Вот как растолковать-то приезжим? Вам же всём кажется, что лучше жития наверху и не бывает. И никто даже и не помышляет, чтобы по своей воле да сверху вниз, так сказать, добровольно переехать. Так или нет?
Вот и выходит, что не всякому такая ценность по душе. Только старик Лю Цзыжуй да бабка его наверху и остались. Остальные-то всё как есть вниз съехали и дома покидали, как и не родные им стены, что ли? Всякий знает: последнее это дело — гнездо своё родовое на произвол судьбы оставлять. Нет хозяина, так и, почитай, хате каюк. Поначалу-то, конечно, жалко им с родным домом-то расставаться было. Закроют всё окна да двери, всё честь по чести, да ещё всё проёмы каменьями заложат. Частенько наведывались, проверяли, что да как, ладно ли всё. Сами понимаете, душа-то не на месте, переживали, скучали.
Ну, тут хоть ахай, хоть охай, а дома-то потихоньку порушились. Вот вроде бы потекла крыша — кап да кап — ну и дырень цельную вымыла. Хозяев-то нет, так оно бежит да бежит, дырень-то растёт, стропила подгнили — и привет, сложилась вся крыша.
Сначала-то бывшие деревенские по первой возможности наведывались, а позже закрутила их жизнь-то, не вырваться, редко когда заглядывать стали. У многих-то, вишь, ещё огороды оставались, так они что-то там на них шебуршились, а потом, смотришь, и огород кинули: стоит, бурьяном порос.
Опустело всё наверху-то, повымерло. Народ-то меж собой разговаривает: когда старики Лю съедут, что они там в одиночку-то мыкаются? А приезжие набредут на деревню и давай восхищаться. Какая, говорят, старина, какие прелестные развалины. А тут — бах! — люди, старик со старухой — живые, не привидения. На всю деревню только их двор с домиком справный-то и остался.
Таинственно всё это: непростые, говорят, старики там, в одиночку копошатся. Видать, причина какая у них есть. Странные они, и сын-то у них работает в городе, и вообще.
У нас принято про эту деревушку говорить «наверху»: она же в горах, и за нею, куда ни глянь, тоже горы, а за теми горами ещё. Ну, уж ежели живёшь в горах, то с камнем-то проблем нету. Кровля сплошь из плитняка, на солнце сияет, аж глазам больно.
Дороги в деревне нескучные — то вверх, то вниз, то влево, то вправо, — но дороги справные. Выложены честь по чести, круглым булыжником. По обеим сторонам дороги дома, понятное дело, тоже каменные.
За каменной перекособоченной оградой Лю Цзыжуй посадил кукурузу, и в этом году дожди не подвели: так кукуруза вымахала, отродясь такой не бывало. Зелёная, как малахит, крепкая такая, здоровенная кукурузища. И раз уж соседям не понадобился их двор, старый Лю, как обычно, засадил его зерном. Это ж сподручнее, чем за околицей поле засевать.
Двор старого Лю прям в самом начале деревни, первый по левую руку. Там, значит, домик на три комнаты с низёхонькими потолками. Прям под подоконником вмастили курятник. Строение-то, что по правую руку, — это стойло прожорливого осла. У осла челюсти не останавливаются, постоянно чем-то чавкает. А вся крыша над ослом завалена сушёной кукурузой. К стойлу прилепили сарай. Он, как и положено, забит всяким хламом, а крыша сарая тоже не пустует: на ней торчит стог соломы.
Собака, что охраняет дом, кидается на всех без разбора: хоть и на цепи, всё одно кидается. Оттого что она на железной цепище, она ещё злее, лает без умолку. Так сразу и не поймёшь: то ли цапнуть хочет, то ли ластится, чтобы её отцепили побегать. Только куры её не боятся, постоянно вокруг неё что-то роют, ищут что-то. Иногда задумаются, да и клюнут собаку разок-другой: может, это они с ней так заигрывают, а ещё это похоже, будто они пытаются её немного успокоить.
Старый Лю вырастил во дворе кур, а те перекопали двор вдоль и поперёк. Куда ни стушишь, везде яма. Что они там ищут? Для человеческого сознания куриные планы непостижимы. Пара кур то ли от старости, то ли от болезни недавно напрочь облысели: ходят, сверкая красной куриной кожей. Куры, видимо, тоже понимают толк в красоте: им такие лысые соседки не нравятся, ну, они и клюют их без остановки. Одна клюнула, вторая немного подолбила, и как результат — перьев на курином теле становится ещё меньше. Этих кур давно бы заклевали насмерть, если бы они не были такими подхалимками. Жена Лю Цзыжуя разбрасывает кукурузу во дворе, кормит кур. И стоит только лысым курам хоть на мгновение приблизиться к еде, как всё остальные куры, словно по команде, перестают клевать зерно и накидываются на лысых, долбя их своими клювами до такой степени, что те падают без сознания и манерно сползают в ямки во дворе. С закрытыми глазами лысые куры лежат в земляных ямках не шелохнувшись, словно мёртвые, но проходит время, и они оживают. Когда другие курицы, наевшись, отходят от корма по своим куриным делам, лысые куры потихоньку выходят из своего окопа. Они действительно страшные. Их красные, удивительно длинные ноги вальяжно вышагивают по двору. Подойдя к зерну, они, как будто нехотя, снимают пробу, ежесекундно контролируя, не бесят ли они своим поведением остальных кур. Такова деревенская жизнь.
Деревенская жизнь — что это значит? Пытаясь сформулировать это, казалось бы, простое понятие, запутываешься ещё сильнее. К примеру, возьмём того же Лю Цзыжуя. Едва рассвело, он уже пошлёпал в поле. Бабушка Лю семенит своими крохотными ножками кормить осла, потом кур, потом собаку. Покормила всю живность — и уже полдень: пора готовить ужин. Супруга Лю Цзыжуя отправляется за дровами, разжигать печь, мыть клубни ямса.
Закончила, а тут и вода в котле закипела. Закинула рис, да так, что вода в котле едва скрывает крупу: понятно, что супруга Лю Цзыжуя готовит густую кашу. Вода выкипела, и в котле остался лишь разбухший булькающий рис. А бабушка Лю уже раскладывает аккуратные, заранее нарезанные кружочки ямса поверх риса. Закрыв котёл крышкой, идёт за соленьями. Нашинковав солёные овощи, поливает их кунжутным маслом. Ну вот, ужин практически готов, и женщина снова и снова вглядывается в даль, стоит у ворот своего дворика и смотрит на восток, потому что Лю Цзыжуй всегда поднимается с той стороны. Она почти всю жизнь провела в ожидании, стоя в этих воротах. Раньше она ждала сына, а теперь остаётся смотреть, не появится ли её муж. Иногда ей и самой кажется, что она немного странная: почему же они так и не переехали вниз? Похоже, что женщина просто боится оставлять свою деревню в одиночестве. Каждая травинка, каждое деревце ей так близки. Она бы места себе не находила, если бы вдруг пришлось переехать: ежеминутно терзали бы мысли — как там посевы, саженцы, голуби?
А вдруг сын неожиданно приедет из Тайюаня? Что случится тогда? После таких мыслей она уже представляет картину: двор, поросший травой, разрушенная крыша их дома, — она как будто видит разочарование своего сына, стоящего в воротах их дворика. Сын уже давным-давно не приезжал, и женщина свыклась со своим чувством вечного ожидания.
Много лет назад Лю Цзецзу из деревни снизу, тот, что живёт на восточной улице, послал ей сына. Ему тогда было всего шесть лет, а на вид-то не больше трёх-четырёх годиков: слишком маленький и худющий. Лю Цзецзу рассказывал, что малец появился ниоткуда в их посёлке Ма, шатался, как бродячая собака, по улицам больше месяца. А тут уже холода, народ-то, видишь, забеспокоился: замёрзнет же парнишка насмерть. Взяла бы его к себе бездетная семья — дело святое, не помирать же ему. А Лю Цзецзу как раз проводил в деревне собрание, ну и, недолго думая, посадил мальца на закорки, да и понёс наверх Лю Цзыжую.
Это событие круто перевернуло всю жизнь семьи. Жена Лю Цзыжуя была бездетна, а тут после тридцати лет вдруг стала мамой. Когда мальчонка попал в семью Лю Цзыжуя, ему было уже шесть лет. Как звали этого ребёнка? Лю Шуанчжу, что значит «суть жизни». Лю Цзыжуй и его супруга поняли, что этот мальчик и есть суть их жизни.
Шуанчжу оправдывал своё имя полностью: его стремлению жить, его упорству можно было только удивляться. В школе его хвалили. Учиться в школе для ребёнка, живущего в горах, не так-то и просто: приходилось спускаться вниз, школа-то внизу.
Много дней, столько же, сколько листьев на дереве — и захочешь, не посчитаешь, — жена Лю Цзыжуя носила сынишку в школу на своей спине. Как она на своих маленьких ножках с такой-то вот поклажей спускалась по крутой дороге? Переставляя ноги, по малюсенькому шажочку, проносила она его и в первый, и во второй, и в третий класс. Утром вниз в школу, потом домой, а вечером снова возвращалась и опять на себе тащила его вверх.
И так до зимы того года, когда Шуанчжу ходил в четвёртый класс. Женщина тогда сильно заболела, а в горах всё замело снегом, да и Лю Цзыжуй, как назло, отправился чинить магистральный водовод. Только тогда парень пошёл в школу без провожатых.
Люди говорят: не та мать, что родила, а та, что воспитала. Жена Лю Цзыжуя переживала за сынишку так, как не переживала ни одна мать, выносившая дитя под своим сердцем.
Едва заканчивались уроки, места себе не находила: выйдет со двора, подождёт, потом пройдётся вдоль изгороди, дойдёт до края деревни, решит, что дойдёт до большого дерева внизу и станет ждать там… Дойдёт и, не в силах ждать, идёт дальше навстречу сыну, пока не покажется его маленькая-маленькая тень, и вот уже он сам, родной, кровиночка. И так проходили день за днём. И даже сейчас, если снег пойдёт, женщина уже в панике: где же мой сынок, не замёрз ли? А если ветер — где мой малыш, не продует ли его?
Всё тетради, всё до единой школьные тетради до сих пор лежат на шкафу. На шкафу стоит будильник в железном корпусе, он не работает, но как его выбросить: ведь его купили, когда сын пошёл в школу. Рядом с будильником — пара рамок с фотографиями. Фотографии с его улыбками с малого возраста и до его возмужания, всё здесь. Есть и фотографии его одноклассников, есть фотографии его учителя, ещё есть фотография его подруги, они расстались, но фотография всё ещё там. Иногда становится интересно: а вышла ли она замуж? Ещё есть один пригласительный билет, ярко-красный. Что за билет, кого приглашали? Это неизвестно, но билет тоже хранится в той фоторамке.
Кукуруза — хорошая вещь, особенно если её можно сварить и съесть, — это верный признак осени. Кукуруза удалась. «Хороший кукурузный початок, — как говорит Лю Цзыжуй, — вымахал, как шары у ишака!»
Лю Цзыжуй один раз уже ездил в уездный город, чтобы продать огромную кукурузу. Хотел сделать несколько ходок, но не разорваться же. Кукуруза созрела, её надо срочно убирать. Собрали. Куда складывать? На крыше вон уже и места нет! И в огороде не оставишь, и дождь, как назло, пошёл, поливает без остановки.
В доме опять крыша потекла. Лю Цзыжуй пару раз лазил па крышу, укрывал её плёнкой, но не помогло: течёт всё одно. Его жена уже и дрова перенесла в другую комнату, чтобы не отсырели. На лежанке сушились продукты, но и туда с крыши полило, пришлось расставлять горшки и тазы. Время от времени жена Лю Цзыжуя ходит, выливает воду. Взяв в руки полный таз, ковыляя, несёт она его на улицу. На улице грязюка! Курицам-то, считай, вообще не повезло: сидят возле стойла осла, скукожились всё, глаза прикрыли, горемыки, зябнут. Те лысые куры вообще так втянули в себя шею и крылья, что кажется — ещё немного и вовсе превратятся в яйцо, только сейчас уже не найти такой большой скорлупы. В эту-то погоду куры пожалели, что вообще на свет родились.
Женщина выливает всю дождевую воду из многочисленных горшков. Дорога, что сразу за двором устремилась вниз, блестит. Камни, которыми она вымощена, дождь промыл основательно. Если спуститься по ней, то можно увидеть поле. Лю Цзыжуй сейчас как раз на этом поле собирает урожай. Среди посевов, как обелиск, сияет чёрный каменный каток для выравнивания пашни. Дождь идёт уже несколько дней, за два дня промочил всё основательно. Кукуруза в огороде развалилась во всё стороны, как пьяная. Початки стали слишком большими. Всё до одного огромные, как ослиные шары, свисают вниз.
Дождь наконец заканчивается, и выглядывает солнце. Жара. Над крышей, над двором, над огородом — повсюду поднимаются клубы пара, словно из кипящего котла. Густой туман окутывает всё вокруг. Но солнце, возможно, тоже знает меру, парит несколько дней, и земля высыхает окончательно.
В деревне, наверху, земля словно пух, меленькая, как сквозь сито просеяли. Голыми ногами пройтись по тёплой мягонькой земле — вот это настоящее удовольствие.
Куры во дворе снова ожили, забегали туда-сюда, да ещё поклёвывают друг друга. Лапы у них похожи на маленькие грабли, гребут ими без остановки, землю во дворе так взрыхлили, что она стала похожа на пыль. А курам того и надо, они в ней купаются. Земля горячущая, мягонькая, куры от радости вне себя, подкидывают её лапами вверх, а сами крылья растопырят, пёрышки расправят и ждут, пока горячая пыль на них осядет, или зароются в неё всём телом, а потом выпрыгнут, встряхнутся, снова зароются и опять встряхнутся. Но, похоже, им и этого недостаточно, куры всё время выдумывают что-нибудь новенькое. Некоторые взлетают на крышу и роются там. Жена Лю Цзыжуя гоняет их оттуда. Разве можно позволять курам ковырять крышу? Она орёт на них, сгоняет их с дома. Куры на удивление понятливы. Стоит повысить голос, так они сразу спрыгивают с крыши на стену: похоже, понимают, а может, им даже становится стыдно, сидят всё, трясут своими красными гребешками. Но куры — необразованные существа, они и понятия не имеют о дисциплине. Обернуться не успеешь, как они снова на крыше.
Женщина опять идёт бранить непоседливых кур и вдруг замирает, да нет, она просто столбенеет от испуга. Кто это на дом залез? Сзади, с улицы, кто-то подкрался к курам, и тут уже и куры не на шутку испугались. Черепица хрустит под чьими-то ногами… Показалось, что ли, что кто-то кричит: «Мам! Мам! Маамааа!!!» Да кто же это, кто там на крыше?! И вдруг она, ещё не разглядев, а только повинуясь своему сердцу, догадывается. Наверняка это Шуанчжу. «Шуанчжу — это ты?» — окликает она, словно боясь спугнуть кого-то.
Ответа нет, слышится лишь шум сворачиваемой плёнки. Лю Цзыжуй уже давно собирался сдёрнуть полиэтилен, чтобы просушить кровлю на солнце, но он едва добирается до дома, смертельно устав после работы в поле, и сразу заваливается спать. Женщина уже давно поняла, кто там ходит по крыше. Она решила обойти дом… Сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Но, зайдя за дом, она никого не обнаружила. Может, это ей снится? Кто же это был? Она заволновалась. «Мама, поберегись!» — на крыше стоял её сын и скидывал камни, которыми была прижата плёнка.
«Поберегись, мам!» — снова крикнул он, и полиэтилен с шумом полетел на землю. Её сын стоял на крыше, широко расставив ноги, смеющийся, в джинсах и жилетке с красным воротником. «В крыше дыра!» — сказал он и, нагнувшись, засунул в дыру руку. Потом он спрыгнул, взял подходящий кусок доски и немного глины и снова взгромоздился на крышу, поставил там заплату и тщательно заделал всё щели глиной. Всё это время мать наблюдала за его работой снизу, открыв рот и шевеля губами, будто комментировала каждый его жест и движение.
Заделав дыру, Шуанчжу стал спускаться, и его мать с трепетом и волнением наблюдала за тем, как он поставил ногу на стену, затем вторую, как он нагнулся и спрыгнул, как будто выполнял неведомый и очень опасный трюк. А когда он оказался твёрдо стоящим на земле, она вдруг спохватилась, что у неё не приготовлено никакой еды. В полной растерянности и взволнованных чувствах она побежала в огород, сорвала несколько початков кукурузы, потом бросилась срывать тыкву. Тыква попалась твёрдая как камень — это хорошая тыква, но её следует разрезать, чтобы достать семечки. Вот и вода в кастрюле закипела. Закинув в кипяток кукурузу, она водрузила сверху тыкву. Вода забулькала, а женщина со всех ног побежала собирать куриные яйца, по дороге соображая, какую же курицу зарубить. Куры, почуяв неладное, снеслись всё сразу. «Значит, не будем рубить, — рассудила она, — а петуха тем более жалко».
Вытягивая шею и подпрыгивая, она понеслась искать в зарослях кукурузы своего мужа. Но, как ни стремилась она заглянуть поверх зелёных листьев, как ни искала она глазами знакомые очертания, это ей не удалось. «Эй!!!» — крикнула она, но этого оказалось недостаточно. «Эй!!!» — снова крикнула она. Лю Цзыжуй вытащил голову из кукурузы и крикнул ей в ответ: «Эй! Что у тебя стряслось?!»
От запыхавшейся, но счастливой жены он узнал о том, что сын, их сын, вернулся. А также узнал, что их домашние куры снеслись, снеслись всё, и поэтому ему следует спуститься вниз и купить курицу.
Лю Цзыжуй немедленно отправился вниз: ом купит там курицу. В деревне, что внизу, есть куры, которые не несут яйца. Он очень торопился, весь прямо вспотел, а лицо было красным и напряжённым, как у курицы, пытающейся снести яйцо. Это лицо крестьянина, простое красивое лицо с крупными и влажными от пота морщинами во весь лоб.
Нужно ли купить водки? Водка есть дома, ещё две бутылки остались с прошлого приезда сына. А сигареты? Надо бы купить каких-нибудь получше. Какой же марки? Лю Цзыжуй всё шёл и думал об этом.
Вдруг он почувствовал, что стало трудно идти: на огороде и на дороге земля совсем разная — одна мягонькая, другая вся в камнях. Тьфу ты, он ещё и обувь на поле забыл. Немного подумав, Лю Цзыжуй решил не возвращаться и продолжил свой путь, вышагивая босыми ногами по дороге. Кукуруза вдоль дороги выросла очень мощной, тёмно-зелёной, стебель к стеблю. И на каждом стебле один или два початка кукурузы. Аж диву даёшься, какие вымахали. Очень похоже на юношей: стоят, как банда, и сверкают своими початками. А сразу за кукурузным полем начинается поле с гаоляном. Гаолян в этом году тоже вырос всём на зависть. Верхушки покраснели, румяные, похожи на девушек, собравшихся вместе, чтобы похихикать и посплетничать. Наверное, это потому, что они увидели на соседнем поле с кукурузой огромные початки, застеснялись, покраснели. Вот это, мать твою, осень так осень.
Дожди — очень странная вещь. Если дождей достаточно, они как будто подгоняют посевы. Дождь говорит: «Давай-ка расти, давай-ка расти!!!» Однако же если дождей только-только хватает, то дождь подгоняет растения много медленнее, а если не хватает вовсе, то посевы желтеют и нет никакой надежды, что можно хоть что-то исправить, ведь осень всё равно придёт своим чередом.
Сын, как приехал, один день провёл на поле, очистил от листьев всю собранную кукурузу и подвесил початки на дереве. Затем сходил вниз, в деревню, повидался со всеми одноклассниками. Через день пригласил их к себе. Зачем пригласил? Позвал помочь доремонтировать крышу: нужно намазать ещё один слой глины. Таким образом, у Лю Цзыжуя сразу стало заметно многолюднее и веселее.
Лю Шуанчжу сейчас уже работает как городской, а его одноклассники пашут как крестьяне. Он, наверное, так и не сможет теперь. Раньше это было бы незаметно, но сейчас, когда его сверстники работают с ним бок о бок, это бросается в глаза. Сыну Лю Цзыжуя физически стало работать намного тяжелее, чем прежде. Он готовит смесь из глины и мелко нарезанной овсяной соломы. Солома заблаговременно замачивается, чтобы размякла, и глина тоже заливается водой. Всё это выставили на узенькой дорожке за двориком — всё равно там сейчас никто не ходит. Работа непростая. Сначала сын Лю Цзыжуя разбросал солому на куче глины, затем принялся перемешивать глину граблями. Это тяжёлая физическая работа. По правилам, после перемешивания граблями глину нужно тщательно замесить ногами. Под бульканье глины Шуанчжу продолжает месить.
Жена Лю Цзыжуя вскипятила воду и пошла посмотреть, как дела у сына. Взглянула раз, потом снова вернулась полюбопытствовать. Она очень переживает за него, и каждое его движение отражается на её лице. Вот он топчет глину ногами, а затем опять берётся за грабли, поднимает ими солому со дна и снова топчет. Когда он погружает грабли в глину, видно, что ему приходится наваливаться на них всём телом, а когда вытягивает грабли, его лопатки резко поднимаются вверх, потому что тянуть нужно изо всех сил. От невероятного напряжения лопатки почти что сводились на спине до соприкосновения, и одновременно грабли вытягивали из глины новый комок соломы.
Каждый раз, когда его мать наблюдала эту картину, челюсть её то отвисала, то поднималась вместе с движениями его рук. Она ещё немного посмотрела на сына и вновь быстро побежала домой за кипячёной водой. «Шуанчжу, попей немножко», — говорит она сыну. Сын, однако, не отвлекаясь от своего занятия, отвечает: «Нет, нет, не буду, мне сейчас не до воды». — «Я тебе здесь её оставлю, как же ты даже воды не выпьешь?» — обращается она к сыну. «Не-не, не буду», — отвечает сын. Он вспотел, и мать почувствовала этот до боли знакомый ей запах, он напомнил ей о былых временах, будто бы они опять вернулись. Воспоминания вызвали в ней чувство тоски и небывалой радости. Она осталась подле сына, не в силах оторвать взгляд от его работы.
В этот момент со двора раздалось:
— На крышу пора глину поднимать. Шуанчжу, у тебя всё готово?
— Готово, готово, — крикнул в ответ Шуанчжу, перемешивая глину. — Сейчас подойду.
Со двора крикнули:
— Тётушка, а вы что тут стоите? Аккуратнее, а то вас сейчас глиной забрызгают.
Во дворе Лю Цзыжуя воцарилась атмосфера кипучей деятельности и всеобщей радости, оттого тётушка Лю ощутила небывалый прилив сил и бегала по двору, словно девочка.
Те двое, что сидят на крыше, — это одноклассники её сына. Один из них умеет играть на флейте, его зовут Лю Синлян. Когда он и её сын были маленькими, то часто вместе играли на флейтах. Второй же сидящий на крыше — Хуан Куанжуй. Он очень рано женился и как-то резко постарел, но сейчас, работая со старыми друзьями, повеселел и оттого казался моложе.
Шуанчжу притащил бадью с глиной и собрался снизу закидывать глину наверх, а это, между прочим, самая тяжёлая работа.
Мать ни на секунду не отрывала глаз от сына, и вдруг внезапная мысль заставила её помчаться в комнату за полотенцем. Однако Шуанчжу отказался его принять: он же работает, нет времени утираться.
Сын зачерпнул ковшик глины и резким движением закинул его на крышу. «Бери, бери», — не унималась женщина, протягивая полотенце. «Не надо, не надо», — упирается Шуанчжу и резким движением закидывает ковшик глины на крышу.
«Может, водички хочешь попить?» — снова обращается к нему женщина.
«Не надо, не хочу, не надо», — в словах сына появилось раздражение. Но это ведь нормально — то, что он не притворяется и честно выражает своё недовольство. Если бы он вёл себя иначе, он бы не был её сыном. Стесняются и сдерживаются только посторонние люди. У жены Лю Цзыжуя было очень радостно на сердце, и казалось, что она вновь помолодела. Она ещё немного полюбовалась работой сына, а затем зашла за дом: там Лю Цзыжуй замазывал небольшую дырку в стене. «Что же приготовить? — задумалась тётушка Лю. — Приготовлю-ка жареное яйцо с душистым луком. Душистый лук как раз есть в огороде, ещё есть кусок доуфу и рисовая лапша». Мясо уже вчера было нарезано и вечером сварилось в кастрюле с душистым перцем и анисом.
В деревне всегда готовят еду по-простому: во-первых, выбор продуктов невелик, во-вторых, чтобы немного сэкономить дрова. Сперва всегда варяг мясо. Когда мясо сварилось, тут можно и пофантазировать: добавить немного доуфу, поварить вместе — вот тебе и варёное мясо с доуфу. А если с лапшой вместе приготовить, то получится тушёнка с лапшой. Хочешь мясное рагу с овощами? Повари мясо с ямсом и морковкой. Мудрая хозяйка уже всё обдумала: кроме мяса решила сварить большую кастрюлю с жидкой кашей: «Дождёмся, как они закончат работу, и нальём им выпить. Как выпьют, дойдёт очередь до пирога». Готовку она решила начать с каши. Сын с детства любит есть бобовую кашу, поэтому она взяла большую кастрюлю и насыпала туда два вида бобов: красную фасоль и горох, а затем, поразмыслив, решила, что этого не вполне достаточно, и добавила конских бобов. Поразмыслив ещё немного, добавила чечевицы.
Работа на крыше затянулась, и обедать сели под вечер, вроде как ужин получился. Мужчины закончили наносить первый слой глины, теперь нужно подождать, чтобы он подсох. На следующий день нужно нанести ещё один слой, но потоньше, и дать просохнуть ему. И только потом следует прессовать и выравнивать поверхность.
И в первый, и во второй день одноклассники сына поднимались с ним на крышу и помогали ему весь день. Поужинав, они спускались вниз, в свою деревню. На третий день Шуанчжу полез на дом один. Он очень тщательно выравнивал крышу, начал с её задней части и понемногу продвигался вперёд.
На крыше солнце пекло так, как будто пыталось испепелить парня. Его мать уже в который раз влезала наверх, хотела подать ему рубаху.
«Не надо, не надо, не надо, — говорил ей сын, оставшись с голыми плечами: похоже, он был недоволен тем, что мать поднимается наверх. — Вот если бы мне было надо, разве бы я не слёз и не взял?! Ну кто тебя просит сюда лезть-то?» — сказал он неугомонной женщине.
Но не прошло и минуты, как его мать снова вскарабкалась по стремянке наверх. «На, сынок, попей водички», — сказала она, протягивая глиняный кувшин с водой. «Не надо, не надо, мне не хочется пить», — отвечал он ей, не отрываясь от своего занятия. «Ты вот не пьёшь, смотри, чтобы жар не подхватил», — укоряла его мать. «Вот если бы у меня была жажда, разве я бы не спустился и не попил бы? Кто же тебя заставляет по стремянке-то карабкаться?!» — ответил ей сын, и, похоже, он был здорово расстроен поведением матери.
Его матушка просто не может разглядеть его снизу, вот и приходится ей залезать на стремянку, чтобы снова и снова смотреть на сына. Сейчас она опять поднялась на самый верх и смотрит, как ловко сын ровняет крышу. Он вытягивает руки и, с силой нажимая на шпатель, ведёт им на себя. Потом снова прижимает шпатель и снова тянет на себя, выравнивая крышу. Каждый раз, когда он ведёт шпателем по крыше, женщина открывает рот, сопереживает его усилиям и закрывает рот, только когда шпатель останавливается.
«Ты попей водички, пить не будешь — жар подхватишь, что тогда делать будем?» — вновь запричитала она.
«Ты слезай давай, давай слезай», — ответил ей сын.
«Вот попьёшь, я сразу и слезу», — поставила она ультиматум.
Сыну осталось лишь подчиниться. Попив воды, он продолжил формировать крышу.
Те места на крыше, по которым он прошёлся шпателем, блестят, как будто их маслом намазали.
А женщина так и осталась стоять на лестнице и смотреть на сына. Что ж она всё насмотреться-то не может? Шуанчжу закончил ровнять крышу на доме, затем пошёл подмазывать крышу стойла, где осёл стоит, на курятник тоже нанёс один слой глины.
Он сказал, что, закончив с этим, примется ремонтировать уборную, а во второй половине дня ему уже нужно будет уехать. Как только он это произнёс, тётушка Лю снова забеспокоилась. Что волноваться? Она и сама не понимает. Кроме того, она уже вчера вечером знала, что сыну сегодня во второй половине дня нужно будет возвращаться в город.
Женщина насторожённо вышла за сыном, будто боясь, что он уедет прямо сейчас. А тот ещё вчера договорился с Хуан Куанжуем, что дойдёт до него и возьмёт у него мешок цемента для починки туалета.
Уборная действительно нуждалась в ремонте, и сын сказал, что обязательно отремонтирует её перед отъездом. Пока он ходил за цементом, его матушка заперла всех кур: не ровен час опять запрыгнут на крышу, пока та ещё сырая, и испортят всю работу сына.
Без особых усилий цемент был доставлен во двор. Песок был подготовлен заранее. Сын очень торопился, но, несмотря на поспешность, сделал всё весьма аккуратно: оба бетонных выступа ровненькие и гладенькие. Теперь удобно будет сидеть на корточках.
Лю Шуанчжу строго-настрого запретил пользоваться уборной, пока бетон не затвердеет, и ещё сказал, что надо закрыть всех кур и собаку, чтобы они не нарушали стяжку.
Шуанчжу посмотрел на небо и сказал: «Хорошо бы, чтобы дождя не было». Мать вслед за сыном посмотрела на небо и тоже произнесла: «Хорошо было бы».
Утомлённый, он зашёл в комнату, и мать последовала за ним. «Скоро нужно выдвигаться, полежу-ка я пока на тёплой лежанке: в городе-то кана нет». Сын протёр лицо полотенцем, затем протёр ноги и взобрался на кан. Матушка Лю знает, что её сынок очень устал. Он влез на кан и лёг на самоё горячее место. Полежав немного, сказал, что жарко. Ещё полежал, поёрзал и передвинулся туда, где похолоднее. Вскоре он уснул. На улице тоже очень жарко. Сын спал на лежанке, как и во времена своего детства, раскинув руки и ноги в стороны, с взопревшей от горячего дыхания печи головой.
Мать не отрываясь смотрела на сына, месила тесто для домашней лапши, которую принято готовить, провожая дорогих гостей, месила и любовалась спящим сыном.
В это время Лю Цзыжуй отправился в огород. Сказал, что хочет нарвать сыну кукурузы, чтобы он угостил там городских. Он вышел, и в доме и во дворе стало оглушительно тихо.
Кур и собаку заперли, и они не поняли, что произошло с этим миром: скорее всего, что-то ужасное, иначе бы их не заперли среди бела дня! У них сейчас в головах роились бесчисленные догадки, иногда прорывался гнев в виде неистового кудахтанья. Покудахчут-покудахчут и внезапно замолкают, похоже, слушают, как снаружи отреагируют на их протесты. Посидев в тишине, начинают снова орать.
Матушка Лю сидит в комнате и потихоньку разминает тесто. При взгляде на спящего сына ей становится нестерпимо грустно. Что такое сон? Сама жизнь человека похожа на сон. Сын сейчас лежит на печи, а вскоре ему придётся уйти, осталось так мало времени, так мало. Совсем недавно он был таким маленьким, что его приходилось носить на спине. Заставляешь его идти пешком — он ни в какую. А потом, наоборот, хоть заупрашивайся, нипочём на спину не полезет. Приходилось лукавить: если пойдём вдвоём, сносим две пары обуви — давай мама понесёт тебя, тогда сэкономим одну пару. Женщина отчётливо помнит этот разговор. Но она уже никогда не вспомнит, сколько же пар обуви она сшила сыну сама. И каждая пара была больше предыдущей.
А кормушка для свиней… Женщина вдруг вспомнила о большом деревянном корыте. Раньше она мыла сына именно в нём. Левой ручкой держит, правой моет, правой рукой держит, левой моет, держит сверху, моет снизу, держит снизу, моет сверху. Раньше они даже спали вместе. Бывало, холодным зимним вечером она уже спит, а сын мог прийти и забраться под одеяло. Как же так произошло, что он внезапно стал большим?! Слеза покатилась по щеке, и женщина поспешно смахнула её.
Тесто готово. Она взяла кусок влажной ткани и обернула им тесто, оставив его подниматься. Выбежала в соседнюю комнату и, забыв, что собиралась сделать, постояла в тишине и вышла во двор.
Вещи сына она перестирала и развесила, одежда уже высохла. Сняв её, она не удержалась и, уткнувшись в неё лицом, вдохнула до боли знакомый, родной запах. Его обувь была вымыта и сохла на подоконнике. Она прижала ботинки к себе: от них тоже шёл запах сына. А ещё пара белых носков. Их она также постирала. Она сняла их с бельевой верёвки и тоже поднесла к носу, понюхала. Это запах сына. Запах сына заставлял её испытывать непередаваемую тоску, и она снова и снова вдыхала его, не в силах выпустить из рук его одежду.
Сын уехал, как и собирался, во второй половине дня, после двух часов. Поел домашнюю лапшу, которую его матушка немного обдала ледяной водой, чтобы её было приятнее есть. Как поели, у матери снова невыносимо заныла душа. Она уже приготовила всё вещи, которые хотел забрать с собой сын. Огромная сумка из змеиной кожи практически доверху набита кукурузой.
Лю Цзыжуй был готов проводить сына: он всегда провожает сына до остановки внизу. Мужчины собрались, и женщина почувствовала, как к горлу подступает комок: ей хотелось плакать, но она не осмелилась. Сейчас они уйдут. Уйдут, как будто бросят её.
Сын вышел, и она из комнаты смотрит на него, не отрываясь и не моргая, как заворожённая, не в силах отвести от него глаз. Вот он прошёл по двору, подошёл к уборной, по, видимо, спохватившись, вспомнил, что бетон ещё слишком мягкий. Остановился во дворе и, встав лицом к уборной, по-мальчишески, как в детстве, расставил широко ноги. Что же он там делает? Он мочится. Что ж делать, если бетон ещё не высох? Мочится во дворе, в ту пушистую и мягонькую землю, которую беспрестанно перерывают куры, в ту тёплую сухую землю, по которой так приятно ходить босиком.
Лю Цзыжую тоже было невесело оттого, что его сын уезжает. Оправдывая действия сына, он говорит: «Дождёмся, как высохнет, потом будем пользоваться. Если сейчас зайти, то сразу сломаем — вся работа насмарку».
Сын застегнул джинсы и опять зашёл в дом. «Бетон ещё полдня будет сохнуть, ни за что не выпускай куриц, а то опять всё разроют», — обратился он к матери. «Да-да-да, если выпустить, то сразу расковыряют, ни за что не выпущу», — поспешно согласилась она. «Пора идти, пора идти, если ещё помедлю, опоздаю на автобус», — сказал сын, отводя глаза в сторону. «Тук-тук», — сердце матери начало бешено стучать. «Кукурузы-то слишком много, наверно?» — спросил сын, похлопав по сумке. «Нормально, хочешь, ещё нарву?» — предложил Лю Цзыжуй. Сын засмеялся и сказал: «Я же её не продавать собрался, зачем столько много?» — «Не тяжело?» — спросила жена Лю Цзыжуя.
«Нет-нет, не тяжело, — ответил сын, закинув сумку на плечо. — Ну всё, я пошёл», — произнёс он, стараясь не встретиться глазами с матерью.
Жена Лю Цзыжуя, перебирая своими крохотными ножками, шла следом за удаляющимися мужчинами, и так до края деревни. Остановившись, она долго смотрела, как уходят её сын и её муж. Их фигуры становились всё меньше и меньше. День был настолько жаркий и солнце так сильно пекло, что из-за блеска камней приходилось зажмуривать глаза.
Когда фигурки вовсе потерялись из виду, жена Лю Цзыжуя заплакала. Бам-бам-бам-бам — капали слёзы из её глаз. Она долго всматривалась в ту сторону, куда ушли её мужчины, но её взору предстали лишь бескрайние поля посевов, камни, что были вдали, и те, что были под ногами, а на горизонте — голубые горы. Всё это было настолько тоскливым, да ещё так некстати этот треск саранчи… Если бы они так не стрекотали, может, было бы немного легче. Но они стрекочут, стрекочут без умолку, и от этого на душе становится так больно, так тоскливо.
Медленно, на ватных ногах женщина вернулась домой. Войдя во двор, она словно проснулась. Только теперь она разглядела и поняла, что на доме сияет новый слой глины. Глина ещё не высохла, влажная и вкусно пахнет. На стойле глина тоже ещё не просохла. Куры всё ещё заперты, во дворе тишина, и от этого жена Лю Цзыжуя почувствовала себя одинокой и никому не нужной. И дом был словно чужой. Она вошла в комнату, в сердце внезапно стало пусто. Сын буквально ещё вчера лежал на печи, сидел на ней, разговаривал, смеялся. А ещё его одноклассники — один тут, другой там… А сейчас никого нет, пусто.
Когда сын вернулся, казалось, что время повернулось вспять и они снова семья. Ожили давно забытые чувства… Хотя нет, это ожило сердце матери.
Только что обувь сына лежала у печки, а его одежда висела на бельевой верёвке, всё было наполнено запахом сына. Сейчас же ничего нет. Женщина вновь вышла во двор. Похоже, что она больше не может находиться в комнате, не может… Не может! Жена Лю Цзыжуя стояла во дворе, оглушённая непривычной тишиной. Ещё вчера сын стоял у дома и подавал глину наверх. А когда устал, присел на корточки и выкурил сигарету. Ещё вчера одноклассники сына бродили туда-сюда по двору. А сейчас во дворе тише некуда.
Что же увидела жена Лю Цзыжуя? Она судорожно вздохнула: похоже, что собралась заплакать. Затем растерянно подошла к уборной — там на земле мокрое пятно, которое оставил её сын, но оно уже почти высохло. Женщина села на корточки, взяла горшок, что стоял рядом, и плотно закрыла им это место, а потом заплакала.
На второй день жизнь, которой они жили раньше, как будто бы вернулась. Лю Цзыжуй с самого утра пошёл на поле заниматься посевами. Его жена сначала кормила осла, затем кур. Куры были закрыты целый день и словно сошли с ума от нежданной свободы: встряхивались, прыгали, кричали. А петух… Откуда у него столько энергии? То одну потопчет, то другую… А эти две ужасные лысые курицы с полузакрытыми глазами тоже, видимо, приняли снисхождение того петуха. Похоже, хорошо, что их закрывали: у тех лысых куриц на красной коже вылезли маленькие белые пёрышки. Но всё равно выглядят они ещё ужасно.
Жена Лю Цзыжуя, накормив всех, вновь остановилась возле того перевёрнутого горшка. Она нагнулась и потихоньку перевернула его. Под ним оказалась корка высохшей земли в форме глиняной тарелки — и это всё, что осталось ей от сына.
И нет людей, которые могли бы услышать рыдания страдающей женщины, так как в деревне больше никого и не осталось. А куры разве поймут, что творится на душе у хозяйки? Они удивлённо смотрят на неё, сидящую на корточках, в слезах гладящую горшок. Ы-ы-ы-ы…
Прошло больше полумесяца, было несколько дождей. Одноклассник сына Хуан Куанжуй, что живёт внизу, внезапно поднялся в этот день наверх. Он пришёл за шпателем для глины: собрался дома крышу подмазать, сказал, что этой осенью будет много дождей. Хуан Куанжуй посидел немного, выкурил сигарету и пошёл обратно. Когда Хуан Куанжуй уходил, он остановился во дворе, огляделся и сказал, что после ремонта стало куда лучше: сейчас курятник похож на курятник, стойло осла — на стойло осла. Хуан Куанжуй заметил и тот перевёрнутый горшок на земле, но ему было неведомо — зачем он там? А ещё он сказал, что Шуанчжу обязательно приедет справлять Новый год: «Как приедет, хорошенько с ним выпьем». А ещё он сказал, что Шуанчжу молодец: сейчас уже совсем как городской. А ещё он сказал, что в городе лучше, чем тут, и что Шуанчжу хочет, чтобы через несколько лет тётушка тоже переехала жить в город. А ещё сказал: «Возвращайтесь. Я такой молодой, а вы меня провожаете. Вы посмотрите, мы уже до края деревни практически дошли — некуда уже дальше провожать». А ещё сказал, что Шуанчжу, может, очень скоро приедет…
В горах безлюдно, повсюду трещат цикады. Почему же они без остановки трещат? Возможно, им просто не нравится, что в горах так тихо и одиноко. Но они не понимают: оттого что они трещат, на душе становится ещё тоскливее.