохотный кусочек и сунула его в рот. – Когда я вызывала недовольство отца, меня приводили к нему для наказания, а Хью запирали в подвале, чтобы не вмешивался. – Она судорожно вздохнула, по-прежнему избегая его взгляда. – Боюсь, я часто раздражала отца своим недостойным поведением: убегала в лес, вместо того чтобы заниматься с монахами, ну и прочее в том же духе.

– Он бил вас?

Джоанна подняла глаза.

– Вы опять расспрашиваете меня.

– Мне хотелось бы знать, – мягко сказал Грэм.

Она проглотила ком в горле.

– Он никогда не бил меня по лицу. Не хотел портить мою внешность, так как рассчитывал продвинуться вверх, выдав меня замуж за сына барона Гилберта де Монтфиша.

– Вы были помолвлены с сыном лорда Гилберта? – недоверчиво спросил Грэм. Гилберт де Монтфиш и его кузен, Уолтер фиц Роберт фиц Ричард, были единственными баронами, имевшими владения в Лондоне. Их замки, Монтфиш и Бей-нард, примыкавшие к западному участку городской стены, были единственными крепостями в Лондоне, помимо Тауэра. Будучи самыми могущественными горожанами, они имели существенное влияние на короля.

– С младшим сыном, – уточнила Джоанна. – У лорда Гилберта было двое сыновей. Старший, Джеффри, умер от кори два года назад. Николас – его второй сын. Официальной помолвки не было. Но когда мне исполнилось одиннадцать, отец отправил меня в услужение к жене барона, леди Фейетт, в замок Монтфиш. Подразумевалось, что вопрос о моем браке с Николасом решится позже, если меня сочтут подходящей на эту роль. Конечно, я негодовала, не желая быть пешкой в руках отца, но была рада покинуть Уэксфорд. И пожить в Лондоне!

Обнаружив, что ее пальцы вымазаны кремом, Джоанна облизала их, чем вызвала у Грэма, наблюдавшего за ее действиями, вспышку желания.

– Вам нравится Лондон? – спросил он, стараясь не обращать внимания на кончик розового языка, слизнувший капельку крема с ее нижней губы.

– Нравился, тогда. Он казался большим и величественным, а его обитатели изысканными и утонченными. И потом, я привязалась к леди Фейетт. Это она научила меня вышивать.

– Следует отдать ей должное, у вас настоящий талант. Джоанна сдержанно улыбнулась:

– Благодарю вас.

– Почему же вы не вышли замуж за сына барона? Его родители отвергли вас?

– Нет, они обожали меня. И Николас был совсем не против. Это я упиралась. Брачный контракт был составлен, когда мне исполнилось четырнадцать, но я, просто не могла согласиться. Я тянула почти год, пытаясь придумать, как мне уклониться от этого брака.

– Вы так сильно презирали Николаса?

– Отнюдь, он даже нравился мне. Думаю, я тоже нравилась ему – до определенной степени. Николас – один из тех мужчин, которые предпочитают… особ собственного пола.

– Понятно.

– Все в замке знали об этом. – Джоанна вздохнула. – Боюсь, я просто не могла смириться с подобным союзом. В то же время меня страшила мысль, что, если я откажусь, мне придется вернуться в Уэксфорд. Мой отец… пригрозил, что изобьет меня до смерти, если меня отошлют домой.

Грэм опустил кружку с вином, так и не поднеся ее к губам.

– Он выполнил бы эту угрозу?

– Возможно, учитывая его вспыльчивый характер. На меня давили со всех сторон, требуя согласия. Я пребывала в растерянности, не имея никого, к кому можно было бы обратиться за помощью или советом.

– А Хью?

– О, он подался в наемники, как только его посвятили в рыцари в восемнадцать лет. По времени это совпало с моим отъездом в Лондон. Хью спокойно уехал, зная, что я больше не нуждаюсь в его защите. Он мог сойти с ума, если бы остался в Уэксфорде.

– Итак, вам было пятнадцать, вы были одиноки и расстроены…

– Я была в ужасе, – поправила Джоанна. Грэм кивнул.

– И тогда вы встретили своего будущего мужа?

– Прюит явился в замок Монтфиш, чтобы предложить свои шелка леди Фейетт. Я… влюбилась с первого взгляда. Он казался таким взрослым и изысканным, одевался как джентльмен и потихоньку ухаживал за мной. – Она пожала плечами. – Мы поженились через две недели.

– Видимо, ваш отец принял это в штыки.

– Да, он приказал мне никогда не появляться в Уэксфорде. Мы не виделись шесть лет.

– Печально.

– Ничуть. Я буду счастлива, если никогда больше не увижу этого человека.

– О, кажется, мы вернулись к вопросу о счастье! – Грэм подался вперед, устремив на нее пристальный взгляд. – Вы собираетесь сказать мне, счастливы вы или нет?

Джоанна начала собирать грязные тарелки.

– Я собираюсь убрать со стола и вымыть посуду. А потом… займусь другими делами.

– Вышиванием?

Она кивнула, не глядя на него.

– Вы ослепнете, если будете заниматься подобными вещами по ночам.

– Я потеряю лавку, если не буду этого делать.

– Скоро вернется ваш муж с шелками для продажи, а пока у вас есть четыре шиллинга, чтобы продержаться до его возвращения. Незачем так усердствовать.

Джоанна встала и отнесла кувшин с вином в буфет, сколоченный из струганных досок.

– Бывают привычки, от которых трудно избавиться. Почувствовав, что кто-то тормошит его сломанную ногу, Грэм посмотрел вниз и обнаружил под столом Петрониллу, точившую когти о деревянную доску, служившую лубком. Получив тычок в бок, она уселась подальше от Грэма, наблюдая за ним с презрительным видом.

– Что за бессмысленные создания, – заметил Грэм. – Не сочтите за неуважение, мистрис, но я не понимаю людей, которые держат комнатных животных.

Вытащив из буфета поднос, Джоанна вернулась к столу и начала собирать на него грязную посуду.

– Вы случайно не боитесь их?

– Боюсь?!

– Некоторые люди боятся.

– Я не испытываю страха перед кошками. Просто я предпочел бы компанию добродушной собаки. Кошки – эгоистичные, расчетливые животные. И бесполезные, не считая ловли мышей.

– Манфрид не способен никого поймать, зато Петрокилла – настоящая охотница. К тому же она ест пауков. Вы не найдете ни одного, ползающего в тростнике, устилающем пол.

Грэм допил остатки вина и протянул ей пустую кружку.

– Что ж, по крайней мере, она выполняет свое предназначение. Но ее братец слишком пуглив и робок, чтобы приносить хоть какую-то пользу, насколько я могу судить. Для меня загадка, зачем вы держите его в доме.

– Меня он не боится. Его пугают мужчины. Думаю, какой-то мужчина жестоко обращался с ним, прежде чем он попал ко мне. Он счастлив, когда я одна дома, и любит сидеть у меня на коленях.

– Собаки тоже могут сидеть на коленях, но их можно дрессировать, чтобы они приносили различные предметы, охотились, сторожили…

– Манфрид существует не для того, чтобы служить мне, – отозвалась она несколько натянуто. – Он просто существует. И нравится мне таким, каков он есть – робкий и ласковый кот. Неужели он обязательно должен приносить какую-то пользу, чтобы жить здесь?

– Я считаю, что да.

– Полагаю, – сказала Джоанна прохладным тоном, направившись с подносом с грязной посудой к задней двери, – в этом вопросе мы с вами расходимся. – У коридора она остановилась и повернулась к нему. – Вам еще что-нибудь понадобится, сержант, прежде чем вы ляжете спать?

– Нет, мне ничего не нужно. – Грэм неуклюже поднялся и потянулся за костылем. – Спокойной ночи, мистрис.

– Спокойной ночи.

Грэма разбудил приглушенный стук захлопнувшейся задней двери. Он замер, лежа в темноте и прислушиваясь к осторожным шагам в коридоре. Кто-то вошел в дом, и кто бы это был, он явно старался производить как можно меньше шума.

Джоанна наверху, промелькнуло в него в голове, а он серьезно изувечен Сможет ли он защитить ее, если понадобится? С гулко бьющимся сердцем Грэм с помощью костыля поднялся на ноги, сжимая в руке нож, который отобрал у бандита, заманившего его в переулок на прошлой неделе. Это было его единственное оружие, не считая топора, который Джоанна держала в гостиной для самозащиты и которым угрожала ему в первый вечер.

Пока он медленно ковылял до кожаной занавески, его посетила еще одна мысль. Возможно, чужак, вторгшийся в дом, вовсе не чужак, а Прюит Чапмен, явившийся домой из последнего путешествия. Как он отреагирует, обнаружив у себя дома полуодетого калеку, угрожающего ему ножом посреди ночи?

Задавшись вопросом, который час, Грэм припомнил, что слышал вечерний звон колоколов, когда ложился спать. Поскольку это служило сигналом для закрытия городских ворот, Прюит не мог проникнуть в город в столь поздний час, следовательно, это не мог быть хозяин дома.

Стараясь не шуметь, Грэм кончиком ножа отодвинул кожаную занавеску и заглянул в гостиную, освещенную одинокой свечой. От того, что он увидел, у него перехватило дыхание.

Джоанна, стоя боком к нему, с переброшенной через плечо косой, стягивала с себя коричневое платье. Оно упало на устланный тростником пол, оставив ее в тонкой льняной сорочке без рукавов, едва прикрывавшей колени, и в черных чулках, обтягивавших стройные ноги.

Когда она нагнулась, чтобы поднять платье, сорочка сползла с ее плеча, обнажив на мгновение округлость груди.

Грэм стиснул зубы, чувствуя, как наливаются тяжестью чресла.

Она явно собиралась мыться. Снятая со стола столешница стояла в стороне, прислоненная к стене, а круглое основание было перевернуто, превратившись в нечто вроде бочки. Рядом стояли два ведра, над которыми поднимался пар. На скамье лежали белый шелковый халат Джоанны, полотенце, мыло, расческа из слоновой кости и небольшая склянка.

Бросив платье на другую скамью, Джоанна села и сняла комнатные туфли.

Грэм зачарованно наблюдал, понимая, что не должен подглядывать. Это неблагородно. Этому нет оправдания. Сейчас он задернет занавеску и вернется в постель.

Сейчас.

Приподняв подол сорочки, Джоанна сняла подвязки и отложила их в сторону, затем принялась скатывать чулки с коленей к щиколоткам. Тонкий материал шелковисто переливался в мерцающем сиянии свечей. Было что-то трогательное в том, что эта скромно одетая женщина носит шелковые чулки и халат, которые могла видеть только она сама – и, конечно, ее муж, когда удостаивал ее визитом.

«Закрой занавеску, жалкий ублюдок!» – приказал себе Грэм, однако не шелохнулся, глядя, как она снимает вначале один чулок, затем другой. Джоанна нагнулась, чтобы стянуть чулок со ступни, и в вырезе сорочки, соскользнувшей с плеч, показались атласные выпуклости ее груди. На мгновение ее ноги раздвинулись, открыв его взору таинственные тени на стыке бедер.

Грэм крепко зажмурился и стиснул зубы.

Когда он снова открыл глаза, Джоанна стояла, держа обеими руками одно из ведер. Ее руки дрожали от напряжения, когда она выливала горячую воду в бочонок. Судя по всплеску, там уже была вода – видимо, холодная вода из колодца, которую она смешала с водой, вскипяченной в кухне. Вылив в ванну второе ведро, она откупорила склянку и добавила в воду пару капель чего-то густого и маслянистого. Затем склонилась над ванной и помешала воду рукой. Другая рука, прижатая к груди, придерживала сорочку, норовившую соскользнуть с плеч.

Над водой поднялся душистый пар, и она закрыла глаза, улыбаясь Грэм тоже улыбнулся, вдыхая цветочный аромат.

Никогда в жизни он не видел ничего более обольстительного и чарующего, чем Джоанна Чапмен в это мгновение – с закрытыми глазами и мечтательной улыбкой на устах. Наконец она выпрямилась и, посерьезнев, задумчиво уставилась на воду, над которой поднимался пар. Она стояла не двигаясь так долго, что Грэм не мог не заинтересоваться, чем заняты ее мысли.

Медленно скользнув рукой к груди, она накрыла ладонью упругую округлость, прикрытую тонкой тканью сорочки, и рассеянно, будто зачарованная, погладила большим пальцем затвердевший сосок.

Грэм словно прирос к месту, ощущая гулкие удары сердца и бешеную пульсацию крови, прилившей к его чреслам.

Все с тем же мечтательным выражением Джоанна скользнула рукой вниз по плоскому животу, к расщелине между бедрами. Глаза ее медленно закрылись. Она не ласкала себя, просто стояла в жаркой тишине, погруженная в свои мысли.

Когда она открыла глаза, Грэм со смятением обнаружил, что в них блестят слезы. Внезапно выражение ее лица омрачилось, и она прошептала что-то похожее на «дура».

Решительно смахнув слезы, Джоанна проворно расплела косу и принялась расчесывать волнистые пряди цвета темного золота, пока они не повисли пышной массой, доходившей до подола ее сорочки. Бросив расческу на скамью, Джоанна стянула вниз сорочку, собравшуюся льняным облачком у ее ступней.

Теперь она была полностью обнажена, не считая шелковистого покрывала из волос, прикрывавшего ее почти до колен. Вздохнув, Грэм задернул занавеску, исполненный отвращения к себе. Всего лишь неделю назад он обещал Хью, что не станет компрометировать его сестру, и уже подглядывает за ней, когда она занимается своим туалетом.

Грэм всегда гордился своим чувством чести. Но воздержание, как справедливо заметил Хью, способно лишить мужчину его принципов. Как можно жить в одном доме с женщиной, подобной Джоанне, и не поддаться искушению?

Доковыляв до кровати, Грэм осторожно опустился на постель, опасаясь, что шорох соломы, которой был набит матрас, привлечет внимание к его персоне. Не дай Бог Джоанна догадается, что он подглядывал за ней через щелку в занавеске! Он растянулся на спине, морщась от боли в ребрах и ноге, протестовавших от подобной активности посреди ночи.

Из-за занавески доносились приглушенные звуки – журчание и плеск воды – и Грэм живо представил себе Джоанну в благоухающей воде, с мокрыми прядями, льнущими к ее обнаженному телу, словно золотистые змеи, и скользящую намыленными ладонями по своей груди, талии, животу…

– Клянусь распятием, – прошептал Грэм в темноте, чувствуя, как твердеют чресла, – я не выдержу два месяца такой пытки.

Он сделал глубокий вздох и закрыл глаза, приказав себе спать… но перед его глазами стояла Джоанна, трепещущая от наслаждения, которого не мог ей дать муж, находившийся в отъезде. При мысли о том, что женщина способна доставлять себе удовольствие таким способом, Грэм еще больше возбудился.

Но как ни волновали его подобные образы, Грэм не мог заставить себя облегчить собственные мучения, вызванные неудовлетворенным желанием. Отчасти из-за бесконечных проповедей святых отцов в обители Святой Троицы о греховности подобных занятий. Но в основном из-за того, что всю свою жизнь он спал в одном помещении с другими мужчинами. И если угрозы сгореть в адском пламени было недостаточно, чтобы научить мужчину обуздывать плотский голод, отсутствие уединения просто исключало такую возможность. Со временем Грэм обнаружил, что турниры и поединки – отличное средство для снятия сексуального напряжения, если, конечно, рядом нет услужливой женщины. Но сейчас о подобных занятиях не могло быть и речи.

Что там сказал Хью? Что он скорее поверит в добрые намерения Грэма, если тот будет периодически завязывать ленточку на решетке окна, вместо того чтобы бороться с похотью все то время, пока живет под крышей Джоанны.

Грэм попытался представить в этой роли Леоду, но, несмотря на ее бесстыдное кокетство, он не находил ее желанной. Возможно, потому, что у них сложились дружеские отношения. А может, потому, что у него было более чем достаточно «местных женщин», как выразилась Джоанна. Прачки и проститутки вполне удовлетворяли Грэма, когда ему требовалось немного постельных упражнений. Но сейчас он хотел больше… намного больше, чем могла дать ему подобная женщина.

Самое позднее к сентябрю он будет женат на леди Филиппе и обоснуется в Оксфорде. Тогда ему не придется лежать одному в постели, размышляя о том, как удовлетворить свою похоть.

Из-за кожаной занавески донесся мелодичный плеск воды, а затем какой-то звук, похожий на вздох.

– Спи, жалкий ублюдок, – пробормотал Грэм себе под нос. – И пусть тебе приснится турнир.

Но ему приснился не турнир, а обитель Святой Троицы Грэму снилось, будто он проснулся посреди ночи в спальне для мальчиков. Он знал, что это сон, и недоумевал, почему после стольких лет ему приснился монастырь. Наверное, потому, что он вернулся в Лондон.

– Сержант? – услышал он едва различимый шепот, доносившийся откуда-то издалека. Странно, но это был женский голос, а женщины не допускались в эту часть монастыря – ни днем, ни тем более ночью.

Сквозь узкие арочные окна лился лунный свет, пронизывая помещение призрачным серебристо-голубым сиянием.

Неожиданно он понял, что один в комнате, и запаниковал. Остальные постели – бесчисленные, аккуратно застеленные детские кровати – были пустыми. Все остальные мальчики исчезли. Куда они делись? И почему оставили его здесь?

Он сжался в комочек, обхватив колени руками и дрожа от холода. По какой-то неведомой причине его кровать была единственной, где не было одеяла.

Может, кто-нибудь забрал его одеяло? Но здесь никого нет и никогда не было. Он всегда спал здесь один. Он был одинок с самого начала – так долго, что не мог припомнить, с каких пор. Как он мог забыть об этом?

– Сержант?

На скамье, стоявшей посередине спальни, валялось что-то белое. Его ночная рубашка?

Грэм взглянул на себя – нет, ночная рубашка на нем. Он прищурился, пытаясь разглядеть загадочный предмет, и обнаружил, что это женская сорочка.

Почувствовав пульсацию в запретном месте, он крепко зажмурился и принялся спрягать латинские глаголы, как советовали святые отцы. Когда он открыл глаза, скамья исчезла. И кровати тоже, кроме его собственной. Спальня была полна воды, плескавшейся у стен, как озеро. Его кровать слегка покачивалась, и он понял, что она плывет.

Ощущение паники усилилось, когда он увидел, что каменных стен больше нет. Небо потемнело, луна скрылась за тучами. Вода, простиравшаяся во все стороны, казалась черной, как чернила. Кровать раскачивалась на ставших вдруг бурными волнах, и Грэм вцепился в соломенный матрас, чтобы не свалиться с нее.

Над бурлящей водой поднялся густой туман, и откуда-то издалека донеслось:

– Помогите мне, сержант.

– Вы тонете? – откликнулся он.

– Я несчастлива.

Он должен добраться до нее. Но как? В детстве Грэм научился плавать в лошадином пруду. С тех пор прошло немало лет, но ведь такие вещи не забываются.

Он стянул с себя рубашку, затем избавился от рейтуз, подштанников и даже повязки на ребрах, оставшись совершенно обнаженным, не считая чертовых лубков на сломанной ноге.

– Сержант? Пожалуйста, спасите меня.

В панике Грэм вцепился в полоски полотна, обвивавшие его ногу, и принялся их лихорадочно разматывать. Он разматывал и разматывал, но бесконечная лента продолжала тянуться, громоздясь на постели спутанным ворохом.

– Сержант… пожалуйста.

Грэм спрыгнул с постели, не обращая внимания на деревянные лубки, которые исчезли, как только он оказался в воде. Вопреки его ожиданиям она оказалась теплой, кто в ванной, и очень спокойной. На ее поверхности лежал туман, как огромное плотное облако. Дна не было, и он поплыл.

– Где вы? – крикнул он, ничего не видя в мглистой пелене.

– Здесь.

Впереди показалась тень, и Грэм поплыл по направлению к ней, преодолевая сопротивление воды, густой и вязкой, как масло.

– Это вы? – спросил он, приблизившись к фигуре, едва различимой в темноте и тумане.

– Да, – отозвалась она совсем рядом. – Я здесь, чтобы сделать вас счастливым.

Грэм смутно понял, что они поменялись ролями – это она явилась к нему, чтобы помочь и сделать счастливым. Она протянула к нему руки в призывном жесте, но ее лицо по-прежнему скрывалось в тумане.

– Ближе.

Он потянулся к ней, но его руки лишь скользнули по ее гладкой мокрой коже.

– Ближе. – Теперь он видел ее более отчетливо. Глаза ее были закрыты, губы слегка приоткрылись.

Сознавая, что поступает нехорошо – ведь она замужняя женщина, – Грэм склонил голову и обвил ее руками, но она выскользнула из его объятий, как видение. Лишь на секунду он почувствовал прикосновение ее напряженных сосков к своей груди и нежную ласку ее бедра, скользнувшего по его бедру.

Мгновенно возбудившись, он схватил ее за бедра и притянул к себе. Ее ноги раздвинулись, но в следующее мгновение она выскользнула из его пальцев и уплыла, скрывшись в тумане. Барахтаясь в вязкой воде, Грэм крикнул:

– Где вы? – И почувствовал прикосновение сзади. Стремительно развернувшись, он снова схватил ее, пытаясь удержать скользкое гибкое тело. Их ноги медленно двигались в воде, соприкасаясь, расходясь и снова соприкасаясь. С каждым прикосновением Грэм все отчаяннее желал ее, стремясь слиться с ней в одно целое и навсегда забыть об одиночестве.

– Пожалуйста, – взмолился он, дрожа от нетерпения. – Пожалуйста… – Но его руки хватали пустоту. Она словно растаяла в тумане.

– Джоанна. – Грэм сел на постели, тяжело дыша. – Иисусе! – Сломанные ребра отозвались болью на резкое движение, и он откинулся на подушки, подавив стон.

Чресла его болезненно пульсировали. Грэм протянул руку вниз и зашипел сквозь стиснутые зубы, когда его напряженное естество дернулось в ответ на осторожное прикосновение.

Выругавшись себе под нос, он принялся спрягать латинские глаголы, пока возбуждение не улеглось. Из гостиной не доносилось ни звука. Время было позднее – за полночь, – и Джоанна, очевидно, уже удалилась на покой.

Подхватив костыль, Грэм выбрался из постели и заглянул за кожаную занавеску. В гостиной было темно. Он пересек комнату и двинулся по коридору, который вел к задней двери. Здесь царила кромешная мгла, и ему пришлось двигаться на ощупь. Дубовая дверь, как и полагалось, была закрыта на засов. Грэм нащупал веревку, поднимавшую щеколду, и продел ее в отверстие, так чтобы кончик свисал наружу.

Вернувшись в кладовую, он пошарил в темноте, пока не нашел книгу, лежавшую на сундуке рядом с Кроватью. Вытащив тесемку, служившую закладкой, он открыл ставни на окне, выходившем в переулок, привязал тесемку к решетке и снова закрыл ставни.

Затем положил костыль на пол и лег в постель, приготовившись ждать.

Джоанну разбудил приглушенный скрежет внизу, будто кто-то открыл щеколду на задней двери. Затем раздался скрип петель и глухой стук захлопнувшейся двери.

Решив, что это Грэм вышел по нужде, она в очередной раз пожалела, что он не желает пользоваться ночным горшком. После той ночи, когда он упал, возвращаясь из уборной, Джоанна беспокоилась о его передвижениях, особенно в темноте. В уборной легко оступиться, и если он получит серьезное увечье, то пролежит снаружи всю ночь.

Она решила дождаться, пока он вернется назад, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. Если через минуту-другую она не услышит, как он вошел в дом, придется спуститься вниз и посмотреть, что с ним.

– Сержант.

Неужели опять сон? Только не это. Грэм застонал, мотая головой. Первый сон был достаточно безумным.

– Сержант, это я. – Нежные руки прошлись по его лицу, груди и задержались между ногами. Грэм встрепенулся. – Проснись, сержант.

– Джоанна? – Он потянулся к ней в темноте и открыл глаза. Но еще до того, как его руки коснулись женщины, он понял – по густому сладковатому аромату, – что это не Джоанна. И вспомнил: Леода.

– Ты хотел бы звать меня Джоанной? – Она сидела на краешке его постели, беззастенчиво лаская его через подштанники.

– Нет. – Какой смысл притворяться? Эта женщина не Джоанна Нужно выбросить ее из головы. Она принадлежит Прюиту, а ему предназначена Филиппа.

Грэм накрыл ладонью руку Леоды, обхватившую его напрягшееся естество, поощряя ее к дальнейшим ласкам.

– Вот это я называю полной боевой готовностью, – одобрительно заметила она. – Вы что, всю ночь думали о своей хозяйке?

– Не надо напоминать о ней.

– Как пожелаете. Тогда, может, займемся?

– Нет – Приподнявшись на локте, Грэм потянулся за своим кошельком.

– Бедняжка, – проворковала она. – Если вы беспокоитесь о своей ноге, я могу расположиться сверху и позабочусь, чтобы вам не было больно.

– Дело не в этом. – Вряд ли ему удастся выйти из нее в нужный момент, если она будет сверху. Леода еще достаточно молода, чтобы иметь детей, а он дал себе слово много лет назад – когда узнал об обстоятельствах своего рождения, – что не будет производить на свет незаконных отпрысков, насколько это в его силах.

Грэм вытащил из кошелька три пенни и вложил их в ее ладонь.

Последовала пауза, пока Леода пересчитывала монеты и убирала их в собственный кошелек.

– Три пенса. Стало быть, вам нужно что-то особенное.

– Возьмите в рот, – попросил он.

– С превеликим удовольствием, сержант. – Леода склонилась над ним и потянулась к его подштанникам.

Кто-то ахнул.

Взглянув в сторону кожаной занавески, Грэм увидел Джоанну со свечой в руке. На ее щеках рдел румянец, а взгляд был устремлен на Леоду, которая застыла на месте, застигнутая за развязыванием его подштанников.

Грэм подскочил на кровати, морщась от боли, пронзившей ребра.

– Мистрис…

Занавеска закрылась. Он услышал быстрые шаги и скрип ступенек, пока она взбегала вверх по лестнице, и цветисто выругался.