Шляпа Ирины. Современный китайский рассказ

Лю Цинбан 刘庆邦 Письмо 信

У обычного шкафа дверцы двустворчатые, а дома у Ли Гуйчан стоял платяной шкаф с тремя створками. Средняя дверца была широкой, а створки по краям — поуже. На левой и правой дверцах были установлены крошечные замки, и чтобы запереть шкаф, нужно было попасть язычками двух этих замков в пазы на средней дверце. Шкаф был довольно внушительных размеров, а зеркало, установленное в средней дверце, только усиливало ощущение его громадности: он словно вмещал в себя всю спальню и освещённый солнцем балкон, да и Ли Гуйчан иногда казалось, что она сама находится в пространстве этого шкафа.

Похолодало. Ли Гуйчан решила распустить шерстяной свитер сына, чтобы связать его заново, добавив пряжу, оставшуюся с прошлого раза. Она открыла правую дверцу шкафа, за которой располагалась небольшая часть, отделённая деревянной перегородкой. Там лежали вещи, которыми Ли Гуйчан пользовалась нечасто, вроде чёрных ватных штанов, синего хлопкового ватника, старого постельного белья из грубой ткани да полиэтиленового пакета с разномастными клубками шерстяных ниток. Она редко открывала эту дверцу, а открыв, долго не могла её снова закрыть. И всё оттого, что в нижнем ящике лежала книга, в которую было вложено письмо. Это письмо она хранила уже девять лет. Каждый раз, когда она открывала эту дверцу, маленькая дверь отворялась и в её сердце. Стоило лишь открыть её, как она невольно забывала про всё свои дела, доставала письмо из ящика и принималась его перечитывать. Взяв в руки это письмо в два десятка строк, она уже не могла положить его обратно, а начав читать, не могла остановиться, пока не прочтёт до конца. Ей казалось, что первые строчки обращения к ней — удивительная мелодия, которая зовёт её пройти этот волшебный сад до конца и встретиться с автором письма там, где он оставил свою прощальную подпись. Ли Гуйчан бережно, почти беззвучно выдвинула нижний ящик. Так бережно, что не потревожила бы и спящую птицу, надумай она свить себе гнездо в этом ящике. Она была взволнована, как и всякий раз до этого, когда рука ещё не успевала нащупать письмо, а сердце уже колотилось часто-часто и готово было выпрыгнуть из груди.

Но в этот раз его найти так и не удалось.

Ли Гуйчан не допускала мысли, что письмо, которое было рядом всё эти девять лет, вдруг пропало, и ещё некоторое время не могла поверить своим глазам. Несколько раз потрясла толстую книгу по вязанию, в которой прятала письмо, перелистала её страницу за страницей, но письма не было. Она побледнела, руки затряслись, а в голове стало ужасно пусто. Слепыми беспорядочными движениями она перетрясла штаны, ватник и постельное бельё. Вынула нижний ящик целиком, перевернула его вверх дном, обследовала всё, даже самые мелкие щёлочки. Она даже подумала, что письмо могло затеряться в полиэтиленовом пакете с клубками шерстяных ниток, и тут же высыпала их из пакета на кровать. Пёстрые упругие клубки один за другим попадали с кровати и с таким озорством покатились во всё стороны, словно кричали «Я здесь! Я здесь!», но письма среди них не было, только туго смотанные шерстяные нити. «Успокойся, успокойся, — повторяла себе Ли Гуйчан, — подумай хорошенько». Она поразмыслила ещё немного, сидя с опустошённым взглядом на краю постели. Снова взяла в руки книгу, на мгновение представив себе, как вдруг выпорхнет из неё письмо, словно птичка. Но книга сухо отгородилась своей бесчувственной обложкой, разбивая всё её надежды. В носу защипало, она едва сдерживалась, чтобы не заплакать. Её бесценное письмо и вправду пропало.

Очень скоро Ли Гуйчан пришло в голову, что в доме кроме неё ключ от шкафа есть только у её мужа. Только он один знал, где лежало письмо, значит, он его и взял. Муж относился к письму с пренебрежением, считая его никчёмным клочком бумаги, который и хранить-то не стоило. Грозился: застану за тем, что ты его читаешь, немедля порву и выброшу. Когда он был дома, она к письму даже не прикасалась, только в мыслях. Когда же его не было, Ли Гуйчан запирала всё окна и двери и с замирающим сердцем садилась перечитывать письмо. Она прекрасно помнила, что в последний раз это был дождливый день, когда мокрые жёлтые листья с шелестом падали с тополей на землю под порывами осеннего ветра и, коснувшись земли, становились бездвижными. Тихо лежали, навострив свои ушки-кончики, словно прислушиваясь к последней предзимней болтовне неба и земли. Глядя на листья, покрывающие землю, она почувствовала, что в сердце закрались холод и тоска, захотелось глубоко-глубоко вздохнуть. Вернувшись домой, она вдруг вспомнила, что уже некоторое время не перечитывала письмо, и, мысленно попросив у него прощения, тотчас достала его из шкафа. Лишь дочитав до конца, она смогла немного расслабиться и облегчённо выдохнуть. Этот вздох словно успокоил её, на душе снова стало спокойно и светло. Она бережно сложила письмо так, как оно было сложено до этого, вложила в конверт, в котором оно хранилось, а конверт — в книгу по вязанию, которую вернула в нижний ящик на своё место. Муж в тот день вернулся поздно и не мог видеть, как она его читала. Неужели он оставил в ящике какой-то одному ему заметный знак, по которому понял, что она доставала книгу с письмом? Тогда плохо дело. Она почти увидела, как лицо его исказилось гневом, он яростно порвал письмо в клочья и выбросил с балкона. Сердце её судорожно сжималось каждый раз, когда она представляла, как письмо в его руках превращается в мелкие смятые кусочки бумаги. И когда они летели вниз с балкона, ей казалось, что её саму бросают с обрыва в бездонную пропасть, где она исчезнет навсегда. Судорожно втянув прохладный воздух, она почти вскрикнула. Возможно, даже и в самом деле вскрикнула, но голос её был так слаб, что она сама себя не услышала. И этот безмолвный крик эхом отозвался в её сердце, заставив вернуться к реальности. Ей пришло в голову, что она, возможно, слишком много себе напридумывала, и, покачав головой, Ли Гуйчан усмехнулась своей фантазии и принялась собирать разбросанные по комнате вещи.

Муж всегда был с нею ласков. Он ещё не успел войти, как она услыхала его голос: «Любимая, я дома». Он всегда говорил это легко и непринуждённо, но за всё годы она так и не смогла к этому привыкнуть, выражение «муж запевает — жена подпевает» было не об их семье. Она, как обычно, вышла встретить его у двери, взяла его сумку, сказала «Здравствуй» и тут же, не сдержавшись, спросила: «Ты не видел то письмо?» Задать этот вопрос она собиралась позже, деликатно, когда они будут укладываться спать, однако желание узнать судьбу письма так сильно жгло ей сердце, что слова сами сорвались с языка. Она тут же испугалась сказанного, но слово — не воробей.

«Письмо? Что за письмо?» — спросил муж.

«То письмо».

«Какое „то“ письмо? Говори яснее, чего мямлишь? Что случилось?» — муж нахмурился, бросив на неё цепкий взгляд.

Ли Гуйчан замешкалась, не зная, как назвать то письмо, и сказала просто: «Письмо в нижнем ящике, в шкафу. Не верю, что ты забыл о нём».

Муж, казалось, так и не понял, о чём идёт речь. Он театрально развёл руками: «Откуда мне знать, кто во что верит? Если во что-то веришь, то оно есть, а не веришь — то его и нет. Мне же абсолютно всё равно». Затем забрал у неё сумку и вынул оттуда два журнала, сказав, что это для неё. На обложке красовались звёзды шоу-бизнеса и несколько заголовков: громкие разводы известных артистов, истории из жизни поп-див. «Всё интереснее, чем какое-то письмо», — буркнул муж, отдавая ей журналы.

Ли Гуйчан взяла их, а по пути в спальню бросила на диване в гостиной, сказав, что сегодня ей читать не хочется. Последние несколько лет муж чуть ли не через день приносил ей новые журналы: иногда женские — о домоводстве, иногда о кино, моде и косметике. Старался, выбирал разные, чтобы не надоедали. Он считал, что обязан обеспечивать жену не только материальными благами, но и духовной пищей. Причину такой заботы она прекрасно понимала: муж хотел занять её этими журналами и отвлечь её сердце и мысли от письма. И она читала их, но заменить письмо они никогда бы не смогли. «Письмо лежало в шкафу, — сказала Ли Гуйчан. — В ящике. Само оно оттуда улететь не могло. Почему же его там нет?»

«Ты же его всё время прячешь, — ответил муж. — Кто поручится, что ты сама его не засунула куда-то, а потом забыла! Вот тебе пример: одна старушка, собирая и продавая старьё, накопила кошель денег. Не знала, куда спрятать понадёжнее, и засунула в старую ватную туфлю. А потом забыла, да и продала туфлю как старьё». Муж явно хотел заставить её думать, что причина пропажи в ней самой и никто её письмо не трогал.

Ли Гуйчан твёрдо ответила, что такого не было и быть не могло: никакая она не старушка, чтобы забыть, куда положила письмо.

«Ну, тогда скажи, когда ты его в последний раз видела», — прищурился муж.

Ли Гуйчан уже было хотела сказать про тот дождливый день, но вовремя спохватилась, вспомнив, что муж не велел ей доставать письмо, и уклончиво ответила, что давно его не перечитывала, а когда это было в последний раз, не помнит.

Муж тут же уцепился за это: мол, вот видишь, даже вспомнить не можешь, когда его читала в последний раз, а говоришь, что не могла ничего забыть. И тут же решил примириться, сменив тему: «Ну ладно, у сына скоро занятия закончатся, иди встречай его».

Однако Ли Гуйчан не собиралась уступать, и сменить тему она не дала. Если письмо сейчас же не найдётся, упрямо сказала она, то она и с места не двинется. И, едва сдерживая слёзы, сама услышала, как задрожал её голос.

Муж подумал, что она шутит, улыбнулся. Стал, как ребёнок, со смехом толкать её в спину: «Те дни, когда письмо могло быть важнее, чем ребёнок, уже давно прошли!»

«Ну ладно, — наконец сказал он. — Давай я тебе помогу его найти. Вот ведь ерунда какая, и кто меня надоумил жениться на женщине, у которой на уме только чтение старых писем!» Муж открыл шкаф, посмотрел в нём, затем стал открывать ящики письменного стола. Ящиков в столе было шесть, но уже на втором он позвал Ли Гуйчан и спросил: «Это твоё сокровище?»

Как только она вошла, лицо её тут же озарила радость: в руке у мужа было оно, то самоё письмо. Невероятно, как оно могло оказаться в ящике стола? Конечно же, его туда тайком положил муж! Он, видимо, решил провести эксперимент и узнать, выбросила она письмо из головы или нет. Ли Гуйчан подошла к мужу и хотела взять письмо, но он вдруг отдёрнул руку и спросил: «Так ты признаёшь, что сама его сюда положила?»

Раз уж письмо нашлось, ссориться с мужем нужды не было. Но и признать, что она сама положила письмо не туда, тоже было нелегко. «Отдай, отдай!» — она стала капризно бросаться на мужа и отобрала у него письмо. Увидев своё имя на конверте, она тут же сунула его в карман и прижала к себе сквозь ткань кармана рукой, словно боялась, что вновь обретённое письмо вдруг выпорхнет оттуда.

Выходя из дома, чтобы встретить сына, она услышала за спиной голос мужа: «Надеюсь, сын не увидит письмо, иначе ни ты, ни я не сможем ему это объяснить. У него чистая душа, не надо её пачкать этим».

Ли Гуйчан внутренне не согласилась с ним: для неё письмо было самым чистым из всего, что только было на свете. Но она ничего не ответила и молча спустилась но лестнице. Рука её по-прежнему не покидала кармана с письмом, словно она укрывала там маленькую птичку и даже чувствовала, как бьётся сердце этой птички. Ей вдруг захотелось вынуть письмо и немедленно прочесть, но она подумала, что муж, наверное, следит за ней с балкона, и сдержалась. Оглянувшись, она увидела, что он и правда стоял там, словно занял наблюдательный пост. Надо быть осторожнее, решила она.

Вечером они смотрели какой-то сериал о современной жизни, где был один главный герой мужского пола, а женские персонажи всё время менялись. Вне зависимости от того, как менялась жизнь персонажей, местом действия всегда была кровать, а люди в телевизоре всё время смотрели телевизор. Такие сериалы Ли Гуйчан сыну смотреть не разрешала — как только он сделал уроки, она отправила его спать. Да и сами они с мужем тоже смотрели не очень внимательно: она вязала сыну свитер, а муж отвечал на звонки. С тех пор как он стал начальником отдела на их руднике, телефон просто разрывался. Когда они уже ложились спать, муж снова вернулся к письму. Он спросил Ли Гуйчан, сколько ещё она собирается его хранить. «Сама не знаю», — ответила она. Муж мрачно промолчал. Ли Гуйчан лёгонько потрепала его по плечу, но он так и не отозвался. Ли Гуйчан стала объяснять, что в письме нет ничего такого, там всё непорочно, предложила мужу его прочитать. Сказав это, она встала с кровати, вынула письмо из кармана и подала ему. Муж оттолкнул письмо, сказав, что читать не будет, потому что считает это недостойным. Несдержанно оттолкнув письмо, он оттолкнул и Ли Гуйчан. Поступок мужа её задел, да и слова звучали обидно. Ли Гуйчан замолчала, положила письмо обратно в карман, легла и накрылась одеялом с головой. Некоторое время они сердито молчали. Первым не выдержал муж. Начал говорить тихо, будто сам с собой, но слова были жёсткими: что письмо написано абы каким языком, архаичным, да и грамматика там местами на троечку, на уровне первого класса средней школы.

Ли Гуйчан, конечно, поняла, что слова мужа предназначены для неё, но они ей очень не понравились. Сначала сказал, что читать письмо недостойно, а оказалось, что уже втайне прочёл его за её спиной, вот ведь каков!

А муж продолжал говорить: «Да я в день могу по десять таких писем писать, не веришь?»

На это Ли Гуйчан уже не могла не ответить: «Ну так пиши, кто тебе не даёт!»

«Письма пишут в разлуке, а мы с тобой целыми днями вместе, чего я буду писать!»

«А ты разве в командировки не ездишь? Вот и напиши, когда снова поедешь!»

«Хорошо, когда в следующий раз поеду, обязательно напишу. Только давай договоримся, что ты не будешь слишком сильно рыдать над моими письмами, а то распустишь нюни, а сын не поймёт, подумает: что-то дурное случилось». Муж улыбнулся, стараясь разрядить обстановку.

«Рыдать или нет — моё дело, думаешь, меня так легко растрогать?»

И тогда муж поставил такое условие: если он напишет по-настоящему трогательное послание, то она бросит хранить то письмо и заменит его па новое.

Чуть поколебавшись. Ли Гуйчан ответила, что всё зависит от того, как он напишет.

«Отлично, договорились!» — муж протянул ей руку. Так поступают деловые люди: пожимают руки, если заключили соглашение.

Лу Гуйчан протянула ему руку, но пожать не дала, лишь весело ударила по ладошке мужа.

Он, конечно, не собирался на этом сдаться…

Прошло несколько дней, муж и правда отправился в командировку. Улетел он далёко, в один из тех южных городов, что только недавно встали на ноги, но уже очень бурно развивались. Наверное, в этот раз муж напишет ей письмо, подумала Ли Гуйчан. Раньше он никогда не писал ей. Муж был образован и красноречив, мог очень толково выступать на собраниях. Ещё хорошо умел рассказывать анекдоты, да так, что смеялись даже самые угрюмые. Коллеги женского пола завидовали Ли Гуйчан, говорили, что её муж очень остроумен. Такому написать письмо не составит никакого труда. Не прошло и нескольких дней после его отъезда, как Ли Гуйчан стала ждать. Здесь на домах не было номеров, поэтому письма домой не носили. Всю корреспонденцию оставляли на проходной рудника, а оттуда разносили по объектам. Ли Гуйчан работала в общежитии для шахтёров без семей. Это было общежитие гостиничного типа, и она выполняла там обязанности гостиничного персонала: приносила воды, убирала в комнатах, подметала. Если бы в общежитие принесли письмо, кто-нибудь из шахтёров сразу же отдал бы его Ли Гуйчан. Когда прошла неделя, но письма всё ещё не было, она начала переживать и перебирать в памяти всё лучшее, что было связано с мужем. Надо признать, что относился он к ней очень хорошо. Он был очень внимательным и обходительным, чутким и понимающим. Грубо говоря, он умел «окучивать» женщину: никогда не скупился на деньги и комплименты, она получала всё, что хотела, и тогда, когда этого хотела, он угождал ей во всём. Когда между ними случались трения, он никогда их не обострял. Напротив, если видел, что дело идёт к конфликту, всегда умел вовремя уступить. Муж был старше её, но любовь мужчины к женщине даётся свыше, и разница в возрасте не имеет никого значения. Муж ей даже не позвонил. Ли Гуйчан подумала, что он, наверное, намеренно сдерживает свои чувства, копит их, чтобы потом выплеснуть всё это в письме.

Так ничего и не получив. Ли Гуйчан решила снова достать то письмо, что она хранила, и в очередной раз перечитать его. Письмо написал ей один молодой шахтёр. Они были из одного села, и когда их познакомила сваха, Ли Гуйчан не особо обрадовалась. Жил он в двухкомнатной лачужке, условий никаких. В момент колебаний она и получила это письмо. И как только получила, сразу же согласилась выйти за него. Можно сказать, именно письмо побудило её к этому, именно оно было причиной, почему они стали мужем и женой. Но не прошло и двух месяцев после свадьбы, как она, жена шахтёра, покинувшая отчий дом и переехавшая во временное жильё в шахтёрском городке, вдруг осталась одна: взрыв подземных газов забрал жизнь её мужа. Она плакала так сильно, что трижды теряла сознание и к ней вызывали неотложку. Они не успели завести детей. Согласно регламенту рудника, она смогла получить место на той же шахте, где работал муж, и она осталась там. Он не оставил ей ничего, только это письмо. Ей казалось, что и этого достаточно, словно он вложил в её ладони своё сердце, которому суждено было вечно биться в её руках.

Опустилась ночная тишина поздней осени, по балкону расплескался бледный свет луны. Ли Гуйчан зажгла лампу, села прямо и в мягко-оранжевом свете лампы тихонько развернула это казавшееся обычным письмо. Оно было написано на листе в клетку, каждый иероглиф — в своей клетке, не выступая за её края. Бумага от долгого хранения пожелтела, потрескалась и обветшала, при каждом лёгком движении издавала звук летящих с ветром осенних листьев. Так сентиментальный человек, которого не может изменить время, становится с годами всё чувствительнее, а его чувства — всё более хрупкими. Сгибы письма стали совсем тонкими, кое-где просвечивали насквозь, но иероглифы проступали на этих сгибах и почти нигде не прерывались. Ли Гуйчан не хотела повредить письмо ещё больше. Каждый раз, дочитав до конца, она складывала его точь-в-точь так же, как однажды сложил молодой шахтёр. С течением времени сгибы письма проступали всё чётче. Если присмотреться, то иероглифы, написанные тёмно-синей тушью, приобрели еле заметный бордовый окоём. А некоторые стали совсем расплывчатыми, словно их размыло слезами. И снова, не успела она прочитать и пару строк, как, увлекаемая нежной рукой, очутилась в том самом волшебном саду, в который её уже столько лет приводило это письмо.

Она шла медленно, не останавливаясь и припоминая каждое увиденное ранее местечко. В какой-то момент рука, которая вела её, исчезла, оставив наслаждаться садом наедине с собой. Углубляясь всё дальше и дальше, она становилась всё более рассеянной. Письмо напоминало о красоте родных мест, о любви к родному селу. Эти мысли невольно заставили её вернуться туда, откуда родом была она сама и написавший письмо. Всего мгновение — и вокруг расцвёл золотисто-солнечный рапс, закружили ласточки, взмывающие от самой земли в небесную синеву. Ещё мгновение — и вдоль реки стрелой протянулась необозримо длинная набережная, уходящая за горизонт, откуда вот-вот покажется солнце. Всего миг — и разразился шторм, вода вышла из берегов. Ещё миг — и небо заволокла снежная пелена, а целую деревню лачуг с соломенными крышами укрыло толстым слоем снега и тишины. Ничего этого в письме не было, но Ли Гуйчан видела всё как наяву. Другими словами, в лаконичности письма она видела бесчисленное множество самых разных вещей и событий, в его простоте — удивительную сложность, в его границах — бесконечность. Но только письмо давало жизнь её фантазиям, без него всё исчезало без следа. Оно, словно духовный проводник, помогало душе Ли Гуйчан покинуть грубое физическое тело и стать свободной, воспарив над материальным миром.

Ли Гуйчан в какой-то момент поняла, что зашла уже очень далёко в своих мыслях, и отвлеклась от письма, желая ещё дальше углубиться в мир своих фантазий. Но как только её глаза оторвались от строчек письма, она словно очнулась и тут же вернулась в реальный мир. Моргая ресницами, уставилась на разлившийся по балкону лунный свет и вернулась к письму. Чуть погодя она увидела в письме себя, свой силуэт, свою улыбку и как будто даже услышала свой голос. Она не припоминала, чтобы когда-либо говорила так серьёзно и многозначительно, но чётко различила свои интонации. Она видела себя маленькой девчушкой и совсем уже взрослой девушкой. То работающей в поле, то спешащей на ярмарку при храме. Иногда — стоящей на берегу реки и глядящей вдаль. Но где бы она ни оказалась, везде и всюду за ней робко следовал чей-то застенчивый взгляд, а она пыталась от него укрыться. Она шла всё быстрее и быстрее, а у речного ската даже бросилась бежать. Когда ей показалось, что она убежала достаточно далёко, Ли Гуйчан остановилась. Вытерла пот со лба, привела в порядок растрепавшиеся на ветру пряди волос. И, оглянувшись, увидела, что неотступная пара глаз снова нашла её.

Тогда она решила немного успокоиться и найти причину в себе: что в ней может быть такого, что стоило бы так разглядывать? И найдя причину, разрыдалась. До письма она никогда не видела саму себя. То, что отражалось в зеркале, было слишком естественным и ничем не отличалось от того, что она привыкла видеть. А в письме она увидела себя совсем другой, и пусть это тоже было лишь отражением, но отражением в зеркале души другого человека. Это не было похоже на чёткое отражение в зеркале, напротив, образ был расплывчатым и неясным. Но она больше нравилась себе такой, совсем непохожей на настоящую. Эта Ли Гуйчан вызывала странные чувства: она казалась совсем незнакомой, вновь родившейся. созданной заново, а оттого ещё более подлинной. И ей хотелось сделать из себя такой идеальный образ, всю жизнь стремиться к нему, слиться с этим образом воедино.

Да, в письме не прибавилось ни одной новой строчки, всё было таким же привычным и ровным, как осенние поля. Но каждая его строчка опутывала удивительной мелодией, которую нельзя было выразить словами. В ней было немного скорби и тоски, и что-то очень забытое и трудно выразимое. Наверное, её можно было точнее описать, сравнив с чем-то. С песней одинокого человека в вечернем ветре. С криком скотины, который зовёт телят возвратиться вечером из бескрайних полей домой. С шелестом дождя, моросящего по старой поленнице, сложённой очень-очень давно. Да, очарование этих звуков можно было сравнить с мелодией, звучавшей в письме. А более всего эта простая и естественная мелодия походила на туман над осенними полями, мягкий и ласковый, но такой густой, что стоило его коснуться, как он тут же оседал влагой па ресницах. Туман застилал глаза и не давал смотреть вдаль, но именно поэтому открывался внутренний взор, способный видеть гораздо дальше и увести в места, давно уже недоступные.

А ещё был ставший родным почерк того, кто написал письмо. Ли Гуйчан не хотелось судить о том, насколько изящны иероглифы в письме, ей просто были дороги эти написанные от руки строчки. Когда-то давно ей попалось выражение «прочитав ваше письмо, я словно встретил вас лично». Тогда ей показалось, что это просто вежливый штамп, который можно использовать в письме, и особого значения этим словам она не придала. Но с тех самых пор, как она получила это письмо, а затем написавший его человек ушёл навсегда, она вдруг поняла всё те горечь разлуки и радость встречи, которые несут в себе эти слова. Как не бывает на свете совершенно одинаковых людей, так и почерк у каждого уникален. Каждый иероглиф — как клетка тела того, кто его написал, между иероглифом и человеком, его написавшим, есть непреодолимое кровное родство. В почерке молодого шахтёра чувствовались его сдержанность, замкнутость, даже лёгкая доля самоуничижения, и в то же время можно было увидеть его мягкость, миролюбие и беззлобность. Так или иначе, стоило Ли Гуйчан увидеть его почерк, и она тут же представляла, как его рука выводит иероглифы, а затем видела его худую фигуру и беззвучную улыбку. Когда она заканчивала читать письмо, ей казалось, что он ещё долго не отпускает её руку и смотрит в глаза, не желая уходить.

На девятый день муж позвонил и спросил, как дела у неё и у сына. Ли Гуйчан ответила, что у них всё в порядке. Муж сказал, что через пару дней он возвращается назад, на шахту. Ли Гуйчан вспомнила, что он обещал написать ей письмо, и спросила, написал ли.

Муж извинился: сначала он и правда хотел написать, но был очень занят. Во время командировки приходилось много выпивать — и в обед, и вечером, так что голова совсем шла кругом, едва соображал. Для решения некоторых важных дел приходилось приглашать разных нужных людей в рестораны, а самому при этом не пить было крайне неудобно, так что ничего не оставалось… Муж добавил, что не только водил их по ресторанам, но и ещё кое-какие важные дела с ними устроил. Подробнее расскажет, когда вернётся.

Ли Гуйчан не стала возвращаться к теме с письмом и сказала: «Приезжай скорее, сын по тебе скучает».

Из командировки муж привёз ей много подарков: платья, украшения, косметику. Когда она их разбирала, он всё время спрашивал, нравится ей то или это. И она отвечала, что ей всё нравится. А он говорил, что во время следующей командировки непременно напишет ей письмо, и тут уж она сама сможет разглядеть его литературный талант. Ли Гуйчан только улыбалась. Она не смела надеяться, что муж напишет ей. Вечером он спросил её, перечитывала ли она письмо. В этот раз она не стала скрывать и призналась, что читала. А в мыслях промелькнуло: «Ты мне письма не написал, поэтому вряд ли можешь требовать, чтобы я отказалась читать то, другое письмо». Вопреки ожидаемому, муж остался доволен её ответом. Сказал, что очень рад, что она была честна. А потом высказал своё мнение, что письма — устаревший способ общения: идут они долго, объём информации совсем небольшой, коэффициент полезного действия низкий. Пока письмо идёт почтой, можно сделать сотню телефонных звонков. Телефон — это быстро и удобно, к тому же ты слышишь голос того, с кем общаешься. Куда лучше, чем переписка! Он убеждал Ли Гуйчан, что пора начать больше пользоваться современными средствами коммуникации и забыть наконец о письме, которое она хранит. Ли Гуйчан ответила, что это совершенно разные вещи и одно другому не мешает. Муж сказал, что она слишком упряма: «Как же одно другому не мешает? Эта верность письмам говорит о твоей консервативности. А с такой жизненной философией нелегко принимать всё новое и поспевать за эпохой. Да и самоё главное не в этом, а в том, что такое твоё поведение ранит других и ставит под угрозу семейную жизнь».

«А ты не преувеличиваешь? Кто тебя чем ранил?»

«Ну, раз уж спрашиваешь, то давай начистоту, чтобы потом не было упрёков в том, что я недостаточно откровенен. То, что ты хранишь это письмо, всё время заставляет меня думать, что хоть мы и связаны физически и материально, но духовной связи у нас совсем нет. Ощущение, будто в шкафу ты хранишь не письмо, а живого человека, который в любой момент может выйти и вмешаться в нашу супружескую жизнь».

Ли Гуйчан кинула взгляд на запертый шкаф и сказала: «Ну, это всё ты сам себе накручиваешь».

«Бытие определяет сознание. Если бы письма не было, то я бы ничего себе не накручивал. Мне кажется, пора тебе решить этот вопрос с письмом окончательно».

«Как же мне его решить?»

«Я верю, что ты придумаешь — как».

«Я не могу придумать!»

Муж слегка рассердился: «Откровенно говоря, какая же ты всё-таки твердолобая в нежелании отпускать прошлое!»

«Твердолобая? И в чём же тут твердолобость? Неужели, если человек уже умер, то и письмо его сохранить нельзя?!» И в тот момент, когда она сказала «умер», она вдруг всё осознала, и слёзы градом хлынули из глаз.

Как и раньше, увидев, что Ли Гуйчан на грани скандала, муж тут же замолчал. Постояв немного, он подождал, когда Ли Гуйчан чуть успокоится, и только тогда снова заговорил. Говорил он спокойно и сдержанно, словно боялся её ещё раз спровоцировать. Он привёл в пример себя: он любит Ли Гуйчан всей душой и всём сердцем. С тех пор как они поженились, он ни разу не был на родине и не написал ни строчки своей бывшей жене, которая жила в его родной деревне. Всё это он сделал ради Ли Гуйчан, их сына, ради спокойствия и счастья в их семье. Не увидев никакой реакции на свои слова, он тут же подал Ли Гуйчан конструктивную идею: ей надо переключить свой интерес на филателию. Ничего страшного, что никто больше не пишет писем, можно покупать почтовые марки, уж они-то не обесценятся, а наоборот, только поднимутся в цене.

Лу Гуйчан по-прежнему молчала. Собственные слова, брошенные в сердцах мужу, так ранили её саму, что она всё ещё не могла прийти в себя.

А потом письмо исчезло. Обнаружив это, Ли Гуйчан тут же бросилась к мужу требовать его обратно. Муж улыбнулся и успокоил её, сказав, что у него есть для неё сюрприз. Она ответила, что никакие сюрпризы ей не нужны, пусть только вернёт письмо, больше ей ничего не надо. Муж сказал, что гарантирует ей, что сюрприз ей непременно понравится. Ли Гуйчан терпеливо ждала несколько дней, но, так и не дождавшись сюрприза, совсем потеряла терпение и потребовала от мужа немедленно вернуть письмо. Делать нечего, пришлось ему признаться, что он отослал письмо в редакцию шахтёрской газеты в надежде, что они его напечатают. Он сказал, что, когда письмо напечатают в газете, хранить его станет намного удобнее. Что и сказать, сюрприз получился, да такой неприятный, что Ли Гуйчан просто вышла из себя. Она побледнела, руки затряслись: ей претила сама мысль, что кто-то опубликует её письмо. Ли Гуйчан потребовала ответа у мужа: какое право он имел отослать куда-то письмо, которое принадлежало только ей и никому другому? Он должен немедленно вернуть его назад. Муж совсем не ожидал, что Ли Гуйчан так рассердится, и тоже вспылил в ответ, назвав её неблагодарной женой, не умеющей ценить того, что для неё делается. Между ними разразился такой сильный скандал, что дело почти дошло до драки. И тут муж нечаянно толкнул зеркало в дверце платяного шкафа и разбил его, обнажив деревянную панель, на которой оно висело. Как только зеркало разбилось, исчезла иллюзия огромного пространства шкафа и сама спальня вдруг стала маленькой и тесной. Звук падающих осколков был таким громким, что вдруг утихомирил мужа и жену.

«Смотри-ка, разбилось», — произнёс муж.

На следующий день Ли Гуйчан поехала в редакцию газеты и потребовала вернуть ей письмо. Там ей сказали, что никакого письма они не получали.

Пекин,

6 ноября 1999 г.