Школа ужасов

19

Сержант Хейверс прикурила очередную сигарету. Она не извинялась, а Линли, стоявший рядом с ней, не пытался возражать. Они находились в восточном флигеле, в конференц-зале напротив кабинета директора. Окна выходили на галереи, по которым сновали ученики и сотрудники школы, голоса их громким эхом отдавались в этом помещении со сводчатым потолком, но Линли и Хейверс не обращали на шум ни малейшего внимания. Их гораздо больше интересовали фотографии, полученные от Клива Причарда.

— Господи Боже, — пробормотала Хейверс то ли молитву, то ли проклятие. — Всякое я видала… в нашей работе приходится иметь дело с порнографией. Я много чего видала, сэр. Но такое…

Линли хорошо понимал, что Хейверс имеет в виду. Он тоже не раз держал в руках порнографические открытки — и взрослым человеком, по долгу полицейской службы, и подростком, когда спешил узнать, пусть из вторых рук, тайны половой жизни. Даже в Итоне можно было раздобыть нечеткие фотографии мужчин и женщин, в различных позах совокуплявшихся перед камерой. Линли помнил еще, как смущенно хихикали мальчишки, дружно просматривая эти изображения, как потные пальцы оставляли на них влажные следы, как потом, в темноте, каждый пытался удовлетворить себя собственными средствами. Все мальчики гадали, кто станет для них первой женщиной, а некоторые тревожились, не слишком ли затянется ожидание.

Да, те снимки женщин с травленными перекисью волосами и отвисшей грудью, возбужденных мужчин, оседлавших этих баб и пытавшихся выразить на лице наслаждение, — эти грубые снимки показались бы детски невинными по сравнению с той мерзостью, что лежала на столе перед Линли и Хейверс. Эти фотографии были рассчитаны не на обычного любителя подглядывать — и типы, представленные на них, и их позы рассчитаны были на поклонников мазохизма, причем с явным оттенком педофилии.

— Да, похоже, сбылся страшный сон Локвуда, — пробормотала Хейверс. Пепел с ее сигареты упал на одну из фотографий, она небрежно смахнула серый комочек.

Линли готов был согласиться с ней. На всех фотографиях рядом со взрослыми позировали дети, причем мальчик изображался заложником, жертвой сексуального насилия со стороны взрослого. Для выражения агрессии использовались всевозможные вспомогательные средства: мужчина то подносил к виску ребенка пистолет, то прижимал к его яичкам нож, на третьей фотографии мальчик был связан по рукам и ногам, еще одна повязка закрывала глаза, на четвертой насильник держал в руках обрывок находившегося под напряжением провода, разбрызгивавшего во все стороны голубые искры. На всех снимках дети выполняли приказы ухмыляющихся, возбужденных мужчин, словно маленькие рабы в мире извращенной сексуальной фантазии.

— Полковник Боннэми был прав, — продолжила Барбара.

— Похоже на то, — откликнулся Линли. Эти фотографии обнаруживали не только притягательность педофилии и зудящий интерес их владельца к гомосексуальным контактам. Каждый снимок соединял представителей разных рас, словно издевательский комментарий к проблемам межэтнического общения. Белые мужчины совокуплялись с индейцами, негры — с белыми, обитатели Востока — с неграми, белые — с арабами. Полковник Боннэми утверждал, что причину гибели Мэттью Уотли следует искать в расизме. Теперь, глядя на эти фотографии, Линли начинал думать, что между происхождением мальчика и его смертью и впрямь имеется связь.

Хейверс глубоко затянулась и направилась к окну, выходившему на галерею и двор.

— Скверные снимки, просто омерзительные. Но все-таки, сэр: не слишком ли повезло Кливу Причарду? Так-таки ни с того ни с сего наткнулся На них, а потом дожидался, пока мы заглянем в его комнату? А тогда выложил их перед нами и весьма успешно отвел от себя все подозрения. — Хейверс прищурилась, то ли от сигаретного дыма, то ли пытаясь сосредоточиться на своей мысли. — Ведь если б не эти фотографии, наш мальчик не отвертелся бы, верно? Он легко мог раздобыть бюллетень и…

— Но и любой другой старшеклассник имел доступ к этим бланкам, Хейверс.

— И он воспользовался этим бюллетенем, отвел всем глаза, чтобы никто не искал Мэттью Уотли. Он прекрасно мог пробраться в комнату над сушилкой, она же находится в его общежитии; кстати, это еще одна улика против него. Мотив у него есть. Пусть он и делает вид, будто ему наплевать на исключение из Бредгар Чэмберс, его ждут очень серьезные неприятности дома. Вряд ли он об этом мечтал.

— Я признаю ваши доводы, сержант. Но посмотрите сами, что лежит перед нами на столе. Мы не можем сделать вид, будто для нас ничего не значит сюжет этих фотографий, будто мы не видим вероятной связи между ними и убийством Мэттью Уотли.

Хейверс вернулась к столу и воткнула окурок в хрустальную пепельницу, стоявшую в центре. Она вздохнула, но ее вздох означал не столько нежелание подчиняться приказу начальника, сколько сожаление при мысли об ожидавшей их не слишком приятной сцене.

— Пора повидаться с Эмилией Бонд, да?

— Вот именно.

Они застали преподавательницу химии одну в лаборатории на первом этаже отделения естественных наук. Стоя спиной к двери, Эмилия возилась в вытяжном шкафу, отделанном стеклом и красным деревом. В академической мантии она казалась совсем щуплой, точно дитя, шутки ради нарядившееся в костюм эпохи Возрождения. Она коротко глянула через плечо, услышав шаги Линли и Хейверс. Детективы вошли в лабораторию и закрыли за собой дверь. Когда мисс Бонд повернула голову, ее легкие, как у ребенка, волосы встопорщились птичьими перышками.

— Хочу кое-что занятное сделать, — пояснила она и вновь погрузилась в работу.

Следователи подошли поближе. Приподняв переднюю стеклянную панель шкафа, так что в оставшуюся внизу щель только-только пролезали ее руки, Эмилия сыпала какой-то порошок в сосуд с жидкостью, стоявший внутри шкафа на горелке. Помешав эту смесь чистой стеклянной палочкой, Эмилия стала наблюдать, как формируется новый кристалл.

— Гидроксид аммония и йод, — сообщила она, словно полицейские явились сюда специально, чтобы полюбоваться на ее работу. — Вместе они образуют йодид аммония.

— Это и будет «занятно»? — уточнил Линли.

— Всем ребятам это нравится. Что-то вроде фокуса. Их это позабавит.

— А опасность? Она тоже позабавит их?

— Какая опасность? — Учительница озадаченно наморщила лоб.

— Вы практически влезли внутрь вытяжного шкафа, — ткнул пальцем Линли. — Ведь ваши химикалии могут выделять какой-то газ.

— Да нет, это вовсе не сопряжено с опасностью, — легко рассмеялась она. — Разве что грязь разведу, если не буду достаточно аккуратна. Смотрите, один кристалл уже готов. — Она вытащила из угла шкафа лабораторное блюдце с маленькой желтой пирамидкой, отколола от нее кусочек, бросила на горелку и прижала стеклянным прутом — порошок тут же взорвался и разлетелся, прилипнув к стеклянным панелям вытяжного шкафа, на руках Эмилии тоже остались пятна, похожие на светлые веснушки. — Вот для таких фокусов он мне и нужен, — пояснила она с усмешкой. — Я иногда показываю пятиклассникам всякие забавные штучки, чтобы привлечь их внимание. Да я на все пойду, лишь бы привлечь их внимание.

Убрав руки из шкафа, учительница наконец закрыла его, вытерла тряпочкой, хранившейся у нее в кармане, желтые пятна с рук и опустила рукава мантии.

— Итак, вы нашли носок Мэттью Уотли, — деловито заговорила она. — Это поможет вам в поисках разгадки?

Линли протянул ей конверт с фотографиями.

— Может быть, это поможет, — произнес он. Мисс Бонд взяла конверт, раскрыла его, извлекла содержимое.

— Надеюсь… — успела проговорить она, прежде чем увидела первую фотографию. Так и держа эти снимки в руках, учительница отошла к лабораторному столу и села на высокий стул перед ним. Три фотографии она уронила на стол, лицо ее сморщилось, глаза метались от снимков к конверту, зажатому у нее в руках. Линли почувствовал, как сжимается его сердце. Неужели Клив Причард не соврал?

— Господи, какой кошмар, — прошептала Эмилия. Положив фотографии изображением вниз, она обернулась к Линли. — Где вы это взяли? Какое отношение это имеет к…

— Мне передал эти фотографии один из школьников, мисс Бонд. Он видел, как вы пытались сжечь их на мусорной куче у дома привратника. Поздно ночью, в субботу.

Эмилия брезгливо оттолкнула фотографии.

— Ясно. Что ж, вы меня вычислили. — Судя по голосу, она пыталась хитрить, но для этих уловок она была слишком наивна. — Ужасные фотографии, но ведь особого вреда от них нет, правда? Я хотела уничтожить их так, чтобы никто об этом не узнал. Я их отобрала у своего ученика, он из младшего шестого класса. — Эмилия обеими ногами обвила ножки стула, словно это помогало ей удержаться на месте. — Мне следовало донести на него, конечно же, следовало, но мы с ним поговорили, очень основательно поговорили, он был так сконфужен. В итоге я пообещала уничтожить фотографии. Я и понятия не имела…

— Вы не умеете лгать, мисс Бонд, — прервал ее лепет Линли. — Некоторые люди умеют, но вы, надо отдать вам должное, совершенно не умеете лгать.

— Лгать?

— Вы покраснели, ваше лицо покрылось потом, пульс, вероятно, стучит изо всех сил. Вы бы лучше сказали нам правду.

— Я говорю правду.

— Вам следовало донести на него. Вы поговорили. Он был очень смущен. Вы обещали уничтожить фотографии. Эта часть вашего рассказа, скорее всего, соответствует истине. Однако вы бы не поспешили поздней ночью сжигать фотографии, если б речь шла о школьнике. Вы могли сделать это ради коллеги, ради возлюбленного.

— Все это никак не связано со смертью Мэттью Уотли! — выкрикнула она. — Никак не связано. Клянусь вам!

— Возможно, — кивнул Линли, — но я должен знать правду.

— Он не… он не мог этого сделать!

— Джон Корнтел?

Эмилия вскинула руки, сложила их и умоляюще протянула было к Линли, но подавила свой порыв, и руки бессильно упали на колени.

— Мисс Бонд, Джон сказал мне, что вы провели у него вечер пятницы, отчасти даже утро субботы. Он сказал, что вы пытались заниматься любовью, но из этого ничего не получилось.

Темная краска проступила у нее на щеках.

— Он так сказал? — Эмилия провела рукой по краю деревянного стола, с силой вжимая в него кончики пальцев, так что кожа под ногтями мертвенно побледнела.

— «Произошла катастрофа» — так он выразился, — добавил Линли.

— Нет, это не так. Сначала все шло хорошо… Она отвернулась к окну. Облака успели затянуть небо, сияние весеннего дня померкло, свет сделался серым. По ту сторону тропинки круглое окно часовни казалось тусклым, тысячи осколков, составлявших витражи, уже не переливались всевозможными оттенками.

— Катастрофа произошла в самом конце, — продолжала Эмилия. — А любовь — нет, это было не так уж плохо. Во всяком случае, на мой взгляд.

— Значит, фотографии вы нашли уже после этого, — высказал предположение Линли.

— Вы очень догадливы. Вам всегда удаются ваши смелые гипотезы или вы сознательно идете на риск? — Ответа она дожидаться не стала. — Я давно уже мечтала о Джоне. Готова признаться, я — как это называется? — бегала за ним. Я не пользуюсь особым успехом у мужчин. Они относятся ко мне как к сестренке, похлопают по плечу и идут своей дорогой. С Джоном у нас все было по-другому. Уж я-то надеялась, что будет по-другому.

— Да, он тоже об этом говорил

— В самом деле? Ну что ж, вот вам вся правда. Мы очень сблизились за последний год. Мы стали друзьями… нет, это было больше, чем дружба. Вы можете представить подобные отношения между мужчиной и женщиной? Вы понимаете, о чем я говорю?

— Да.

Эмилия с интересом глянула на него, словно этот односложный ответ пробудил в ней женское любопытство.

— Может, и понимаете. Однако мне было недостаточно обрести в Джоне собеседника, родственную душу. Я, знаете ли, сделана из плоти и крови. Я хотела Джона, и в ту пятницу вечером я наконец заманила его в постель. Мы занимались любовью. Да, сначала все получалось довольно неуклюже. Я подумала было, что виной всему моя неопытность. Прошло уже несколько лет, с тех пор как я… — Она сосредоточила внимание на каком-то пятне, испачкавшем рукав мантии. — Но мы преодолели неловкость, так мне казалось. Я получила то, чего желала, — тепло, близость. Это мгновение как будто открыло нам вечность. Потом мы сидели в его кабинете, я надела халат Джона, мы болтали, он посмеивался надо мной, как глупо я выгляжу в его халате. Я подошла к книжным полкам. Мне было так легко, свободно, я впервые могла делать все, что в голову взбредет. Я еще пошутила — дескать, хорошо, что он оставил свой ум в кабинете, прежде чем пошел в спальню, ну, и так далее, я поддразнивала его, потому что мы были вместе и теперь я могла шутить с ним. Я вытащила одну из книг — просто так, — он сказал: «Не трогай эту, Эм», но было уже слишком поздно. Я раскрыла книгу. Он вырвал листы из середины — так делают мальчишки, чтобы спрятать что-нибудь гадкое — и засунул внутрь фотографии. Вот эти самые. — Слабым взмахом руки она указала на них.

— Вы забрали их из кабинета?

— Не сразу. Я чересчур глупа. Сперва я подумала, будто кто-то подсунул эти фотографии Джону, чтобы его скомпрометировать, добиться его увольнения. Я сказала что-то вроде: «Господи, Джон, кто мог принести это сюда?» — и тут я поняла, что фотографии принадлежат ему. Я догадалась по его лицу. Он не мог ничего отрицать. А эти фотографии… Вы же сами видите, они сплошь покрыты отпечатками пальцев, словно кто-то то и дело просматривал их, внимательно разглядывал… словно он… — Эмилия запнулась, опустила взгляд, с трудом проглотила слюну. — Словно он гладил их, дорожил ими, представлял себе, что все так и происходит на самом деле.

— Джон пытался как-то объяснить, зачем они ему понадобились?

— Он сказал что-то насчет романа, который собирался написать. Дескать, по сюжету мальчик попадает в руки торговцев порнографией и они губят его жизнь, разрушают его семью. Он сказал, что это будет роман, основанный на реальном материале.

— Но вы ему не поверили?

— Чуть было не поверила. Он и раньше говорил о романе, и даже если б я не слышала об этом раньше, я все равно постаралась бы поверить. Я так хотела поверить ему! Я не могла смириться с этими фотографиями, с тем, что они говорили о Джоне.

— О его сексуальной ориентации?

— Не только. — Лицо ее исказилось от горя. — Он сам неплохо фотографирует. Пейзажи. Хорошие портреты. Он не вешает свои работы на стену, потому что недостаточно ценит их, но на самом деле они почти профессиональны. Очень хороши. Для него это просто хобби. Но с той пятницы я все время думаю… я не могу поверить, что он… — Эмилия гневно утерла глаза рукавом.

Линли догадался, над какой страшной и мучительной мыслью бьется она.

— Вы боялись, что он сам сделал эти фотографии, — закончил он, прекрасно понимая, что и сам не может в это поверить. — Об этом вы думали?

— Нет. Это невозможно. Все и так достаточно скверно. В это я не поверю.

— Потому что если он сам сделал эти фотографии, из этого следует…

— Он не фотографировал Мэттью. У него нет таких снимков. — Эмилия снова вытащила тряпку, которой прежде отряхивала одежду, и вытерла ею лицо. Она забыла, что тряпка испачкана в йодистом аммонии. Лицо покрылось желтыми пятнами, похожими на кожную сыпь.

— Что было дальше, после того, как вы с Джоном поговорили об этих фотографиях?

Конец истории Эмилия рассказала, почти не запинаясь. Она вернулась в свою комнату в «Галатее» вскоре после полуночи, оставив фотографии в кабинете Джона, и всю ночь думала о том, какую опасность эти снимки представляют для его карьеры, и на следующий вечер она вернулась за ними и стала настаивать, чтобы фотографии были уничтожены.

— И он отдал их вам без борьбы? — спросил Линли.

— Он был так измучен стыдом, неужели вы не понимаете! Я обещала сжечь их, сказала, что так будет лучше, и он согласился.

— Сколько времени вы провели у него в этот раз?

— Минут десять, а то и меньше.

— Который был час?

— Ранний вечер. Часов семь. Точно не помню.

Почему же, забрав фотографии ранним вечером, она отнесла их в кучу мусора лишь под утро следующего дня?

— Я выжидала, чтобы не попасться никому на глаза, — последовал вполне логичный ответ.

— Но зачем вы пошли к мусорной куче? — вмешалась сержант Хейверс. — Разве нельзя было выбросить их куда-нибудь?

— Сперва я так и хотела сделать, — призналась Эмилия, — но я подумала: если я выброшу снимки, их найдут в мусоре. Даже порванные на мелкие кусочки, эти обрывки могут пробудить в ком-нибудь любопытство. Я решила сжечь фотографии, но я не могла сделать это в «Галатее», поскольку Коуфри Питт мог застать меня врасплох, кто-нибудь из девочек мог заглянуть. Вот я и выбрала мусорную кучу.

— А почему вы не остались там до конца, не убедились, что они сгорели?

— Я услышала, как подъезжает машина. Скорее всего, это был микроавтобус. Я боялась, что Фрэнк Ортен заметит меня и явится с расспросами, что я тут сжигаю. Я быстро сунула их в кучу мусора, подожгла и убежала.

— В котором это было часу? — спросил Линли.

— Не знаю наверное. После трех. Четверть четвертого или позднее? Точно не скажу. — Она сложила тряпочку в маленький квадратик, разгладила все складки, еще больше испачкав пальцы Желтым порошком. — Главное для меня было не попасться, и ради меня самой, и ради Джона. Я думала, если я сумею сделать это для него… если докажу, как я его люблю… Но тут подъехал автомобиль, и я убежала. Я думала, мне удалось уйти незамеченной. Но — не удалось, да? Кто-то меня заметил. Вы сказали, что ученик видел меня… — Тут она смолкла, широко раскрыла глаза. — Ученик? Ученик ездил куда-то на микроавтобусе?

Она ничем не лучше Локвуда, с сожалением подумал Линли. Ей важно одно: если вина ложится на ученика, Джон Корнтел спасен. Вновь и вновь о Мэттью Уотли все забывают, спеша переложить вину с себя и близких на кого-то не столь дорогого.

Стоя на краю лужайки между научным корпусом и «Калхас-хаусом», Линли и Хейверс смотрели, как мимо пробегают школьники, торопившиеся на ланч в обеденный зал, расположенный в западном флигеле. Ребята старательно отводили глаза, чтобы не встретиться взглядом с полицейскими, все разговоры смолкали, когда школьники проходили мимо них.

— Он мог это сделать, — задумчиво произнесла Хейверс, глядя в сторону «Эреб-хауса». — Нам известно, что на микроавтобусе приехал вовсе не Фрэнк Ортен. Фрэнк в это время был уже дома, верно?

— Если верить ему на слово, — уточнил Линли. — Элейн Роли утверждает, что в ту ночь он отвозил дочь в больницу.

Хейверс сделала торопливую пометку у себя в блокноте.

— Я проверю, — пообещала она, покусывая кончик карандаша. — Если это дело рук Корнтела, у него бы, вероятно, хватило хитрости не использовать свой собственный автомобиль? Он знает, что в машине останутся улики, которые будет невозможно опровергнуть, — волокна ткани, волосы, еще что-нибудь. Он бы взял ключи в комнате привратника, позаимствовал бы микроавтобус и, уме конечно, не оставил в нем отпечатков пальцев.

Трудно было спорить с этой версией — слишком многое говорило в ее пользу. Линли припомнил элегию Томаса Грея. Строфа, прочитанная ему вслух Деборой, точно описывала и самого мальчика, и то, как обошлись с его телом. Неужели кто-то из учеников проявил себя таким эстетом?

— Я все думаю об этих стихах, — признался Линли, повторяя для сержанта Хейверс последнюю строфу Грея.

Однако стихи натолкнули Барбару на новую гипотезу:

— А как насчет Чаза Квилтера? У него все стены увешаны цитатами из английской поэзии.

— Но у него нет мотива, сержант.

— Что верно, то верно, — признала она.

— Пока что у нас есть два мотива, — продолжал Линли. — Мотив был у Клива Причарда…

— И у Джона Корнтела? Линли нехотя кивнул:

— Мы ведь не можем закрывать глаза на те выводы, на которые наталкивает его коллекция снимков?

— Он решил малость пощупаться с Мэттью, а малыш ноги протянул? — со свойственной ей жестокой прямотой подхватила Хейверс.

— Это мог быть несчастный случай.

— Слишком туго затянул петлю? Слишком сильный заряд электричества?

Линли становилось дурно при одной мысли об этом. Встряхнувшись, чтобы отогнать от себя страшное видение, инспектор полез в карман за ключами от автомобиля и передал их Хейверс.

— Отправляйтесь в Киссбери, сержант, — распорядился он. — Попробуйте проверить алиби Клива Причарда.

— А вы, инспектор?

— Я уже готов выяснить всю правду о Джоне Корнтеле, — отвечал он.

Линли как раз заворачивал за угол часовни, когда прибыл полицейский автомобиль из Хоршэма. Три криминалиста вылезли из машины, таща за собой свое снаряжение. Алан Локвуд вышел им навстречу. Прибывшая по вызову Линли команда должна была обработать помещение над сушильней в «Калхасе», собрать отпечатки пальцев и все улики, сделать фотографии, а затем с такой же тщательностью приняться за микроавтобусы. Локвуд обещал проводить их.

Его коллеги направились в сторону «Калхас-хауса», а Линли вошел в главное здание, пересек вестибюль и вышел во внутренний двор, к статуе Генриха VII, чьи застывшие черты напоминали о победе, купленной ценой предательства. Линли замедлил шаги, размышляя о свершившейся пять веков тому назад битве, об измене, повлекшей за собой смену династии, и отсюда мысли Линли перескочили к его прежним отношениям с Джоном Корнтелом, и он задумался, как эти отношения повлияли на его нынешнее поведение. Школьные традиции требовали соблюдать верность товарищу, предательству неизменно сопутствовало раскаяние. Разве этот урок не усвоили те, кто бросил помазанника на поле битвы? Что они выиграли? Какой-то пустяк, а вся страна понесла невосполнимый ущерб[12].

Линли горько посмеивался над собой. От восемнадцатилетнего юноши он требовал, чтобы тот сбросил с себя цепи обычая и ткнул пальцем в провинившегося соученика; но если посмотреть на дело с другой стороны, даже ему, взрослому человеку, нелегко было придерживаться подобного стандарта морали. Конверт с фотографиями, такой легкий на ощупь, превратился для Линли в свинцовую тяжесть.

Да уж, гробы повапленные, твердил он про себя, пробираясь по мощеной дорожке в сторону обеденного зала.

Это было просторное помещение, вмещавшее разом всех обитателей школы. Каждому пансиону отводился собственный стол, во главе которого сидел заведующий, на противоположном конце — префект; старшеклассники помещались по одну сторону стола, младшие — по другую.

Шестьсот школьников разом хохотали, болтали, кричали, создавая невыносимый шум, но болтовня мгновенно прекратилась, когда Чаз Квилтер поднялся по ступеням на возвышение, похожее на помост в монастырских трапезных, и начал читать Писание. Закончив короткий отрывок, Чаз направился к столу пансиона «Эреб». Из кухни выкатили тележки с едой, и веселый шум возобновился.

Корнтел подошел к концу стола и прокричал Брайану Бирну в ухо какие-то инструкции. Префект «Эреба» кивнул, но Линли видел, что тот вовсе не слушает учителя, следя глазами за Чазом Квилтером, подходившим теперь к мальчикам из «Ион-хауса». Уголок рта у него слегка подергивался.

Джон Корнтел издали увидел, как приближается к нему Линли. Видимо, намерения своего былого товарища он угадал по его лицу, и когда Линли подошел, Корнтел предложил ему пойти в класс, чтобы не вести разговор при детях. Класс Корнтела располагался поблизости, на первом этаже в отделении гуманитарных наук.

Сказав что-то напоследок Брайану Бирну, Корнтел в сопровождении Линли вышел из столовой. Они поднялись по старым каменным ступенькам западного фойе и все так же молча пошли по длинному коридору в кабинет Корнтела. Из окон этой комнаты открывался вид на просторную спортплощадку, где у ворот лежал забытый футбольный мяч. Поглядев в окно, Линли убедился, что небеса быстро темнеют — с запада приближались грозовые тучи.

Он не знал, как вести разговор со старым приятелем, как затронуть то отклонение, которое сам он не умел ни понять, ни принять. Он не мог подобрать сколько-нибудь уместную фразу, чтобы начать эту беседу. Отвернувшись от окна, Линли уперся взглядом в черную школьную доску.

На ней были написаны какие-то фразы. Корнтел, стоя у двери, следил, как Линли читает план, заготовленный для урока: «Иронические призывы к милосердию», «дочь или дукаты», «цена вражды», «цена морали», «подлинные утраты», «лейтмотив крови». На самом верху Корнтел написал цитату: «Я осуществлю злодейство, которому ты учил».

— «Венецианский купец»? — догадался Линли.

— Да, — ответил Корнтел, входя в комнату. Парты были расставлены подковой, чтобы учителю и его ученикам удобнее было вести дискуссию. Корнтел остановился возле одной из парт, словно дожидаясь разрешения садиться. — Мне нравится эта пьеса. Лицемерие Порции просто потрясает: она столь красноречиво распространяется о милосердии, которое ей совершенно неведомо.

Линли ухватился за предлог для беседы.

— Эта тема немало значит и в твоей жизни, верно? — Подойдя к Корнтелу, он протянул ему конверт. Парта разделяла их, словно оборонительное сооружение, но Линли почувствовал, как напрягся его собеседник.

— Что такое, Томми? — с притворной небрежностью поинтересовался Джон.

— Откроешь — узнаешь.

Корнтел приоткрыл конверт, собираясь сказать что-то еще, но слова замерли на его губах, когда он увидел фотографии. Он поспешно опустился на стул, как сделала это при виде снимков его возлюбленная, однако, в отличие от Эмилии Бонд, Корнтел даже не пытался объяснить, как к нему попали фотографии. Он был поражен, уязвлен до глубины души. Судя по вырвавшейся у Корнтела реплике, больнее всего его задело предательство:

— Она отдала их вам! Отдала их вам! Линли готов был избавить старого друга хотя бы от этого огорчения.

— Нет. Один из учеников застал ее врасплох, когда Эмилия пыталась сжечь фотографии. Это он передал снимки нам. Она пыталась скрыть, что нашла их у тебя.

— Эмма не умеет лгать, верно?

— К чести ее, похоже, что не умеет.

Корнтел не поднимал глаз. Заметив, как он судорожно комкает фотографии, Линли мягко попросил:

— Объясни, наконец, что все это значит, Джон? Ты же понимаешь, как это выглядит.

— Да уж, учителю не следует увлекаться подобными вещами. А уж в нынешних обстоятельствах… — Джон Корнтел все еще глядел вниз, на фотографии. Теперь он начал перебирать их. — Мне всегда хотелось написать роман. Ведь об этом, знаешь ли, мечтает каждый преподаватель английского языка. Мы же все твердим, что готовы создать шедевр, лишь бы хватило времени, сосрепоточенности и сил. А эти… эти картинки — это был первый, подготовительный шаг. — Джон говорил приглушенно, чуть хрипловато. Таким становится голос мужчины после акта любви. — Конечно, я выбрал чересчур горячий материал, но я рассчитывал — сенсация поспособствует опубликованию книги. Надо ведь с чего-то начать. Мне не кажется столь уж скверным начать с этой темы. Конечно, это не назовешь чистым искусством, но подобная книга помогла бы мне войти в обойму. — Он говорил все медленнее, словно под гипнозом. — А потом я мог бы продолжать. Я бы писал… писал, что захочу. Да, все, что захочу. Ведь подлинное творчество — это страсть, это восторг, экстаз, о котором все прочие могут только мечтать, о котором они даже не ведают… а эти снимки… эти снимки…

Корнтел провел пальцем по фигуре обнаженного мальчика, затем палец сместился к стоявшему в непристойной позе мужчине, Корнтел любовно обрисовал мускулистые бедра, напряженный член, затем перебрался к груди и, наконец, к губам.

После этого он перешел к другой фотографии, со смутной улыбкой очерчивая все подробности противоестественного совокупления взрослого мужчины с ребенком.

Линли молча наблюдал за ним, не в силах выговорить ни слова. Быть может, Корнтел пытался за разговорами о романе скрыть ужасную истину от себя самого, но его выдал участившийся пульс, Дрожащий голос, манера облизывать губы кончили языка, когда он рассматривал эти снимки.

Линли испытал острый до тошноты приступ отвращения, а следом — столь же острую и глубокую жалость.

Корнтел поднял голову и увидел, как Линли смотрит на него. Он выронил фотографии, словно обжегшись, и они разлетелись по всему столу.

— Боже! — прошептал он, — О боже!

— Мальчик погиб, Джон, — выдавил наконец из себя Линли. — Маленький мальчик, ненамного старше тех, кто изображен на фотографии. Его связали, пытали, один Бог знает, что с ним еще делали.

Оттолкнувшись обеими руками от стола, Корнтел встал и побрел к окну, выглянул, посмотрел на спортплощадку и, собравшись с силами, обернулся к инспектору.

— Я начал собирать эти снимки после поездки в Лондон, — признался он. — Я наткнулся на такую фотографию в особом отделе магазинчика для взрослых в Сохо. Я был потрясен, я испытывал и отвращение, и восторг. Не мог оторваться. Купил ту фотографию, а затем и другие. Сперва я вынимал их только на каникулах, когда уезжал из школы. Потом я стал позволять себе рассматривать их раз в месяц в своем кабинете. Я опускал занавески. Не так уж это страшно, верно? А потом — раз в неделю, а потом уже почти каждую ночь. Я целый день ждал этого мгновения. Я… — Он снова глянул в сторону окна. — Я выпивал стакан вина. И еще свечи. Я зажигал свечи. Я воображал… Я сказал тебе почти правду, Томми. Я сочинял про них всякие истории. Я дал им имена — мальчикам, а не этим мужчинам. — Он снова стал перебирать фотографии. — Это Стивен, — назвал он парнишку, распростертого на старинной кровати с медными шишечками. — Это… это Колин. Этого я назвал Полем, а тот — Гай. Это Уильям. — Он потянулся за еще одним снимком, но тут отвага изменила ему. — И еще этот. Я назвал его… я назвал его Джон.

На фотографии — единственной из всех — было изображено сразу двое мужчин, они вместе насиловали беспомощного мальчика. Линли уже видел этот снимок, но только теперь он понял, что эта фотография значила для Джона Корнтела, почему он дал жертве свое имя.

— Джон, — заговорил он, — тебе нужна…

— Помощь? — усмехнулся Корнтел. — Помощь нужна тем, кто не понимает, что с ними происходит. Я знаю свою болезнь, Томми. Всегда знал. Потому-то я и выстроил так свою жизнь. Я всегда подчинялся тем, кто хотел мной командовать, — подчинялся отцу, матери, соученикам, начальникам. Никогда не сделал ничего по-своему. Я просто не способен на это. Даже с Эмилией. — Корнтел отбросил снимки прочь.

— Она вспоминает о ночи на субботу совсем не так, как ты, Джон.

— Да, еще бы. Томми, я должен тебе кое-что объяснить. Я понимал, что ты рано или поздно выяснишь, как она была расстроена в пятницу вечером, и заранее сочинил эту историю, чтобы ты не искал других причин. Импотенция показалась мне подходящим объяснением. Да и какая разница? Я почти не соврал тебе. В итоге у нас получилось. Еле-еле, с трудом. Мы справились благодаря ей, Томми. Она очень добра.

— Дело не в доброте, Джон.

— Да, так она думает. Так она устроена. Она — хорошая девушка, Томми. Когда она увидела, как это все трудно для меня… она все сделала сама. Я просто предоставил ей все. Я позволил ей самой решать, самой все делать. А потом в субботу вечером она вернулась и попросила отдать ей фотографии — потребовала даже, — и я отдал их ей. Мне казалось, только так я могу извиниться перед ней за постигшее ее разочарование. За то, что я не тот мужчина, которого она искала. Вообще не мужчина. Линли готов был задать Корнтелу сотню вопросов. Больше всего ему хотелось бы знать, как мог блестящий юноша с такими задатками, с такими перспективами на будущее, превратиться в человека, которого он видел перед собой. Как мог мир извращенной фантазии сделаться для него более привлекательным, нежели реальные отношения с другими людьми. Отчасти он уже знал ответ: воображаемый мир всегда кажется безопаснее, даже если он отвратителен. В нем нет настоящей угрозы, он не способен по-настоящему искорежить ни душу, ни сердце. Но полный ответ таился в душе Корнтела, невнятный, быть может, и ему самому. Линли хотел бы как-то утешить старого школьного друга, облегчить бремя его стыда. Но смог сказать лишь одно: — Эмилия тебя любит.

Корнтел покачал головой. Собрав фотографии, он уложил их в конверт и протянул Линли:

— Она любит придуманного ею Джона Корнтела. На самом деле такого человека нет.

Линли медленно спускался по лестнице, обдумывая каждое слово происшедшего разговора. За последние несколько дней он превратился в зрителя странной драмы, где Корнтел то и дело играл разные роли, скрывая свое истинное лицо.

В Лондон он явился в роли учителя, винящего себя в исчезновении Мэттью Уотли. Тогда он казался человеком ищущим помощи и всецело принимающим на себя ответственность за ряд промахов и нарушений школьной дисциплины, которые и привели к бегству мальчика из школы; однако, прячась под маской готовности к сотрудничеству, Джон Корнтел предпочел не объяснять, какие именно душевные пертурбации помешали ему в выходные выяснить местопребывание Мэттью.

Потом выяснилось, что отвлекающим фактором послужила Эмилия Бонд. В отношениях с ней Джон Корнтел играл уже другую роль — любовника, претерпевшего унижение. Не важно, в чем именно он исповедовался перед Линли, за любыми фактами проступало все то же чувство унижения. Полная импотенция или же пассивность, заставившая Эмилию начать и довести до конца их странный любовный акт, — и то и другое унижало Джона, и из бездны унижения он взывал к Линли о понимании и сочувствии. Линли не мог не откликнуться на этот призыв, и он продолжал следовать ему, даже когда вторая роль Корнтела сменилась третьей.

Несчастный невротик, коллекционирующий порнографические открытки. Он даже дал свое имя одному из изображенных на этих снимках детей, а это уже следующая стадия недуга. Джон пытался убедить Линли, что воображает себя жертвой, а не исполнителем полового акта, но не слишком ли это удобно для него? Ведь все сходится. Хотя Корнтел создал на основании этих снимков довольно сложный мир собственной фантазии, он оставался в одиночестве и рано или поздно должен был попытаться нащупать контакт с реальностью. Эмилия Бонд была для него такой реальностью, но отношения с ней потерпели крах. Разве не мог после этого Корнтел попытаться обрести реальность более схожую с мрачным миром своих грез? Что помешало бы ему вовлечь в этот опыт Мэттью Уотли?

Разумеется, Корнтел не мог не понимать, что все его личные мучительные признания не очистят его от подозрений. Даже если Линли сумеет найти другого виновника преступления, как он распорядится конвертом с фотографиями? У Корнтела были все основания ожидать, что снимки лягут на стол директора. Даже если Корнтел не виновен в гибели Мэттью, только Локвуд вправе решить его профессиональную судьбу. Таковы, в конце концов, обязанности директора.

Однако Линли считал необходимым принять во внимание и иные соображения. Он еще не забыл Итон, не забыл, как валялся пьяный на постели, а Корнтел спасал его от исключения из школы. Он не забыл, как Джон, красноречиво проповедовавший в часовне и писавший удостаивавшиеся первых премий сочинения, с готовностью приходил на помощь не столь одаренным и легким на язык мальчикам. Он видел, как Джон Корнтел пробегает под аркой ворот, в модных брюках и визитке: он опаздывает на урок и все же останавливается помочь привратнику, сгружающему тяжелую посылку с грузовика. И эта быстрая, летучая улыбка, приветственные возгласы, раздававшиеся из всех углов школьного двора. Их связывает общее прошлое, они кое-что пережили вместе. Это неотменимо. Узы школьного братства.

Конверт с фотографиями во внутреннем кармане мешал ему, давил на сердце. Надо принять какое-то решение. Линли не был к этому готов.

— Инспектор! — Алан Локвуд ждал его у подножия лестницы. — Сегодня состоится арест?

— После того, как криминалисты…

— К черту криминалистов! Вы должны убрать Клива Причарда из школы! Сегодня вечером собирается совет попечителей, и к тому времени все должно быть улажено. Господь один ведает, когда родители Причарда надумают его забрать. Я не собираюсь держать его в школе до той поры. Ясно вам?

— Вполне, — ответил Линли. — К несчастью, на данный момент единственной уликой против него является кассета с его голосом. Мы не можем доказать, что он участвовал в похищении Мэттью Уотли, а Гарри Морант не желает уличить его как человека, регулярно над ним издевавшегося. Я не могу арестовать Причарда лишь на том основании, что Чаз Квилтер опознал его голос. Я могу только посоветовать вам, мистер Локвуд, не спускать с него глаз.

— Не спускать глаз! — выплюнул Локвуд. — Вы же знаете, это он убил парня!

— Я пока ничего не знаю. Для ареста требуются доказательства, а не интуиция.

— Вы подвергаете риску шестьсот учеников школы! Вы отдаете себе в этом отчет? Пока вы не уберете этого мерзавца из Бредгар Чэмберс, тут может произойти все что угодно. Я не могу взять на себя ответственность…

— Но вы несете ответственность, — перебил его Линли. — Вы сами должны это понимать. Клив знает, что он является главным подозреваемым. Вряд ли он решится сейчас на какой-либо опрометчивый поступок, к тому же он рассчитывает, что мы не сможем инкриминировать ему убийство Мэттью Уотли.

— Что же вы предлагаете мне делать, пока вы соберете улики для ареста?

— Заприте его в комнате и приставьте надзирателя, чтобы он не мог покинуть помещение.

— И этого, по-вашему, достаточно? — настаивал Локвуд. — Черт побери, это же убийца, и вы это знаете. А что с этим? — Он ткнул пальцем в конверт с фотографиями. — Вам удалось выяснить происхождение этих снимков, инспектор?

Оказывается, не так уж трудно принять решение — другой вопрос, насколько оно разумно.

— Мисс Бонд нашла эти фотографии у себя в классе, — солгал Линли. — Кто-то из школьников забыл их. Ей неизвестно, кто именно. Она хотела их сжечь.

— Хоть у кого-то еще сохранился здравый смысл! — фыркнул Локвуд.

Когда сержант Хейверс припарковала принадлежавший Линли «бентли» возле часовни, вновь зарядил дождь. Хейверс резко надавила на тормоз, машина скакнула вперед и немного в сторону, расцарапывая бок о голые ветки кустарника. Линли, содрогнувшись, поспешил навстречу коллеге.

Барбара доедала пакетик уксусных чипсов, обсыпая крошками и солью свой пуловер.

— Это мой ланч, — воинственно пояснила она, стряхивая остатки пищи на пол и вылезая из машины. — Два пакетика чипсов и стакан «швеппса». Мне полагается надбавка за прифронтовые условия. Кошмарная машина, — продолжала она, захлопывая дверцу. — Так и рвется из рук. Я чуть было не врезалась в телефонную будку в Киссбери, а возле школы врезалась в старый милевой столб. Надеюсь, во всяком случае, что это был именно столб. Твердый такой и вроде неживой.

— Я тоже надеюсь, — подхватил Линли, вновь открывая дверцу и доставая с заднего сиденья свой зонтик. У Хейверс зонта, по-видимому, не было. Она предпочла нырнуть под предоставленную ей Линли крышу.

— Так что вы выяснили в Киссбери?

Они двинулись в сторону «Калхас-хауса». Колокол сзывал учеников на вечерние уроки. Мимо замелькали сине-желтые формы — под дождем ребята быстро разбегались на занятия. Хейверс заговорила только тогда, когда они остались вдвоем на подъездной дорожке:

— Насколько мне удалось понять, алиби Клива подтверждается, сэр. Бармен из «Меча и подвязки» видел его возле мусорного ящика поздно вечером в субботу. Он не знает точно, чем именно был занят Клив, но отзывается примерно так: «Что уж он там ни делал, его пташке это пришлось по душе».

— Возле мусорного ящика есть фонарь? Хейверс покачала головой:

— Бармен не сумел описать наружность парня, он заметил только его рост, а девушку он и вовсе не рассмотрел, так что, в принципе, это мог быть и кто-то другой, а не Клив.

— Другой ученик Бредгара, — уточнил Линли. Барбара с энтузиазмом подхватила его мысль, она явно думала о том же с тех самых пор, как выехала из деревни.

— Допустим, Клив знал, что кто-то из ребят в субботу вечером тайком отправится на свидание с девушкой. Возможно, этот парень потом хвастался перед Кливом своими победами и рассказал все подробности, в том числе и насчет мусорного ящика.

Но Линли видел слабое место этой гипотезы.

— Боюсь, Хейверс, что в итоге Клив сообщит нам имя своей подружки и она подтвердит его алиби. Вернемся на исходные позиции. В котором часу бармен видел их?

— Сразу после полуночи. — Хейверс в задумчивости приостановилась и добавила: — В этом что-то есть, сэр. Клив очень хитер. Вон как он ловко подсунул нам эти фотографии. Он вполне мог отправиться в Киссбери, чтобы обеспечить себе алиби, а потом вернуться и убрать тело Мэттью Уотли. Он утверждает, что увидел Эмилию Бонд, когда перелез через стену, вернувшись с ночной прогулки. А что, если он вернулся гораздо раньше, смотался на автобусе в Стоук-Поджес, бросил там тело, а Эмилию Бонд увидел, когда возвращался во второй раз? Она-то его не видела! Это Клив утверждает, что заметил учительницу, слезая со стены. Фрэнк Ортен пошел гасить огонь около трех часов утра. Это дает Кливу достаточно времени.

— Слишком это сложно, Хейверс.

— Самую малость. Он мог это сделать, инспектор, мог! Этот парень вполне сумеет организовать достаточно сложное преступление. Да он еще в колыбели говорил: «Сверим часы». Нам нужно одно: добыть улики в той комнате над сушилкой и в микроавтобусе, и тогда с Кливом Причардом будет покончено.

Нахмурившись, Линли взвешивал слова Хейверс, она же, не дожидаясь ответа, продолжала:

— Я видела в деревне Джин Боннэми, она ходила на почту. Накрасилась, словно ждет кого-то к ланчу.

— Вряд ли это так уж подозрительно, сержант.

— Да, конечно. Просто, когда она приведет себя в порядок, она не такая страшненькая, инспектор. Интересно, а как она выглядела пятнадцать лет назад? Как она выглядела в глазах восемнадцатилетнего юноши?

— Эдварда Хоу?

— Ведь это вполне возможно, верно? Она жила в Гонконге, унаследовала от отца любовь к Востоку. Она вполне может оказаться биологической матерью Мэттью Уотли, Может быть, она все эти годы издали следила за его жизнью, может быть, она-то и настояла, чтобы «Добровольцы Бредгара» направили мальчика к ней. Джилс Бирн уверял, будто мать Мэттью была лживой, корыстолюбивой сучкой, но он мог и соврать.

— По-вашему, Джилс Бирн имеет гораздо большее отношение к появлению Мэттью на свет, чем он готов был признать.

— Эдвард Хоу мог рассказать Джин о Бирне, и она обратилась к нему за помощью, а теперь он лжет, покрывая ее.

— Мы с самого начала подозревали, что Бирн лжет, — признал Линли. — Возможно, констебль Нката обнаружит что-то в Эксетере.

— Или ничего, — вставила ХеЙверс.

— Это тоже приблизит нас к истине. — Линли повел сержанта Хейверс по дорожке к «Калха-су». — Надо узнать, что выяснили наши эксперты.

Криминалисты заканчивали свою работу в комнате над сушильней, фотограф в сопровождении одного из офицеров только что спустился по лестнице из-под крыши.

— Ну что? — окликнул Линли полицейского, несшего кейс. Наверху раздавался вой пылесоса.

Поставив кейс на пол и склонившись над ним, полицейский ответил:

— Только закончил с отпечатками пальцев — Их там сотни. А еще волосы, волокна ткани. Просто куча мусора.

— Сколько времени вам понадобится?

— У нас тут людей поменьше, чем в столице, инспектор. Пока все это разгребем, пройдет несколько недель. Извините.

Линли знал, что начальник Хоршэмского отдела полиции вообще не хотел посылать своих людей в школу. Он заговорил как можно любезнее, тщательно подбирая слова:

— Один из старшеклассников находится под подозрением. Если нам удастся связать его с этой комнатой и обнаружить тут следы пребывания Мэттью Уотли, то…

Криминалист поскреб пятерней в затылке, взъерошив седые, похожие на сухое сено волосы.

— Сколько лет было этому Уотли?

— Тринадцать.

— Хм-м. Тогда это не он… — Подняв кейс, полицейский вытащил три пластиковых пакета. — Должно быть, это оставил ваш старшеклассник, — сказал он. — Тринадцатилетнему мальчику они бы не понадобились, а взрослый человек уж как-нибудь сумел бы получше обустроить свою сексуальную жизнь. Извините, сержант. Неподобающее зрелище для леди. — Тем не менее он помахал пластиковыми пакетами перед носом у обоих коллег. В каждом из них лежал использованный презерватив. Продолжая свою речь, полицейский ритмично покачивал пакетиками, отбивая такт: — То старое одеяло тоже пошло в ход. Мы его заберем с собой. На нем полно пятен. Вы понимаете, о чем идет речь. Похоже, в этой комнате много чего… — И он похабно осклабился. — Ну да вы понимаете.

— Да, я видел те картинки на стене, — сухо подтвердил Линли. Хейверс скрестила руки на груди и упрямо выпрямилась, не желая показать, как неприятны ей кривляния полисмена из Хоршэма. Она уже привыкла к подобным подначкам. Женщины давно работают в следственном отделе, но некоторые мужчины так и не смирились с этим. Линли поспешил увести сержанта в коридор.

Она тут же вернулась к своей версии:

— Эти… эти штуки опять же указывают на Клива, верно?

Линли кивнул:

— Парень, не постеснявшийся обжиматься с девушкой у помойки, вполне мог уложить ее на этот пыльный и грязный пол. Вот только стал ли бы Клив Причард пользоваться презервативами, чтобы уберечь свою подружку от беременности? Не очень-то это на него похоже.

— Может, девушка настаивала на этом. — Хейверс поморщилась от отвращения. — Трудно представить, чтобы девушка в здравом уме и твердой памяти согласилась подняться сюда с этим типом… У меня от этого Клива мурашки по коже бегают, инспектор. Должно быть, эта девка увлекается цепями и бичами. Это было бы в его вкусе.

— Если мы разыщем девушку, Хейверс, она поможет нам связать Клива Причарда с этой комнатой.

— Да, нам нужен свидетель, который подтвердит, что Клив пользовался этим помещением. — Тут Барбара широко раскрыла серые глаза — ее осенила какая-то мысль: — Дафна!

— Дафна?

— Он набросился на нее перед уроком немецкого у Коуфри Питта, помните? Если не ошибаюсь, она поможет нам прищучить этого подонка.

Вернувшись в административное здание, детективы постарались выяснить, где находится в данный момент жертва вчерашней шуточки Клива Причарда. В папке в столе секретарши хранились индивидуальные планы занятий всех школьников, но вместо той информации, которую просил у нее Линли, помощница директора протянула ему записку, сопроводив ее кратким комментарием, дабы продемонстрировать, как ей противно иметь дело с полицией:

— Звонили из Скотленд-Ярда. Велели им отзвонить.

Линли глянул на телефон, стоявший перед ним на столе, но секретарша ледяным голосом прибавила:

— Можете воспользоваться телефоном в комнате привратника.

Фрэнка Ортена в привратницкой они не застали, его комната пустовала, и Линли тут же отметил это обстоятельство. Невысокая конторка отделяла рабочее место Фрэнка Ортена от территории, выделенной для посетителей, где стояло три деревянных стула. За конторкой висели ключи. Обойдя конторку, Линли внимательно осмотрел ключи. Барбара оставалась у двери.

— Ключи от микроавтобуса тоже здесь? — поинтересовалась она.

Эти ключи Линли нашел на крюке, над которым имелось лаконичное обозначение «транспорт». Другие крючки также были помечены: «театр», «лаборатория», «мастерские», здесь же висели ключи от девичьих общежитий; ключи от пансионов для мальчиков располагались на другом конце доски. Хейверс точно оценила действовавшую в школе систему безопасности — ее попросту не существовало.

Дверь распахнулась, вошел Фрэнк Ортен. Свою военного образца фуражку привратник низко надвинул на лоб, на куртке и брюках виднелись мокрые пятна от дождя. Остановившись на пороге, он тревожно переводил взгляд с полицейских на ключи.

— Часто эта комната остается без присмотра? — без предисловий спросил его Линли. — Это для вас обычное дело, не правда ли, мистер Ортен?

Ортен прошел к своему столу позади прилавка, снял фуражку и аккуратно пристроил ее на полке рядом с банкой, заполненной мелкими белыми и розовыми ракушками.

— Не сказал бы, — возразил он.

— И все-таки? Раз в день? Два раза в день? Еще чаще?

— Нужно же человеку сходить в туалет, инспектор, — оскорбился Фрэнк Ортен. — Законом это не воспрещается.

— И вы оставляете дверь нараспашку?

— Я отлучаюсь на пару минут, не больше!

— А сейчас?

— Что — сейчас?

Линли указал пальцем на промокшую одежду своего собеседника.

— Вы выходили под дождь. Неужели вам приходится выходить из главного здания, чтобы попасть в туалет?

Ортен раскрыл огромную черную папку, лежавшую на его столе.

— Элейн забрала моих внуков к себе в «Эреб-хаус». Я сбегал их навестить.

— Ваша дочь все еще в больнице?

— Да.

— В какой именно?

Ортен резко повернулся на стуле.

— В Сент-Джонс, в Кроули.

Вытянув шею, насколько позволял высокий воротник форменной куртки, Ортен заметил, что сержант Хейверс записывает его ответ.

— Это еще к чему? — возмутился он.

— Нам важны подробности, — туманно отвечал Линли. — А теперь я хотел бы воспользоваться вашим телефоном.

Привратник раздраженно подтолкнул телефонный аппарат к инспектору. Линли набрал номер Скотленд-Ярда, и его соединили с Доротеей Гарриман. Не дожидаясь, пока секретарша суперинтенданта обрушится на него со своими новостями, Линли спросил:

— Констебль Нката еще не объявлялся? — Его сообщение могло бы подтвердить или опровергнуть гипотезы, выстроенные им на пару с сержантом Хейверс. Линли слышал, как на другом конце Провода Доротея Гарриман поспешно шуршит бумагами, кто-то стучал по клавишам компьютера и Жужжал лазерный принтер.

— Вам, как всегда, повезло, — откликнулась секретарша. — Он минут двадцать назад звонил из Эксетера.

— И что?

— Ничего.

— Ничего?

— Так он сказал. «Передайте инспектору: ничего». Мне показалось это малость дерзковато, но Нката всегда такой, правда?

Линли не стал уточнять впечатления Доротеи Гарриман о стиле общения, присущем констеблю Нката. Его больше интересовало, что тем самым история Джилса Бирна насчет рождения Мэттью Уотли в Эксетере оказалась наглой ложью. Интуиция не подвела сержанта Хейверс.

— Для вас есть также информация из полицейского участка Слоу, — продолжала Доротея. — Думаю, она вам пригодится, детектив-инспектор. Они провели вскрытие и выяснили причину смерти.

— А именно?

— Отравление, — со смаком сообщила она. Линли лихорадочно соображал. Да-да, именно об этом он и думал. Уотли дали какую-то ядовитую пищу, когда он сидел взаперти в той комнате над сушильней, заставили что-то выпить. Какое-то быстродействующее средство, и притом такое, что кто-то из школьников мог легко добраться до него… Но тут Доротея Гарриман произнесла нечто, в корне подорвавшее гипотезу инспектора.

— Отравление угарным газом, — сказала она.