Шпион по найму

Глава семнадцатая Морской бой

Прока перебрался на заднее сиденье. Дремал, накрывшись курткой. Моя вахта началась в десять. Часы на панели приборов показывали четверть одиннадцатого утра.

Прямоугольник зеркала заднего вида «БМВ» отражал фиолетовый колобок с грибом-поганкой в середине и двумя насосавшимися пиявками понизу. Мое лицо. Хорошо уж и то, что разлеплялся пальцами левый глаз. Оба теперь смотрели. Подправив зеркало, я принялся изучать мочку уха…

И — словно набросили на лобовое стекло черно-красное покрывало. Из подвала Тармо вырвался жирный дым вперемежку с пламенем. Переворачиваясь, отскакивая от земли, пролетели дверь, навес-крыша над входом, какие-то ошметки. Встала на дыбы и опустилась, раскорячив колеса, малолитражка, припаркованная в школьном дворе.

Грохот пробудил Проку.

— Наглядный урок экономии и расчетливости, — сказал я, запуская двигатель.

Под сыпавшимися осколками оконных стекол и балконной рухляди я осторожно вырулил со двора задним ходом в сторону знакомой выбоины в асфальте за углом, чтобы развернуться и убраться подальше. Куда — пока не знал.

— Ого! — воскликнул Прока. — Ничего себе экономия!

— Дечибал Прока, — сказал я. — Бомбу оставили бывшие съемщики. Уходя, они не только погасили свет, но и включили таймер. Горят пленки, диваны, снимки, реактивы, бумаги, одежда, бар со спиртным и — что еще?

— Труп, — сказал Прока.

— Верно. Но кости горячего копчения останутся. И, хотя нет ничего подозрительней мертвеца без рук, ног и головы, а в нашем случае вообще без мяса, скелет припишут пользователю подвала. Живой, таким образом, станет мертвым… У тебя не возникало желания забыть имя, похоронить прошлое и придумать себе другую судьбу?

— На флоте, когда на берег хотелось… Может, пересядем теперь? Давайте я поведу, Василий Николаевич…

— Доеду до того квартала, там… Мясо от скелета получит другое имя, соответствующий паспорт и сможет выбрать себе — что?

— Место жительства?

— Страну рождения тоже… Главное же, сохранен агент, который отныне становится рабом того, кто дал ему новую ипостась.

Марина проявила расчетливость и практичность. В стиле Бассейна напор, наглость, непредсказуемость. Удивительно, что она вяловато ещё использует бахметьевское дело. Пока только эпизодические явления соколиков с белесыми бакенбардами из-за моей спины… Это странно.

И, уступая руль Проке, я внезапно осознал, какого непростительного дурака валяю в эти минуты. Мало меня били тургеневские ребята!

— К ближайшему таксофону! — велел я Проке, чувствуя, как тяжело становится на душе.

Усталость, это усталость, все эти ошибки от усталости, уговаривал я себя, из-за отсутствия нормальной поддержки, связи, информации, из-за оторванности от основной группы! Из-за этих московских интриг и нерешительности оператора! От бездомности и плохого питания, наконец!

— Есть же радиотелефон, — сказал Прока.

— Который Толстый дал, чтобы контролировать твои беседы.

Ближайший таксофон оказался через два квартала. Прока въехал на тротуар, чтобы укоротить мой путь к пластмассовому козырьку.

Слабость поднялась откуда-то снизу, поплыло в голове, прошиб пот, когда я, шагнув, перенес тяжесть на поврежденную ногу. Я подумал, что, может быть, лучше проскакать на одной, но отпустило. И в таком состоянии соваться в логово Чико?!

Ответила Марика:

— Бэзил, Ефим просил извиниться, что не успел вчера поинтересоваться вашим состоянием, вы так быстро повесили трубку…

А, подумал я, значит, он разговаривал со мной из её спальни. И ещё я перестал быть «господином Шемякиным», теперь я — Бэзил для нее. Друг семьи…

— Вы хотите сказать, что Шлайна нет?

— Вызвал Дубровин. Ефим просил передать вам это, если позвоните.

— Марика! Мне нужен адрес Таллиннского представительства «Экзобанка». Вы поняли? «Экзобанк».

— Да, «Экзобанк». Но у меня нет…

— Я перезвоню через пять минут. Свяжитесь с Ефимом в представительстве и узнайте. Меня там могут послать подальше.

Накатило ощущение голода. Жор нападал, если я нервничал. Когда я ел в эти дни? Позавчера после сауны у Йоозеппа Лагны с Дитером. Вчера несколько чашек кофе и пара сэндвичей, кажется, ещё пиала куриного бульона и пирожок с печенкой в лавке у Велле перед ночным бдением…

Я не выходил из-под козырька таксофона. Вдали, мне показалось, была вывеска какой-то закусочной.

В машине зазуммерил радиотелефон Проки. Он вопросительно посмотрел из окна. Я помахал, чтобы Дечибал шел ко мне.

— Это Толстый Рэй трезвонит, определенно, — сказал Прока. — Что я ему скажу?

— Не выходи на связь. Когда и что ответить я подскажу потом.

Марика сняла трубку после первого же сигнала вызова.

— Представительство банка в Пирита. Ехать так… Напротив яхт-клуба ответвление от шоссе, поворот за старым монастырем, ехать, пока не появятся виллы. Шестая справа за зеленым деревянным забором. Перепутать невозможно. Забор новый на старой каменной основе, и поверху колючка… Точного адреса нет. Переписка на абонентский ящик и по номерам телефаксов. Ефим просит без надобности там не крутиться. Говорит, место открытое. Еще просил передать, что представители «Экзобанка» перенесли место встречи, назначенной на полдень. Позвонили и сказали, что из-за затянувшихся у них где-то в центре переговоров просят принять их в представительстве «Балтпродинвеста», чтобы не тратить время на возвращение в Пирита… Тогда время будет прежнее, полдень. Так всем удобнее.

— Спасибо, Марика. Связь с Ефимом через вас.

Ну, конечно! Удобнее убедиться, что Вячеслав Вячеславович в представительстве и готов для бартерного обмена на генерала Бахметьева. Да и депозит в швейцарских франках забрать сподручнее… Быть бы мне таким проницательным раньше!

Рум, когда разведка не задавалась, говаривал: «Жажда чужих секретов до конца утоляется только собственной кровью». И командовал отход. Возвращаясь в расположение, топая в ногу, мы орали последние два слова в такт шагам. И всем было ясно: побитые идут. Не выкрикивать же эту дурь теперь…

Я колотил трубкой по металлу таксофона, пока не отлетела верхняя мембрана. Огрызком трубки раскрошил кнопки набора номеров. Саданул кулаком пластмассовый козырек, сшибив его с квелых кронштейнов. Наверное, ещё бы и топтал, будь я в силах. Какой же я дурак! Какой дурак!

Если бы мозгов хватало, я бы сообразил, что за считанные минуты, которыми Чико Тургенев располагал, провалиться сквозь землю со всеми бойцами и заложником он был в состоянии лишь поблизости от музея. В городе. Я мог бы сообразить, если бы мозгов хватало, что операция должна готовится с расчетом Чико на выход из Таллинна через промежуточное убежище. Я мог бы сообразить, если бы мозгов хватало, что Чико не станет для этой цели использовать чужие базы или, тем более, уголовные малины. Ведь даже самые крутые из них известны или становятся известными полиции через информаторов. А если не полиции, то воротилам преступного андерграунда вроде Гаргантюа Пантагрюэлевича точно. Информации же не поступало никакой! Первая и единственная пришла из «Паласа», когда тургеневские лазутчики появились в фойе гостиницы, да и подметил их портье, человек Ге-Пе… Я мог бы, наконец, сообразить, что, если даже Ге-Пе остается в полном неведении о промежуточном убежище, то искать следует не бандитское логово, а вполне легально место!

Генерала Бахметьева держали на вилле представительства «Экзобанка». Недалеко от старого города. И банком, и его Таллиннским отделением, и виллой этого отделения распоряжается Вячеслав Вячеславович. Работодатель Чико. Такая простая, как пустой орех, загадка! Где я был раньше?

Я недооценил Чико Тургенева. Я недооценил его связей. Я не разглядел в нем противника, имеющего перевес во внешней поддержке, финансировании и информационном обеспечении. Я недооценил профессиональной подготовленности бригады Чико. Я не вытягиваю в противостоянии с ним, не готов к нему вообще… Жадность заставила взяться за дело. За неё и расплачусь. Будь проклят день, когда судьба свела меня с Ефимом Шлайном!

— Ты знаешь виллу Толстого Рэя в Пирита? — спросил я Проку, доковыляв от таксофона к машине.

— Знаю, — сказал он, потихоньку вздохнув. Наверное, не ожидал от меня взрыва бесчинства и вандализма. — На реке, в трех километрах от залива. Туда?

— Позже… Езжай теперь в Пирита, у яхт-клуба свернем направо. Наверное, придется постоять, подождать… У меня ещё нет решения. Так что, где сподручнее, прихватим бутербродов, по возможности горячих, и питье.

Теперь, поостыв, я не хотел торопиться. Достаточно напортачил в суете. В пансионе на шанхайской Бабблингвелл-роуд прозвище мое звучало примечательно — Тохтамыш-Мамай-Губастый. Выкрикивалось одним словом. Как говорил отец, если бы Шемякины почаще сначала думали, а потом говорили или распускали кулаки…

— Есть, командир, — сказал Прока. — В боевом расписании я обожаю часы приема пищи!

Я по возможности растянул разбитые губы в улыбке.

Конечно, можно позвонить в полицию и сообщить, что на вилле «Экзобанка» сидит банда и держит заложника. В любом случае, проверку сделают. А дальше? Бандиты прикончат Бахметьева до того, как он увидит своих полицейских спасителей в бронежилетах. Но ведь именно затем, чтобы избежать такого исхода, привезли в Таллинн и лефортовского сидельца, и деньги, и выпросили у эстонцев, которым скандал тоже не нужен, Вячеслава Вячеславовича для обмена.

И самое существенное: могу я дать сто процентов гарантии, что Чико держит генерала Бахметьева при себе на этой вилле?

В путаных положениях, или если решение не приходило, я делал всегда одно: сужал задачу. Меня наняли для чего? Обезвредить Чико Тургенева. Вот и обезвреживай, сказал я себе, и не перепоручай полиции. Забота о генерале, его спасении и вызволении — не твоя…

Разъезжая по Таллинну на «Форде Эскорте» с рекогносцировочной целью, я бывал у яхт-клуба и расположенного рядом с ним разрушенного монастыря, промчался по тамошней гоночной трассе, выпил пива в баре загородного казино у Козе-Люкати, поглазел и на изящные виллы «новых эстонцев». Пешеходов практически не встречал. На такой местности наблюдение за виллой представительства «Экзобанка», которую, вне сомнения, сторожат профи в состоянии повышенной готовности, могло перейти в боевую операцию. А я инвалид, да ещё и Прока на руках.

Я велел притормозить напротив яхт-клуба. В ресторане определенно выдавали на вынос подкрепляющее.

Прока безобразно приткнул «БМВ» у обочины шоссе. По его кромке шла белая полоса, запрещающая остановку и съезд. Мог бы и дотянуть пару десятков метров до поворота на стоянку.

— Парковку прощаю, — сказал я, — потому что есть хочется. Сам отгоню машину куда положено… Возьми погорячее, помяснее, с луком и чесноком!

— Василий Николаевич, да вы что? Эту тачку Толстого Рэя тут знает всякий! Ни слова не скажут, хоть десять патрулей проедут… Отдыхайте!

Я все же отъехал к стоянке, примыкавшей к морю. Опавшая хвоя наползала на асфальт вместе с песком. Барашки поверх волн шеренгами неслись от плоского горизонта к серому пляжу. Я осторожно вдохнул холодный бриз. Ничего, отходил… Подумал: что теперь дома? Я ждал оттуда сообщеньице.

По шоссе, к которому «БМВ» стояла капотом, прошуршала лакированная коробка темно-серого «Линкольна» с фирменным обозначением на передней двери — желтый геральдический щит с надписью и черепахой.

Появившийся из дверей яхт-клуба Прока прижимал к животу пластиковый пакет. Подталкиваемый порывами ветра, он дробно перебирал ногами, словно получал подзатыльники. Воротник куртки задирался, длинные волосы забрасывало через уши и на глаза.

— Опять по рации вызывали, — сказал он. — Я накупил всего. Гульнем!

Мы быстро поели. Хозяйственный Прока достал из багажника термос с теплой водой — умыться. Не выходя из машины, наклонившись, я побрызгал из горсти в горевшее и саднящее лицо.

Радио просигналило полдень. Переговоры с представителями «Экзобанка», должно быть, начались.

— Теперь звони боссу, — приказал я.

Общий план действий созрел. А там — как бог даст.

Я перекрестился. Прока, сидевший за рулем, покосился, подумал и сделал то же самое.

Под мою диктовку Дечибал Прока наплел по радиотелефону, будто ночь просидел связанный в каком-то подвале, пока я разъезжал на «БМВ», прихватив и радиотелефон, и финский ствол Проки. Затем-де я вытащил его из подвала, который тут же взорвал вместе со съемочным оборудованием и грудой проявленных пленок. Потом Прока в наручниках валялся в багажнике, пока я опять ездил по городу, часто останавливаясь, определенно у светофоров, то есть Таллинна не покидал. На прощание мстительно проколол четыре ската и запасной баллон, перебил бензопровод. Ствол, редкий «Лахти-35», унес. Радиотелефон, из которого я выковырял блок питания, кинул в машине. Прока заменил блок имевшимся в багажнике про запас и теперь звонит из района Иманта. Деньги я тоже у него выгреб. Что делать?

Толстый полную минуту орал в трубку. Прока пять раз попросил прощения. Сошлись на удержании половины жалования Проки в течение года, ремонте машины за его счет и мучительном уничтожении меня, моей семьи и всего потомства с ограблением квартиры, угоном машины, сожжением дачи и отправлением на её пепелище малой и большой нужды участниками расправы. После этого Ге-Пе обещал выслать поддержку по ориентиру, данному Прокой.

Прикрывшись грузовичком, появившимся на стоянке, мы пронаблюдали, как через несколько минут по шоссе проскочил синий джип «Тойота». Гаргантюа Пантагрюэлевич выслал спасателей. Теперь у него оставались под рукой, как сказал Прока, две машины — спортивный «Порше» и миниавтобус «Форд Транзит», которые выезжают редко, да и стоят в лохусальской резиденции. Так что в ближайшие полчаса — час встреча с Ге-Пе на дороге в окрестностях его пиритской виллы исключалась.

Я рассчитывал подъехать достаточно близко к представительству «Экзобанка» и залечь в машине с биноклем, пока Прока, приоткрыв капот, будет изображать мелкий ремонт. Камуфляж, конечно, липовый. Где, кто и когда видел отказавшую «БМВ» последней модели? Конечно, наблюдатели проверят машину. Выяснят, что действительно — местная, как говорится, того же околотка, принадлежит Ге-Пе, обретающемуся по соседству. Партнеру. Даже если у меня будет минут двадцать, я надеялся что-нибудь да приметить. Дом, в котором держат заложников, выглядит по особенному. Если внимательно присмотреться.

Но валять дурака не понадобилось.

Мы разминулись с темно-серым «Линкольном» — затемненные стекла, фирменный знак на передней двери: желтый геральдический щит с надписью готическими буквами «Экзобанк» и рисунком черепахи. Точно таким же как «Линкольн», полчаса назад проехавший мимо стоянки яхт-клуба, где я ждал отправленного за провиантом Проку…

— Разворачивайся! — заорал я ему. — За «Линкольном» давай!

Пальцы мои дрожали, когда я набирал на радиотелефоне номер представительства «Балтпродинвеста».

— Не приближайся, держись в пределах визуального контакта, велел я Проке.

Повезло: дежурил Андрей.

— Это Шемякин, — сказал я ему. — Попросите господина Шлайна, пожалуйста.

— Здравствуйте, господин Шемякин… Это нелегко сделать. Шлайн на переговорах.

— С представителями «Экзобанка»?

Андрей потянул паузу, проверял по журналу.

— Вероятно, — сказал он осторожно.

— Насколько вероятно? — надавил я.

— Да вон их машина стоит во дворе.

— Серый «Линкольн» с желтым щитом на дверце и затемненными стеклами, верно?

— Сейчас… Да, темноватый такой. Желтый щит с черепахой. Но стекла светлые, прозрачные то есть… Так звать Шлайна?

Я отключил телефон. И помолился: Господи, сделай так, чтобы разговор подслушал Гаргантюа Пантагрюэлевич.

— Твоя пушка-то работает? — спросил я Проку.

— Еще как! А что? Будем драться с этими? Кто такие?

— Партизаны, — сказал я. — Про Мао Цзэдуна и Че Гевару слышал?

— Ну? — откликнулся Прока. Он старался за рулем изо всех сил.

— По теории Мао, партизаны побеждают, если находятся в гуще населения, вроде рыб в воде. По теории Че, на населением следует нагонять страх, терроризировать заодно с властями… Впереди коктейль из тех и других.

— И откуда вы столько знаете про людей? — спросил Прока, сбрасывая газ. В «Линкольне» придержали скорость, рассматривали «хвост».

— Не про них. Про отбросы, как я и ты теперь.

И даже хуже, подумал я. Дерьмо мы распоследнее.

«Линкольн» повернул на Пярнуское шоссе. Я руку поставил бы на кон, что генерал Бахметьев в этой машине и она поедет в Лохусалу.

На Вокзальной улице с парковки резко вывернул знакомый пикап «Судзуки» с тронутыми ржавчиной дугами над кузовом. Отсекая подрезом какой-то грузовичок, пристроился за «Линкольном». Прока дернулся обходить «Судзуки».

— Это их арьергард, не суйся, — сказал я. — Отставай теперь… Они нагляделись на нас. Разговаривают сейчас на эту тему с твоим толстым боссом по радиотелефону. Чего это, мол, его ребята прицепились за ними? Он скажет, что нет никаких его ребят. Они оглянутся: и верно — нет. Значит, хитрит что-то Толстый, крутит. Велел отстать. И занервничают. Толстый же, услышав про объявившуюся на хвосте Чико свою «БМВ», тоже всполошится. Да и мой звонок в представительство, который Толстый, считаю, прослушал, поддал ему жару… А это нам, друг Прока, и требуется на данную минуту собственных панических раздумий… Нужно, чтобы они сбились с ноги на бегу… Хотя бы только сбились… Нам время требуется.

Ловко, подумал я. Элегантно. Поистине стильно. Чико Тургенев придает своему профессионализму утонченность. Вместо убийства — захват, вместо бандитского притона — респектабельная фирма. Две одинаковые роскошные машины, расчетливо приготовленные заранее! Одна, подлинная, отвезла на встречу действительных представителей «Экзобанка» и стоит себе тихо-мирно за оградой представительства «Балтпродинвеста». Вторая тем временем тихо-мирно едет к причалу в Лохусалу. Кому придет в голову проверять респектабельный лимузин?

Чико Тургенев делал работу по высокому стандарту.

Но что предпринять?

Я представил, как пакет с депозитом наличными за генерала Бахметьева, возможно, в эту минуту перекладывается в портфели представителей «Экзобанка». Вячеслава Вячеславовича под охраной эстонского агента им уже показали. Готов к поставке. На проверке наличия лефортовского сидельца, которого, скорее всего, гноят в подвальной подсобке представительства, «клиент» банка не настаивал.

— Помимо бургеровской субмарины у Толстого есть плавсредства в Лохусалу? — спросил я у Проки.

— Есть, — сказал он. — Один «эс-эм-ка-семьдесят-пять» и ещё один новенький, шведская посудина с двумя турбинами и водометом, сорок пять миль в час и любая мель под килем… Класс!

— Что это такое… как его… этот «семьдесят пять»?

— Разведывательный десантный катер, фанерное старье с мотором «газика», пятидесятые годы. При двух пассажирах и тихой погоде без волны двадцать узлов от силы… Пока заведешь, ночь наступает. Толстый и принял-то меня поначалу на работу из-за этого старья. Мотористом-водителем. Рауль рекомендовал. Больше ошивался на причале. Два-три раза в месяц вывозил в кокпите картонки к подлодке, для перегрузки… Маленькие деньги получал. Перешел в сухопутную братву…

Теперь мы ехали вдоль моря. По знакомым местам, к Лохусалу. Я попросил Проку остановиться… Небо сияло голубизной. Ветер разогнал тучи. Горизонт отодвинулся. Мне казалось, вдали угадывалось сверкание шпиля на ратушной башне. Я высказал предположение, что будет штормить. Прока не согласился. Бриз и барашки на исходе дня означают, что утром будет штиль, хотя в начале зимы он и редкость.

Парочка носителей белесых бакенбард терпеливо ждала, приткнув свою «девятку» к обочине, не скрываясь, метрах в тридцати от «БМВ». Круг рвущихся к лохусальскому причалу расширялся. Я помахал им рукой. Они не отреагировали.

— Значит, пока заводишь, ночь наступает? — спросил я Проку.

Он кивнул.

— А стоят где? В ангаре?

— Нет. «Семьдесят пятый» — у причала рыбхоза между шаландами. Метров двести от бургеровского ангара. А «шведа» держат в яхт-клубе на Пирита.

— Охрана?

— У рыбхозников никакой. Красть или безобразничать некому. А когда приходит «швед» из Пирита, двое на борту постоянно. С автоматами. Чешские, штурмовые. Еще миномет.

— Миномет? А он зачем?

— Болгарский, восемьдесят два миллиметра, «Пима». Можно и с палубы, и с причала, с берега шмарануть… Когда шмаранут, станет ясно зачем. А так не знаю…

— Ладно, — сказал я. — Поехали, кофе попьем в пансионате, что-то в сон клонит, взбодримся… Думаю, времени у нас навалом. Да и себя показать не мешает. А то Толстый Рэй, наверное, нас обыскался. Дебильный братец из котельной ему и донесет.

— Донесет, — сказал Прока.

— Не боишься?

— Боюсь… немного.

— А отчего перебежал?

— Грязно там. Блевотина.

— Со мной не чище.

Прока постучал ботинками на шоссе, оттаптывая комки липучей земли с подошв. Сказал:

— Как хотите…

Я всегда работал один. Пусть решает свою участь сам, подумал я. Что мне до него? Перебежчик есть перебежчик. Бежит себе и бежит в свою сторону.

— Сядешь за пассажира теперь, Дечибал Прока, — сказал я. — Свою финскую штуковину проверишь. Поверти немного, приноровись заранее…

После парковки у лохусальского пансионата я наказал Проке сидеть и смирно ждать в буфете, пока сам прогуляюсь по еловой рощице и вдоль пляжа. А также взять две чашки кофе, две бутылки воды, ещё чего захочет тоже пару, почать и поджидать меня, отлучившегося, скажем, в туалет. Если появится истопник Рэй или привяжутся орлы, присланные Ге-Пе, не двигаться. Терпеть обиды, сидеть и из буфета не выходить. В помещении не тронут.

Я предположил также, что в буфет заглянут двое с белесыми бакенбардами. Проке следует им помахать или кивнуть так, чтобы видели орлы Толстого. Парочка не отреагирует, но это неважно. Важно, что приветствие увидят орлы. Парочка с бакенбардами будет сидеть, пока не появлюсь я, Бэзил Шемякин. Однако, возможно, снимутся с места и раньше, когда встрепенутся ребята Ге-Пе. А они встрепенутся, по моим расчетам, получив сообщение от босса по радиотелефону… Ну, а дальше — по обстановке.

— У тебя есть дубликат ключа зажигания? — спросил я.

— Дубликата нет, — сказал Прока. — Он у Толстого.

— Тогда, если будешь уносить ноги отсюда, приклей ключ жвачкой под столешницей. Сядь за второй столик от входа… Я найду.

Моряки неважные одиночки. Кубрик, теснота и пустынное море формируют романтиков-дружбанов. Дечибал Прока стоял под ветром, раскачивавшим ели над нашими головами, с посеревшим и потерянным лицом. Влажные пряди длинной прически казались обсосанными.

— Ты бы шапку купил, что ли, — сказал я, повернулся к нему спиной и, приволакивая от боли ногу, потащился к морю.

Метров через пятьдесят попался ольховый куст, от которого я ножом отрезал хворостину потолще. Обстругал набалдашник под ладонь. Трость прогибалась, но помогала. И приковылял я вовремя.

В бинокль из-за валуна я увидел, как по лохусальскому молу к ангару Рауля Бургера подъехал темно-серый «Линкольн» с желтым геральдическим щитом на дверце. На фоне моря и ясного неба это выглядело рекламным роликом. Окна не были затемнены, в машине, кроме водителя, никого и две последние цифры регистрационного номера были «7» и «8». «Линкольн», за которым мы увязались от Пирита, при идентичности буквенной серии и первых цифр, имел последними «6» и «9».

Машина встала у ворот. Двое в куртках-пилотах вышли из ангара. Один в развалку и вальяжно шел, крутящим жестом приказывая водителю опустить боковое стекло. Второй вертел головой по сектору — море, подступающий лес, пирс, снова лес, море и вдали причал рыбхоза. И обратно.

Хотя солнце стояло за моей спиной, я чуть наклонил бинокль во избежание бликов. Береженого бог бережет.

Я помнил: в ангаре-замке Рауля два места для автомобильной парковки. Внутри могут находится «Линкольн», приехавший из Пирита первым, и, вероятно, бургеровский джип «Рэнглер», поскольку хозяин в море. Второму «Линкольну» не втиснуться. И на пирсе, в конце которого стоял ангар, двум машинам не разойтись… Что они собираются делать?

Расстояние до ангара равнялось по дальномеру в бинокле двумстам тридцати четырем метрам. Всего-то. До Чико Тургенева рукой подать… Ах, подумал я, вот бы болгарский-то миномет!

Обходя серый причал бывшего рыбхоза, раскачав буруном зачаленные в линейку шаланды, вразнобой запрыгавшие на волне, выписывал широкую дугу белый катер. Красавец скользил к ангару бесшумно. Наверное, тот самый шведский — с двумя турбинами и водометом, сорок пять узлов.

Четверо в кремовых пальто, придерживая от ветра шляпы, вышли из ангара. Трое прикрывали от ледяного бриза идущего последним.

Давно не виделись, господин Чико Тургенев, подумал я.

Возможно, он повредил ногу или ноги в перипетиях последней недели. Походка изменилась. Стала замедленней. И он держал руки опущенными вдоль тела. Прежде размахивал на ходу и белые манжеты сорочки контрастировали с черными перчатками. Сейчас манжеты и перчатки отсутствовали.

Помяла обстановка, подумал я. Но спину, как говорится, он держал по-прежнему. Не сутулился, стоял прямо, как киноартист в сцене дуэли.

Заросший затылок, насколько я мог разглядеть в бинокль, сделал шляпу маловатой. Она наползала на глаза. Черные пряди выступали сзади из-под полей.

Чико подвели к «Линкольну». Водитель, выскочивший из-за руля, раскрыл багажник. Тургенев кивнул. Один из сопровождавших вытащил сверкнувший на солнце атташе-кейс белого металла.

Я тщательно подправил резкость. Чико Тургенев захлестнул на запястье человека, державшего кейс, браслет с цепочкой, а свободный конец цепочки вогнал в ручку кейса. Порылся в боковом кармане пальто. Достал что-то и этим чем-то, видимо, закрыл замок на браслете и кейсе. Двое других в кремовых пальто встали по сторонам человека с чемоданчиком.

Тургенев приготовил «депозит» к отправке.

Капитан ловко осадил катер реверсом. Полетели швартовы. Принимали их двое в кремовых пальто. Человек с кейсом сразу поднялся на борт по брошенным сходням. Чико прошел за ним. Минуты через две, отворачиваясь от ветра, наклоняя голову, чтобы не снесло шляпу, и что-то говоря сопровождавшему его, судя по шевронам на рукавах бушлата, капитану, Чико сошел на пирс.

Вот он! Генерала, поддерживая под руки, вежливо, не толкая и не погоняя, вели двое в кремовых же пальто. Он был скован наручниками. Кремовое пальто, как на всех. Толстый шарф кутал шею и плечи. Очков нет. Наверное, отобрали. Вязаная шапочка. Не в ботинках, в обувке-путах. Подобие унт, сшитых между собой куском кожи с прострочкой стальными нитями. Кандалы на меху. Шагать можно, двигая бедрами, прибавить шаг или, тем более, побежать невозможно.

Чико что-то сказал генералу. Тот не ответил, не смотрел в его сторону. Разглядывал море. Подошел капитан, что-то произнес, ему Бахметьев, кажется, кивнул.

Я отвел бинокль, чтобы отдохнули заплывшие глаза.

Но что мне-то следовало делать?

«Раймон Вэйл» показывали три двадцать.

На катере не глушили мотор. Бурунчики клокотали под кормой. Готовились уйти, приняв курьера, прикованного к чемоданчику с деньгами, и генерала? При этом засветло? Неужели я перестарался с тревожащими маневрами и телефонным звонком на шоссе?

— Эй, господин! Эй! — услышал я из-за кустарника.

Патрульные экологической стражи в камуфляжных куртках и меховых кепи выдирались из ельника. Настороженность и тревога вспыхнули в глазах, едва увидели мое лицо. Лицо жестоко избитого человека, притаившегося за валуном с биноклем ночного видения.

Я молчал, чтобы не выдавать себя акцентом.

— У вас есть какие-нибудь документы?

— А в чем дело? — пришлось ответить вопросом.

— Палка… Ваша палка. Вы её только что срезали. Это видно. В заповедном месте.

Оружие им не выдавалось, конечно. Сумки через плечо, термос в суконном чехле на двоих у одного, бинокль у другого, охотничьи ножи на поясах и палки-посохи в руках. Одного роста, одного оттенка серые, чуть раскосые глаза, одинаково скуластые и с бесформенными носами. Коренастые, ноги поставили косолапо. От них пахло прокисшей одеждой.

— Вот мой паспорт, — сказал я, доставая белорусский документ. — Я писатель, живу в пансионате. Наблюдаю чаек…

Обветренные лица оживились. Я был для них развлечение. Ради которого они и пошли на свою службу — развлечение властью.

— На каком языке этот паспорт?

— Белорусский, — сказал я.

— Не русский?

— Я же сказал — белорусский, где Минск.

— Минск?

Об этом городе они не слышали. Переглянулись.

— Ребята, — сказал я. — Хотите сто крон?

И не осматриваясь, они знали, что вокруг никого нет. И ещё они не рассчитывали, что поймают человека с разбитым лицом. Приводить такого в полицию — наживать мороку. Это уже не развлечение. И потом, они уже привыкали к мысли о деньгах, готовых свалится с неба. Я искушал невинных еще, наверное.

Я достал бумажник и сказал:

— Ну, хорошо. Вас двое. Двести крон.

Сунул по бумажке в нагрудные карманы. Это закрепило сговор. Они молча постояли, думаю, из вежливости, вдруг резко повернулись и ушли своей дорогой.

Я навел бинокль. Катер исчез. «Линкольн» исчез. Ангар окрашивало охрой заходящего солнца. И — никого на пирсе.

Ушло часа полтора, пока я волокся к пирсу бывшего рыбхоза по утрамбованному прибоем песку, обходил валуны, подтаявшую под солнцем мелкую трясину, коряги и мусор, выброшенный морем. Чтобы преодолеть пирс, я сел на скользкие, схваченные цементом булыжники, потом закинул на них ноги, встал на корточки, сделал несколько шагов по бетонному покрытию и, снова сев, съехал на заднице с другой стороны.

Солнце ушло за ели. Море сделалось серым. Прока оказался прав: оно успокаивалось. Зачаленные в линейку шаланды медленно поднимались и опадали в ритме мягко шипевшего прибоя.

Вдали несколько раз мигнула белая вспышка. Или мне померещилось?

На серые плоские волны с западной стороны бургеровского ангара легли прерывистые блики. Светофорили и с этой стороны? Почему не используют радио?

Я проковылял немного по берегу, осмотревшись из осторожности, обогнул заколоченные на зиму постройки бывшего рыбхоза и забрался, подтягивая поврежденную ногу руками, по деревянной перемычке на шаландный причал. Теперь я мог видеть боковые окна ангара.

Полчаса я стоял, прислонившись к отдававшим гнилью скользким перилам, под которыми то тянулась ко мне, то проваливалась, обессилев, черная вода. Стемнело совсем. Сигналы от ангара пошли снова. Мигнуло раза четыре и все.

Я навел бинокль ночного видения в море, откуда могли ответить. И сразу различил инфракрасные очертания катера. Он стоял, судя по дальномеру, в шестистах сорока метрах от берега. Бинокль Проки был суперклассным, но все же с точностью утверждать, что это тот самый белый красавец, я не мог. Сосредоточившись на манипуляциях Чико, я упустил из виду очертания надстроек. Не мог их вспомнить, и все тут.

Ну вот, подумал я, опять не удалось догнать Тургенева. А ведь сто процентов гарантии, что генерал с ним, на борту. И дай-то бог, что этот катер, почти на горизонте, тот самый, на котором они и находятся!

Итак, что предпримем?

Сработает ли отсюда радиотелефон, если вызвать Таллинн?

Я потащился вдоль причаленных шаланд. Долго ковылять не пришлось. «Семьдесят пятый», заклинившийся на брезентовых кранцах между двумя шаландами, дергался в воздухе, не доставая до воды торчавшими из киля валопроводом и винтом.

Прыгать я не мог. Поэтому, переложив «ЗИГ-Зауэр» из-за брючного ремня в боковой карман плаща, упал, вдавившись в растянутый над кокпитом катера клеенчатый тент. Сошло. И самодельную трость не потерял.

Посудина оказалась допотопной, действительно фанерной на эпоксидной смоле, с автомобильным рулем вместо штурвала и претензией на приборный щиток.

Я приоткрыл люк моторного отсека на корме. Аккумулятор оказался на месте. Набросил клеммы. Снова переполз к приборам. Вместо замка зажигания стартерная кнопка. Рай для угонщика! Освещение щитка включалось тумблером. Стрелка амперметра дернулась. Вместо рычажного дросселя на катере стояла педаль газа. Инструментальная сумка аккуратно лежала под сиденьем штурвального.

Минут десять ушло, чтобы закрепить провода на аккумуляторе. Я размотал и отбросил чалку. Еще минут пять пришлось перетирать найденным в сумке напильником концы, державшие кранцы. Провалился на воду сначала один борт, который примяла и стала топить соседняя шаланда. А когда упал и второй, топили фанерный катер уже две шаланды.

Из одного упрямства я вытянул подсос и вдавил стартовую кнопку. Мотор с минуту выл, пугая замедляющимися оборотами из-за разрядки аккумулятора, и вдруг, как пушка, грохнул выхлопом и завелся. Я резко вдавил газ и взревевший двигатель, раскрутив винт, усадил корму в воду. Задрав нос, посудина отлетела от пирса, гоня брюхом усы отбойной волны… Услышали ли выхлоп и рев мотора в ангаре?

Отойдя мористее, я покружил без огней, обвыкаясь с управлением. Осмотрелся в кокпите, изучил приборы. Бензомер показывал полный бак. Давление масла, правда, падало. Но я сообразил, что в допотопном двигателе так и бывает после прогрева. Компаса на борту не оказалось.

Я приладил бинокль ночного видения. Прошелся по горизонту, потом обкрутился с бортов, просмотрел и берег. Катер исчез опять. Глушить мотор, чтобы послушать море, я не решался. Не уверен был, что заведу после остановки.

Чего я добился? Зачем вообще вышел в море?

Бывает такое, вперед тащит инстинкт… Может быть, они видят меня с катера. Может быть, я придержу их.

Знобило. Ноги промокли и коченели в плескавшейся по днищу воде. Бессмысленно было искать черпак в непроглядной тьме. Включать бортовые огни и подсветку приборной доски я не решался. Откровенно говоря, на воде я трусил.

Огоньки лохусальского пансионата просматривались четко. Я слегка нажал акселератор, выводя катер на параллельный берегу курс. Лучше было, конечно, возвращаться. И не к пирсу. Ткнусь в берег напротив пансионата. Вырублю двигатель подальше от пляжа, чтобы меня не услышали, и тихо дождусь, когда бриз посадит фанерный ковчежик на мелководье. А там до суши вброд. Надеюсь, обойдется без простуды, не привыкать…

Зазуммерил радиотелефон. Подумав, я соединился.

— Капрал Москва? Ты слушаешь? Прием! — услышал я искаженный помехами, но вполне узнаваемый голос. Он лишал реальной ипостаси и ночь, и катер, и легкую болтанку, и огни Лохусалу, и самого меня в отсыревшем плаще и с мокрыми ногами.

Звучавший в мембране голос не мог доноситься из этого мира. Во всяком случае, здесь и сейчас.

— Говори, — сказал я по-русски и повторил погромче: — Говори, прием!

— Иду тебя топить!

Пришлось спросить:

— Кто нападает?

— Старый друг.

Я четыре года слушал команды, подававшиеся этим хриплым баритоном. И не мог поверить, хотя уже верил. Все-таки нашел силы отшутиться:

— Баллистической ракетой из Парижа?

— Нет, возьму на абордаж, повешу тебя и твою команду, а днище галиона изрублю топором… Через двадцать минут. Не вздумай удирать к берегу. У меня есть чем достать. И я тебя вижу, а ты меня нет… Вводная для размышлений на это время: я пришпиливаю на воротнике пальто генерала Бахметьева радиоуправляемую гранату, кнопка едет со мной. До встречи!

Ну вот, начинают проясняться сюрпризы минувшей недели. И последний из них: Чико уже не Чико.

Я достал из кармана плаща «ЗИГ-Зауэр». Проверил обойму и загнал патрон в патронник.

Двигатель заглох сам по себе. Зыбь чмокала о фанерный борт. Последнее, что мне оставалось услышать в этой жизни.