Те Нин 铁凝 Шляпа Ирины 伊琳娜的礼帽

(перевод Тао Дицзяо и Анны Буяновой)

Я ждала авиарейс в Хабаровск, стоя в московском аэропорту «Домодедово». Один знающий русский язык китаец подсказал мне, что «Домодедово» означает «домик». Хорошо, назовём этот аэропорт «Домик».

Это было летом 2001 года.

Сначала мы с двоюродной сестрой отправились в десятидневное путешествие по России. До этого путешествия мы обе считали друг друга лучшими спутниками в дороге.

Слышали ли вы историю о том, как один учитель средней школы задал своим отправляющимся на каникулы ученикам вопрос: «Как быстрее всего добраться из Пекина в Лондон?» Ответ был: не самолётом, не посредством Интернета, а в компании друзей. Звучит действительно неплохо.

На самом деле друзья в начале пути нередко к его концу становятся врагами. От Пекина до Москвы мы с сестрой были друзьями, а от Москвы до Санкт-Петербурга почти превратились во врагов. Думаю, дело в том, что мы с сестрой обе недавно пережили развод и, конечно, могли бы найти общий язык в дороге: у нас больше не было мужей в качестве опоры или бремени, и мы имели возможность без всякого стеснения осыпать их проклятиями. Однако неожиданно сестра встретила свою новую любовь в самолёте на Москву. Мужчина в соседнем кресле, из нашей туристической группы, начал разговаривать с ней, не успели мы сесть. Я сочла было их разговоры бессмыслицей, но вскоре выяснилось, что мужчина тоже не женат. Надо же, какое совпадение!

Тогда я и обнаружила, что моя сестра — неисправимая оптимистка и к тому же любит выслуживаться перед другими. А я далеко не так оптимистична и, общаясь с людьми, всегда прежде всего замечаю их недостатки. Если я недовольна — то недовольна, и это не зависит от места или времени. У меня часто унылое лицо, жёсткое и морщинистое, как будто вымазано клейстером. Это портит мне настроение. Когда я сама себя невысоко оцениваю, то на других сердита ещё больше.

В самолёте я с неприязнью наблюдала за нашим соседом и сразу обратила внимание, что на его мизинцах слишком длинные ногти. У него была привычка время от времени поднимать правую руку и, оттопырив мизинец, убирать волосы, падающие на лоб. Этот светло-бирюзовый полупрозрачный длинный ноготь невольно напоминал ногти императрицы Цыси с золотыми футлярчиками на кончиках, которые можно увидеть па портретах императрицы, писанных западными художниками. Они были грязные и странные, изобличая человека легкомысленного. Периодические смешки соседа ещё более неприятно резали мой слух.

Я не могла дождаться окончания процедуры регистрации в большой московской гостинице «Космос», чтобы выразить свои чувства сестре. Она хихикала: «Объективно говоря, ты недостаточно добра. Объективно говоря, некоторые его суждения действительно неплохи». Так я сделала новое открытие о своей сестре — заметила, что она постоянно использует в разговоре фразу «объективно говоря». Что, собственно, такое «объективно говоря»? Кто может доказать, что её высказывания являются объективными, когда она говорит «объективно говоря»? Наоборот, в большинстве случаев, когда она произносит «объективно говоря», то хочет подчеркнуть своё субъективное мнение. Поэтому я просто ненавижу эту фразу в устах моей сёстры.

Стоя в аэропорту «Домик» в ожидании рейса на Хабаровск, я обобщила причины нашего с сестрой расставания на полпути — это слишком длинные ногти мужчины с соседнего кресла и привычное для неё выражение «объективно говоря». Причины слишком мелкие и пустяковые, но мелкие настолько, что я не смогла вынести.

Когда мы прибыли из Москвы в Санкт-Петербург, я, понурив голову, посетила с тургруппой Музей-квартиру Ф.М. Достоевского в Кузнечном переулке, послушала историю его семьи, которую рассказывала пожилая женщина-экскурсовод с поразительно худым лицом. Я толком ничего не запомнила, кроме того, что вокруг рта женщины было много тонких морщин, делавших его похожим на сморщенный пельмень, который много раз подогревали.

Ещё помню, как она сказала, что правнук Достоевского теперь водит трамвай в том же квартале, где находится Музей-квартира. По поводу этого я позлорадствовала: Достоевский — великий человек в России, а один из его потомков — водитель трамвая. Потом я вспомнила о том, что моя мать тоже писатель, однако я не вышла в люди, как она надеялась. И моя профессия, и брак вполне могут повергнуть её в печаль, но, как бы там ни было, я всё равно работаю госслужащей в столице. Я никогда не интересовалась кабинетом моей матери или литературой. Поэтому, увидев, как моя сестра и её новый ухажёр стоят голова к голове у прилавка в фойе Музея-квартиры Достоевского и покупают книжные закладки с портретом этого великого человека, я быстро приняла решение покинуть их и самостоятельно вернуться домой.

Не дожидаясь нашего возвращения в гостиницу «Смольный», где мы проживали, я, через силу улыбаясь, поделилась своей идеей с сестрой. Она изумилась и сказала: «Объективно говоря, ты ведёшь себя как ребёнок, ещё четыре дня — и мы сможем вернуться вместе». А я про себя сказала: «Прощайте, ваши „объективно говоря“!»

Я хотела вернуться в Пекин прямым рейсом, но это было невозможно. В турагентстве мне сказали, что я должна выехать за границу согласно плану в контракте. Мне необходимо было лететь из Москвы в Хабаровск, а потом через Сибирь в китайский Муданьцзян ехать на поезде. Этот сложный путь должен был сэкономить деньги, поэтому я решила послушаться турагентства.

Летним вечером 2001 года я выпила две бутылки кваса с необычным вкусом в старом и переполненном аэропорту «Домик» и наконец-то дождалась рейса на Хабаровск. Это был старый самолёт Ту-154. Я с потоком пассажиров вошла в салон самолёта и обратила внимание, что многие из них были с Дальнего Востока, больше всего хабаровчан, лишь немного москвичей и таких иностранцев, как я. Я не знаю русский язык и не понимаю разницу в его диалектах, но, как ни странно, я интуитивно отличила москвичей от хабаровчан.

Моё место располагалось в задней части самолёта, у прохода, и я могла видеть большую часть красно-синего ковра, расстеленного в салоне. Ковёр был очень грязный, узоры на нём расплывчатые, однако следы вина, супа и соуса виднелись отчётливо.

Уже немолодые полные стюардессы медленными движениями, лениво помогали пассажирам закрывать багажные отсеки над головой и прочее, излишки помады вокруг губ обнаруживали их небрежное отношение к себе и как будто подавали пассажирам сигнал: это несерьёзный самолёт, вы можете заниматься здесь всём чем заблагорассудится.

Передо мной сидели трое молодых людей: парень и две девушки. Едва я вошла в салон, как сразу услышала их громкий смех и визг. Парень был, очевидно, «новый русский» из Москвы, с румяным лицом, чистыми волосами и удивительно аккуратными ногтями, похожими на накладные отборные ракушки с одинаковым блеском. В руках он держал сотовый телефон «Nokia» с огромным цветным экраном, которым хвастался перед сидящими по обе стороны от него ярко накрашенными кудрявыми девушками. В 2001 году в России сотовые телефоны ещё не были широко распространены, можете себе представить, какую зависть должен был вызвать такой новый мобильник у девушек. Они позволяли ему щипаться, кусаться, зажимать им носы и наливать в их рты вино, схватив за волосы, зажигать сигарету. Я тоскливо сидела за ними, и эти три непрерывно мельтешащие передо мной головы были подобны маленьким заводным пуделям с полным часовым механизмом. У этого «нового русского» наверняка есть свой бизнес в Хабаровске, так как там находятся важный железнодорожный узел Дальнего Востока России, а также большой речной порт и аэропорт, туда проложены нефтепроводы с острова Сахалин, и там развиты нефтеперерабатывающая промышленность, судостроение, машиностроение. Может быть, «новый русский» и занимается нефтью, но меня больше волновала безопасность самолёта, а не его дела. Я не заметила у него никакого желания отключать мобильник и не удержалась от того, чтобы на ломаном английском языке громко попросить его сделать это. Сердитое выражение моего лица остепенило владельца телефона. Он выключил сотовый, глядя на меня с непониманием, как будто говорил: «Зачем вы так сердитесь?»

В это время в дверь салона вошли последние два пассажира этого самолёта: молодая женщина и мальчик лет пяти. В руках женщины было много багажа, сильнее всего бросалась в глаза большая шляпная коробка круглой формы. Эта коробка висела поверх сумок в её руках и как будто тащила её вперёд. Женщина с мальчиком подошли прямо ко мне — как оказалось, они сидели в одном ряду со мной, справа через проход.

Тут я отчётливо увидела, как она мизинцем одной руки, словно крючком, уцепилась за шёлковую ленту кофейного цвета, перевязывающую кремовую шляпную коробку, а также заметила сбоку на коробке маленький, размером с апельсин, рисунок мужской шляпы. И опять это был мизинец, но мизинец этой женщины не вызывал у меня отвращения. Держать шёлковую ленту шляпной коробки маленьким пальчиком — в этом жесте я увидела её слабость и привязанность к семье.

Мне подумалось, что мать и сын из хабаровской семьи среднего достатка, они ездили в Москву к родным. Возвращаясь домой, везли с собой много вещей: подарки родственников, покупки, сделанные в Москве. Муж не мог сопровождать их из-за своих дел, и женщина заботливо купила ему в подарок шляпу. Я думала, что моё предположение о них вполне рационально, и смотрела, как женщина суетилась, укладывая объёмные сумки. Сначала она положила большую шляпную коробку на своё кресло, освободив из её шёлкового кольца воспалённый от тяжести мизинец так аккуратно, как будто эта коробка была крепко спящим пассажиром. Затем она поставила остальные сумки на багажную полку над сиденьем. После этого обеими руками подняла шляпную коробку, намереваясь поставить её туда же. Однако и без того узкий багажный отсёк уже был заполнен её вещами, поэтому для такой большой коробки просто не было места. Женщина, держа коробку в руках, огляделась вокруг в надежде, что стоящие вдалеке стюардессы помогут ей. Однако стюардессы не подошли, а я, которая сидела ближе всех к ней, также не собиралась оказывать ей услугу — чем я могла помочь? Если бы здесь была моя сестра, она, возможно, поднялась бы и помогла немного, так, для вида — она любит заниматься подобными вещами.

В это время с кресла перед женщиной поднялся худой высокий мужчина, который, открыв багажный отсёк над своей головой, вытащил какую-то сумку непонятного вида и бросил в проход, потом без каких-либо объяснений взял из её рук шляпную коробку и уложил на место той сумки. Крышка легко захлопнулась, этот худой высокий мужчина радостно развёл руками перед женщиной, имея в виду: вот и всё дела! Потом между ними произошёл короткий диалог, и я подумала, что содержание его должно было быть такое: женщина указала на сумку, лежащую на полу, и спросила: «А что делать с вашей сумкой?» Мужчина взял её и небрежно сунул под кресло, сказав, что с самого начала не стоило класть её в отсёк для багажа, пусть она лежит под сиденьем. Женщина с признательностью улыбнулась и подозвала сына к себе: «Саша!» Это слово я понимала. В это время Саша стоял перед «новым русским» в переднем от меня ряду, пристально глядя на новую модель «Nokia» в руках последнего. Он нехотя вернулся к матери, тихо бормоча что-то. Я догадалась, что женщина потребовала от него сесть на место у окна, как бы намеренно пытаясь изолировать его от «нового русского». Ребёнок настаивал на том, чтобы сесть около прохода. Конечно, он не смог переубедить свою мать. Это был мальчик с пшеничными волосами и безвольным выражением лица. Под большими глазами цвета морской волны небольшие мешки — на нежных лицах европейских детей я часто вижу отёки под глазами, как у престарелых людей. И они выглядят из-за этого мрачными, будто каждый такой ребёнок — зрелый философ.

Самолёт взлетел. Я со стороны посмотрела на женщину справа от себя и неожиданно поняла, что она как будто мне знакома. Я вспомнила, что видела старую книгу под названием «Повесть о Зое и Шуре» на книжной полке моей матери, и моя соседка справа немного напоминала мне Зою с фотографии в книге: каштановые волосы, овальный подбородок, упрямое выражение близко посажённых глаз.

Зоя была героем поколения моей матери, она слишком далека от родившихся, подобно мне, в 60-е годы XX века. Тогда, пристально вглядываясь в её фотографию, я обратила внимание на волосы Зои. Для времён Великой Отечественной войны, героем которой она была, её слишком короткие кудрявые волосы могли бы быть авангардной модой. Тогда я любила её причёску и запомнила Зою.

Я не хотела называть про себя мою соседку Зоей и придумала для неё имя — Ирина. Есть ли такое имя у россиян? Мне всё равно. Просто мне показалось, что моей соседке идут эти звуки: И-ри-на. Её причёска в виде калачика на макушке, немного сутулые плечи, слишком длинная старомодная юбка в клетку, белые и несколько большие для женщины руки с покрасневшими суставами, немного прищуренные тёмно-карие глаза и дрожащие веки, спокойное выражение лица — всё это больше похоже на Ирину, чем на Зою.

Прозвучало объявление для пассажиров, что время полёта составит около девяти часов и самолёт прибудет в Хабаровск завтра утром. Через десять минут был обещан ужин, а вино и закуски предоставлялись за отдельную плату.

Я поспешно съела полуостывший ужин — три кусочка солёного огурца, несколько бараньих фрикаделек и жирный борщ. Мне просто нужно было закрыть глаза и поспать. Хабаровск не являлся конечным пунктом назначения, оттуда мне придётся ехать на поезде ещё ночь. Как только я начинала думать об этом — сразу чувствовала усталость. Почему людям обязательно нужно путешествовать?

Когда я открыла глаза, то заметила, что в салоне самолёта что-то изменилось. Большинство пассажиров по-прежнему спали, а перемены произошли в кресле перед Ириной. Тот самый худой высокий мужчина впереди неё стоял на коленях на своём кресле, развернувшись лицом к Ирине, и, положив локти на спинку сиденья, разговаривал с ней. Пока назову его Худыш. Во рту мужчины виднелись непропорционально крупные для худого лица белые зубы. В этой позе он выглядел заискивающим и чересчур навязчивым — лицом к заднему ряду, стоя на коленях. Слишком короткие и будто по ошибке надетые джинсовая куртка и джинсы неподходящего размера, кажется, намекали на незначительность. Лицо Худыша было возбуждённым, если бы в руках у него была роза, то он вполне мог бы сойти за статую поклонника на бульваре. Несмотря на то что Ирина не смотрела ему прямо глаза, она не испытывала к нему антипатии. Вероятно, они делились своими впечатлениями о Москве, а может, и нет. Вообще, они очень оживлённо разговаривали.

Стюардесса не помешала Худышу стоять на коленях, только Саша, который находился рядом с Ириной, запрокинув голову, тревожно и пристально смотрел на мужчину — мальчик очень устал, и ему хотелось спать. Худыш, который долго стоял на коленях, в конце концов обратил внимание на Сашино настроение, вызвал звонком стюардессу и купил ребёнку банку колы и колбасу. Как и следовало ожидать, напряжение Саши ослабло, с молчаливого согласия матери он несколько застенчиво принял подарок Худыша. С колбасой в одной руке, с колой в другой — какое-то время он не знал, с какого из неожиданно полученных деликатесов начать лакомиться.

Я пришла к выводу, что Худыш решил ковать железо, пока горячо. Он протянул свои длинные руки к Саше и прямо потребовал от него поменяться местами. Мужчина с некоторым подхалимством сказал, что его место очень хорошее — близко к проходу, то самоё, которое изначально понравилось Саше. Мальчик пребывал в нерешительности, а лицо Ирины внезапно вспыхнуло, словно это был их с Худышом заговор. Однако она не отказалась от предложения мужчины и молча что-то теребила в руках. Худыш как будто получил поощрение, встал, подошёл к их ряду, протянул руки и легко взял Сашу за подмышки, поднял его с сиденья и усадил на своё старое место в переднем ряду. Может быть, это и должно называться «старое место» только потому, что изменение места прогнозировало новый этап отношений между Худышом и Ириной. Разве между ними уже возникли какие-то отношения?

Я увидела, что Худыш, который добился исполнения своего желания сесть рядом с Ириной, закинул ногу на ногу и нагнулся к ней, на его ногах были остроносые кожаные туфли со сбитыми каблуками и серые шёлковые носки китайского производства, которые сами китайцы уже больше не носят, на носке была видна дырка от сигареты размером с зелёную фасоль. Я заметила, что Худыш — небогатый человек, а товары в самолёте ужасно дорогие. Но посмотрите-ка, он вновь собрался потратить деньги: снова звонком вызвал стюардессу — как выяснилось, купил Ирине и себе бутылку красного вина. Стюардесса принесла также бокалы и открыла для них бутылку. Они одновременно подняли бокалы, вроде бы с намерением произнести тост, будто хотели что-то сказать и не стали, это было своего рода предзнаменование. Я увидела, как Ирина несколько напряжённо сделала глоток, прикоснувшись ртом к бокалу, как будто вино обжигало. Худыш также отпил немного, потом вдруг резко чокнулся своим бокалом с Ирининым, точно как человек, провоцируя, толкает плечом другого человека. Вино в бокале Ирины качнулось, она жалобно улыбнулась мужчине. Я очень не люблю такую улыбку, которую можно считать началом любовной интрижки или согласием на неё другой стороны.

Я поменяла свою позу в кресле, чтобы было комфортнее сидеть, а также, может, для более удобного наблюдения за парой справа. Признаюсь, в это время моё настроение было несколько злорадное, похожее на стадную психологию людей, которым нравится смотреть на попавших в неловкое положение знаменитостей. Хотя Ирина не была известным человеком, считаю, что по крайней мере она — порядочная женщина. Наблюдение за тем, как порядочная женщина занимается непорядочным делом, также доставляло мне определённое удовлетворение.

Хмуря брови и морща лоб, я оглянулась вокруг, надеясь, что Саша придёт посмотреть на выражение лица своей матери в этот момент, но он был полностью сконцентрирован на колбасе, с моего места видно было лишь половину его личика.

Поспавшие некоторое время три заводных пуделя в ряду передо мной одновременно проснулись и сразу принялись за еду и напитки, скупив почти всё, что только можно было найти в самолёте. Они пили вино не из бокалов, а каждый из своей бутылки, выливая его себе прямо в рот, а иногда и друг другу. На фоне их развязности поведение Ирины и Худыша стало казаться культурным и даже сдержанным, и рядом с ними весёлая компания стала выглядеть и вовсе безобразно.

Когда мне в голову пришло это слово «безобразно», вино в бокале уже расслабило Ирину, общение между ней и Худышом, начавшееся на дистанции, превратилось в шёпот. Иринин «калачик» тёрся о белую ажурную салфетку на спинке сиденья, тонкие волосы выбились из-за ушей, что говорило о её влечении. Да, у неё появилось влечение — думала я про себя, презрительно кривя губы. Аромат этого влечения витал в воздухе вокруг меня. Однако я думала, что это не чисто субъективное ощущение запаха, а реальное, шедшее откуда-то спереди. Из передней части салона вышли двое щеголеватых мужчин. Отведя взгляд от «калачика» Ирины, я увидела этих мужчин напротив меня и вдруг поняла, что этот запах исходит от них — по крайней мере от мужской туалетной воды Burberry одного из них.

Я мало что знаю о духах, а чувствительность к этому типу туалетной воды у меня только потому, что моя мать использует её. Помню, как однажды я посмеялась над матерью: «Почему вы используете мужскую туалетную воду?» Она ответила, что на самом деле этот аромат — унисекс, подходит как мужчинам, так и женщинам. Я вспомнила «Повесть о Зое и Шуре» на её книжной полке; меня часто озадачивает эта женщина, которая поклонялась Зое в молодости и пользуется мужской туалетной водой в старости.

Что касается двух мужчин, то на фоне этого разболтанного и старого самолёта они как будто явились с неба — хотя тогда мы действительно находились в небе. Они были молодые, высокие, красивые, великолепные, элегантные и утончённые. Кажется, есть только два типа людей, которые одеваются подобным образом: мужчины-модели на подиуме и профессиональные карманники, прогуливающиеся по пятизвёздочным отелям.

Они прошли в заднюю часть самолёта, оставляя за собой шлейф аромата, и массивные золотые браслеты на их запястьях ярко мерцали в тусклом салоне. Они прошли мимо, задев меня, и в мгновение ока скрылись у входа в туалет.

Жгучее любопытство завладело мной, трудно было удержаться, чтобы не поглядывать назад, и я сделала вывод, что они вместе вошли в туалет, а не так, что один из них ждал снаружи. Здесь я подчеркну слово «вместе». В это время стюардесса, которая сидела в пустом заднем ряду, сгорбилась в кресле и стала лузгать семечки, как будто ничего не заметила. Очевидно, она уже привыкла к таким делам в самолёте.

Примерно через четверть часа я наконец-то своими глазами увидела, как они поочерёдно вышли из туалета и один из них поправил помятый галстук другого. С одной стороны, я была даже воодушевлена — своими глазами видела такое, с другой — возмутилась, что они неожиданно, на глазах у всех, одновременно втиснули два тела в единственный, а потому драгоценный, к тому же такой узкий туалет в самолёте. Ах! Этот самолёт действительно распирает от вожделения, которое из-за поведения двух мужчин в туалете стало очевидным — настолько, что происходящее начало напоминать какое-то представление, потому что через полчаса они снова встали со своих мест в передней части салона и друг за другом демонстративно прошли под нашими пристальными взглядами, вновь вместе проникнув в туалет.

Я сказала «наши», потому что, когда эти красавцы прошли мимо, на них также обратили внимание Ирина и Худыш. Рука последнего в это время уже покоилась на левом плече Ирины.

Через полчаса эта рука уже соскользнула до Ирининой талии.

Ещё через полчаса рука была убрана с талии Ирины и пыталась устроиться на её бедре.

Наступила глубокая ночь, я невероятно устала, но никак не могла ослабить свою тайную слежку. Чтобы взбодриться, нашла несколько кусочков шоколада, который купила ещё дома, фирмы Dove. В Китае он казался мне невкусным, а когда я очутилась в России, то всё, привезённое с собой, мне нравилось.

Саша, который всё это время не спал, тоже выглядел уставшим. Он встал со своего места и двинулся к Ирине. Мальчик явно хотел ей напомнить, что ему пора спать. Однако, увидев, как Ирина, забыв обо всём, прильнув головой к голове Худыша, шепчется с ним, он вдруг повернулся лицом ко мне. Его взгляд неожиданно встретился с моим, и я заметила в нём гнев. За короткий миг он понял, что я знаю, почему он внезапно повернулся ко мне, и я поняла, что ему известно: я видела, что делает его мать. В эти секунды я почувствовала, что Саша похож на брошенного сироту. Вообще-то сама по себе я — человек, лишённый добросердечности, но в тот момент не удержалась от того, чтобы протянуть ему шоколад. Однако капризный Саша не принял шоколад, и эта моя жалость будто даже рассердила его. Он снова резко повернулся, маленькими шагами двинулся к своему месту, на которое поменялся раньше, сел, закрыл глаза — прямо как маленький старичок-горемыка.

Я тайком бросила взгляд на Ирину, голова которой всё ещё была повёрнута к Худышу, — она не заметила, как приходил и уходил Саша.

Спустя полчаса рука Худыша всё ещё лежала на бедре Ирины — или уже поднялась на дюйм вверх? Эта рука была словно олицетворением беспокойства на её клетчатой юбке и воодушевляла меня постоянно приоткрывать тяжёлые веки, чтобы не упустить что-нибудь.

Прошло много времени, прежде чем я наконец-то увидела, как Ирина осторожно убрала его руку и направилась к переднему ряду посмотреть на Сашу. Мальчик уже заснул, а может, притворялся, по это несколько успокоило Ирину, которая вернулась к своему креслу.

Худыш моментально водрузил руку на бедро Ирины. Она посмотрела на эту вернувшуюся руку и больше не стала говорить с ним. Ирина прикрыла глаза — похоже, хотела поспать, и вроде бы давала намёк: она не имеет ничего против этой руки на своём бедре. Как и следовало ожидать, рука как будто получила поощрение и стала быстро продвигаться по юбке к линии между её ног. Я лишь увидела, как Ирина вздрогнула и открыла глаза, после чего положила свою руку на руку Худыша, подав ему знак убрать её. Однако рука Худыша была очень упорна, не отступая ни на дюйм, и словно упрекала Ирину в том, что после молчаливого согласия она вдруг внезапно передумала. Две руки вступили в противостояние друг с другом, и Худыш пошёл на компромисс только после того, как Ирина несколько раз всеми силами оказала ему сопротивление. Однако почти одновременно с тем, как сдаться, Худыш повернул свою руку к уже ослабленной руке Ирины, сжал её и попытался положить себе между ног. Я увидела, как отчаянно сопротивляется Ирина, а Худыш не может удержаться от того, чтобы применить силу своего мощного запястья, незамедлительно требуя от Ирининой руки успокоить всё его тревоги. Не уступая друг другу, две руки начали очередную схватку в темноте, из-за недостатка сил Ирина оказалась в невыгодном положении, она, как могла, пыталась вырвать свою крепко схваченную Худышом затёкшую руку. Рукопашная внезапно сделала выражения их лиц строгими, головы у них больше не касались друг друга, тела одновременно выпрямились, они инстинктивно подняли головы и смотрели вперёд, как будто там показывали фильм с увлекательным сюжетом.

Я устала. Думаю, что этот самолёт тоже устал.

Именно тогда, когда я почувствовала усталость, я увидела, как Ирина наконец-то вырвала свою руку из рук Худыша и повернулась лицом ко мне. Она поспешно взглянула на меня, а я спокойно встретила её быстрый взгляд, что означало: меня не интересуют ваши дела. Я услышала, как Ирина легко вздохнула, снова повернув голову к Худышу. Затем, будто извиняясь, пошевелила рукой, которая болела от скручивания, и снова вложила её в руку Худыша, которая на этот раз больше не упорствовала. Руки двух человек как будто прошли пробы, конфликты, разногласия и переговоры и наконец избежали шума и ярости. Они нашли необходимое для себя положение, пожали друг друга, десять пальцев переплелись. После всего, в конце этой ночи, они так и заснули — с пальцами, соединёнными в рукопожатии. На этот раз сон, скорее всего, был настоящим, может быть потому, что Ирина в конце концов дала Худышу понять, что новой возможности для него не будет.

Долетели до Хабаровска. Я не видела, когда проснулись Ирина и Худыш и как они прощались. Когда я открыла глаза, они уже уходили каждый сам по себе, как незнакомые. Ирина взяла в руки разные сумки, принадлежавшие ей, и с Сашей бегом добралась до выхода из салона, будто сознательно стараясь избавиться от Худыша. Заспанные пассажиры стояли в очереди за ними, ближе всех к матери и мальчику находился «новый русский» из Москвы, который давно открыл мобильник «Nokia» и с кем-то громко разговаривал. За ним стояли двое тех красавцев. Путешествие длиной в целую ночь не наложило отпечаток усталости на их лица, наоборот, они по-прежнему выглядели щёголями, с такими же уложенными и аккуратными волосами, и были похожи на статуи из музея восковых фигур, невероятно напоминающие настоящих людей, — всё, произошедшее вчера ночью, было будто во сне.

Августовское раннее утро в Хабаровске было холодное и ясное, как в китайской степи Башан в этот сезон. Я вышла из аэропорта, вдыхая воздух этого немного пустого города, и почувствовала озноб. Пассажиры разошлись, словно никого не замечая, в толпе спешащих из аэропорта редко встретишь человека, который обращает особое внимание на других. Я торопилась найти гида из турагентства, который должен был встретить меня, однако внезапно заметила перед собой знакомую вещь — большую шляпную коробку Ирины — в руках Худыша. Он быстро шёл впереди меня широкими шагами. Я вспомнила, что шляпная коробка Ирины хранилась в его багажном отсеке, но она забыла о ней, выходя из самолёта.

Шляпная коробка заставила меня вспомнить ночное происшествие и снова пробудила моё любопытство. Я на небольшом расстоянии последовала за Худышом и увидела, как он размахивает шляпной коробкой и открывает рот, чтобы позвать Ирину по имени, но звук не раздаётся. Мне кажется, что на самом деле они даже не знали имён друг друга, что добавляло трудности его погоне. Но где же Ирина? И редкой веренице людей я не могла найти её с сыном, они словно испарились. После нескольких шагов появился Худыш, шедший впереди меня, вдруг пристально вглядываясь куда-то. Я тоже остановилась и проследила за его взглядом: около стоянки, в нескольких метрах от меня и Худыша, Ирина обнималась с мужчиной — или тот обнимал её. Мужчина стоял спиной к нам, поэтому его лица не было видно, можно было только понять, что он среднего роста, крепкого телосложения, с большой головой и мясистой шеей, пошире, чем ворот рубашки. Сумки Ирины временно были поставлены на землю, Саша стоял около них, довольно глядя вверх на своих родителей — конечно, это были его родители.

Данная ситуация однозначно ставила Худыша в трудное положение, и именно в этот момент Ирина подняла голову с плеча мужчины — она должна была сразу увидеть шляпную коробку и Худыша, который её принёс. Она несколько изумилась, немного напряглась и не знала, что делать. Я думаю, в тот же миг она увидела и меня. Её сын, радостный Саша, сразу же узнал нас. Он насторожённо, смущённо и пристально смотрел на нас — мужчину и женщину с самолёта, как будто в какой-то момент мы с Худышом стали сообщниками, которые могут принести несчастье ему и матери. Всё произошло за несколько секунд, не было времени на объяснения, и нельзя было ошибиться. Да, именно так, нельзя было ошибиться. Я вдруг почувствовала, что являюсь идеальным кандидатом для передачи шляпной коробки, и удивилась своей решительности. Без каких-либо объяснений я поспешно шагнула вперёд и кивнула Худышу в знак приветствия, потом взяла, точнее говоря, вырвала шляпную коробку из его рук, быстро подошла со спины мужа Ирины и лёгонько вложила ей в руку, лежавшую на плече мужа, ленту, которой была завязана коробка.

Таким образом, Худыш, я и Ирина как будто успешно завершили эстафету Москва-Хабаровск. Может быть, во время передачи последней «палочки» я улыбнулась ей? Не знаю. Я также не видела выражение лица Худыша, стоявшего у меня за спиной, мне просто хотелось поскорее уйти.

Но мне не удалось сразу удалиться, потому что в этот момент Саша сделал движение в мою сторону: он поднял лицо ко мне и прижал указательный палец, нежный, как побег бамбука, к губам: пожалуйста, ничего не говори. Это могло расцениваться как строгий намёк: мы с Сашей не забыли о нашем вчерашнем переглядывании. Это был также жест, который нельзя не оправдать, — он говорил мне о невинности раненого Сашиного сердца.

Что касается Ирины, в тот момент она, вероятно, не смогла на что-либо мне намекнуть и выразить благодарность, проявить хотя бы минимальную вежливость. Я только увидела, как она внезапно ослабила свои объятия и начала развязывать шёлковую ленту шляпной коробки. Одной мне было заметно, что её руки, развязывающие шёлковую ленту, дрожат. В это время её муж повернулся и стал очень удивлённо разглядывать шляпную коробку, внезапно появившуюся в руках Ирины. Это был мужчина средних лет со знакомым лицом, очень похожим па Михаила Горбачёва.

Шёлковая лента выскользала из рук Ирины, она открыла коробку, достала искусно сделанную фетровую шляпу чисто серого цвета, похожую на перья сизых голубей, летающих под ярким солнцем в безоблачном небе. Шляпа вызвала улыбку приятного удивления у мужа, похожего на Горбачёва. Он, вероятно, подумал, что Ирина наденет её на него, однако та отбросила коробку и покрыла шляпой свою голову. Я использую слово «покрыть» для описания шляпы потому, что она была мужская и выбрана по размеру для мужа, выглядела слишком большой для Ирины, миниатюрную голову которой словно накрыли маленьким котлом. Шляпа закрывала большую часть её лица, был виден только рот с неясным выражением. Шляпа мгновенно скрыла её вежливость, изолировала её от внешнего мира, она ничего не видела, в том числе меня и Худыша. Ей не нужно было никого приветствовать; ни незнакомца, ни знакомого, более того, она, может быть, вовсе уже не была сама собой. Её муж снова засмеялся с удовольствием, он наверняка оценил эту шутку, с которой столкнулся впервые: маленькая голова жены, покрытая мужской шляпой. Потом всё трое с разными сумками пошли к самому обычному чёрному автомобилю.

На самом деле я никогда не думала о том, чтобы рассказать кому-то ещё о произошедшем в самолёте вчера ночью. Разве что-то произошло? Честно говоря, ничего и не было. Прижатый к губам Сашин палец и шляпа Ирины, покрывающая её голову, словно давали мне испытать какое-то неясное чувство доверия. Особенно тогда, когда у меня появилось предчувствие, что мы с ними больше никогда не увидимся, это «доверие» ещё больше утвердилось. «Да, в конечном счёте человек должен быть нужен для других» — так я рассуждала, глядя на удаляющуюся Ирину. Болтающаяся на голове шляпа делала её фигуру немного комичной, но, объективно говоря, она по-прежнему не потеряла достоинства. Знаю, что здесь впервые использую ненавистное разговорное выражение моей двоюродной сёстры: «объективно говоря». Однако тут оно вроде бы в самый раз.

Я увидела, что молодой китаец с угреватым лицом держит деревянную табличку, на которой написано моё имя. Это был местный гид, который встречал меня в Хабаровске. Я помахала ему рукой, таким образом мы встретились.


Загрузка...