Шикарная женщина бьет тревогу

5

Как я воспитываю лучшего друга женщины

Урок 5. Послушный пес

Ваш маленький любимец не должен знать, почему вы в определенной ситуации даете ту либо другую команду. Ему этого и не понять. Он просто должен покорно слушаться. Это даст ему ощущение счастья, потому что послушание в собачьей натуре.

Утвердите себя как вожака стаи. Вы и только вы решаете, где должен спать ваш любимец, какие игрушки получать и когда настает время кормежки. Как только он усвоит, какой у него статус в стае, он с готовностью примет свое положение. И тогда вы увидите, что нет более активного, приятного, оделяющего вас радостью спутника, чем ваш маленький хорошо воспитанный любимец.

Объявление я лишь слегка изменила:

НЕЖНАЯ ЖЕНЩИНА-МЕЧТА (40, 160, не красавица, но единственная в своем роде, независимая, но романтичная и безнадежная оптимистка) ИЩЕТ СИЛЬНОГО МЕДВЕДЯ С ОТКРЫТЫМ СЕРДЦЕМ (невозмутимого и с чувством юмора, с широким плечом, чтобы прислониться) ДЛЯ РИСКОВАННОГО ОПЫТА. Фото крайне желательно. Рискни! Шифр.

О'кей, конечно, я была что угодно, только не нежная (в смысле «хрупкая») и на голову выше, но зато еще «до сорока». Но разве не все привирают в таких объявлениях? Просто было очень важно, как можно больше походить на оригинал (читай: Алекс), чтобы выловить нужных кандидатов.

Двадцать евро, которые надо будет заплатить за объявление, пожертвовала Алекс. А я взяла на себя стоимость конверта с маркой. По пути от шикарной собственности Алекс возле кинотеатра «Больверк» к центру города, на Ротенбюльплатц, я проходила мимо почтового автомата.

Пока я сражалась с техникой, меня посетили легкие укоры совести.

Как я объясню все это Урсу? Со времен той давней битвы он стал жутко ревнивым. Поймет ли он, что исключительно ради дружбы я должна принести жертву на алтарь непорочности? Или станет подозревать, что я снова гонюсь за парным мяском, чтобы в случае удачной охоты отделаться от него?

Урс, конечно, сокровище, но порой очень уж правильный. Если я ему все расскажу, он сурово прикажет оставить это дело полиции, а мне держаться от него подальше. Что, может, и правильно, но уж очень скучно.

Нет, каждой женщине нужна ее маленькая тайна, а моей тайной станет именно этот случай. Урс ничего не должен об этом знать.

Блок почтовых марок выскочил наконец из автомата. Я наклеила одну на письмо в «С-Трип» и бросила его в отдельное отверстие для почтовых отправлений.

«Ну вот, — подумала я. — Аети с приветом, вернись с ответом».

И в этот момент на мое плечо легла тяжелая рука.

Должно быть, я вскрикнула. Все-таки нечистая совесть дает себя знать. Во всяком случае, все прохожие разом испуганно отшатнулись, и даже пассажиры, сидевшие в автобусе сорок третьего маршрута, ошеломленно уставились на меня через стекла.

— Боже правый, детка! Что за революционный клич? — застрекотало что-то позади на уровне моей поясницы.

Шанталь Штурценэггер!

— Я… я просто очень пуглива. Прости. — Я с трудом приходила в себя. — А ты откуда здесь взялась?

Собственно говоря, я не хотела, чтобы этот вопрос прозвучал с таким упреком, с каким он сорвался у меня с языка.

Шанталь подняла одну бровь:

— Хотела купить в «Молленкопф» бинокль, пока Амадео с Урсом присматривают в «Интерио» кое-что из мебели для вашего нового дома. Когда завтра вечером пойдем с твоими родителями на «Летучего голландца», я не собираюсь сидеть в партере слепой, как крот.

Мне стало ясно, что Штурценэггеры относятся к той избалованной когорте счастливцев, которые в последний момент еще умудряются достать билеты в оперу.

— Новую мебель? Тогда побегу к ним, чтобы посмотреть.

— Может, лучше выпьешь со мной чашечку кофе, дорогая? Думаю, у нас есть о чем поговорить.

О чем? Сколько она хочет внуков? Или как я ужасно выгляжу в своих туалетах? Но сейчас утро субботы, шопинг-праймтайм[36], тут в большом городе человеку нужен защитный костюм, налокотники и суспензорий, а не лодочки на высоком каблуке и не паутинки от кутюр. Так что на мне был любимый комбинезон всех цветов радуги и розовая кепка — «гаврош».

А может, речь пойдет о том, что я вообще не гожусь им в роли снохи и она хочет принудить меня оставить в покое их единственного сыночка? Немедленно и безоговорочно.

— Кофе? Конечно, с удовольствием. — Я не посмела ей противоречить, хотя к этому моменту в моем теле циркулировало кофе больше, чем крови.

На той стороне площади находилось «Нескафе», и я с опущенной головой побрела вперед — ну прямо овечка на заклание! — а Шанталь гордо шествовала позади меня.

Я люблю «Нескафе». Хотя сиденья в этом кафе жутко расплющенные, а проходы между столиками страшно узкие. По этому поводу мне как-то пришло в голову, что все это специально придумано дизайнером интерьера. Вот, к примеру, поток посетителей значительно увеличится, если, самое позднее, через пятнадцать минут из-за полувисячего положения при сидении возникает опасность, что ягодицы вот-вот отомрут, и посетитель рысью рвется из кафе, чтобы на Кальвер-штрассе, по возможности незаметнее для прохожих, ритмичными сокращениями мышц в области седалища снова вернуть отсиженные ягодицы к жизни.

На это я рассчитывала и в данном случае: в течение пятнадцати минут, пусть даже и с Шанталь, со мной могло случиться бог знает что.

Я отбуксировала ее вперед к стоящему отдельно от остальных столику, где чувствовался хоть какой-то сквознячок. Пустить дело на самотек я не могла. Потом заказала для нас у стойки два «латте мачато» [37].

Первые пять минут сильно напомнили мне мои детсадовские годы. Я черпала ложечкой пену с кофе, а Шанталь со строгостью сверлила меня взглядом. Каждое мгновение я ожидала какого-нибудь наставления вроде «Сядь прямо» или «Не болтай ногами!»

Но первое, что она мне выдала, было:

— Надеюсь, ты больше никогда не причинишь моему мальчику столько боли, как два года назад.

Бац! Точное попадание. Я сглотнула слюну.

— Шанталь, прошу тебя! А ты бы на моем месте что сделала? Он все вечера напролет возвращался за полночь, весь пропахший чужим дамским парфюмом, и избегал всяких расспросов. Что же это могло значить, как не любовные похождения? А поскольку я сама стою на твердых позициях обоюдной верности в отношениях, само собой, я приняла соответствующие меры.

Рентгеновский взгляд Шанталь буравил извилины моего мозга. Что она усекла? Что я искала контакты с холостыми мужчинами, а для приверженцы абсолютной верности это не слишком типичный шаг? Или что безжалостное разорение Урсовой мансарды, Урсовой жизни и Урсовых рыбок было преувеличенной реакцией на предполагаемую измену?

— Урс меня простил. Я его тоже. Мы счастливы, — попробовала я защищаться.

Шанталь заставила себя улыбнуться:

— Что ж, Урс действительно любит тебя. А ты его любишь? Всем сердцем?

Люблю ли я эту неряшливую каланчу со швейцарским акцентом? По крайней мере ради него я отказалась от своей холостяцкой жизни. Похоже, что да. И, несмотря на жуткие сомнения, не стала позорить его перед родителями, когда он сделал мне предложение. Но было ли это той большой любовью, которую воспевали средневековые миннезингеры [38] и пропагандирует современный Голливуд? И выдержит ли эта любовь «до тех пор, пока смерть не разлучит нас»?

Судьба была ко мне в этот день благосклонна. Благодаря веселому тириликанию я была избавлена от необходимости давать ответ.

— Хей! Вот так встреча? Мы рады тебя снова видеть! — Перед нашим столиком вынырнули Кнут, Матце и таксик, тяжело нагруженные пакетами с покупками из всех магазинов Штутгарта. Этот город как был, так и остался большой деревней.

Оба сердечно расцеловали меня, словно мы были старыми друзьями, а не познакомились только вчера на исповеди моей подруги по йоге. Таксик лизнул поочередно мою щеку и мою чашку с «латте мачато».

— А кто эта симпатичная дамочка? — воскликнул Кнут и поцеловал Шанталь.

Шанталь имела совершенно ошарашенный вид.

— Знаю, знаю, — не останавливался Кнут. — Это твоя спутница жизни. Я так сразу и сказал Матце, эта женщина — лесбиянка. Разве я не прав? Комбинезон чик цвета радуги не даст соврать!

Шанталь съехала с табурета, обитого кожзаменителем.

После обеда в этот субботний день Урс мечтал совершить вылазку на природу со своими родителями и со мной. Попутешествовать в Унтертюркхаймер Вайнберген или осмотреть Людвигсбургский дворец, но я наотрез отказалась:

— Я горожанка до мозга костей, мне нужен твердый асфальт под ногами, и пропахший бензином воздух. Когда я отваживаюсь выйти за пределы центра, меня бросает в дрожь!

Урс хотел меня игриво схватить, но промахнулся.

— Ай-я-а-а! — Я взмахнула руками в приеме, смахивающем на кун-фу, и наскочила на него.

И… к несчастью, попала в его мать, которая в этот момент открыла дверь. Синее пятно на ее ляжке быстро почернело.

После чего Шанталь, сославшись на мигрень, исчезла в нашей спальне. Урс и его папочка смастерили нечто вроде защитного экрана от любопытных взглядов на нашей веранде, а я сидела за новеньким кухонным столом из «Интерио» и размышляла, почему это судьба с завидной регулярностью раздает смачные пощечины именно мне.

— Скажите, а ваша дочь на самом деле бисексуальна?

Мы сидели вшестером перед рестораном «Пленум» в Верхнем парке и потягивали шампанское: мое сокровище и я, его родители и мои родители.

Вечернее небо дивно переливалось всеми оттенками красного, а певчие птицы в радиусе трех километров от Старой оперы заливались в полные грудки при виде такой красоты. Слышался смех детей, которые перед сном гуляли с родителями в парке, чтобы сладко слипались глазки. Но все это не могло меня обмануть. Я знала: это вечер в аду.

— Как вам могла прийти в голову такая абсурдная мысль, моя дорогая? — ядовито осведомилась моя мать в сторону моей свекрови «ин спэ», которая задала этот провокационный вопрос.

— У меня есть на то основания, — зловеще возвестила Шанталь.

Моя мать, которая по случаю посещения оперы и знакомства с будущими сватьями облачилась в вечернее платье из «ламе»[39] с золотой нитью и выглядела в нем как опереточная адмиральша, получившая увольнение на берег, поджала ненакрашенные губы.

— Возможно, вам, уроженке консервативной Швейцарии, жизнь моей дочери и видится несколько более свободной, чем вы привыкли, но, поверьте, моя малышка никогда не погрешила против приличия и морали.

Именно этот упрек мать и бросала мне постоянно, а высоконравную жизнь моей до смерти скучной сестры Инки расписывала в ореоле сияющей славы. Но перед лицом Шанталь она защищала меня, как львица своих детенышей.

— Вы, по всей видимости, не космополитка, иначе вам было бы известно, что мы в Швейцарии чрезвычайно прогрессивны, и в общественных воззрениях тоже.

На Шанталь Штурценэггер был длинный до полу ансамбль от Версачи с жемчужной вышивкой.

Не хочу показаться непочтительной, но моя мать и Шанталь, сидевшие друг возле друга, напоминали Дик и Дуф.

Оба отца между тем — неприятно задетые петушиным боем своих супруг — упорно смотрели в свои бокалы.

Мы с Урсом держались за руки.

— Позвольте вам заметить, — рычала моя мать своим командным голосом, — как бы далеко человек ни заехал, он остается самим собой, куда бы человек ни шел, он с собой не расстается. Не сказал ли это уже Ральф Вальдо Эмерсон?

Она толкнула моего отца локтем в бок, требуя поддержки. В результате чего он залил шампанским брюки от смокинговой пары Амадео Штурценэггера.

— Ах, боже мой! — воскликнул папа.

— Водой это быстро смоется! — воскликнул Амадео.

Оба пожилых господина синхронно вскочили и со счастливыми лицами поспешили в недра ресторана в мужской туалет.

Повезло!

А мне где взять машину времени с компенсатором, если потребуется бежать?

— Папочка, подожди, я помогу! — воскликнул Урс и полетел за ними.

Жалкий предатель! Оставить меня одну с этими бойцовскими петухами, пардон, курочками!

— Могу я за вами поухаживать? — попыталась я отвлечь дам, взявшись за бутылку.

Обе смерили меня мрачными взглядами. Шанталь — потому что не хотела терять свое золотце с кем-то вроде меня, а моя мать — потому что была в обиде, что мы с Урсом помолвились за ее спиной и без ее благословения, да еще в присутствии Штурценэггеров [40].

— Спасибо, дорогая, у меня еще есть. А слишком много алкоголя — не признак хорошего тона, — высказалась моя мать и самодовольно повернула голову в сторону Шанталь, которая уже наполовину опустошила второй бокал.

Шанталь залилась краской:

— Хотела бы я знать, что в вашей семье подразумевается под хорошими манерами.

Теперь зарделась моя мать:

— Наше генеалогическое дерево уходит корнями в 1789 год!

— Ха! — с триумфом парировала Шанталь. — В вашем случае я бы говорила не о «генеалогическом дереве», а в лучшем случае, о родовом сучке. Мои корни уходят к реформатору Цвингли [41]!

Посетители за соседними столиками притихли. Если я не слишком обманываюсь, даже утки перестали крякать и развернулись в сторону дерущихся в исступлении матерей. Все любители вечерних развлечений получали трансляцию непосредственно с места событий, бесплатно и в цвете.

— Мама… Шанталь… — сделала я новую попытку, но момент миротворческой миссии был безнадежно упущен, теперь, наверное, могли бы помочь только ведра ледяной воды или три удара молотком.

— Ну, может быть, кому-то и нужны герб и пыльные анналы предков, если в настоящем они ничего из себя не представляют, — бесцеремонно заявила моя мать.

Отчаянная атака. Ведь Амадео Штурценэггер руководил в прошлом крупным швейцарским банком, в то время как мой любимый папа получал свой скромный заработок в должности скромного коммерческого представителя строительного кооператива «Швэбиш Холл».

Шанталь тем временем уже дошла до стадии вареного рака.

Я не стала дожидаться ответной реплики, а рванула в мужской туалет и с силой распахнула дверь. Какой-то посторонний мужчина у писсуара в ужасе поднял на меня глаза.

— Папа, где ты?

— Ангелочек!

Мой отец со шкаликом в руках вышел из кабинки. За ним я увидела в кабинке Урса и его отца, которые радостно помахали мне рукой. Что-то слишком радостно. Я взяла шкалик из его рук, и мне все стало ясно: сорок градусов и почти пустой.

— Не соблаговолят ли господа позаботиться об их супругах? — прошипела я. — Там, наверху, сейчас между блондинками разразится грязный матч по кетчу.

— Матч по кет чу между блондинками? — посторонний мужчина судорожно задернул молнию и сбежал из туалета, даже не вымыв руки.

— Урс, сделай что-нибудь. А то у меня разболится голова, — пригрозила я.

Урс сглотнул. Мои приступы мигрени были ему хорошо известны — они могли для него означать недели воздержания.

Он пихнул своего отца:

— Папочка, а ну, давай поактивнее!

БЕРЕМ НА ЗАМЕТКУ:

Ваш маленький любимец должен слушаться вас, а не наоборот.

А как он будет выполнять это «эн детай» [42], предоставьте решать ему самому.

— Да и правда, нам надо взглянуть на наших женушек, а? — высказал свое мнение Амадео, но прозвучало это не слишком убедительно.

— Непременно, непременно, — согласился отец.

— Наверх! Быстро! — подстегнула я обоих. — Я не хочу стать наполовину сиротой!

Вообще-то в виду разных весовых категорий я больше опасалась, что моей матери скорее удастся раскатать Шанталь — поступок, который, чего доброго, вредно скажется на наших отношениях.

— Урс! — прикрикнула я на своего жениха.

— Сначала надо помыть руки, — возразил он. Я и вправду его слишком хорошо воспитала.

Только годы спустя — по крайней мере мне так показалось — мы дружно выступили на террасу ресторана. Я ожидала увидеть две команды болельщиков, которые толпятся вокруг сцепившихся в смертельной схватке синьорин, но узрела только цивильно болтающих за столиками посетителей и внимающих кряканью уток в пруде.

Шанталь и моя мать сидели в полном согласии на своих местах и выжимали последние капли из бутылки шампанского.

— И тогда она говорит мне: малышка, говорит мне, малышка, два прекраснейших слова в нашем языке и не «люблю тебя», а «она доброкачественная»!

— О, вы так правы, дорогая Шанталь, — кивала моя мать.

Как выяснилось позже, они обсуждали вовсе не бойцовских собак, а опухоли. Обе несколько месяцев назад пережили операции по удалению этих неприятных новообразований в нижней части живота. К счастью, эту общность они обнаружили еще до того, как на алтарь раздора полетели их крашеные космы, искусственные жемчужины и протезированные зубы.

Матери, что возьмешь!

Мои родители стихийно решили — это, значит, решила мать, а отец согласился — остаться еще на ночь в Штутгарте. На следующее утро мы все завтракали в «Гранд Кафе Плант». Много смеялись, большей частью над забавными историями из нашего с Урсом детства, причем так громко, что над нами могли смеяться все, от посетителей до объединенного персонала. Урс воспринял это с хладнокровием.

С шумными приветствиями воскресным днем наши родители распростились друг с другом и с нами.

Рука об руку мы стояли на дорожке у нашего дома и махали вслед «фольксвагену-пассат» с швабскими номерами и «ягуару» с цюрихскими.

— Классно, как наши родители подружились, да? — блаженно вздохнул Урс.

Бедняга ничего не подозревал. Но я-то хорошо понимала, что это значило для будущего, если наши матери выступят единым фронтом.

«Ладно, старушка, когда-нибудь тебе придется сказать Урсу, что ты не станешь его женой».

Урс страстно меня поцеловал.

«Но не сегодня!»