Шпион смерти

Часть пятая Тайник

За броским внешним видом Хольма и его расфранченностью скрывался полезный советник и неплохой организатор. Он на самом деле владел достоверной и точной информацией о том, как иностранцу начать свое дело в Швеции, а главное, располагал для этого нужными связями. К тому же он был трудолюбив и хотел найти применение своим способностям.

По согласованию с Центром Фрам остановился на импортно-экспортной фирме, специализировавшейся на купле и продаже бытовой техники. Москва выделила под это дело средства, а все формальности по учреждению фирмы взял на себя все тот же Хольм. Пришлось взять его в компаньоны, да без участия в деле все предприятие было бы обречено на неудачу. Швед в самом центре столицы, на Сенной площади, подобрал помещение для офиса, оформил аренду, закупил мебель, поставил телефон, факс, и через два месяца фирма начала свою коммерческую деятельность.

Фрам под руководством Хольма постепенно овладевал азами коммерции, по его рекомендации поступил на вечерние курсы менеджеров, но все равно всей текущей деятельностью он поручил заниматься соучредителю, вложившему в дело десять процентов уставного капитала. Это позволяло ему более-менее свободно распоряжаться своим временем и приступать к разведывательной деятельности, ради которой и был послан в эту страну.

С легкой руки Хольма фирма начала быстро «раскручиваться», но они по-прежнему делали всю работу сами, воздерживаясь от найма дополнительного персонала. Основным орудием труда была телефонная трубка, а основным источником доходов комиссионные. Покупаемый и перепродаваемый товар Фрам с Хольмом практически не видели в глаза, все совершалось по телефону, по почте и с использованием телекса. Конечно, каждой конкретной сделке предшествовал процесс изучения товара, спроса на него и предложения, поиска покупателя, маркетинг. Постепенно фирма обзавелась постоянной клиентурой, сетью поставщиков холодильников, пылесосов, утюгов и прочей бытовой аппаратуры, увеличила оборот, но продолжала оставаться в том же офисе и в том же составе.

Наличие собственного дела автоматически решило проблему разрешения на пребывание в стране, так что первоначальный, самый трудный, процесс легализации Фрама прошел безболезненно и без потерь. В своем отчете в Москву он доложил о том, что готов приступить к оперативной работе, и напомнил о деле Кассио.

Из Центра пришел ответ, в котором Фрам уведомлялся, что проведенная им в прошлом работа и кое-какие дополнительные проверочные мероприятия окончательно разоблачили его, как «липача», а потому всякая работа с ним прекращена. Москва давала добро на активную оперативную работу и ориентировала Фрама на приобретение новых полезных связей.

Основным направлением работы определялась добыча шифров иностранных посольств и разведывательных служб НАТО. Так что дело оставалось теперь за самым малым: навербовать человек пять иностранных шифровальщиков и проникнуть во все секретные планы Североатлантического блока. Швеция рассматривалась только в качестве трамплина для достижения результатов в этой работе.

…На улицах Стокгольма бушевала весна. В центре города, в том числе и в Норрмальме, во всю таял снег, и вдоль тротуаров бежали бурные и мутные потоки вешней воды. Самые нетерпеливые стокгольмцы уже повесили теплую одежду в гардероб и надели яркие демисезонные куртки, хотя к вечеру прихватывали еще крепкие морозы, как и дома в Москве.

Фрам ехал на тайниковую операцию, которая по случайному совпадению оказалась запланированной Центром в том же районе, где чуть менее года тому назад встречался с Ритой и Фаустом. Интересно, что с ними? Как работают и решили ли все свои личные проблемы? Может быть, Рита уже родила ребенка и сняла мешавшее им работать и жить противоречие.

В соответствии с новыми веяниями и установками внешней контрразведки, в оперативную практику последнее время стали внедряться бросовые тайники и сигналы. Контейнер для тайника мог представлять собой безобидный кусок кирпича, кусок штукатурки, пустую банку из-под кока-колы, которые можно подобрать на ходу, не привлекая внимания посторонних, а сигнал о закладке — любой предмет, оставленный за ненадобностью в обусловленном месте как мусор. Кому-то в Центре показалось, что старый, испытанный поколениями разведчиков способ нанесения графических сигналов безнадежно устарел, опасен для разведчика, и поэтому был предложен на вооружение самый надежный и безуликовый способ сигнализации — бросовые предметы.

Тот, кто изобретал этот способ передачи информации, вероятно, видел жизнь в основном из окна кабинета и не мог даже представить, что одно дело — оставить без присмотра банку из-под пива в каком-нибудь замусоренном Тегеране, а другое — в прилизанном и причесанном Стокгольме. Но дело не только в этом — жизнь иногда преподносит такие сюрпризы, о которых кабинетный теоретик не может увидеть и в самом фантастическом сне.

Фрам, получив описание тайника по радио, сразу понял, что фантазия сотрудника легальной резидентуры, подбиравшего тайник, разыгрывалась в диапазоне самых банальных представлений о понятии «бросовый». Но делать было нечего, Центр передавал ему важные оперативно-технические средства, и иного выбора, кроме как выходить на операцию, у него не оставалось.

Первый сюрприз с тайником был преподнесен ему около места постановки сигнала. Еще на подходе к щиту, на котором висело объявление о правилах поведения в парке (среди объявлений обращало на себя одно за номером один, в котором категорически запрещалось мусорить), Фрам понял, что сигнала о закладке тайника на месте нет. Кожура от банана должна была быть оставлена на земле прямо под щитом с объявлениями, но ее там не было. Он продефилировал мимо щита, потом вернулся, еще раз бросил взгляд под щит — нет, там по-прежнему было чисто, что, впрочем, находилось в полном соответствии с первым пунктом регламента поведения посетителя парка.

Теоретически могло произойти одно из двух: либо сигнал вообще не ставился, следовательно, тайник тоже не закладывался, либо сигнал сдуло ветром, подобрал сверхбдительный пенсионер, съело какое-нибудь голодное животное, наконец.

Животное! Прямо перед Фрамом стояло это животное и держало банановую кожуру в зубах! Но оно и не собиралось поедать кожуру, а только подобрало ее, чтобы поиграть. А вдруг это другая кожура? Мало ли в Стокгольме, помимо сотрудников советского посольства, любителей помусорить в общественных парках, которые никогда не читают объявлений!

Животное имело обличье миттельшнауцера, и если правда, что европейцу дана способность отличать друг от друга даже японцев и китайцев, то уж наверняка он наделен даром узнавать знакомую собачью морду. А перед Фрамом стояла не кто иная, как Бонни собственной собачьей персоной. За прошедшее время она слегка заматерела и подросла, но выражение «морды лица», озорной блеск в глазах, стойка спортсмена на старте, готового вот-вот сорваться с места, нетерпеливое виляние обрубком хвоста, любопытное разглядывание собеседника, сопровождаемое верчением головой, — все напоминало ту самую бестию, которую он видел здесь несколько месяцев тому назад. А где же ее симпатичная хозяйка?

— Бонни, это ты? Ну-ка подойди ко мне!

Миттельшнауцер завилял хвостом, упруго подпрыгнул вверх и чувствительно ткнул Фрама носом в живот. На собачьем языке это означало примерно следующее:

— Привет, старина! Рада тебя видеть.

Он сделал попытку погладить ее, но пес быстро увильнул в сторону, однако не ушел, а завилял задом, отчаянно затряс головой, оживился, словно средневековый рыцарь перед дамой сердца — осталось только взять в лапу шляпу и сделать широкий подобострастный реверанс.

Фрам рассмеялся:

— А где же твоя хозяйка? Ты убежала от нее? И где, скажи на милость, ты подобрала банановую кожуру, маленькая негодяйка?

Хозяйки между тем не было видно, и он пошел по направлению к тайнику. Бонни бежала впереди, нимало не беспокоясь по поводу ее отсутствия. По всей видимости, она была где-то рядом. Когда до заветной скамейки оставалось метров десять, Бонни с радостным лаем рванулась в кусты, откуда сначала раздался знакомый мелодичный женский голос, а потом появилась и сама хозяйка с неизменным поводком в руках.

— Бонни, не приставай к незнакомым! Ну-ка пойди ко мне.

Но собака и не думала ее слушаться, а опять упругим мячиком отскочила от земли и прыгнула на Фрама.

— Извините, пожалуйста, — начала было она, но осеклась, не закончив фразы. — Ой, это опять вы?

— Здравствуйте. — Фрам снял кепку и с легка наклонил голову. — А я уж думал, Бонни гуляет одна.

— Нет, что вы, я ее одну не отпускаю.

До скамейки было метра два-три, и под ней лежал обрезок деревянного бруска, взывая, словно гриб-боровик посреди голой поляны, о немедленном своем изъятии. Значит, тайник все-таки был заложен, а сигнал, вместо нелегала советской разведки, за несколько минут до его появления «сняла» замечательная собачка из породы средних шнауцеров. Оставлять контейнер без присмотра было бы неразумным. Нужно было как-то изловчиться и незаметно переместить его из-под скамейки в карман плаща. Лучше всего для этого было, конечно, присесть на скамейку, и он сказал с фальшивым радушием в голосе:

— Какая неожиданная встреча! Не желаете присесть?

— С удовольствием! Я так устала сегодня на работе, а потом, придя домой, сразу пошла прогуливать Бонни.

Они сели, а собака легла под скамейкой. Когда Фрам улучил момент и заглянул вниз, то увидел, что Бонни улеглась прямо рядом с бесхозным контейнером. Злосчастный бросовый сигнал она успела уже где-то обронить.

— Вы здесь часто бываете? — спросила девушка.

— Да так, знаете, иногда, — неопределенно ответил он. — Когда есть время, я с удовольствием приезжаю сюда подышать свежим воздухом, развеяться…

— Признаться, встреча с вами для меня была большой неожиданностью.

— И для меня тоже.

Беседа как-то не клеилась, потому что Фрам был все время сосредоточен на этом дурацком куске дерева, и говорил невпопад.

— Вы давно уже живете в Швеции?

— Месяцев семь. Когда мы встретились здесь в первый раз, я только что приехал. Теперь здесь у меня свое дело.

— Ах вот как.

Фрам опустил руку под скамейку, но тут же с криком отдернул ее назад. Под скамейкой раздалось злобное рычанье Бонни, не пожелавшей отдавать тайник законному владельцу. Тыльная сторона ладони была в крови, и Фрам держал ее перед собой, ничего не понимая.

— Боже мой, она вас укусила! — всполошилась девушка. — Ах ты негодница, вот я сейчас тебя накажу!

Девушка попыталась достать свою питомицу из-под скамейки, но в ответ оттуда донеслось глухое злобное рычанье.

— Извините, ради бога, это все потому, что она чувствует себя под скамейкой как в собственном убежище и не любит, когда кто-то туда вторгается.

Она достала из кармана куртки носовой платок и вытерла с его руки кровь, но она все равно продолжала сочиться из рваной раны и капать на землю.

— Да, Бонни, ты постаралась на славу. Знаете, я здесь живу рядом, прошу вас, пойдемте ко мне, я вам обработаю рану и перевяжу. Мне так неловко…

— Я, право, не знаю, стоит ли… — Фрам поднялся и бросил тоскливый взгляд под скамейку: Бонни на всякий случай взяла контейнер в пасть. «Попробуй возьми», — послала она ему из своего убежища недвусмысленный взгляд.

— Пойдемте, пойдемте, не стесняйтесь.

Поддерживая левой рукой платок на ране, он покорно пошел рядом с девушкой, а Бонни — слава Богу — бежала рядом и не выпускала свою добычу из зубов. Это вселяло определенную надежду на то, что тайниковая операции найдет, наконец свой благоприятный исход.

Проходя мимо щита с объявлениями, Фрам извлек из кармана здоровенную гайку — свидетельство того, что тайник изъят, и незаметно бросил ее на землю. «Будем надеяться, что какому-то мальчишке в ближайшие полчаса не придет в голову пройти мимо», — подумал Фрам, не выпуская из вида миттельшнауцера. Бонни дернулась было при виде металлического предмета, но, вероятно, ей показалось, что на сегодня шпионских аксессуаров выпало на ее долю и так предостаточно, так что гайка осталась лежать в ожидании другого полноправного участника секретной операции.

— Меня зовут Мария, — представилась по пути девушка, — а вас?

— А меня Стивен. Стивен Брайант, бизнесмен из Канады.

— Ну вот мы и знакомы. — Мария открыла калитку, и по выложенной цементными плитами дорожке они прошли на веранду, представлявшей собой комнату отдыха. Посредине стоял большой круглый стол, накрытый белой скатертью, а вокруг него — плетеные кресла. На столе стоял настоящий тульский самовар! Это было потрясающе, появилось ощущение, что он зашел не в шведский коттедж в пригороде Стокгольма, а попал на подмосковную дачу в Валентиновке или Загорянке!

— Вы постойте тут, а я сейчас приду. Присаживаетесь.

Он сел в кресло, все еще придерживая набухший кровью платок. Бонни подошла к нему, бросила кусок дерева под ноги и убежала внутрь дома. Ну и ну! Последнюю сцену в тайниковом действе собака придумала поставить у себя дома. Он не заставил себя долго ждать, нагнулся и положил контейнер в карман. Ни от одного оперативного мероприятия никогда он не испытывал еще такого огромного морального удовлетворения, как сейчас.

— Давайте вашу руку сюда.

Мария принесла медикаменты, стала промывать рану, дезинфицировать ее, а потом наложила бинт.

— Вот все. Вы не беспокойтесь, Бонни — здоровая собачка, и никаких последствий от ее укуса не будет.

— Спасибо. Раньше мне как-то не приходилось иметь дело с собаками, а вот сегодня получил хороший урок.

— Вы имеете в виду укус?

— И это тоже. — Он загадочно улыбнулся, похлопывая здоровой рукой по карману. Контейнер был на месте и буквально согревал его сердце.

— Не хотите ли кофе? — предложила Мария. — Я сейчас.

Она опять ушла, а на веранду вышла преклонных лет женщина в черном. Фрам поднялся при ее виде и назвал себя.

— Марта Полякофф, — назвала она себя. — Мама Марии. Вы давно знаете ее? — Женщина пытливо и внимательно заглянула ему снизу вверх в лицо.

— О нет, мы случайно познакомились в парке, ваша собачка укусила меня, и я…

— Бонни чрезвычайно умная собака. Обычно она лает на незнакомцев, а вас она признала за своего, — сказала госпожа Полякова, не обращая внимания на его объяснение. — Вы, как я вижу, иностранец?

— Да, я из… Канады.

— И давно вы здесь?

— Нет, меньше года.

— А мой покойный муж был тоже иностранцем.

— Мне Мария говорила…

— Он умер несколько лет тому назад. Врачи сказали, что он мог бы жить дольше, если бы не слабое сердце.

— Я очень сожалею…

— Он был русский военнопленный, сидел в концлагере на севере Норвегии. Они работали там в каменоломнях, их там били, унижали, расстреливали, а главное — держали впроголодь, вот он и надорвал там свое сердце.

Госпожа Полякова стояла к нему вполоборота и, казалось, разговаривала не с ним, а с кем-то другим, стоявшим у окна. Фрам тоже не садился, пока она не сказала ему об этом.

— Он бежал с несколькими товарищами из лагеря. Им удалось перейти норвежско-шведскую границу, они долго блуждали в горах, и все, кроме будущего мужа, погибли от голода, а его случайно подобрал охотник, мой папа. Мы тогда жили в Норрботтене, это уж после войны мы с мужем перебрались в Стокгольм. Я помню, как папа привез его полуживого на повозке в тот июньский вечер. — При этих словах морщинистое лицо женщины разгладилось и помолодело.

— А потом вы вышли за него замуж? — спросил Фрам.

— Да, вопреки уговорам матери и отца. Они считали, что брак с иностранцем, особенно с русским, не принесет мне счастья. Но я настояла на своем. Мы были очень счастливы.

— А он никогда не хотел вернуться домой?

— Конечно, хотел. Но когда узнал, что все его родные погибли во время войны и что Сталин мог посадить его опять в тюрьму, он прекратил все свои попытки репатриироваться на родину и умер как шведский подданный. Да. Мы были вместе с ним в советском посольстве на Виллагатан, сама мадам Коллонтай разговаривала с нами. Ее тоже уж нет в живых, мне говорили, она уехала в Советский Союз и умерла там сразу после войны.

Она замолчала. Молчал и Фрам, но сердце его так сильно гоняло кровь, что он чувствовал, как она стучит в висках. Он вспомнил, как мать рассказывала ему в детстве, что отец находился в германском плену в Норвегии.

На веранду вышла Мария с подносом в руках.

— Мама, ты опять рассказывала об этом? Тебе вредно волноваться. Она каждому, кто к нам заходит, рассказывает историю своего замужества, — извиняющимся тоном пояснила Мария Фраму.

— Я сама знаю, что мне вредно, а что — полезно. Вы садитесь пить кофе, господин Брайант, а ты, Мария, принеси-ка тот альбом с фотографиями.

— Ну мама!

— Неси, неси.

Наступили сумерки, и госпожа Полякова включила свет.

Альбом был в вишневом сафьяновом переплете — таких сейчас уже не делают, и все черно-белые фотографии в нем выцвели от времени и были слегка попорчены клеем.

— Вот мой муж, а это его товарищи по лагерю, — ткнула мать Марии в первую же попавшуюся фотографию.

Фрам нагнулся, чтобы получше рассмотреть снимок. На нем были изображены несколько человек в полосатых рваных робах. Поляков стоял в центре объектива и обнимал своих товарищей за плечи. Странно, но пленные улыбались. Слева от Полякова стоял высокий костлявый мужчина. Это… это был его отец! У Фрама замельтешило от неожиданности в глазах. Он протер их пальцем здоровой руки, но отец не исчезал со снимка, он стоял, молодой и веселый, чему-то улыбался и смотрел прямо на своего сына.

— Этот снимок сделали норвежцы. Отец нашел его при муже, когда его нашли умирающим в горах. Кроме снимка, осталась еще одежда заключенного. Хотите, я покажу?

— Ну мама, может, достаточно? Господину Брайанту совсем это неинтересно, — взмолилась дочь.

— Ну хорошо, хорошо. Потом как-нибудь. Вы ведь зайдете к нам еще, господин Брайант?

— Да, да, непременно.

— Обязательно заходите, а то моя дочь ведет довольно замкнутую для молодой девушки жизнь. Ей нужно больше общаться с молодыми мужчинами. Слишком глубоко закопалась в своей науке. Ладно, ладно, молчу, — сказала госпожа Полякова, увидев возмущенное лицо дочери.

— Спасибо за угощение. Мне пора.

Он вышел на улицу. Свежий мартовский морозец уже успел сковать ледком растаявшие днем лужицы воды, и он бодро похрустывал под ногами. Мария вышла его проводить.

— Вы найдете дорогу до автобусной остановки?

— Конечно, конечно. Какой у вас номер телефона? Я вам позвоню.

— 745-38-98. Я дома обычно после пяти.

— До свидания. Я обязательно позвоню.

Он ехал в автобусе, потом пересел на метро, и пока добрался до своей квартирки в Норрмальме, перед глазами неотступно стоял отец в полосатой и рваной робе и чему-то улыбался. Улыбка совсем была непохожа на ту измученную и усталую гримасу, которую он видел на его лице потом, в 1946 году, во дворе деревенского дома. В ней не было надежды.

Теперь он понимал почему. Сразу после приезда в Кунаково отец пропал. Ему дали возможность увидеться с семьей, а потом отправили этапом в один из лагерей на Дальнем Востоке. Только вместо норвежских камней ему пришлось несколько лет ворочать стволы деревьев. Поляков предпочел остаться на Западе и избежал ГУЛАГа. Но и тот и другой так и не заслужили на своей родине ни одного слова благодарности в свой адрес. Вокруг их имен образовался ряд выжженных клеймом слов: военнопленный, предатель, безотцовщина.

…В анкете при поступлении на работу в разведку он, как и при поступлении в институт, указал, что никто из его близких родственников в плену не находился, а об отце уже давно не имеет никаких сведений, потому что он с матерью развелся.

Разобрав присланные из Центра средства тайнописи и расписание радиосеансов, он тут же написал отчет в Центр. В конце послания он хотел было попросить московское руководство разыскать отца и установить с ним контакт, но передумал. Лучше заняться этим самому, когда приедет в отпуск.