Школа ужасов

13

В одиннадцать часов утра Линли и сержант Хейверс встретились в «Большой Классной» Бредгар Чэмберс в южном флигеле основного квадратного здания школы. Когда-то в этом помещении собирались ученики первых наборов. Белоснежные стены были отделаны понизу дубовыми панелями, высоко над головой сходился свод потолка. Между нишами окон, смотревших на юг, висели портреты всех директоров, возглавлявших школу, начиная с Чарльза Ловелла-Говарда, назначенного руководить ею в 1489 году.

В данный момент помещение пустовало, в нем витал слабый запах сырого, подгнившего дерева. Закрыв за собой дверь, сержант Хейверс прошла через всю комнату к окнам и двинулась неторопливо вдоль ряда портретов, прослеживая историю школы вплоть до Алана Локвуда.

— Всего двадцать один директор за пятьсот лет! — подивилась она. — Похоже, Бредгар Чэмберс — это пожизненное призвание. Вон, поглядите, сэр. Тот мужик, перед Локвудом — он процарствовал сорок два года!

Линли подошел поближе.

— Начинаете понимать, почему Локвуд хотел бы замолчать убийство Мэттью Уотли? Интересно, не случалось ли с мальчиками чего-нибудь подобного и при других директорах?

— Веселые у вас мыслишки, ничего не скажешь! Так или иначе, при каждом директоре кого-то из учеников недосчитывались. И мальчиков, и девочек. Достаточно заглянуть в мемориальную часовню.

— Верно, но одно дело гибель на войне или внезапная болезнь. Руководство школы за это никто не винит. Убийство — это совсем другое. На кого-то нужно возложить ответственность за него. Это необходимо.

За дверями то громче, то глуше звучали голоса. По лестнице разом протопали десятки ног. Линли достал карманные часы.

— Большая перемена. Что вы обнаружили во время экскурсии по школе? — Он посмотрел на Барбару Хейверс, которая все еще хмуро глядела в окно. — Хейверс?

Она обернулась:

— Я просто подумала…

— Да?

— Пустое. Но вот вы говорили насчет ответственности… Интересно, а на кого ложится ответственность за самоубийство школьника?

— Вы имеете в виду Эдварда Хоу?

— Да, «любимого ученика».

— Я и сам все время вспоминаю о нем. Джилс Бирн проявлял к нему особый интерес — и юноша погиб. Джилс Бирн проявлял особый интерес к Мэттью — Мэттью тоже мертв. Однако если Мэттью Уотли был убит здесь, в школе, вечером в пятницу, а то и в субботу, мы не можем предъявить Джилсу Бирну обвинения, если его не было здесь в это время. А если он был? Сомнительно, конечно, но следует это проверить.

— А может быть, связующее звено вовсе не он, сэр.

— А кто? Брайан Бирн? Это ничего не дает нам, сержант. Эдвард Хоу покончил с собой в 1975-м, когда Брайану едва сровнялось пять лет. Вы же не думаете, что пятилетний ребенок мог послужить причиной самоубийства?

— Не знаю, — вздохнула она. — Но у меня в ушах все звучат слова, которыми Брайан Бирн охарактеризовал своего отца.

— Только не забывайте, что парень сильно недолюбливает отца. Вам не показалось, что Брайан, будь у него такая возможность, был бы счастлив унизить Джилса? А мы вчера как раз предоставили ему такой шанс.

— Да, наверное. — Хейверс вновь пересекла комнату и приблизилась к помосту. Над ним висел барельеф, представлявший Генриха VII верхом на боевом коне, готового вести войско в атаку. Пониже стоял стол для общей трапезы и стулья. Выбрав один из них, Барбара уселась и вытянула ноги.

Линли подошел к ней.

— Нам нужно определить, где могли прятать Мэттью Уотли с середины дня пятницы до поздней ночи, а может быть, и до субботней ночи, когда его или его тело перевезли на кладбище. Какие будут версии?

— Вариантов не так уж много. Кладовые при кухне можно не брать в расчет, поскольку Мэттью исчез после ланча, а в той части здания днем всегда много народу. Потом два старых туалета, ими, похоже, никто не пользуется — грязные, слив не работает.

— Никаких признаков, что там кто-то был в последние дни?

— Ни малейших. Если кто-то завел его туда, этот «кто-то» постарался потом уничтожить все следы.

— Что еще?

— В каждом общежитии есть кладовые для чемоданов. Они заперты, ключи есть только у заведующего и экономки. Над помещением для просушки одежды в общежитиях располагается чердак, но все чердаки заперты на амбарный замок — опять же ключи только у заведующего и экономки. В лаборатории есть кладовая, а над аквариумом — огромная бочка с водой. Туда можно было бы запихнуть Мэттью, чтобы его утопить, но держать его там пленником можно было бы, только связав по рукам и ногам и заткнув ему рот, да и то лишь в том случае, если бы убийца точно знал, что до конца дня никто не появится поблизости. Далее, за сценой театра имеются гардеробная и гримерные, а над сценой — будка осветителя. Думаю, эта версия окажется наиболее близкой к истине, если мы установим, что на уик-энд не планировались репетиции, и узнаем, кто мог проникнуть в эти помещения. Сегодня там толпились ученики, кстати говоря, Чаз Квилтер изображает Гамлета, и выглядит он так, словно ему явился дух Йорика и не сказал ничего приятного, но в пятницу после ланча там никого не было. За сценой спокойно можно было упрятать Мэттью Уотли, особенно если учесть, что театр стоит довольно далеко от спортплощадки, где в тот момент собиралось большинство ребят.

— Но как убийца мог пробраться в театр, сержант? Там реквизит, декорации, костюмы — несомненно, театр запирают и охраняют гораздо строже, чем все остальные школьные здания.

— Конечно, он был заперт, но убийце это бы нисколько не помешало. Я все проверила. Фрэнк Ортен говорил, что полный комплект ключей висит в его конторе, а дубликаты — в почтовых ящиках учителей. Так вот, в течение дня комната Ортена остается незапертой. Стоит ему отлучиться на минуту, и прекрасно можно проскользнуть в нее и схватить всю связку с надписью «театр». А если лезть туда среди дня покажется чересчур рискованным, можно проникнуть в контору и ночью, замок в этой двери открывается за десять секунд с помощью кредитной карточки или любого другого куска пластика. Они здесь не принимают даже элементарных мер безопасности. Странно еще, что школу ни разу не ограбили.

— А как обстоит дело с ящиками преподавателей?

— Еще хуже, — отвечала Хейверс. — Помните, Фрэнк Ортен говорил, будто учительская всегда заперта, а ключей от нее нет ни у кого, кроме самих учителей и прислуги? Так вот, все утро дверь учительской была открыта нараспашку. Я просто взяла и вошла, когда мне вздумалось. На ящиках для пущего удобства обозначены имена учителей, и большинство из них любезно оставляет ключи в замке. Требуется только выяснить, у какого учителя какие ключи, а потом — заглянул в учительскую и взял, что тебе требуется.

— Итак, нам не удалось сузить круг поисков. Каждый имел возможность совершить это. Все располагали средствами.

— Неужели все?

— А кто нет? Буквально каждый мог схватить Мэттью после ланча и спрятать его где-нибудь, чтобы позднее окончательно разобраться с ним. — Линли призадумался и тут вспомнил свой разговор с Корнтелом. — Пойдем-ка повидаемся с Коуфри Питтом, — предложил он.

Большая перемена еще не закончилась, однако Линли и Хейверс не застали преподавателя немецкого языка в учительской. Они нашли его в его кабинете на первом этаже западного флигеля. Питт сосредоточенно покрывал доску паутиной совершенно неразборчивых букв, проставляя там и тут умляуты, словно символы им самим изобретенного алфавита. Линли окликнул Коуфри, но учитель продолжал писать и, только доведя дело до конца, соизволил отвернуться от доски. Мало того: отступив на шаг, он еще и полюбовался своим творением, стер несколько слов и переписал их заново, стремясь к совершенству. Наконец, удовлетворенный результатами своего труда, Коуфри снизошел до посетителей.

— Вы из полиции, — констатировал он. — Можете не называть себя — ваша слава бежит впереди вас. У меня всего десять минут до урока, — предупредил он их деланно равнодушным тоном, тщательно отряхивая с рукава мантии крошки мела. С чего бы вдруг такая забота о своей внешности? Мантия давно уже посерела от грязи, на плечах толстым слоем лежит перхоть и пыль.

Захлопнув дверь, сержант Хейверс осталась стоять возле нее. Она посмотрела на Питта оценивающим, но совершенно лишенным эмоций взглядом, и учитель немецкого понял, что урок начнется не по расписанию, а тогда, когда это сочтут уместным явившиеся к нему в класс полицейские.

— Это не займет много времени, — ободрил его Линли. — Нужно прояснить кое-какие детали, и мы оставим вас в покое.

— У меня урок в старшем шестом классе, — сообщил Питт, как если бы этим определялось, сколько времени он сможет вытерпеть допрос. Сержант Хейверс прислонилась к стене у самой двери, намекая, что скоро она с места не сдвинется. Сдаваясь, Питт проговорил: — Давайте, инспектор, прошу вас. Проясняйте, что вам нужно. Проясняйте. Не хочу вам мешать.

Линли подошел к окну. Отсюда был виден двор, а по ту сторону двора возвышалась колокольня. Едва ли хоть один воспитанник Бредгара, стремящийся показать, из какого он теста, мог устоять перед соблазном и не взобраться под небеса. — Расскажите подробнее, что вы знаете насчет справки, освободившей Мэттью Уотли от участия в футбольном матче в пятницу.

От полицейских Питта отделял стол. Он с силой уперся в него костяшками пальцев — кожа на них потрескалась, покрылась ранками.

— Что тут рассказывать? Обычная справка из амбулатории. На ней стояло его имя, а больше ничего не было.

— Подписи не было?

— Вы имеете в виду подпись Джудит Лафленд? Нет, подписи не было.

— Разве на справке об освобождении от занятий не должно быть заверяющей ее подписи медсестры?

Питт начал переминаться с ноги на ногу, провел рукой по последним прядям засалившихся волос, извлек задубевший локон, цеплявшийся за левое ухо.

— Вообще-то она их обычно подписывает.

— Обычно? Но на этот раз подписи не было?

— Я уже сказал вам об этом, инспектор.

— Однако вам не показалось нужным перепроверить бюллетень?

— Я не стал проверять.

— А почему, мистер Питт?

— Времени не было. Я и так опаздывал, спешил на игру. Почему я должен был обратить особое внимание на эту справку? Я просто подумал, что Мэттью Уотли опять взялся за свое, как и три недели назад. Подумал — опять он симулирует, надо с ним разобраться. И об этом тоже позабыл. Можете арестовать меня за это, инспектор.

— Что было три недели назад?

— Он принес мне справку об освобождении. В тот раз она была подписана Лафленд и мальчик доставил мне ее самолично. На мой взгляд, он просто прикидывался, напустил на себя больной вид и покашливал, но если Лафленд приняла все за чистую монету, мне ли об этом судить? Я взял справку, и он пошел.

— Куда пошел?

— В постель, полагаю. В свою комнату. Или в комнату для домашних заданий. Понятия не имею. Я за ним не следил.

— На мой взгляд, повторная справка об освобождении всего через три недели после первой, к тому же в отличие от прежней неподписанная, могла бы возбудить в вас некоторые подозрения, мистер Питт.

— Ну вот, не возбудила. Я только глянул на нее и бросил к прочему мусору. — Питт взял со стола кусок мела и принялся катать его по ладони, подталкивая большим пальцем. Снаружи послышался звонок, предупреждающий за пять минут о начале урока.

— Вы сказали, что уже опаздывали. Но ведь дело было после ланча. Или вы куда-нибудь отлучались?

— Я был у себя, в «Галатее». Я… — Он тяжело вздохнул, но взгляд его оставался твердым, и голос звучал агрессивно. — Ладно, если вам обязательно это знать, я поссорился с женой. Пока скандалил, совсем забыл о времени. Я бы и не заглянул в свой ящик и понятия бы не имел об этой бумажке, но я прихватил из дома пачку бумаг, а когда глянул на башенные часы, понял, что не успею отнести их в свой кабинет, и свернул в учительскую. Мне нужно было примчаться на площадку, пока мальчики не начали ее перепахивать.

— Что уж такого страшного, если б вы и опоздали на пару минут? Неужели вам было необходимо все бросить и бегом бежать на площадку?

— Локвуд не прощает опозданий. Тем более в моем положении, когда жена то и дело прикладывается к бутылке… Сказать по правде, инспектор, у меня были в тот момент дела поважнее Мэттью Уотли.

Снаружи в холле собирались ученики. Сержант Хейверс не отступала от двери. Глянув в ее сторону, Питт резко бросил кусок мела на стол.

— У меня урок! — напряженно проговорил он. Линли спокойно продолжал:

— Насколько я понял, вы с мистером Локвудом не очень-то ладите.

Под глазом Питта задергалась жилка, и то был самый красноречивый ответ.

— Локвуд хочет вышвырнуть меня отсюда, я не вписываюсь в вымечтанный им образ Бредгар Чэмберс. Он добирается до меня с первого дня, как сделался директором.

— Но до сих пор так и не смог вас уволить.

— Несмотря на мою супружницу и на мой внешний вид, я хороший преподаватель. Мои ребята сдают выпускной экзамен на отлично. Ему приходится мириться со мной — со мной и с тем обстоятельством, что мне известно о нем куда больше, чем другим преподавателям. — Питт явно рассчитывал продолжить разговор на эту тему, и Линли охотно подыграл ему:

— А именно?

— Мне известно его прошлое, инспектор. Уж я-то постарался все разнюхать. Он хочет меня сожрать, а я не собираюсь так просто сдаваться. У меня в рукаве кое-что припрятано на случай, если совет попечителей поднимет вопрос о моей профессиональной пригодности.

Да уж, Питт умел разыгрывать свои козыри, добиваясь максимального эффекта. Вероятно, так он вел себя и с начальниками, и с коллегами. Вряд ли это снискало ему особые симпатии.

— Мистер Питт, у вас вот-вот должен начаться урок, — напомнил ему Линли. — Мы бы гораздо быстрей закончили этот разговор, если б вы говорили по делу.

— А никакого дела и нет, инспектор. Просто я в курсе того, как скверно Локвуд учился в университете Сассекса, как состоял домашним учителем при трех молодых леди, пока не женился на Кейт, знаю и о том, что из последней муниципальной школы, которая решилась предоставить ему пост Директора, коллеги выжили его, поскольку он учинял им разнос всякий раз, когда они хоть на йоту отступали от правил. О, Локвуд с радостью выгнал бы меня отсюда, если б только мог надеяться, что при этом я придержу язык и не поведаю все это совету попечителей.

— Да, вы и впрямь нарыли немало.

— Я бываю на конференциях преподавателей, общаюсь с коллегами. Многие люди любят поговорить. Я люблю слушать.

— Но ведь Бредгар Чэмберс довольно престижная школа. Как Локвуд ухитрился стать здесь директором, если его недостатки настолько перевешивают достоинства?

— Кое-что приукрасил, кое-что подтасовал. Не боялся шагать по трупам, не брезговал лизать зад, кому следует.

— Вы имеете в виду Джилса Бирна?

На лице Питта выразилось угрюмое одобрение.

— Да, вы времени зря не теряли. Браво! Вы знаете, каким образом Мэттью Уотли получил стипендию совета попечителей? Он ведь вовсе не лучший из кандидатов, отнюдь нет. Вполне заурядный мальчик. Милый, приятный, но в смысле способностей — ничего особенного. У нас было с полдюжины куда более достойных соискателей. Решающее слово принадлежит директору. Джилс Бирн выдвинул кандидатуру Мэттью, и Мэттью получил место в школе. Локвуд отплатил Джилсу за услугу, Бирн в очередной раз показал другим членам совета, какой властью он обладает в Бредгар Чэмберс. Так уж он устроен — да и мы все тоже. Власть — это наркотик. Отведал хоть раз, и снова тянет.

Да, к Питту этот афоризм вполне применим. Знание — сила, и он пустил в ход всю имевшуюся в его распоряжении информацию, чтобы очернить директора, словно, втаптывая в грязь репутацию своего противника, он набивал себе цену, словно, сменив предмет разговора, он мог рассчитывать, что допрос не затронет неприятную, болезненную для него самого тему.

— Вы поменялись дежурствами с Джоном Корнтелом, — сказал Линли. — С какой целью?

— Моя жена хотела съездить на спектакль в Кроули. Я хотел ей угодить, вот и попросил Джона поменяться.

Надеялся, что она хоть один выходной не будет пить, подумал Линли и продолжал:

— Какую пьесу вы смотрели?

— «Занят в ином месте». — Питт усмехнулся, словно только теперь осознав совпадение. — Довольно старый спектакль, но мы никогда его прежде не видели.

— Это было в пятницу вечером или в субботу?

— В пятницу.

— А в субботу?

— Ничего особенного. Сидели вечером дома. Смотрели телевизор, читали. Даже обменялись парой слов.

— Видели ли вы в эти дни Эмилию Бонд? В пятницу, в субботу?

Этот вопрос явно чем-то заинтересовал Питта. Он по-птичьи наклонил голову набок.

— Ночью не видел. Днем — разумеется. Она тоже живет в «Галатее». Я все время наталкиваюсь на нее. Однако в те два вечера я ее не видел, более того, ее дверь была закрыта, когда я обходил дортуары. — Питт подметил, как насторожился Линли, и добавил подчеркнуто: — Я непременно проверяю, все ли в порядке у моих девочек, инспектор. Как-никак, я отвечаю за это общежитие и за ученицами пристально слежу.

— Вот как? Питт побагровел.

— Я вовсе не это имел в виду.

— Вы бы лучше объяснили, что вы имели в виду, — предложил Линли.

Из-за двери донесся громкий хрипловатый смех. Старшеклассники явно теряли терпение. Ни Линли, ни Хейверс даже не посмотрели в ту сторону, словно и не собирались впустить в класс учеников Коуфри Питта.

— От девочек в школе только лишние неприятности, инспектор. Это провокация, соблазн. В прошлом году двоих пришлось исключить за непристойное поведение. Одну из них застали с садовником — можете вы себе это представить? — а вторую родители поспешили забрать от греха подальше, якобы перевели в другую школу. —Он коротко фыркнул. — Я говорю только о «Галатее». Один Господь ведает, что творится в «Эйрене».

— Возможно, беда в том, что пансион возглавляет мужчина, а не женщина, — высказал свое мнение Линли. — Вам трудно следить за девочками, это задевает их чувства.

— Все было бы куда проще, если б Эмилия Бонд добросовестно относилась к своим обязанностям. Но я ни в чем не могу положиться на нее, приходится все делать самому.

— Как же вы это делаете?

— Меня семнадцатилетние соплюшки не волнуют! — прорвало наконец Питта. — Какое отношение все это имеет к гибели Мэттью Уотли? Я встречался с ним только на спортплощадке. Шли бы куда подальше и приставали бы с вопросами к тому, кто может рассказать вам поболе моего, инспектор! Вы зря тратите и мое, и ваше время. Я не слишком-то разбираюсь в процедуре дознания, но, на мой взгляд, вам бы следовало поискать человека, интересующегося мальчиками этого возраста. Честное слово, я вам ничем помочь не могу. Не знаю, кто у нас подходит под это описание. Одно могу лишь сказать… — Он вдруг умолк и сосредоточенно свел брови.

— Мистер Питт? — поторопил его Линли.

— Боннэми, — словно решение загадки произнес он.

— Я уже слышал это имя. Мэттью навещал отставного военного, это входило в его обязанности «добровольца Бредгара». Почему вы упомянули о нем?

— Я руковожу добровольцами. Я хорошо знаю полковника. Сколько ребят мы ни посылали к полковнику, ни один не получил приглашения явиться во второй раз, а Мэттью приглянулся ему с первого взгляда.

— И вы считаете, что полковник Боннэми проявляет нездоровый интерес к маленьким мальчикам?

Питт коротко покачал головой:

— Нет, но если кто-то здесь, в школе, преследовал Мэттью, он мог довериться полковнику.

Да, подумал Линли, такую возможность не стоит сбрасывать со счетов, но нужно отметить так-же, с какой ловкостью и настойчивостью Питтт пускает во время беседы одну дымовую завесу за другой: то разговор сворачивает на прошлое Алана Локвуда, то возникают какие-то намеки на Джилса Бирна, потом выясняется, что и у Эмилии Бонд рыльце в пушку, а теперь вот полицейские получили совет обратиться к полковнику Боннэми. Вновь и вновь люди, живущие в Бредгар Чэмберс, дают даже слишком много информации, будто пытаясь за видимой готовностью помочь скрыть несмываемое пятно вины и личной ответственности. Линли обернулся к Хейверс, упорно охранявшей вход.

— Впустите ребят, — скомандовал он. Барбара распахнула дверь. Четверо учеников, трое юношей и одна девушка, вошли разом, не глядя ни на своего преподавателя, ни на детективов, — они потихоньку, лукаво перемигиваясь, посматривали назад, в коридор. Вслед за ними хотела войти еще одна девушка, но тут за ее спиной возникла уродливая горбатая фигура в черном капюшоне с безобразно размалеванным лицом.

— Святилище! — проревел горбун, хватая девушку и перебрасывая ее через плечо. — Эсмеральда! Святилище! — Парень поднялся на пару ступенек, но под тяжестью своей ноши пошатнулся и рухнул на колени, не выпуская, однако, добычу из рук. Наклонившись над ней, он потерся лицом о шею девушки, смачно поцеловал ее, нахально вымазав помадой и гримом и кожу, и свитер жертвы.

Ребята захохотали.

— Отпусти! — вопила пленница.

— Достаточно, мистер Причард, — произнес Коуфри Питт. — Мы все потрясены вашим искусством. Спасибо хоть за то, что ваш фильм остался немым.

Клив Причард разжал руки. Девушка скатилась с его плеча на пол. Невысокая ростом, непривлекательная — лицо костлявое, с острыми чертами, все в веснушках. Линли припомнил, что уже видел ее в химической лаборатории на уроке Эмилии Бонд.

— Ах ты, мелкий!.. — Она судорожно ощупывала свой желтый свитер. — Что ты наделал?! Теперь его в чистку отдавать!

— Тебе понравилось, — возразил снисходительно Причард. — Так близко к мужчине ты еще не бывала.

— Я тебя! — Она уже вскочила на ноги.

— Довольно! — Питту даже не пришлось повысить голос. Ученики, видимо, давно были знакомы с этой интонацией. — Причард, идите и смойте с себя этот нелепый грим. Даю вам десять минут. К завтрашнему дню подготовите восемь страниц перевода в качестве штрафа за потрясающее развлечение, которое вы нам устроили. Дафна, вы тоже пойдите и приведите себя в порядок.

— И это все? — завопила Дафна, сжимая кулаки. Лицо ее сморщилось, глаза превратились в щелочки. — Восемь страниц перевода? И это — все наказание?! Можно подумать, он будет переводить. — Не дожидаясь ответа, разъяренная девица прошипела Кливу: — С дороги, ублюдок! — И прошествовала мимо него к выходу.

Линли быстро глянул в сторону Барбары, но, сержант не нуждалась даже в таком намеке. Она сразу же ухватилась за представившийся ей шанс и последовала по пятам за жертвой Квазимодо.

Обычно Барбара Хейверс без зазрения совести использовала миг эмоционального потрясения, чтобы выудить у человека полезную для расследования информацию, однако, идя за Дафной по коридору, а затем по невысокой лестнице к туалету, она чувствовала, как ей не хочется злоупотреблять состоянием этой девочки. Что ни говори, человек невольно испытывает сочувствие к товарищу по несчастью, а она (пусть Барбара и не желала признаться в этом даже самой себе) не могла не видеть некое свое подобие в этой девочке-коротышке с тусклыми волосами, сутулыми плечами и впалой грудью. Между ними не было ни физического сходства, ни классового (даже в приступе ярости воспитанница Бредгара сохраняла акцент, ясно говоривший о ее принадлежности к элите), однако обе они были неудачницами, одиночками, не приживающимися в своей социальной среде.

Стоя на пороге туалетной комнаты, Барбара наблюдала, как девушка наполняет раковину водой. В комнате пахло дезинфекцией, было очень холодно. На краю раковины лежал маленький скользкий брусок мыла. Дафна намылила руки и, морщась, принялась оттирать с шеи размазавшийся грим.

— Ублюдок, — шипела она сквозь стиснутые зубы, обращаясь к своему отражению в зеркале. — Маленький грязный ублюдок.

Подойдя к ней, Барбара протянула девушке аккуратно сложенный платочек.

— Вот, потрите, — предложила она.

Дафна коротко поблагодарила и принялась тереть кожу.

— Он что, всегда так себя ведет?

— Почти всегда. Жалкий тип. Готов на все, лишь бы привлечь к себе внимание.

— Чье?

Прополоскав платок, Дафна принялась за свой свитер.

— Чье угодно. Подонок. Ненавижу. — Она быстро, яростно моргала.

— Часто он так набрасывается на вас?

— Клив может наброситься на кого угодно. Мне достается больше других, потому что у меня нет… Грязный ублюдок. Мерзавец. Воображает себя героем-любовником.

— Знаю я такую породу.

— Он прикидывается, будто все это милые шутки. Дескать, я просто дура набитая, потому и не смеюсь вместе со всеми. А на самом деле, когда он повалил меня, он притиснул меня так, чтобы я… чтобы я почувствовала, какой большой у него… — Дафна с силой прикусила губу. — Вот что ему нужно. Ох, меня от него с души воротит. — Она снова согнулась над раковиной. Прямые жидкие волосы упали на лицо, почти полностью скрыв его.

Барбаре было достаточно услышанного. Причард, мучитель по натуре, выбрал Дафну себе в жертвы.

— Почему ты никому об этом не скажешь?

— А кому?

Это короткий вопрос был полон горечи, но для Барбары именно он был подходящим началом для важного разговора. Лишь бы только не обнаружить своего жадного интереса.

— Не знаю. Я никогда не училась в закрытой школе. Но если ты не хочешь поговорить с кем-нибудь из взрослых — это я вполне могу понять, это ведь так неприятно, — ты бы могла поделиться с кем-нибудь из учеников, префектов, кто пользуется влиянием.

— С Чазом Квилтером, нашим святым префектом, звездным мальчиком? Не смешите меня! Все они заодно. Всем им главное — соблюсти видимость. Каждый прикидывается, и Чаз ничем не лучше — он еще почище других.

— Неужели он хуже Клива Причарда? Не может быть!

— А вот и может. Еще как. По-моему, лицемерие гораздо страшнее обычного хамства. — Дафна резко откинула волосы со лба.

Барбара постаралась не обнаружить удивления.

— Лицемерие? — переспросила она. Ничего не вышло. Едва прозвучал этот вопрос, как девушка опомнилась и оборвала разговор. Даже в этой ситуации воспитанная традицией верность сотоварищам оказалась сильнее потребности отомстить. Сложив платок, она вернула его Барбаре:

— Спасибо. Свитер уже не отчистить, но хотя бы шею я оттерла.

Не было смысла продолжать игру в прятки. Хейверс решилась спрашивать напрямую — доверие девушки ей завоевать так и не удалось, так что терять нечего.

— Вы проходите курс химии в старшем шестом классе у мисс Бонд, верно?

— Да.

— А живете вы?..

— В «Галатее».

— Мисс Бонд —помощница заведующего «Галатеей». Вероятно, вы с ней хорошо знакомы.

— Не более, чем другие ученики.

— Вы имеете в виду Чаза? Или Брайана Бирна? Этот вопрос явно озадачил Дафну.

— Я ничего такого не имела в виду. Мисс Бонд хорошо относится ко всем нам.

— Вы ведь то и дело сталкиваетесь с ней в пансионе, так?

— Ну да, может быть. То есть нет. Не знаю, право. Встречаемся в коридоре. Я как-то не задумываюсь об этом.

— В прошлые выходные вы ее видели? Теперь девушка поняла, к чему дело клонится.

Она отвела взгляд от лица Барбары, с тоской посмотрела вдаль.

— Мистер Питт уже ждет меня. Спасибо большое за платок.

Барбара пропустила ее, позволила ей уйти, а сама призадумалась над полученной информацией. Только одна реплика Дафны по-настоящему заинтересовала ее: девушка упомянула о лицемерии Чаза. С той самой минуты, как детективы вошли в «Эреб-хаус» и обнаружили царивший там беспорядок, они поняли, что старший префект не справляется со своими обязанностями. И те слова, брошенные через плечо опаздывавшим на урок учеником — «пошел ты, Чаз», — тоже свидетельствовали о том, что авторитет префекта серьезно подорван, однако до сих пор они не понимали, какая язва разъедает отношения между учениками. Теперь болезнь была названа. Имеет ли она какое-то отношение к смерти Мэттью Уотли?

Полковник Эндрю Боннэми жил вместе с дочерью примерно в миле от деревушки Киссбери. Вдоль дорожки жались друг к другу пять коттеджей, жилище Боннэми отделяла от соседей давно нуждавшаяся в стрижке изгородь. Как и остальные коттеджи, домик Боннэми был невелик: деревянный фундамент, известковые стены, покрытые облупившейся белой краской. Все свидетельствовало о старости и упадке, на поверхности стен ветвились глубокие трещины. Дом осеняла тень высоких раскидистых каштанов. Ветки, отходившие под прямым углом от ствола, провисали и скребли черепицу крыши.

Подъехав по узкой дорожке к самому дому, Линли и Хейверс заметили женщину, спускавшуюся по невысокому холму к заднему двору и саду. Полинявшая, довольно тонкая юбка плохо сочеталась с ветровкой, застегнутой под самым подбородком, и тяжелыми рабочими ботинками. В одной руке она несла садовые ножницы и грабли, другой тащила за собой большой пакет для мусора. Женщина подошла поближе, и Барбара разглядела на ее лице следы засохшей грязи. По-видимому, она только что плакала, слезы оставили бороздки под глазами и на щеках. На вид ей было около сорока.

При виде Линли и Хейверс женщина прислонила мешок с мусором к сложенным в штабель дровам и направилась к ним. Ножницы и грабли она по-прежнему сжимала в руках. Линли отметил, что она не надела перчатки для работы в саду, руки ее были в мозолях, под ногтями чернела въевшаяся грязь.

Линли предъявил ей свое удостоверение, назвал свое имя и имя сержанта Хейверс.

— Вы Джин Боннэми? — уточнил он. — Мы пришли поговорить с вами и вашим отцом насчет Мэттью Уотли.

Женщина кивнула. Горло ее судорожно сжималось, но она не сумела удержать жалобный стон.

— Я позвонила утром в школу, хотела предупредить, что сегодня заеду за ним попозже. Трубку взял мистер Локвуд. Он и сказал мне. По вторникам Мэтт всегда приходил к нам. К моему отцу. Наверное, и ко мне тоже, но до сегодняшнего дня я даже не понимала, как привязалась к нему. — Джин поглядела на инструменты, которые все еще держала в руках. Между зубцами грабель застряли комья земли и сломанные ветки. — Так внезапно. Словно гром с ясного неба. Как он мог умереть, такой молодой?

Линли догадался, в какой форме Локвуд сообщил Джин Боннэми о смерти мальчика.

— Мэттью Уотли был убит, — пояснил он.

Женщина резко вскинула голову. Она попыталась повторить за ним страшное слово, но не смогла и выговорила лишь:

— Когда?

— В пятницу или в субботу. Мы будем знать точно после вскрытия.

Джин пошатнулась, выпустила из рук грабли, уронила ножницы и в поисках опоры ухватилась рукой за ствол каштана.

— Мистер Локвуд ничего мне… — В голосе ее зазвучал гнев. — Почему он ничего мне не сказал?

На этот вопрос можно было подобрать с десяток вероятных ответов. Не стоило углубляться в это. Линли интересовало другое:

— Что именно он вам сказал?

— В сущности, ничего. Сказал, что Мэттью умер. Подробности пока неизвестны и руководству школы. И быстро закончил разговор, обещал позвонить мне, как только сможет «предоставить полный отчет». Сказал, он предупредит нас о дате похорон, чтобы мы с отцом могли проводить его. — Глаза ее набухли слезами, Джин с трудом сдерживала их. — Убит? Такой милый, такой нежный мальчик! — Рукавом ветровки она яростно вытерла влажное лицо, размазав грязь, испачкав свою одежду. Она почувствовала это, поднесла к глазам почти черные ладони и пробормотала: — Ну и видок у меня. Я работала в саду. Хотела чем-то заняться. Папа не говорит со мной. Он… Мне нужно было выбраться из дому, хоть ненадолго. Садом давно пора заняться. Нам обоим надо было побыть в одиночестве. Он еще не знает худшего. Как я скажу ему?

— Придется сказать. Он должен это знать. Нам надо расспросить его о мальчике. Мы не сможем этого сделать, не сказав полковнику все как есть.

— Это убьет его. Вы думаете, я преувеличиваю, драматизирую? Поймите, инспектор, мой отец — тяжело больной человек. Вас в школе не предупредили об этом?

— Я знаю только, что визиты зачитывались Мэттью как работа в «Добровольцах Бредгара».

— Десять лет назад, когда он был со своим полком в Гонконге, у отца случился инсульт. Он вышел в отставку. Мама к тому времени уже умерла, поэтому он приехал ко мне. С тех пор у него было еще три удара, инспектор. Каждый раз врачи боялись за его жизнь, но он выкарабкался. А я… Мы уже так давно живем вместе. Я не могу даже думать о том, что когда-нибудь… — Она с трудом сглотнула.

— Но ведь он уже знает, что мальчик умер, что же может быть хуже? — со свойственной ей прямотой произнесла Барбара Хейверс.

Джин вынуждена была согласиться с ней. Подумав, она кивнула головой и попросила Линли:

— Только позвольте мне самой. Вы подождете минутку?

Линли не возражал. Женщина повернулась, прошла по деревянным мосткам вдоль стены дома и скрылась за дверью.

— Неужели Локвуд рассчитывал еще долго скрывать правду? — возмутилась Хейверс, обернувшись к Линли.

— Видимо, он пытается, насколько это возможно, оттянуть скандал.

— Но это же нелепо! Газетчики вот-вот обо всем разнюхают, если еще не узнали. Тринадцатилетний мальчик убит, его пытали, бросили совершенно раздетым на кладбище в десятках миль от школы. Извращение, гомосексуализм, садизм, похищение, бог знает, что еще тут замешано. До каких пор Локвуд мог держать все это в секрете?

— Полагаю, его совершенно не беспокоит, станет ли эта история достоянием публики, лишь бы она не затронула Бредгар Чэмберс. Он бы с готовностью поделился этой информацией с прессой, если б ему гарантировали, что не укажут название школы, но поскольку на это и надеяться нечего, он пытается утаить правду хотя бы от тех, кто не связан непосредственно с делом.

— И все ради репутации своей драгоценной школы? — презрительно осведомилась Барбара.

— Ради себя самого. Локвуд не так глуп, Барбара. Все его будущее зависит от того, удастся ли ему сохранить свое доброе имя, свою репутацию, а и то, и другое полностью зависит от состояния дел в Бредгар Чэмберс.

— Так что если выяснится, что в убийстве виновен человек, которого сам Локвуд облек полномочиями…

— Ему будет нелегко объяснить свою ошибку совету попечителей.

— Его могут уволить? Впервые в истории Бредгар Чэмберс директор уходит в отставку, а не умирает на своем боевом посту?

— Можно и так сказать, — скупо улыбнулся Линли.

Джин Боннэми окликнула их с порога:

— Мы ждем вас, инспектор.

Если б наружный вид коттеджа не выдавал его возраст, его разоблачила бы кухня, с низким потолком, под которым, как в пятнадцатом веке, пересекались дубовые балки. Это помещение имело неправильную форму, окна без занавесок были утоплены в стены толщиной не менее двенадцати дюймов. Войдя в эту комнату, следователи словно отступили назад в прошлое, когда жизнь была отнюдь не столь комфортабельной и хорошо устроенной. Однако Линли показалось, что примитивный быт вполне устраивает Джин Боннэми. На очаге стоял большой котел, судя по запаху, с супом из свежих овощей. Хозяйка приостановилась, помешала свое варево почерневшей от долгой службы деревянной поварешкой и по узкому коридору с низким потолком провела полицейских в гостиную.

Эта комната находилась в полном распоряжении отца. В центре комнаты стоял огромный старинный портшез, его тяжелые парчовые занавески давно выцвели. На полках хранились воспоминания о службе в Гонконге: фотографии кораблей в гавани на закате, внушительная коллекция резного нефрита и еще одно собрание — резьба по слоновой кости. Даже большой камин был преображен в китайском стиле — на нем горделиво стоял дракон с картонной головой и телом из красного шелка. Такие твари возглавляют шествие при праздновании китайского Нового года.

В музейной атмосфере тем не менее ощущался тяжелый собачий дух. Виновник этой вони, черный седеющий ретривер со слезящимися от старости глазами развалился на одеяле поближе к электрическому теплу. Он лениво приподнял голову при виде Линли и Хейверс и со вздохом уронил ее на подстилку.

Полковник Боннэми сидел рядом с собакой в инвалидном кресле спиной к двери. Перед ним на журнальном столике стояли шахматные фигурки. Партия осталась недоигранной, второго игрока не было.

— Пришли следователи, папа, — окликнула его Джин.

— Черт бы их побрал, — отвечал полковник Боннэми. Речь его после всех инсультов оставалась внятной.

Дочь подошла к инвалидному креслу и решительно ухватила его за рукоятки.

— Конечно, папа, — ласково отозвалась она, разворачивая отца лицом к комнате и стараясь при этом не задеть шахматный столик.

Джин Боннэми предупредила посетителей о болезни отца, но не подготовила их к шокирующему зрелищу, которое являл собой старый вояка. Даже если б он не превратился в развалину, красавцем его назвать было бы трудно: из обоих ушей торчала длинная седая щетина, лысую голову испещрили большие темные пигментные пятна, похожие на лишаи, нос раздулся, левую ноздрю уродовала примостившаяся на ней бородавка. Долгая болезнь тоже не пошла на пользу его наружности. Паралич поразил левую сторону тела, мышцы лица навеки свела сардоническая усмешка, левая рука ссохлась в птичью лапку, ногти глубоко вросли в кожу. Хотя в электрическом камине докрасна раскалилась спираль, старик сидел перед ним в теплых ботинках, шерстяных брюках и толстой фланелевой рубашке, укрываясь мохеровым пледом.

— Прошу вас, инспектор, прошу вас, сержант, садитесь, — хлопотала Джин Боннэми. Убрав с дивана стопку газет, она вернулась к отцу и подкатила его кресло поближе к полицейским, потом принесла для себя плетеное кресло, стоявшее возле столика с шахматами, и села рядом с отцом, положив ладонь на подлокотник его кресла. Она так и не вымыла руки после работы в саду. Но рядом со скрюченной птичьей лапкой, в которую превратилась рука ее отца, ее собственная кисть казалась грубой и поразительно живой.

— Как вы связались с «Добровольцами Бредгара»? — начал разговор Линли. — Мистер Питт дал мне понять, что Мэттью был не первым учеником Бредгара, появившимся в вашем доме.

— Все остальные идиоты, — буркнул полковник, закашлявшись и хватаясь здоровой рукой за подлокотник кресла. Рука заметно дрожала.

— Папа бывает таким букой, — вступила в беседу дочь. — Да, папа, и даже не спорь. Сам знаешь. Я подумала, было бы хорошо, если б он мог общаться с кем-нибудь еще, а не только со мной. В церкви висело объявление насчет «Добровольцев Бредгара», я позвонила в школу и договорилась о помощи. Это было прошлой весной.

— Все они идиоты, кроме Мэтта, — повторил отец, не поднимая головы.

— У нас их перебывало шестеро или семеро. Всех возрастов, и мальчики, и девочки. Ни один не прижился, кроме Мэтта. Они с папой сразу поладили.

— Сегодня, — окрепшим голосом подхватил полковник, — сегодня он должен был прийти к нам, Джинни. Шахматы все еще стоят так, как мы их оставили в прошлый вторник. Как мы их оставили. А вы говорите, — тут он с усилием приподнял голову и поглядел на Линли серыми, проницательными глазами, — вы говорите — его убили. Убили?!

— Да. К несчастью. — Линли наклонился вперед. Он слышал, как сержант Хейверс быстро пролистывает свой блокнот. — Его нашли в Стоук-Поджесе. Его бросили там голым, со следами пыток на теле. Вся его одежда осталась в школе.

Полковник быстро обдумал услышанное.

— Кто-то из сотрудников, — заключил он. — Какой-нибудь затаившийся извращенец, прикидывающийся святее Папы Римского. Так вы считаете?

— Мы еще не пришли ни к какому выводу. Сперва дело выглядело так, словно Мэттью пытался удрать, ловил попутную машину и нарвался на садиста, который пытал его и, позабавившись, убил.

— Этот мальчик не стал бы убегать. Мэтт Уотли был настоящим борцом. — Старик попытался поудобнее натянуть прикрывавший колени плед. Дочь наклонилась помочь ему, подоткнула концы пледа ему под ноги. — Не в том смысле, какой они придают этому слову в школе. И тем не менее он был борцом.

— А в каком смысле?

Полковник Боннэми выразительно ткнул себя пальцем в висок:

— Он умел пускать в ход свои мозги.

— Вы были с мальчиком близки, — произнес Линли. — Он рассказывал вам о себе?

— Не было нужды рассказывать. Я и так все вижу.

— Но вы говорите, что он умел бороться с помощью мозгов. Как вы узнали об этом?

— Шахматы, — ответил полковник.

Джин Боннэми, видимо, решила, что столь краткую характеристику мальчика гости понять не смогут, и сочла своим долгом вмешаться:

— Папа научил Мэтта играть в шахматы. Мальчику приходилось нелегко, папа обыгрывал его каждый раз, много раз подряд, но он не сдавался. По-моему, он был не просто упрям, но отважен. Он приходил во вторник, они расставляли шахматы и вновь принимались за игру.

— Борец! — решительно повторил полковник.

— Но он беседовал с вами про школу? О своих друзьях, об учителях?

— Нет. Говорил только, что с оценками все в порядке.

— Папа спрашивал его про отметки, — добавила Джин. — Мы все вместе обсуждали, кем он хочет стать.

— У меня сложилось впечатление, что его родители хотели для него чего-то традиционного, — продолжал полковник. — Мэтт мало говорил о них, я думаю, они подталкивали его в сторону университетской науки или же надеялись сделать из него юриста, архитектора, работника банка. Для такой среды это типично. Мальчик должен сделать карьеру к чести всего рода, уважить родителей, бабушек, дедушек, всех предков. Но Мэтт был художником. Вот о чем он говорил. Когда речь заходила о его учебе и о его будущем, он мечтал заниматься искусством.

— Папа поощрял его в этом, — вставила Джин! Боннэми. — Мэтт обещал, что когда-нибудь подарит ему сделанную им самим статуэтку.

— Мальчик должен стать тем, кем он хочет стать, а не тем, кем видят его родители. Но для подобных семей это типично. Я много раз наблюдал такое. Безусловное почтение к родителям. Полный отказ от собственного мнения. Делай, что тебе говорят. Работай, где велят родители. Женись на выбранной ими невесте. Это часть их культуры, с этим трудно спорить, если только у ребенка нет наставника, который помог бы ему противостоять недовольству родителей в тот момент, когда он попытается взять жизнь в собственные руки.

Только теперь Линли начал догадываться, к чему клонит полковник Боннэми, но эта догадка означала совершенно новый поворот в деле. Происходило нечто странное, почти немыслимое. Если — если только полковник Боннэми не ошибается — вообще речь идет о том же самом мальчике… Возможно ли такое? Или все, что старик говорит о Мэттью, недостоверно? Линли с замиранием сердца прислушивался к словам полковника.

— Хорошо хоть, что только один из родителей Мэттью принадлежит к этой традиционной культуре, а больше никто не навязывал ему этот чертов кодекс чести.

— Только один из родителей? — переспросил Линли.

— Мать, по всей видимости, — кивнул полковник. — Я не знаю ее в лицо, но, судя по фамилии — Уотли, вряд ли отец может быть китайцем. Стало быть, это его мать. Мы это не обсуждали. Полагаю, Мэттью и так хватало проблем. Мальчику смешанной расы оказаться в этой снобистской школе… Не стоило лишний раз напоминать ему об этом.

Линли почувствовал, как внезапно напряглась сидевшая с ним рядом Хейверс. Он и сам готов был вскочить на ноги, быстрыми шагами пройти по комнате, распахнуть окна, растворить двери, но он не поддался порыву. Он хорошо помнил фотографии мальчика: темные волосы, кожа цвета жареного миндаля, тонкие черты лица, темные до черноты глаза. Глаза… большие, распахнутые, совершенно не азиатского разреза. Что-то кельтское скорее, даже испанское, но отнюдь не китайское. Нет, это невозможно. Бессмыслица какая-то.

— Вы не знали, что Мэттью был наполовину китайцем? — тихонько окликнула его Джин Боннэми.

Линли покачал головой — жест не столько отрицания, сколько полной растерянности.

— У вас есть фотография мальчика, приходившего к вам в гости?

— Сейчас принесу. — Она поднялась на ноги. Джин вышла из комнаты, а полковник продолжал свою речь:

— Думаю, вам нужно в первую очередь проверить этих ханжей, людей, которые терпеть не могут тех, кто отличается от них, этих грубых невежд, готовых уничтожить все, чего они не понимают.

Вслушиваясь в эти слова, Линли ломал себе голову; неужели Мэттью Уотли не тот, за кого он его принимал, не сын Кевина и Пэтси Уотли, отпрыск скромной семьи, получивший стипендию престижной школы, мальчик, увлекавшийся моделя ми поездов?!

Вернулась Джин, протянула Линли фотографию. Он вгляделся в нее и кивнул Хейверс.

— Да, это он, — сказал инспектор и еще раз посмотрел на снимок: Мэттью сидел напротив полковника, склонившись над шахматной доской, он протянул руку, собираясь сделать ход, и в этот момент обернулся лицом к фотографу и улыбнулся той самой улыбкой, которая была знакома Линли по другой фотографии, где Мэттью играл на берегу Темзы с Ивоннен Ливсли, подругой по Хэммерсмиту.

— Я видел родителей Мэттью, — сказал Линли. — Они оба англичане.

Полковника эти слова не смутили, не сбили с толку,

— Мальчик был смешанной расы, — уверенно повторил он. — Я прожил в Гонконге тридцать пять лет, я умею отличить такого ребенка от англичанина. Вы могли принять Мэттью за европейца, но для всякого человека, побывавшего на Востоке, было бы очевидно, что он наполовину китаец. — Полковник перевел взгляд на камин, на вытянувшегося над ним чудовищного дракона. — Некоторые люди готовы уничтожить все, чего они не понимают. Для них это все равно что паука ногой раздавить. Вот что вам нужно искать. Вот в чем извращение, вот в чем источник ненависти. Эти люди мечтают о Британии для белых и презирают все прочие расы. Поищите хорошенько в этой школе. Не сомневаюсь, там такого хватает.

Линли требовалось многое обдумать, разобраться во всем. Однако еще один пункт надо было прояснить, независимо от того, прав ли полковник Боннэми относительно происхождения Мэттью или заблуждается.

— Мэттью что-нибудь говорил вам об этом? О предвзятом отношении к нему в школе, о трениях с учителями или учениками или с кем-нибудь из персонала?

Полковник покачал головой:

— Он говорил только об оценках, да и то если я спрашивал. Больше он ничего о школе не говорил.

— Еще он говорил о девизе, папа, — перебила его Джин. — Ты разве забыл? — Она вновь подошла к своему стулу и пояснила для Линли: — Мэттью где-то прочел старый девиз школы, то ли в церкви, то ли в библиотеке, и тот произвел на него громадное впечатление.

— Что это за девиз? — спросил Линли. — Я его не видел.

Не знаю, как это звучит на латыни. Мэттью попросил кого-то из старших перевести и принес нам перевод, — ответила Джин Боннэми. — Что-то насчет чести. Для него это…

— Я и впрямь забыл, Джинни, — неторопливо перебил ее полковник. — «Да будет честь и посохом, и розгой». Именно так, слово в слово. Он был в восторге. Готов был весь вечер обсуждать эти слова. «Honor sit et baculum et ferula».

— Странно, что в них могло так заинтересовать тринадцатилетнего мальчика? — удивилась сержант Хейверс

— Для этого мальчика не странно, — возразил полковник. — Чувство чести у них в крови. В этом суть их культуры.

Линли предпочел бы сменить тему разговора.

— Когда у вас был этот разговор? С чего он начался?

Полковник беспомощно глянул на дочь:

— Когда это было, Джинни?

— С месяц назад, кажется. Вроде бы в школе на уроке истории им рассказывали о леди Джейн Грей. Она умерла за веру, умерла, не отрекшись от своих убеждений. Должно быть, именно тогда Мэтт спросил тебя, требует ли честь, чтобы человек всегда поступал как должно, а ты хотел знать, почему он вообще задумался над этим, и тогда он рассказал про леди Джейн Грей и ее решимость умереть, но не принять бесчестие и не посрамить свою веру.

Отец кивнул:

— Да, он спрашивал, что, по нашему мнению, важнее: кодекс чести или справедливость.

— И вы сказали ему, что это одно и то же, верно?

— Вот именно. Но Мэттью не согласился. — Полковник повернулся лицом к фотографии, которую Линли успел вернуть его дочери. — Это в нем Запад говорил, но восточная кровь твердила, что это одно и то же.

Линли уже начало раздражать, что полковник все время ссылается на происхождение Мэттью, на фантазию, порожденную старческим маразмом.

— Но вы не обсуждали с ним его китайское наследие, хотя вы так любите эту культуру.

— Не стану же я говорить с вами о ваших скандинавских предках, наградивших вас прекрасными русыми волосами. Каждый из нас — наследник многих культур, инспектор. Некоторые находятся ближе к этому источнику, другие, как вы и я, дальше, но все мы — результат смешения разных национальностей. Отрицать этот факт значит отрицать сам ход жизни. Люди, не способные смириться с этим, губят все вокруг. Больше мне вам сказать нечего.

Было ясно, что этими словами полковник Боннэми завершил разговор. Линли видел, что беседа сильно утомила старика. Здоровая рука и нога полковника тряслись, на глаза опускались тяжелые от усталости веки. Больше информации от него все равно не получишь. Линли поднялся на ноги, поблагодарил хозяина, и они с сержантом Хейверс вслед за Джин Боннэми двинулись к выходу из дома. Только оказавшись на подъездной дорожке, Линли заговорил вновь.

— Позвольте мне кое-что уточнить, мисс Боннэми, — сказал он. — Я не хотел бы задеть ваши чувства, но мне надо знать, почему ваш отец вообразил, будто в жилах Мэттью Уотли текла китайская кровь. Ваш отец перенес четыре инсульта. Это не могло остаться без последствий.

Женщина смотрела мимо следователя в сторону изгороди. Возле нестриженого кустарника три пташки весело купались в неглубокой луже.

— Вы думаете, это его фантазии? — Она выдавила из себя улыбку. — Я бы рада облегчить вам жизнь, инспектор. Все стало бы намного проще, если б я согласилась с вами, да? Не могу, к сожалению. Видите ли, я и сама все детство и юность провела в Гонконге. Едва Мэттью тогда, в сентябре, переступил порог нашего дома, как я тотчас разглядела в нем признаки восточной расы. Так что вопрос не в том, в здравом ли уме мой отец и отличает ли он свои фантазии от действительности. Даже если б он и тронулся умом, я-то еще вполне здорова. — Она рассеянно потерла грязь, глубоко проникшую в пересекавшиеся на ладони линии.

— Если б только в моей власти было кое-что изменить…

— Что именно?

Джин пожала плечами. Губы ее дрожали, но она овладела собой и заговорила почти спокойно:

— Вечером во вторник мы слишком поздно вернулись в школу. Проехали мимо домика привратника, и я хотела подвезти его к самому зданию общежития, но Мэттью попросил меня остановиться на дорожке у гаража, потому что там мне было проще развернуть машину. Сказал, отсюда он пойдет пешком. Он был очень внимательными заботливым мальчиком.

— Тогда вы видели его в последний раз.

Она кивнула и продолжала, ища в словах утешения:

— Он вышел из машины и пошел к дому, и тут по дорожке проехал микроавтобус, его фары осветили Мэттью. Я хорошо это помню: он обернулся, услышав, как подъезжает автобус. Помахал мне рукой и улыбнулся. — Джин яростно утерла слезы. — У Мэттью была такая чудесная улыбка, инспектор. В тот вторник, когда я увидела, как он улыбается, как светится от улыбки его лицо, я осознала, как он мне дорог. Если б я успела сказать ему об этом!

— Среди бумаг Мэттью мы нашли черновик его письма к вам. Он писал вам на прошлой неделе? — Достав из кармана страничку, исписанную почерком Мэттью, Линли протянул ее Джин.

Она быстро прочла, кивнула и возвратила листок:

— Да. Я получила от него примерно такую записку в пятницу. Он всегда писал нам письмо, благодарил за проведенный у нас вечер. Всегда.

— Он упоминает, что какой-то мальчик видел его, когда он возвращался. Насколько я понял, вы приехали в школу уже после отбоя.

— Они с папой с головой ушли в игру, и мы все позабыли о времени. В среду я позвонила Мэттью, чтобы узнать, не было ли каких-нибудь неприятных последствий. Он сказал, что попался на глаза одному из старшеклассников.

— И тот доложил директору?

— Видимо, нет. Во всяком случае, тогда еще нет. Я так поняла, Мэттью собирался поговорить с ним, объяснить, где он задержался.

— Мэттью наказали бы за опоздание, несмотря на то, что он был у вас?

— Наверное, да. Ученики обязаны вернуться в школу вовремя, невзирая ни на какие обстоятельства. Это вроде бы воспитывает в них ответственность и самостоятельность.

— Какое наказание его постигло бы?

— Возможно, на следующей неделе запретили бы отлучаться из школы. Или ограничились бы выговором. Не так уж это серьезно.

— Для него. А для другого?

— Для другого? — Джин Боннэми в недоумении свела брови.

— Для того, кто видел Мэттью.

— Я вас не вполне понимаю.

Линли и сам только сейчас осознал суть полученной от Джин Боннэми информации. До сих пор он учел лишь одну сторону: префект пансиона Брайан Бирн почему-то не доложил, что ко времени отхода ко сну один из его подопечных отсутствовал. Однако в этом деле есть и другая сторона: не только Мэттью Уотли опоздал во вторник вечером к отбою, но и кто-то другой из воспитанников Бредгар Чэмберс.