Шестая могила не за горами

Глава 22

Через два дня после события, ставшего известным в мире… ну, как минимум в офисе под названием «Ужасная трагедия в силосной башне» я, жалко хромая, вошла в административное здание Исправительной женской колонии Нью-Мексико. В одной руке я держала трость, в другой — папку. Куки сумела выяснить, что произошло с Мирандой, и даже добыла копию ее дела. Теперь было ясно, почему девочка решила остаться в вагончике канатки, и как сложилась судьба ее матери.

Чуть позже мне предстояло пойти на похороны, но утро сегодняшнего дня я специально посвятила одной-единственной женщине — матери Миранды. Женщине, которая так жестоко издевалась над собственной дочерью, что бедная девочка не избавилась от психологической травмы даже после смерти.

Миссис Нельмс творила с дочерью непостижимые вещи, и я должна была узнать, испытывает ли она хоть каплю раскаяния. Взяла ли на себя ответственность за свои поступки. Знала ли, как сильно повлияли ее действия на замечательного во всех смыслах ребенка. Было ли ей хоть чуточку не наплевать. У меня в голове не укладывалось, как мог кто-то творить столько ужасов. Нужно ли для этого быть социопаткой? Или просто конченной мразью?

Пришлось потянуть за кое-какие ниточки. Точнее за одну по имени дядя Боб. Он позвонил в женскую колонию и договорился о встрече. Сказал, что мне как консультанту полиции нужно допросить миссис Нельмс по одному старому делу, чтобы иметь возможность продвинуться в раскрытии нового преступления. Потому-то я и сидела сейчас перед огромным стеклом и ждала, когда появится мать Миранды.

За убийство дочери ее, слава богу, посадили за решетку, но она так ни в чем и не созналась. Из расшифровок стенограмм стало ясно, что она настаивала на своей невиновности, даже когда суд присяжных счел ее виновной. Даже когда судья приговорил ее к пятнадцати годам лишения свободы. Скорее всего через несколько лет она получит условно-досрочное освобождение. Если сегодня она провалит мой тест, я буду с нетерпением ждать, когда она окажется на свободе.

В комнату вошла, мягко говоря, упитанная женщина. Я поразилась. На фотографиях, сделанных при аресте, миссис Нельмс была болезненно худой, с заострившимися и высохшими чертами лица, напоминавшими трещины в земле в богом забытой пустыне. Как оказалось, в казенном доме она набрала вес и обстригла обесцвеченные до невозможности волосы. Теперь миссис Нельмс носила короткую стрижку, совсем не походила на отъявленную наркоманку, а выглядела, как весьма довольная жизнью дородная директриса института благородных девиц в России.

Сев по другую сторону стекла и с любопытством на меня взглянув, она подняла трубку. Я сделала то же самое и, чтобы получить четкое и ясное представление о ее эмоциях, произнесла одно-единственное слово:

— Миранда.

Миссис Нельмс лишь моргнула и стала ждать, когда я перейду к делу. Но внутри вся ощетинилась. Ее пульс подскочил, мышцы напряглись.

— Вы ее убили? — продолжила я.

Женщина с такой силой поджала губы, что они побелели. А когда наконец заговорила, я чуть не отшатнулась от того, с какой горячностью прозвучали ее слова:

— Я ее не убивала.

Я едва усидела на месте, переживая волну капитального шока. Она не лгала. По крайней мере не лгала, отвечая на вопрос. Однако, когда Миранда перешла через меня, я видела, как ужасно и непростительно издевалась над ней сидевшая передо мной женщина. Я быстренько вспомнила все, что читала в отчетах по делу. Тело Миранды нашли в горах, прямо под канатной дорогой. Останки сильно разложились, поэтому точно установить причину смерти было невозможно. И все же эксперты склонялись к тому, что смерть наступила в результате удара тупым предметом по голове. На черепе Миранды было две трещины. Каждая могла привести к появлению субдуральной гематомы. А значит, любая из них могла стать причиной смерти. Кроме того, на щиколотках и запястьях Миранды были характерные борозды, свидетельствовавшие о том, что ее связывали. Многочисленные участки депигментации кожи говорили о побоях.

Разумеется, это не доказывало вину миссис Нельмс. Более того, все эти свидетельства доказывали обратное — Миранду мог похитить кто-то другой, кто связал ее, избил, а затем и убил. Но следствие установило, что миссис Нельмс солгала о том, как долго Миранды не было дома. Она утверждала, что дочь пропала за две недели до того, как обнаружили ее тело. Однако экспертиза дала заключение, что труп пролежал в горах не меньше месяца. Несовпадение времени в экспертной оценке и показаниях миссис Нельмс вкупе с другими косвенными уликами (такими, как многочисленные переломы и регулярные визиты в травмпункт в течение короткой жизни Миранды) убедили суд присяжных, что миссис Нельмс виновна в жестоком обращении с детьми, которое могло привести к смерти. Стороной обвинения было принято решение согласиться с присяжными, поскольку доказать непосредственную причастность женщины к смерти Миранды было невозможно.

— К ее смерти я никакого отношения не имею, — добавила миссис Нельмс.

От нее шла огромная волна гнева, но в глазах не было ни намека на чувство вины. Как такое возможно? Я ведь почувствовала, когда переходила Миранда, что мать стала причиной ее гибели.

Намереваясь во что бы то ни стало докопаться до истины, я наклонилась вперед:

— Тогда кто ее убил?

— Вы поэтому приехали? Допросить меня по моему делу? Мне сказали, вас интересует другое дело. Я думала, речь пойдет о моем сыне.

— О Маркусе? У него какие-то проблемы?

Миссис Нельмс смерила меня таким злым взглядом, что стало ясно — говорить и дальше она не собирается.

Может быть, она действительно социопатка, а я не ощутила ни намека на чувство вины только потому, что она ни капельки не чувствовала себя виноватой. Но она отреагировала, когда я назвала имя Маркуса. Едва заметно вздрогнула, и из нее полились эмоции. Вот только не те, которых я ожидала. На долю секунды мне показалось, что это был страх. Так бывает, когда кто-то делает что-то плохое и не хочет, чтобы об этом кто-нибудь узнал. Впрочем, в таких вопросах опыта у меня маловато.

Зато я поняла, что нужно побывать кое-где еще.

— Ну что ж, — сказала я, положив локти на стол, — может быть, вы и не виновны в смерти Миранды напрямую, но уж наверняка поспособствовали. Теперь она в другом месте. Там, где такие чудовища, как вы, никогда не смогут причинить ей вреда.

На лице миссис Нельмс не дрогнул ни единый мускул. И больше ни слова она мне не сказала. Ну и пусть. Я получила то, за чем пришла. Увидела то, что должна была увидеть. Миссис Нельмс совершенно не раскаивалась в своих действиях. Убила она свою дочь или нет, все равно она была чудовищем. И я намеревалась лично убедиться в том, что она сгорит в аду.

На случай, если в будущем кто-то допустит ошибку и после смерти ее пошлют не туда, я положила ладонь на стекло, выбросила все из головы и шагнула в другое измерение. Здесь я уже бывала. Отсюда я видела пламя Рейеса. Видела, как оно ласково льнет к его коже. И в этом измерении я по-настоящему видела сидевшую напротив меня женщину. И ее душу — холодную, темную и пустую, как бездонная пропасть.

Сдвинув пальцы по стеклу, я полоснула миссис Нельмс своей энергией и отметила ее душу. Энергия обрела форму и впиталась чернотой в женщину. Я такое уже видела. На Рейесе. Не на его душе, а на коже. Из этой черноты создана карта к вратам ада. Из нее были сделаны его татуировки. И я точно знала, что отправила душу миссис Нельмс по правильному адресу.

Улыбнувшись, я заговорила в трубку спокойным и решительным тоном. И женщина мне поверила. Я чувствовала, что каждое мое слово она принимает как данность.

— Вы будете очень долго гореть в аду.

В ней вспыхнул страх. Несколько секунд она смотрела на меня, лишившись дара речи, а потом бросила трубку и встала. Подмигнув ей на прощание, я тоже повесила трубку. Здесь мне делать больше нечего.

Оказавшись в Развалюхе, я набрала Куки и сказала, как только она ответила:

— Найди адрес. Маркус Нельмс. Мне нужно знать, где он сейчас находится.

По шоссе I-40 я добралась до Мориарти — маленького городка в тридцати минутах езды на восток от Альбукерке — и сразу нашла центральную улицу. Маркусу Нельмсу было двадцать с хвостиком. По словам Куки, с двенадцати лет он то и дело сидел в тюрьме за разные мелкие преступления. Но чаще всего — за хранение наркотиков. Несколько раз свернув и пару раз умудрившись заблудиться в трех соснах, я наконец-то подъехала к маленькому райончику для трейлеров. Стоило мне остановиться, как пиликнул сотовый. Куки прислала фото Маркуса в профиль и анфас со времен последнего ареста. Маркус оказался симпатичным парнишкой, который уже хлебнул жизни.

От Развалюхи я прошла по молочаю и амброзии до шатких ступенек, а дальше, вверив собственную жизнь собственным же ненадежным рукам, поднялась до входной двери. Ни машины, ни мотоцикла, ни какого-нибудь другого транспорта возле трейлера не было. Свет внутри не горел. Все указывало на то, что дома никого нет, но я все-таки постучала. После третьей и более решительной попытки сквозь тонкие, как бумага, стены трейлера я ощутила волну раздражения, а несколько секунд спустя на пару сантиметров приоткрылась дверь.

Из образовавшейся щелочки на меня смотрела пара темных глаз, принадлежавших, насколько я понимала, некоему мистеру Маркусу Нельмсу.

Показав удостоверение, чтобы выглядеть поофициальнее, я поинтересовалась:

— Мистер Нельмс, не могли бы мы с вами поговорить о деле, над которым я сейчас работаю?

— Я занят, — хриплым голосом отозвался он. Понятно. Я его разбудила.

— Маркус, — снова сказала я, пытаясь наладить контакт, — меня зовут Чарли Дэвидсон. Я частный детектив. Наша встреча не грозит тебе никакими неприятностями. Мне всего лишь нужно задать тебе парочку вопросов, а потом я уеду. Так как? Можно войти?

Несколько секунд Маркус раздумывал, потом громко вздохнул и распахнул дверь. Он оказался по пояс голым, в одних джинсах, которые так низко висели на бедрах, что было очевидно: трусов под ними нет. Жуткая худоба и нездоровая кожа ясно говорили о том, что с наркотиками Маркус имеет дело давным-давно. Волосы выглядели так, словно не мылись как минимум неделю, хотя от самого Маркуса ничуть не воняло. Когда я вошла в гостиную, он включил единственную лампочку, света от которой хватило ровно настолько, чтобы я смогла без травм дойти до опасного на вид кресла.

Пару мгновений я впитывала ощущения, чтобы лучше понять хозяина трейлера. От жесткости, которую я ощущала в его матери, здесь не было ни следа. Мягким и пушистым Маркус тоже не был, но и назвать его холодным и расчетливым язык бы не повернулся. Мне он показался… уязвимым.

— Так в чем, собственно, дело? — спросил он, открыл банку энергетика и от души глотнул.

Кадык поднялся и опустился. Складывалось ощущение, что в его организме вообще нет жировой ткани, а я смотрю на обтянутый кожей скелет. Маркус уселся в еще одно такое же древнее кресло. Всего их было два. Правда, то, в котором сидел Маркус, было набито поплотнее. Сложив скрещенные ноги на ящике из-под молока, который служил здесь журнальным столиком, он внимательно посмотрел на меня.

— Соседи есть? — поинтересовалась я, осматриваясь по сторонам, чтобы меня не застали врасплох.

— Сейчас нет. Пару недель назад меня бросила девушка. — Маркус посмотрел на банку, которую вертел в руках. — Сказала, у меня проблемы с обязательствами. Вас Джонни прислал?

Он сделал еще один глоток, и я решила, что пора переходить к делу:

— Понятия не имею, кто такой Джонни, но хочу задать тебе несколько вопросов о твоей матери.

Маркус перестал пить, слегка закашлялся, а потом сказал:

— Это сука мне не мать. А вы явно не по адресу, раз решили, что я буду о ней говорить. Да и не видел я ее уже лет сто.

От него шла ощутимая жгучая ненависть, но было что-то еще. Боль. Острая, разъедающая боль, от которой у меня пересохло в горле. Или так, или в задней часть трейлера у Маркуса лаборатория, где он варит мет, а я прямо сейчас дышу токсичными парами. Вот это было бы по-настоящему хреново.

Потирая пальцем нижнюю губу, Маркус уставился в грязное окно.

Я ждала, пока он справится с эмоциями, а потом ударила по больному:

— Она говорит, что не убивала Миранду.

Следующее, что я ощутила, было таким мощным, будто кто-то врезал мне под дых, но Маркус даже бровью не повел. Ужасно захотелось согнуться пополам — настолько удушливой была боль, которую он испытывал. Но сам он не шелохнулся. Выражение лица не изменилось ни на йоту.

— Врет, — только и сказал Маркус.

— Я тебе верю. Не мог бы ты рассказать, что ты помнишь с того времени, когда пропала Миранда? Любая информация может помочь в деле, над которым я работаю.

— И что это за дело такое? — Помрачневшее от ненависти лицо повернулось ко мне. — Она в тюряге. О чем еще тут говорить?

— О справедливости. Ради Миранды.

Однако мои слова ни к чему не привели. Маркус уже делал все, чтобы не отвечать на мои вопросы. Сейчас он сидел и изучал меня взглядом с ног до головы, словно раздумывал, на какой тарелке я буду выглядеть аппетитнее. Вот только никакого интереса ко мне он вообще не испытывал. Так он всего лишь пытался сменить тему. Загнать меня в угол.

— Как, говорите, вас зовут?

Я подалась чуть-чуть вперед, боясь его спугнуть, и спокойно заговорила, оценивая реакцию Маркуса на каждое мое слово:

— Меня зовут Чарли, и я была бы очень рада, если бы ты рассказал мне, что помнишь о сестре.

Когда прозвучало слово «сестра», обжигающее, рвущее душу на части горе Маркуса опять ударило меня в живот. Словно Миранда умерла только вчера. И до меня внезапно дошло, почему он принимает наркотики. Рана все еще кровоточила, а чувство вины каждый день все большее ее разъедало. Только накачивая себя препаратами, Маркус мог хоть немного притупить эту боль. Но существуют способы куда лучше наркотиков. В тот самый миг я дала себе торжественное обещание, что сделаю все, чтобы показать Маркусу путь к другим вариантам.

— До того как нашли ее тело, дома Миранды не было уже месяц. Ты помнишь, что произошло до ее исчезновения?

Отпив из банки, он опять уставился в окно, крепко стиснув зубы под натиском чувства вины.

— Мать ее била?

Громко фыркнув, Маркус мрачно уставился на меня. В его глазах поблескивали невыплаканные слезы.

— С чего вы взяли, что я хоть что-то вам скажу, если даже копам ни хрена не сказал?

— Я не из полиции. И занимаюсь этим делом исключительно ради Миранды.

— Она умерла. И ни черта вы тут поделать не можете.

От его мучений был трудно дышать. Да и видеть я стала плохо. В ответ на воспоминания о напуганной маленькой девочке из вагончика, о ее отчаянии мои глаза тоже наполнились слезами. Безнадежно и непоколебимо она верила, что ничего не стоит.

— Ты был на пару лет старше, — осторожно сказала я. — Может быть, по каким-то причинам ты чувствуешь себя ответственным за то, что произошло.

На губах Маркуса медленно появилась холодная улыбка. Он наклонился вперед, преодолев оставшееся между нами расстояние, и, практически уткнувшись носом мне в волосы, тихо сказал прямо в ухо:

— Я рад, что она умерла. — Я услышала, как у него перехватило дыхание. Несколько секунд он пытался взять себя в руки и только потом добавил: — Лучше бы она вообще не появлялась на свет.

Как бы жестоко ни прозвучали эти слова, я услышала в них совсем не то, во что он пытался заставить меня поверить. В нем не было ни капли ненависти, ни грамма презрения. Маркуса переполняли благоговение и отравляющее изнутри чувство вины. Что-то частенько в последнее время мне встречаются эти эмоции.

Отодвинув меня вместе с креслом, Маркус ушел по коридору. Я дала ему минуту, чтобы самой прийти в себя, и пошла за ним. Из него удушающими потоками лилось отчаянное горе. Без стука я открыла дверь в крошечную ванную. Маркус плескал водой в лицо и внешне выглядел абсолютно спокойным. Но внутри корчился в самой настоящей агонии. Сбоку на умывальнике стоял пузырек выданных по рецепту таблеток. В личном деле было сказано, что у него много лет наблюдались суицидальные наклонности. Я предположила, что в пузырьке было очень мощное болеутоляющее. Чтобы хоть немного ослабить боль, с которой жил Маркус, нужно что-то очень серьезное.

Когда он стал вытирать полотенцем лицо, я вошла в ванную и так мягко, как только могла, сказала:

— Маркус, ты же понимаешь, что не виноват в ее смерти?

В ответ он игриво подмигнул:

— Ясен пень.

Открыв бутылку, он высыпал на ладонь две здоровенные пилюли и проглотил. Немного подождал, а потом уселся на пол, не в силах справиться с грузом собственной вины. И только в этот момент меня окончательно осенило. Вот почему он подсел на наркотики. Он чувствовал себя виноватым за то, что не помогал сестре, когда еще была возможность. Он любил Миранду, и теперь я уловила эту любовь четче всего остального.

— Прошу вас, скажите, что эта тварь еще долго просидит за решеткой, — тихо попросил Маркус.

Я присела рядом. Как и сестре, ему слишком рано преподали жуткий урок — он ничего не стоит ни как человек, ни как личность.

В груди больно сдавило, но я все-таки сумела наклониться к нему.

— Маркус, ты можешь рассказать мне, что тогда произошло?

— Почему вас вообще это заботит? — спросил он. — Всем было наплевать. Даже мать написала заявление о ее пропаже только потому, что соседка начала задавать вопросы. А ее не было уже две недели. — Он посмотрел на меня. — Представляете? Прошло две, мать их, недели, пока ей не стукнуло в голову позвонить копам!

Я тихонько положила ладонь ему на колено. В руках он держал полотенце и скручивал его с такой силой, что побелели суставы пальцев. Вспоминать те времена Маркусу было нелегко. Взяв пузырек, он поднес его к губам, проглотил еще как минимум одну таблетку и закрыл глаза рукой.

— Нас выселили, и мы тогда жили в доме у тетки, который был выставлен на продажу. Тетка вышла замуж за какого-то толстосума из Калифорнии и сказала, что мы можем там пожить, пока дом не продадут.

Теперь понятно, почему Миранду нашли в той части города. Жилье там стоит нешуточных денег, а миссис Нельмс не показалась мне человеком, у которого хотя бы изредка водились в карманах приличные суммы.

— Что-то пошло не так, — продолжал Маркус, сжимая в кулаке полотенце. — Мать стала вести себя по-другому. Все говорила и говорила, что хочет теткин дом, но не может его себе позволить. А потом нарисовался мужик в деловом костюме, и я подслушал их разговор. Мать покупала страховку. На наши жизни. — Он убрал с лица руку и поднял голову.

В ванной было светлее, чем в гостиной, и мне наконец удалось рассмотреть цвет его глаз. Они были темно-зелеными.

— Она собиралась убить Миранду. Я это сразу понял. С того дня каждый раз, глядя на Миранду, мать улыбалась. — Маркус вытер мокрые от слез щеки. — Нет, не улыбалась. Скорее ухмылялась. Начала рассказывать мне, что мы сделаем с домом. Она хотела выкопать бассейн, устроить бар и купить огромный телик. Говорила, если у ее сестры могут быть красивые вещи, то и у нее тоже. А потом как-то ночью пришла в нашу комнату и велела нам одеваться. Сказала, что мы едем на озеро. Посреди ночи в январе ей, видите ли, приспичило съездить на озеро. — Его взгляд стал рассеянным. — Она собиралась ее убить.

Я сидела и слушала, стараясь никак не реагировать. Маркусу нужно было рассказать эту историю — историю Миранды — до конца.

— Но оказалось, что мы собирались слишком медленно. И она ударила Миранду. Сильно ударила. Помню, была кровь. В итоге мать мне сказала, чтобы я забыл об озере, потому что она везет Миранду в больницу. Но я знал, что и тут она врет. Взял Миранду, и мы сбежали через заднюю дверь. Мы собирались прятаться до утра, пока я не сумею позвать кого-то на помощь, но было очень холодно. А мы даже курток не взяли. К тому же было жутко темно. Мы ходили по округе, пытаясь найти теплое местечко, и вдруг пошел снег. Миранда сказала, что устала, поэтому мы дошли до ближайшего валуна и уселись прямо возле него. — Маркус зажмурился и по впалым щекам опять потекли слезы. — Она уснула у меня на руках. И больше не проснулась. — Чтобы не разрыдаться, он закрыл руками лицо, тяжело сглотнул и сдавленно добавил: — Я пытался ее нести, но она была очень тяжелой. И я оставил ее где-то там. Как будто она какая-то вещь.

Вопреки всем усилиям, рыдания вырвались на свободу, и Маркус опустил голову на колени.

— Неправда, — давясь огромным комком в горле, возразила я и погладила его по голове. — Тебе было всего девять лет.

— Я заблудился и нашел теткин дом только на следующий день. Мать даже не поинтересовалась, где нас носило. — Маркус поднял голову, и в его взгляде я прочла горячий гнев. — И не спросила, где Миранда. Ни разу! Шли дни, а мы о ней так ни разу и не заговорили.

Я прикусила губу, раздумывая о том, смогу ли отобрать у него таблетки, потому что Маркус всыпал в рот еще несколько штук. А значит, не собирался выходить из ванной. Вообще.

— А потом соседка стала спрашивать о Миранде? — тихо спросила я, подбираясь ближе.

— Ну да. Тогда-то мать и поняла, что скрывать ее отсутствие больше нельзя. Вот и написала заявление. А мне велела соврать. Сказать, что ночью Миранда еще была в своей постели, а наутро исчезла.

Я не могла винить его в том, что он солгал. В конце концов, он жил с чудовищем и наверняка боялся за собственную жизнь. Но прямо сейчас жизнь Маркуса волновала меня куда больше, чем его самого. Таблетки наконец сделали то, на что он и рассчитывал. Маркус откинул назад голову и расслабился.

Воспользовавшись шансом, я потянулась за пузырьком.

— Прошу вас, не надо, — вяло проговорил Маркус. Выглядел он уставшим, словно его покинули все жизненные силы. — Все равно вы ничего не добьетесь. — Он снова взял пузырек, и я ощутила, как его обволокло печалью. — Все в порядке. Скучать по мне некому.

— Ошибаешься.

В крошечной комнатушке раздался невеселый, наполненный невыносимой безнадежностью смех.

— А вы не парьтесь. Это не какая-то там жалкая попытка прикинуться суицидником, пока кто-то есть рядом, чтобы вовремя звякнуть в неотложку. — Маркус поднял пузырек и встряхнул, показывая, что там осталась одна таблетка. — Это моя собственная версия русской рулетки.

— В смысле?

— В одном из этих колес (и я понятия не имею, в каком именно) смертельная доза цианида. Время от времени я ем по одной пилюльке.

Обалдев, я отобрала у него пузырек и прочла этикетку. Оксикодон. Вот только понятия не имела, соответствует ли этикетка тому, что было в пузырьке. С отвисшей челюстью я снова глянула на Маркуса. Он точно не лгал.

— По-моему, если я достоин жизни, то не проглочу смертельную таблетку. А если нет… — Он пожал плечами и снова запрокинул голову.

Я лихорадочно похлопала себя по карманам, но сотовый был в сумке, которая осталась в гостиной.

— Уходите, — печально улыбнулся Маркус. — Чему быть, того не миновать.