Шпион по найму

Глава шестнадцатая Окно в Европу

С моста через Саугу останков «Фольксвагена Пассата» на набережной я не увидел. Убрали. Место возможной героической гибели Бэзила Шемякина обозначали черное пятно на вспаханном асфальте и обгрызенный парапет. Кусты между набережной и площадью перед почтамтом выгорели, или их скосило взрывом. Ветер с реки прогибал оранжевые ленты полицейского ограждения. Любопытно, как там идет следствие… Я перекрестился и простил Гаргантюа Пантагрюэлевича.

Солнце растапливало лед, спрессовавшийся за зиму вдоль бордюров стоянки у торговой площади старого Пярну. Таксист, чернявый, явно не эстонец, хотя молчаливый и корректный, вырулил на сверкающие лужи, поискал, вытягивая шею, место посуше и развел руками.

— Знаю, — сказал я. — Дальше пешеходная зона. Ждите здесь.

Я испытывал удовольствие от прогулки по узкому тротуару вдоль старых двух — и трехэтажных домов. Милая архитектурная смесь некогда общей окраины двух исчезнувших империй — российской и германской. Я думал о том, что потерпел поражение, и о том, сколько таких же, как я, неудачников русских, немецких, эстонских и других разных, ограбленных или побитых, обманутых или обнищавших — торило пути-дорожки по этим тротуарам. С новыми надеждами на успех и победу, опять и опять возрождающимися вопреки всему…

И вдруг я приметил начальника пляжного кохвика в компании молодца в замшевой куртке. Они выносили из пивной два пестро расписанных баночных бочонка финского «Пиво Синебрюхов». Я прошагал за хмельной парочкой до амбара. За распахнутой дверью доставку угощения встретили воплями, по меньшей мере, ещё два человека помимо Дитера.

Рядом с «Рено», имевшим пропуск на проезд в пешеходную зону, стояла «БМВ» Толстого Рэя без пропуска. За рулем, подняв воротник куртки-пилота, Дечибал Прока делал вид, что дремлет. Я подошел к машине.

Боковое стекло поползло вниз.

— Здравствуйте, господин Шемякин, — сказал Прока.

— Кого привез? — спросил я, пытаясь понять причину выражения побитой собаки в цыганских глазах. Мучила совесть из-за участия в покушении на меня у почтамта? Вечный лейтенант, с него станется…

— Хозяин приехал, как вы хотели. И ещё Рауль Бургер.

Я не отходил.

— Почти два часа, — добавил он.

— Солнышко-то какое, — сказал я равнодушно. — Весна пробивается… И охота им пивом наливаться в сарайном полумраке?!

— Немец всех раскачал. Я, говорит, с похмелья… Сначала принесли две посудины с пивом. Потом снова две. Сейчас опять две. Зассали амбар кругом, — поддержал беседу Прока. Немного поколебался, открыл дверь машины и встал передо мной. — Извините, я думал вы внутрь уйдете, поэтому сидел…

— Я тебе не командир.

Прока откашлялся. Дернул голой шеей. Под курткой он носил синий свитер без рубашки.

— А если я попрошусь под вашу команду? — спросил он вкрадчиво.

— Хозяин с оружием? — ответил я вопросом.

— Все с оружием.

— Не хлопай дверью, садись за руль и подавай сигнал рацией, что я иду.

— Откуда вы знаете про сигнал?

Я подтолкнул его легонько в машину.

— Тебя чему учили на флоте? Сигнал подается при обнаружении противника. На земле, как и на море… Давай, давай, перебежчик…

Пластиковое полено рации висело на спинке сиденья «БМВ» в кожаном чехле. Прока придавил какую-то клавишу и кивнул мне. Я обошел амбар, приметил узкое окошко без решетки, потоптался немного, прислушиваясь к наступившей внутри тишине, вернулся к двери и открыл одну створку.

Все они смотрели на меня. Дитер тронул кончик галстука. Сигнал: с ним все в порядке. Напарник братался с противником. Даже перед тушей Гаргантюа Пантагрюэлевича, облаченного в дубленку, стояла кружка. Начальник кохвика как раз доцеживал ему из бидона свежего.

Я простер объятия Ге-Пе как лучшему братану. Толстяк, не мигая, глядел на меня снизу вверх с нескрываемой ненавистью. Не то, что воспитанные в спецшколах мой оператор Шлайн и резидент Дубровин полтора часа назад в буфете лохусальского пансионата.

— Мазохизм какой-то, — шепнул я в ухо Ге-Пе, вынужденному принять навязанную форму приветствия. — Прошлый раз ты обнимал меня перед тем, как взорвать. Теперь я тебя…

Он несколько раз приподнимал и опускал огромный зад, подтыкая полы длинной дубленки, прежде чем угнездился опять на картонном ящике с рисунком черепахи.

Рауль Бургер протянул вялую ладонь. Будто дал подержать дохлую крысу.

Остальные бандиты не смотрели на меня. Знали свое место.

— Все вон, — сказал Ге-Пе.

— Кроме Рауля Бургера, пожалуйста, — попросил я.

— Он и так не ушел бы, — сказал Ге-Пе, приметив, как дернулся угол рта подводного капитана.

Рогатый муж, подумал я, объелся груш. Было чему радоваться. Бургер обретался на берегу. «Икс-пять», таким образом, стояла на приколе. Транспорт для Тургенева задерживался. Я рассчитал верно: теперь Вячеславу Вячеславовичу, сидевшему в эстонской кутузке, хотелось, если перечислять по значимости, во-первых, обменять на генерала Бахметьева и швейцарские франки самого себя, а во-вторых, перебросить в Калининград или куда там картонки, меченые рисунком черепахи. То и другое — взаимосвязано. Чико же, сделавший свое дело, отходил на задний план. Ему не только уготовили расчет фальшивками. Его засадили в каком-то логове и заставляют ждать, когда промедление для него в полном смысле слова смерти подобно. Главные партнеры Вячеслава Вячеславовича отныне — два азерика. Эти устроят вывоз бочек с отравой теперь и без генерала, которого можно считать списанным. Эти двое отчего-то прямо-таки жаждут отравы… Клянутся, что вообще увезут её от России и Балтики, увезут далеко, может, и в Атлантику.

— Зачем вы это сделали, господин Шемякин? — спросил Ге-Пе.

— Толстый, — сказал я грубо. — Ты видишь эту Германию?

Дитер догадался, что говорят о нем, и важно кивнул.

Ге-Пе сопел, носком зимней кроссовки, на которую наползала штанина с расстегнутой молнией, катал пустой бидон на полу. Выглянув из-под кустистых бровей, почти шипя, сказал:

— И что же?

— Это не Россия. Теперь тебе конец. Если ты и Бургер не сделаете мне маленькое одолжение… Вы нашарите логово Чико Тургенева. И выведете на него. Или эти картонки двинутся из этого амбара совсем не в ту сторону, которая нужна Вячеславу Вячеславовичу. Да и сам он не сдвинется с места дальше тюрьмы в Вильянди. А уж про вас двоих, про тебя и Рауля, и подумать страшно, что будет!

Ге-Пе пнул бидон ногой. Тот укатился под ноги Дитера.

Рауль поерзал, поерзал и встал.

— Я выйду, пожалуй, действительно, — сказал он. — Не хочу слушать. Мое дело фрахт! Не тяните меня в дерьмо, господин Шемякин! Действительно!

— Я тебя не отпускал, — прикрикнул на него Ге-Пе.

Капитан сел и покорно протянул стакан в ожидании пива. Дитер не шелохнулся. Рауль налил себе сам. Я тоже взял стакан. Кивнул Бургеру, потом Ге-Пе и Дитеру: будем здоровы…

Когда я шел к амбару, сквозь отмытое до абсолютной прозрачности окно пивной мне кивнул старший из парочки носителей белесых бакенбард. Пошевелил расставленными указательным и средним пальцами. Спрашивал: идти следом? Я покачал головой: не нуждаюсь. Поле перед битвой занимали войска, не предполагавшие, что битва уже состоялась…

— Невозможно, — сказал Ге-Пе. — Логово Чико никому неизвестно. И узнавать никто не станет… На кону в этом случае не просто шкура, а все дело. Такое братва не позволит даже мне. Но…

— Но? — спросил я.

Не сговариваясь, мы все отхлебнули пива.

Ге-Пе рассмеялся.

— Мне бы намного легче жилось сейчас, если бы вас все-таки разнесло на куски, господин Шемякин!

— Увы! — сказал я. — Сожалею. Зажился. Действительно, как сказал бы наш капитан…

— Ты уломал их? — спросил Дитер по-французски.

— Уломал, — ответил я.

— Не торопитесь с выводами, — сказал Ге-Пе. — Смерть приходит вовремя… А тропиночку к Тургеневу я, пожалуй, со временем найду.

— Побыстрее бы, — сказал я. — Вы ведь хотите сохранить ваше предприятие? Хотите и дальше работать с капитаном Бургером? Так сохраняйте и работайте. И да поможет вам ваш бог не опоздать с хорошей новостью для меня! Я ведь через день, от силы два, размажу вас в слизь…

Бургер вскинул подбородок, рот иронически скривился.

Не раскаляйся, велел я себе.

— Я не знаю, где Чико, — сказал Ге-Пе. — Время отправки этих картонок зависит от него. А он подаст сигнал и объявится перед самым отплытием. Все, что я могу для вас сделать, это помочь прицепиться за кем-то из его людей. Они выходят в город. Продовольствие, кое какие контакты.

Толстяк поднял бидон и плеснул себе пива. Кружка была только у него. Шевельнул жирным пальцем в сторону Рауля Бургера, который немедленно подлил ему из плоской бутылки несколько капель виски. Ге-Пе длинным глотком выцедил «ерша», снова, уперев посудину с пивом в жирное колено, налил себе, дождался, когда капитан опять добавит виски, отхлебнул и вернул бидон на столик.

— И сколько времени понадобится? — спросил я.

— Может быть, уже нисколько, — ответил Ге-Пе. — Я догадывался, зачем вы ворвались в мой склад. И принял меры… Вы ведь заставили всю нашу компанию ждать себя три часа, не так ли?

Я почти физически почувствовал, как напрягся Дитер, когда толстяк откинул полу дубленки.

Ге-Пе набрал номер на мобильном телефоне, выслушал сообщение, закрыл аппарат и аккуратно запихнул его в кожаный футляр, висевший на металлической прищепке у бедра. Под мышкой матово сверкнула плоская рукоять пистолета в кобуре на перевязи.

— Можете ехать, — сказал толстяк. — Контакт в фойе гостиницы «Палас» через два часа. Они заказали обед на вынос… Вполне успеете добраться.

Я кивнул, и Дитер выложил на деревянный столик ключ от амбара.

— Сделаем так, — сказал я. — Немец уедет на моем такси в «Каякас». Я отправлюсь в Таллинн на вашей «БМВ». Прошу дать мне и водителя, этого… Проку.

— Хотите меня замазать окончательно? — спросил Ге-Пе. — Чико знает эту машину.

— Толстый! — рявкнул я. — Езжай тогда на виллу в Лохусалу. Вели братве рыть окопы полного профиля, а для себя оборудуй долговременную сортирную точку, куда будешь бегать от страха… Вместе с капитаном Бургером… Что тебе, твое толстое превосходительство, теперь до Чико? Спасай шкуру и деньги!

Я вскочил и, схватив в клещи согнутыми пальцами левой руки мясистый нос Ге-Пе, правой стянул вниз и назад воротник его распахнутой дубленки, пеленуя им толстяка до локтей. Отпустил нос и выдрал пистолет. Толчком отшвырнул Ге-Пе спиной на картонку.

Он тоже носил швейцарский «ЗИГ-Зауэр», но облегченную модель. Генеральскую — «пе-двести-тридцать». До пятисот граммов весом. Нажав на выброс обоймы и дав ей слегка выскользнуть, я определил, что все восемь патронов на месте, а патронник пуст. Вогнал обойму назад. Передернул затвор. Поставил на предохранитель.

— Взаймы, — сказал я привставшему с ящика Ге-Пе. Лицо его багровело от унижения. И добавил: — Если не потеряю…

Согнутый пополам Рауль Бургер торчал лицом в пол. Дитер держал на весу его завернутые за спину руки. Начальник кохвика и его напарник смотрели себе под ноги.

— Уходим, Москва? — спросил лучший кригскамарад в мире, подмигивая.

Капралом Москва меня называли последний год службы.

— Договорились обо всем, — сказал я Ге-Пе, невольно улыбаясь при напоминании о прозвище. — Твое превосходительство допивает пиво и ждет меня на лохусальской вилле.

— Не там, — ответил толстяк, — в Пирита. Дечибал Прока адрес и телефон знает.

Я показал Дитеру Пфлауму содержимое вскрытой мной раньше картонки. Он получил возможность посмотреть и потрогать поддельные банкноты, готовые к поставке на экспорт. Этим я втягивал Пфлаума в свои оперативные и, признаться, не вполне правомерные действия с дальним расчетом. Из «Каякаса» он подтвердит своей конторе, что ситуация такова, какова и есть на самом деле. Таким образом, блокирующее наблюдение со стороны открытой Балтики будет гарантировано в пограничных водах ещё на несколько часов.

Прока высадил меня, не доезжая «Паласа». Я велел ему ждать на шоссе, на расстоянии, с которого меня легко приметить, когда я выйду из гостиницы.

В лобби, перегороженном диванами, лампионами, креслами, пальмами в кадках и стойкой бара, пианист в сиреневом блейзере выбивал из клавиш белого рояля вальсы Шопена. Черная кавказская голова выделялась среди шевелюр каких-то латиноамериканцев или азиатов. Боксера, борца или качка легко определить — шея и загривок плавно переходят в затылок, голова тыквой. Да и знакома она мне была ещё с первой встречи в подпольном катране. Господин Вайсиддинов, моряк и правовед, а также кладбищенский подсобный рабочий. Победитель. Надо мной и Чико.

Я неторопливо двинулся в сторону лифтов, когда рядом с первой вынырнула вторая характерная голова. Второй победитель, тоже моряк и кладбищенский служитель, но физик, занимался развязавшимся шнурком. Господин Махмадов, собственной персоной. Какие люди! И, разумеется, с охраной. Третий, славянского обличья, держался чуть поодаль. Он сидел в кресле, развернувшись так, чтобы обеспечить сектор обзора.

Оба азерика, может быть, из-за черных шевелюр, казались необычайно бледны. Лица отдавали мучнистой серостью.

В сторону Махмадова от бара летел официант в эполетах из витых шнурков. И я понял, зачем наклонялся Махмадов. Не ради шнурка. Он уронил сэндвич и с автоматизмом голодающего человека потянулся за ним. Подбежавший официант согнулся в поясе — видимо, подбирал с пола кусок… Они голодали в своем логове?

На подносе, поставленном на столик перед Вайсиддиновым, тесным строем стояли высокие фирменные кульки с сэндвичами.

За мной непрерывно наблюдал портье в сером сюртуке и таком же цилиндре. Когда я входил, он вышколенно распахнул дверь, автоматически зафиксировав доху искусственного меха и потертые вельветовые брюки. Пришлось демонстративно, как бы уточняя время, отвернуть манжету и показать свои «Раймон Вэйл». Затем я взял с подставки французскую «Матэн», защемленную в деревянную палку, и уселся в белое кресло. Демократический интеллигент в ожидании, когда заграничный дядюшка спустится из гостиничных апартаментов. Что-то в этом роде.

Сто лет назад, когда папа выступал в ресторанах, я часами высиживал в гостиничных фойе, впитывая их суетную атмосферу. Это была высокая школа проникновения за маски на лицах и в души, прикрытые костюмами от «Версаче» или откуда еще. Тогда-то я и понял, как стыдно жить в гостиницах. В особенности, дорогих. В сущности, это обычное бродяжничество, просто высокого класса, то есть доведенное до абсурда. Я не верил в деньги или удачи постояльцев. Если их занесло так далеко в столь поганое место, как Ханой, или Сайгон, или Шанхай, или Бангкок, или любой другой чужой город, если они слушают и оплачивают папину музыку, какая же цена этим людям дома? И, кроме того, я вывел своеобразный коэффициент для проходных дворов, какими мне представляются гостиницы, — восемь из десяти снующих, сидящих, стоящих или болтающих в их холлах заняты слежкой. За контактами, деньгами, грехами, суетой и неизменными неудачами друг друга.

В фойе гостиниц я невольно примерял жизнь папы, свою и мамы на остальных людей. И эти остальные казались мне такими же навечно бездомными.

Чико Тургенев не мог жить вне этого бездомного стиля. Он рассылал свитских в дорогие гостиницы и рестораны за едой. Пижонство и глупость. Дутый имидж блатных в роскошных местах, словно нарушенная светомаскировка в затемненном городе…

И тут я услышал за спиной:

— Встань, легавая сука, улыбайся, и мы выходим в подвальный гараж. Пикнешь — замочу. Радио есть?

— У меня нет радио, — ответил я.

Портье, взглянув в мою сторону и отвернувшись, набирал номер на переносном телефоне.

Поднявшись из кресла, я полуобернулся. Этот четвертый, славянского обличья, появившийся сейчас, кажется, из туалета, сопровождал Чико к музею в день репетиции великого похищения. Его редкие волосы были влажными. Умылся в чистом месте.

Лезвие, пропоровшее доху, свитер и сорочку, он держал у моей печени. Кхмерам-добровольцам, служившими в Индокитае гидами при разведгруппах, за печень, вырезанную у пленного, раненого или мертвого, платили в два раза больше, чем за пару ушей. Иногда печень приносили надкушенной. Отъеденный кусок сулил будущие победы…

Не дождется меня Дечибал Прока, подумал я. И прикинул: Гаргантюа Пантагрюэлевич опять продал.

От всех четверых разило несвежим бельем. Юрист и моряк Вайсиддинов шел впереди, двое славян с пакетами прижимались по бокам. Замыкал конвой физик и моряк Махмадов. Устраивать свалку бессмысленно. Даже если сумею выстоять против четверых минуту-другую, затем загремлю в полицию, а это — всему конец.

Последнее, что я увидел в холле, перед тем как меня потащили вниз по устланной ковром лестнице с блестящими перилами, был официант в эполетах, возвращавший подшивку «Матэн» на место.

— Сейчас резать будем, сволочь, — сказал Вайсиддинов, впихивая меня в «Мерседес», в который, забежав с другой стороны, садился за руль Махмадов. Славяне укладывали пакеты в багажник. Сильно хлопнув его крышкой, они уселись по обеим сторонам от меня.

С места взяли резко. Притормозив у шлагбаума на выезде из подземного паркинга, физик сунул комок крон охраннику в будке и, аккуратно вписавшись в поток машин на магистрали, выехал в сторону Пярнуского шоссе.

Боковым зрением я увидел вдали «БМВ», перед капотом под закатным солнышком прохаживался Прока.

— Сейчас будем тебя резать, сволочь, — повторил, полуобернувшись с переднего сиденья, Вайсиддинов — видимо, старший в этом, говоря военным языком, ОРД, то есть отдельном разведывательном дозоре.

Странно, они не стали меня обыскивать. Ге-Пе ничего не сказал им про свой пистолет?

Нож вошел поглубже. Кровь и без того обжигала мне бедро и задницу.

— Где твоя явка? — спросил славянин справа. Он чем-то колющим поддел мой подбородок. Я скосил глаза. О господи! Литое жало стальной стрелы в штурмовом арбалете с натянутой тетивой. Палец с черной каймой под ногтем на спусковом крючке. Предохранитель не поставлен. Случайный ухаб, и металлический стержень пробьет мой череп насквозь!

Странно, но все ещё не обыскивали. И руки оставили свободными. Я держал их на коленях. Поднял левую и показал пальцем, что в таком положении не в состоянии говорить. Жало стрелы медленно отошло и уперлось в сонную артерию.

— Моя явка недалеко, — сказал я. — Адрес я не помню, но показать дорогу могу. Не убивайте меня. Я все расскажу. Задавайте вопросы. Пожалуйста, не убивайте меня! Если нужно кого-то вызвать на явку по телефону, я сделаю. Только не убивайте! Я дам вам денег! За меня могут заплатить…

Ответил старший:

— Сиди смирно. Говори, куда ехать. Говори просто — прямо, направо, налево, а другое не говори… Сиди смирно. Пока резать не станем. Жить, значит, желаешь? Все желают!

Я припомнил широкую выщерблину в асфальте на выезде со двора школы, где Тармо снимал студию. «Мерседес» неминуемо качнется.

Арбалетчик чаще смотрел не на меня, а вперед, на дорогу, и крутил головой по сторонам. Напор лезвия с другого бока не усиливался, я смог бы вытерпеть и худшее.

Они нервничали. Я чувствовал. Инструкций, как действовать в данном непредвиденном случае, Чико им не давал. Предупреждение о моем появлении они, скорее всего, получили от Ге-Пе опосредованно и неожиданно для себя. Толстяк позвонил в «Палас» и дал наводку портье в сюртуке и цилиндре. Портье ждал меня, иначе, принимая во внимание мою одежку, остановил бы и принялся бы расспрашивать, к кому да зачем. Он впустил меня, потому что я шел в ловушку. А я, идиот, не насторожился, что меня ничего не спросили в дверях в таком подходящем к роскошному месту наряде… Когда тургеневская четверка брала меня, портье упорно не смотрел в мою сторону.

Я понимал, что замочить меня сразу они не решатся, предполагая, что контрольное время моего выхода на связь со своими наступит раньше, чем они поспеют вернуться на базу. Мое молчание вызовет тревогу, и перехваты немедленно развернутся по городу. Или того хуже — если я пришел не один, то они дотащат хвост до своего логова, к Чико, который скрывает там заложника. Я поступил бы на их месте так же — заставил бы выдать явку, добрался бы до нее, устроил там засаду, захватил моих помощников и вытянул бы из них информацию о том, какими силами и по какому периметру меня обложили. Принимая во внимание, что Чико Тургенев оказался в глухой изоляции, информация эта теперь для них жизненная.

— Говори, сколько там человек?

— Обычно один дежурный, — сказал я. И подумал: бедный Тармо, бедные его модели, бедное его искусство и бедный я.

Они успокаивались. Толстый предупредил их верно: я приеду в «Палас» скорее всего один, чтобы зацепиться за них, и мне нужен только Чико.

Когда «мерс», въехав в ухаб, наклонился влево, я вдавился в спинку сиденья и двинул локтями сидевших по бокам орлов. Стрела содрала кожу с моего кадыка и срезала кончик носа старшего справа. Его нож вошел в мою ляжку. Распашной же удар ребрами ладоней оба перехватили играючи. Реакция у них оказалась кошачья.

Машина имела затемненные стекла. Мимо проходили люди, но они ничего не могли видеть, и поэтому поработали надо мной основательно. Встав на колени на сиденье, перегнувшись через спинку, помогал и сам начальник Вайсиддинов. Спустя две минуты, когда меня выволакивали у входа в подвал Тармо, мое лицо, полагаю, походило на сырую отбивную. Я не видел левым глазом. Правая штанина пропиталась кровью. Грудь заливало из ссадины на горле. Возможно, мне сломали левую ключицу и пару ребер. Я едва мог дышать, грудь кололо.

— Подавай сигнал, сука, давай входи, — сказал Вайсиддинов. Он ещё не отдышался.

Со мной остались двое. Он и славянин. Сидевший за рулем Махмадов и другой европеоид уехали на «мерсе» за угол соседнего дома. Или прямиком к Чико за указаниями.

Сдержав стон от боли в груди и пальцах, присев на корточки, почти повиснув на руках конвоиров, я нашарил ключ под ковриком у двери. Слава богу, внутри, значит, никого.

Они вздрогнули, когда сотни висевших на бельевых веревках лент разом взвились под сквозняком из открытой двери. Я получил удар ногой сзади. Сознание покидало меня. Превозмогая слабость и боль, я подполз к стене и сел, упершись спиной. В глазах стояла муть. Мне кажется, я вырубался несколько раз. Кровь из ссадины на горле унималась. Но ляжка горела, будто её обдирали наждаком, вельветовая штанина багровела и набухала густеющим месивом.

— Еще полчаса жду, потом буду совсем убивать, очень больно буду убивать, — услышал я Вайсиддинова. — Не хочешь? Не любишь?

Чего они медлят? Это я подумал не про кавказца и его подельщика.

Пришлось пальцами разжимать распухшие веки правого глаза. Левый я боялся трогать. Старший сидел верхом на компьютерном стуле. Арбалет прислонен к ножке. Второго, славянина, я не видел. Наверное, караулил снаружи, чтобы захлопнуть мышеловку, если кто-то явится в студию. А водитель со своим напарником определенно укатили на «мерсе» за инструкциями к Тургеневу. Телефоном или рацией они не воспользуются до решающего прорыва через границу. Может сработать либо телефонный, либо радиоперехват и в полиции безопасности, и в представительстве «Балтпродинвеста».

Неужели опоздают? — подумал я опять не про кавказцев.

Вайсиддинов поднял арбалет. От стального жала до моего лба два метра. Большой палец с каемкой грязи под ногтем сбросил предохранитель. Указательный лег на спуск. А я не мог пошевелить рукой, хотя «ЗИГ-Зауэр» за брючным ремнем упирался рукоятью в спину. Всюду была одна боль…

Я подумал, что через секунду-другую вернусь в узкий склеп, сложенный из плотно составленных тяжелых плит. Таким я увидел мир иной в лаосском госпитале на берегу Меконга, после того как, зависнув в прыжке через окоп, получил штыковой тычок в пах. Я вспомнил, какая скука накатила среди серых плит, даже подумал, что и в туалет-то не нужно идти, раз мертвец…

Грянул выстрел. Почему я услышал? Разве арбалет не бесшумен?

В том, что касается материального обеспечения семьи, я старался во всем следовать примеру отца. Банковские счета с неприкосновенными суммами для мамы и Наташи, каждой отдельно, существовали на случай моего «выпадения в осадок» уже несколько лет. Но вспоминать об этих счетах, оказывается, время ещё не пришло. Здоровье мое вытягивало многое, и превращаться в обузу для своих пока ещё не предстояло…

Это подтвердил врач «Балтпродинвеста», человек с ухватками военного хирурга. В глубине лавки Тоодо Велле часы пробили одиннадцать вечера, когда он завершил обработку моих телес. Переломов, слава богу, не оказалось, только множество сильных ушибов. Рана в бедре, однако, требовала серьезного лечения. Без госпитализации «тубиб» ни за что не ручался. Пугал гангреной. Однако, скорее всего, паниковал. Без нужды шмыгал носом и неуверенно перебирал инструменты в сумке с крестом…

— Два дня не вставать во всяком случае, — сказал он Шлайну, бегавшему по просторной, в три окна, спальне над лавкой Велле. — Еще лучше, если есть возможность, лечь в госпиталь. Нужны рентгеновские снимки. На ощупь стопроцентной уверенности нет… Пациент настаивает, чтобы я зашил рану на бедре немедленно и так, чтобы он мог ходить. Мне не до объяснений, почему этого нельзя делать! Предписываю лежать! Рану зашью завтра!

Пришел Скелет Велле. Стоял с левой стороны, и видеть его я не мог, глаз заплыл окончательно, я только слышал скрипучий голос.

— Товарищ Шлайн, — сообщил он, — звонят господину Шемякину. Что ответить?

— Дайте мне телефон, Тоодо, — сказал я. — Пожалуйста.

Прошло полминуты, наверное, прежде чем в ладонь легла переносная трубка. Видимо, потребовалось разрешение Ефима.

— Это я, — заскрипел в ухо голос Ге-Пе. — Господин Шемякин, известий от вас никаких, и Прока с машиной не вернулся. Сейчас полночь. Состоялся контакт, который я вам устроил?

— Откуда у тебя номер этого телефона, твое превосходительство?

— Задайте этот вопрос господину Дубровину. Такой ответ удовлетворяет?

— Все, что от тебя, гнида продажная, как и встреча, устроенная мне в «Паласе», удовлетворяет всегда и наилучшим образом… Слушай, жирное отродье! Я потерял контакт с людьми Чико. Я многое, наверное, очень многое забуду, если ты поможешь восстановить его.

Ге-Пе сопел в трубку.

— Ты расстроен? — спросил я. — Чем?

— Тем, что они тебя не достали, бессмертный, — сказал Ге-Пе и разъединился.

Ефим бегал вдоль занавешенных окон. На красноватых шторах, как чернила сквозь промокашку, проступали синеватые пятна рекламы булочной. Я был благодарен Шлайну за то, что он не терзает меня расспросами и не упрекает за бездарно упущенную нить, которая привела бы нас в логово Тургенева, где, наверное, уже не ждал помощи генерал Бахметьев.

— Ефим, — позвал я его.

Шаги приостановились. Голос его прозвучал надо мной:

— Помолчи. Чего говорить? Береги силы. Тебе выздоравливать нужно.

Я разлепил пальцами левый глаз. Он видел, слава богу.

На Шлайна было страшно смотреть. Осунувшееся, заросшее черной щетиной от висков до воротника сорочки лицо, морщины на лбу, подглазные мешки, подпирающие оправу очков. Уши за вдавленными висками казались особенно огромными. Он выглядел евреем с фотоснимка из концлагеря. Он понимал, что потерпел разгром. По моей милости. В самом-то деле, о чем ещё говорить?

— Пусть опять принесут телефон, — попросил я его.

— Не нужно приносить. Вот он…

Я набрал номер телефона гостиницы «Каякас» и попросил соединить с комнатой двадцать два. Пять звонков — без ответа, восемь — без ответа. Если Дитер вышел из номера или вообще из гостиницы, оператор сказал бы. Девятый. Десятый.

Он ответил по-немецки:

— Битте!

— Это Бэзил, Дитер, — сказал я по-французски. — Как дела?

— Как ты? В порядке?

— Есть новости для меня?

— Плохие. Блокирующее наблюдение со стороны открытой Балтики снято. Мой хозяин говорит, что проблема на данном этапе стала исключительно русской. Меня отзывают. Здесь я не нужен. Сожалею…

Вот почему нахамил Ге-Пе! Море открылось. Окно в Европу.

— Все в порядке, — сказал я. — Тогда счастливого пути?

— Старина, — сказал Дитер. — Как насчет поработать со мной в Лейпциге частным образом? С твоим русским языком…

Меня все любили и окружали заботой. Дитер, Ефим… Какая же, должно быть, я жалкая, обгадившаяся со всех сторон сволочь!

— Ладно, не беспокойся, — сказал я вежливо. — Я обвыкся со здешним хулиганьем, не стоит меня жалеть. Это мой выбор… Давай, поберегись там!

— И ты, — сказал он.

Прижав кнопку отбоя, я сказал Ефиму:

— Наблюдение со стороны открытой Балтики снято.

— Я понял, — откликнулся он спокойно. — Это уже не имеет значения. Обмен состоится по плану через двадцать восемь часов. Послезавтра… Завтра в полдень Дубровин и москвичи встречаются с представителями «Экзобанка» в их конторе. Проговорят детали, совершат сдачу и приемку депозита наличными. Цирк тушит огни.

— А почему не завтра и обмен тоже?

— Говорят, катера следует приготовить… Да тебе-то теперь что?

Я осторожно повернулся на бок. Ребра болели, ключица ныла, но терпимо. Саднила, и сильно, рана в бедре. Кость, однако, в полном порядке, «тубиб» засвидетельствовал. В общем, случалось и хуже.

— Ты будешь на встрече с представителями «Экзобанка»? — спросил я.

Ефим усмехнулся. Поддел очки у переносицы пальцем. Я приметил, что под пиджаком у него нет манжет, хотя галстук и сорочка имелись. Он одел рубашку с короткими рукавами, свежие сорочки с длинными рукавами кончились. Может, стрельнул тенниску у Тоодо Велле. Командировка и у Ефима затягивалась.

— Как Дубровин распорядится. Пока приглашение не поступало. Он, московские ребята и кое-кто из представительства «Балтпродинвеста» заперлись на весь вечер. Вячеслав Вячеславович из полиции безопасности переведен в представительство, сидит в отдельной комнате под надзором местного агента. Говорят, сей агент — из финансовой полиции. С чего бы это?

— Все вернулось на круги своя, — ответил я. — Нас опять нет. Как в начале.

— Ладно, — сказал Ефим. — Пожалуй, до завтра. Поспи… Тебя этот… Дечибал Прока хотел видеть.

— Он, что же, внизу?

— Герой. Влетел в подвал и уложил кавказца из парабеллума. Кажется, финского… Арбалетная стрела прошла в миллиметре от твоей головы.

— В полумиллиметре, — сказал я. — Зацепила мочку уха… Все время попадают в ухо. К чему бы это? Пожалуйста, позови его!

Проку оторвали от ужина. Он облизывал лоснившиеся губы. Куртка-пилот только накинута на плечи, стоял без ботинок, в грубых носках и ковровых шлепанцах.

— Василий Николаевич, очнулись?

— Говорят, ты мне жизнь спас.

— Не я…

— А кто?

— Стою и стою у «Паласа», как договаривались, жду. Подлетает на «девятке» хмырек с бакенбардами, который мелкий, и говорит, мол, езжай за мной. Сейчас, думаю… Только твоего приглашения и ждал! Пошел заглянул в холл «Паласа», вас нет. Тогда в кильватер за «девяткой». Вот и все… Второй с бакенбардиками дежурил у дверей в подвал с этими фотопленками. Спрашивает: пушка у тебя есть? Я не знал, что ответить. Он усмехнулся и говорит: караульного с этой стороны, светленького, я пристроил отдохнуть от тяжелой жизни, дверь в подвал открыта, тыл твой в безопасности, иди и замочи бандита. И тут же уехали, ждать не стали. Сказали, что у них в багажнике уже один жмурик есть… Ну, я вошел, вот и все.

— А труп, который ты сделал, в подвале?

— А куда его оттуда было убирать? По-быстрому отнес вас в машину. Вы сказали, чтобы вез сюда. Я и привез. Господин Шлайн потом велел отогнать машину из переулка, я сделал, а девушка Марика покормила меня. Труп… да, остался в подвале. А что, следовало убрать?

— Не боишься работать дальше со мной?

— Чего уж… Я же напрашивался. Теперь кровью повязан.

— В первый раз?

Прока посмотрел в сторону.

— Ладно, — сказал я. — Не будем. Проехали. Только заплатить я много не смогу. Я не Толстый Рэй.

— Да ладно вам… Я бы и так оторвался от Толстого… Ефим Павлович, когда узнал, что я бывший офицер, просил после вашего отъезда отсюда переговорить с ним…

Переносная трубка телефона лежала рядом, на постели. Шлайн оставил специально? С жучком?

— Ефим Павлович просил доносить обо мне?

— Наверное, собирался. Мне показалось, что так. Потом попросит, сказал Прока спокойно.

Я набрал номер Марины и протянул трубку Проке.

— Если ответит мужчина, попроси мадам.

— Женщина, — сообщил Прока.

— Я догадалась, что это твой звонок, — сказала она.

Я попытался представить её в чем-нибудь домашнем. Пеньюар, который просвечивает, и наша дочь, рыжая в нее, скоро заснет. И под кожей дочери, скользкой и прохладной, как у её матери, словно мрамор, течет кровь как моя. А Мурка и котятки трутся о мои домашние туфли. Я бы завел такие, как у синдийского Йоозеппа Лагны, вроде шерстяных чулок с кожаными подошвами.

— Спасибо за подоспевших ребят, — сказал я Марине. — Я видел, как они напрягались на «девятке» следом за «БМВ», когда Прока вез меня из Пярну до «Паласа». Я знал, что они видели мой захват и поддержат… Мне совестно, загубил и явку, и Тармо.

— Ты многое ухитрился за эти дни загубить, — сказала она. — А про явку и Тармо забудь. Их нет. Там ничего больше нет. Один кавказский труп…

— До связи, — сказал я Марине.

«Раймон Вэйл» показывали полночь. Минуло три часа.

Дечибалу Проке досталась тяжелая работа. Сшивать по живому рану на посиневшей ляжке, приклеивать скотчем тампон и марлю. Я жевал угол подушки. Воспаленные кромки раны приходилось захватывать иголкой подальше, иначе плоть моя рвалась, и нитка уходила в воздух. Шов получился в четыре сантиметра. С запасом. Для пробы мы прошлись на пару по спальне. Прока обнимал меня за талию и подпирал плечом. Перемещение удавалось.

Затем мы провели инвентаризацию. Имелись в наличии: машина «БМВ», сотовый телефон, шесть тысяч эстонских крон, отобранный у Ге-Пе «ЗИГ-Зауэр пе-двести-тридцать» с полной обоймой, пистолет «Лахти-35» с четырьмя патронами у Проки, а также его комната в коммуналке в районе Иманта. Комнату он посетил на нашем пути в студию Тармо. Я ждал в «БМВ».

Когда Прока вернулся, инвентарный список пополнился морским биноклем ночного видения. Я получил морской офицерский темно-синий плащ с меховой подбивкой, шерстяные шаровары со стегаными наколенниками, фланелевую толстую рубашку и вязаный жилет. Свалявшуюся доху, грязную и замызганную, а также изодранные вельветовые брюки я выбросил. Кепку с фетровыми наушниками оставил. Замены ей пока не находилось.

Желтоватый фонарь, закутанный словно в марлю туманом, слабенько мерцал над входом в школьный подвал, когда мы подъехали к студии Тармо. Часы в «БМВ» показывали четверть второго ночи. Я выдал Проке фонарик с узким лучиком и наказал с тщанием осмотреться перед дверью — есть ли следы, кроме наших? Если нет, входить со всей осторожностью. На шорох стрелять и возвращаться бегом. Я — за рулем, двигатель работает.

Расчет был прост. Получив сообщение о моем захвате в «Паласе» и засаде в школьном подвале от водителя «Мерседеса», Чико отправит его назад с приказом как действовать дальше. И не раньше наступления ночи. Тургенев осторожен, рисковать лишними дневными передвижениями не станет. Этот посыльный — ниточка к Чико, если я не опоздал. Я надеялся, что все же нет. Марина, эвакуировавшая Тармо, сказала, что тело кавказца осталось в студии. Если человек или люди Чико приезжали, трупа нет.

— Все тихо, — сказал вернувшийся Прока.

— Тело на месте?

— Валяется.

Мы отъехали сотню метров в глубь просторного двора. Прока наладил бинокль ночного видения. Я прилег на заднем сиденье, приказав разбудить сразу, как только кто-нибудь появится у входа в студию.

И проспал, иногда пробуждаясь из-за боли, до рассвета. Потом ещё три часа. Никто не явился. Чико Тургенев ушел по открывшемуся морскому коридору и двое его людей, как и я, потеряли для него практическое значение.

Я набрал на радиотелефоне номер музыкальной лавки «Велле».

— Все по старому, — сказал Ефим. Он не спросил, где я нахожусь или как себя чувствую.