Штрафная рота. Высота смертников

Глава тридцать седьмая

Во взводе Нелюбина потерь оказалось больше. Воронцов шел по ходу сообщения, перешагивал через убитых. Бойцы уже расчищали траншею, складывали в ячейках своих убитых. Снимали с них вещмешки с патронами, гранатами и сухим пайком.

— Ну что, Иван Матвеич, — хлопотал возле одного из убитых пожилой боец в разорванном ватнике. — Вот и взяли мы их. Вот и искупил ты, земляк, перед родиной… Нету у тебя теперь никакой вины.

— Где командир взвода? — спросил бойца Воронцов.

— Там. — Боец устало и, как показалось Воронцову, безразлично махнул рукой вдоль траншеи. — Там он. Сержанта ранило. Так он с ним.

— Стукалина? Сержанта Стукалина? Ну, что молчишь, боец?

— Кажись, его. Разведчика. Шустрый такой…

Воронцов побежал вперед, расталкивая бойцов.

— Там они, — кивнул ему на вход в блиндаж санинструктор. — Я ему уже ничем помочь не могу. А работы много…

Воронцов спустился по земляным ступенькам в блиндаж. На топчане лежал Степан. Он тяжело дышал. Смотрел неподвижными глазами в бревна накатника. В другом углу, сгрудившись над столом, сидели офицеры. Слышался голос старшего лейтенанта Солодовникова. Среди офицеров Воронцов увидел артиллериста и еще кого-то из связистов.

— Воронцов, давай сюда. Какие у тебя потери? Докладывай. — Ротный махнул ему рукой. — План твой оказался верным. Буду писать на тебя реляцию. И ворвался твой взвод хорошо. И контратаку отбили. На тебя все кинулись. Какие у тебя потери?

— Сержанты сейчас подсчитывают.

— Да мне примерно. Чтобы знать, чем мы располагаем.

— Думаю, человек десять потеряли. Если считать раненых, то еще человек восемь.

— Раненых придержи в траншее. Не отправляй пока в тыл. Только — тяжелых. Ты что, Воронцов, квелый такой? — Голос старшего лейтенанта Солодовникова доносился как из тумана. — Ранен, что ли?

— Нет, Андрей Ильич, со мною все в порядке. Разрешите мне с другом поговорить?

Сидевшие вокруг стола затихли.

— Да, да, вы ведь вместе выходили… Молодец твой Стукалин. Пулемет вывел из строя первыми же гранатами.

— Что с ним?

— В траншее уже… Очередь из автомата. Прямо в грудь. Фельдшер сказал, что в тыл нести бесполезно. Вот такие дела, взводный. Так что прощайся с другом и давай сюда.

Воронцов взял руку Степана. Лицо его сразу вздрогнуло.

— Ну, как ты, Степ? Я ротного попрошу, чтобы в тыл тебя отнесли. А?

— Спасибо, Сань. — Степан говорил с трудом, медленно разлепляя спекшиеся черные губы. — Помнишь, как мы… наша Шестая… на речке той…

— Тихо, тихо, молчи. Тебе больно?

— Сань, в кармане у меня письмо от матери. Старое… прошлогоднее… Адрес на нем обратный… Не хочу под чужим именем…

— Хорошо, Степ, ты только не переживай. Все сделаю. Будем жить, Степ! Будем жить!

Ротный снова позвал Воронцова.

Степан шевельнул губами:

— Не оставляй меня, Сань. Умирать скоро… Боюсь один остаться… А там… там не боюсь… Там нас много…

— Я с тобой, Степ. С тобой. Ты, может, хочешь чего? Пить хочешь? У меня и водка есть. — Воронцов достал из кармана трофейную фляжку, потряс ею.

Степан снова шевельнул губами. Голос его уже стал совсем тихим. Воронцов наклонился к нему и услышал:

— Сань… устал… Ох, как я устал…

Через двадцать минут, когда на гору заволокли три 76-миллиметровые пушки и минометы, рота снова пошла в атаку.

Связисты тащили катушки с проводами. И спустя некоторое время старший лейтенант Солодовников уже кричал в трубку со своего передового НП:

— Первый! Давай огня! Где батальоны?

— Дуй вперед и не оглядывайся! — слышал он в трубке возбужденный голос полковника Колчина. — Твое дело — выйти на шоссе, оседлать его и отрезать их к чертовой матери!

— Я и иду! Иду, товарищ Первый! Но у меня оголенные фланги!

— От твоих флангов я их сейчас отгоню минометным огнем! Так что не бойся! Вперед! Какие потери?

— Большие, товарищ Первый. Семьдесят пять человек выбыло из строя. Тридцать два — безвозвратные.

— Лейтенанты?

— Трое.

— Убиты?

— Двое ранены. Эвакуированы в тыл. Один убит.

— Этот-то, курсант, как себя ведет? Не зря я его водкой поил?

— Воронцов?

— Да, он.

— Младший лейтенант Воронцов действует храбро и уже отличился при штурме траншеи и отражении контратаки. После боя буду ходатайствовать о награждении его орденом.

— Готовь, Андрей Ильич, представление. Я подпишу. И на всех, кто отличился. А младшему лейтенанту скажи об этом. Пусть старается, землю когтями рвет.

— Да он и так рвет, товарищ Первый.

— Боеприпасов мы вам подбросим. Держитесь. Скоро пойдут батальоны. Все. Конец связи.

Старший лейтенант Солодовников положил трубку на рычаг, вспомнил капитана, который сидит сейчас внизу, под горой, в своем теплом блиндаже…

— Скоро пойдут… Скоро… Это когда? Когда у меня от роты взвод останется? Хер ты, Илья Митрофанович, их с места сдвинешь, свои батальоны. Они по взводу бросят на пулеметы, положат на проволоке по десятку людей и назад отведут. Захлебнулась атака! Что ты тут сделаешь? Хвать ее в душу! — Так рассуждал сам с собой командир штрафной роты старший лейтенант Солодовников. Уж он-то воробей битый, знал, что почем на войне. Он бы и сам, будь у него простая стрелковая рота, без основательного усиления и без обеспечения флангов не полез бы на скаты. Так, потоптался бы внизу и — ползком, с кровавыми соплями, назад.

В следующее мгновение справа и слева все потонуло в черных взрывах. Батя не обманул, подбросил огоньку. А через минуту зазвонил телефон:

— Пошли батальоны, Андрей Ильич. Встречай. Ты скажи вот что: до второй траншеи дошел?

— Дошел. Третий взвод ворвался и ведет рукопашный бой. Четвертый пытается атаковать минометную батарею. Второй и первый прижаты сильным огнем с флангов. Еще бы туда огоньку.

— Дадим. Третий — это кто у тебя?

— Власовцы. Воронцов. С ними лейтенант Гридякин ушел.

— Зачем? Не его это дело, в атаку ходить. Зачем ты его отпустил?

— Останови их… Молодые, ретивые. Дело пошло… Азарт…

— Срочно отзови его на свой НП! Отзови, слышишь? Скажи: Колчин приказал срочно выйти из боя! Ранят, не дай бог, а то еще и убьют, затаскают тогда нас с тобой. Сами в штрафбат пойдем. Пленные есть?

— Нет пленных.

— Как нет? Траншею взяли и пленных нет?

— Не берут они пленных.

— Вот и прикажи Николаю, чтобы организовал захват пленных, и пусть с ними возвращается назад. Жду его здесь, внизу. Я — на НП Второго. Ты меня понял?

— Все понял, товарищ Первый.

Прибежали связные:

— Третий в траншее! Большие потери!

— Второй пытается атаковать! Четвертым отделением уже ворвался! Идет рукопашный бой!

— В первом большие потери! Прижат плотным огнем пулеметов. Бьет снайпер! Есть потери от огня своих минометов!

— Четвертый двумя отделениями зацепился за траншею! Большие потери! Убит младший лейтенант Никонов! Ранен младший лейтенант Тимошкин!

Из второй траншеи немцев они через минуту-другую выдавят. Изрубят саперными лопатками самых упорных и займут вторую линию. Но после этого надо ждать контратаку немцев. И судя по тому, как они пролезли узким клином, не обеспечив флангов, на этот раз немцы контратакуют не так, как час назад. Было бы слишком примитивно с их стороны…

Уже рассвело. Воронцов и не заметил, как всплыло над дальним лесом, над верхушками не тронутых снарядами берез оранжевое солнце. Вдруг спохватился, что не взлетают ракеты. Да и вообще тихо стало кругом. Немцы притихли. Наших не слыхать. Первая мысль: где батальоны? Почему не слыхать боя на флангах? Там сейчас должна стоять пальба и дыбом вставать земля! Значит, не пошли батальоны?

Приполз связной с НП командира роты:

— Донесение лейтенанту Гридякину! Кто из вас лейтенант Гридякин?

— Я. — Гридякин открыл глаза. — Давай, что там у тебя.

Связной передал записку. Гридякин прочитал ее и порвал.

— Скажи ротному, что приказ будет выполнен. Можешь быть свободным. — И лейтенант Гридякин снова закрыл глаза.

Левая ладонь его была перевязана. Когда прыгал во вторую траншею, немец встретил его на штык. Гридякин машинально выбросил вперед руку, и штык проткнул ладонь. Сейчас, после второй траншеи, он выглядел ничуть не лучше штрафников. Вот почему связной не сразу разглядел его среди бойцов. В оборванной шинели, с закопченным лицом, кровоподтеком на скуле, разбитым лбом и рассеченной губой. Теперь он дремал, прижавшись к пулеметчику.

Воронцов обошел свой взвод. Бойцы провожали его молчаливыми взглядами. Послушные и безропотные в бою, они во время отдыха не досаждали своими вопросами и просьбами. Будто все знали наперед, смирившись со своей судьбой и готовностью свою чашу нести до конца.

— Чинко, — окликнул он помкомвзвода, — раненые до сих пор не отправлены. Почему?

Взгляд у сержанта Чинко спокойный. Будто и не было двух рукопашных. Голос тоже:

— Снайпер бьет, товарищ младший лейтенант. Сами видите, что делается. Дождемся темноты, отправим. Ребята потерпят.

В строю из семидесяти пяти человек оставалось тридцать восемь. Тридцать девятым был лейтенант Гридякин.

— Дронов, оба пулемета — на фланги. Пусть заряжают диски.

— Они уже заряжают, — ответил зам по строевой.

Трупы немцев бойцы выбросили из траншеи, образовав с западной стороны бруствер. Теперь сидели в ячейках и делили трофеи, щелкали зажигалками, курили в рукава, посмеивались друг над другом. Обычная реакция после атаки. Живые вспоминают что-нибудь смешное. О мертвых не говорят. Мертвым уже ничего не нужно, они даже покурить не просят.

— Чинко, откуда бьет снайпер?

— Да кто ж его разберет. Лупит на каждое движение. Двоих уже в блиндаж унесли.

— Ты МГ освоил?

— Да я его давно освоил, — признался Чинко тем же спокойным тоном.

— Стреляешь хорошо?

— На сто шагов в середину корпуса не промахнусь.

— Тогда слушай меня внимательно. По фронту снайпер огонь не ведет. Как правило, стреляет с фланга. Я сейчас высуну каску, а ты понаблюдай. Постарайся засечь вспышку выстрела. — Воронцов протянул сержанту бинокль.

— Не нужен мне никакой бинокль. У меня глаза хорошие.

— Когда увидишь вспышку, молоти по тому месту, пока ствол не перегреется. Кончится лента, спрячь голову и лежи, не высовывайся.

Воронцов подобрал винтовку с разбитым прикладом, надел на нее каску, валявшуюся под ногами, и поднял ее на четверть над трупом немца. Затем он шевельнул труп, подтащил его к себе. Пусть снайпер подумает, что русские продолжают обшаривать убитых. Опустил каску и снова приподнял. И в это мгновение пуля щелкнула по каске, так что та отлетела в глубину траншеи. И тут же торопливо заработал МГ. Воронцов на четвереньках подбежал к сержанту. Тот, прижав к щеке верхний рог короткого приклада, молотил из пулемета по крыше сарая, стоявшего возле дальнего леса, метрах в ста пятидесяти от их траншеи. Вскоре плоский наконечник целиком отстрелянной ленты, щелкнув, выскочил из приемника. Сержант быстро убрал с бруствера пулемет и поставил его на дно траншеи.

— Перегрел, — сказал он и швырнул на кожух горсть снега. — Пахнет, как в кузнице…

Подошел лейтенант Гридякин.

— Что там?

— Снайпер в сарае засел.

— Думаете, вы в него попали?

— Попасть, может, и не попали, — сказал Чинко, — но напугали. Он теперь отсюда уйдет. Он понял, что и за ним охота началась.

— Как думаешь, — спросил Гридякин, — почему они молчат? Хреновая какая-то тишина.

— Скоро узнаем.

Воронцов позвал к себе командира отделения противотанковых ружей. Худощавый сутулый сержант с раскосыми карими глазами степняка доложил, что расчеты расположились углом вперед, что запасные позиции тоже отрыты и замаскированы. Фамилию командира отделения бронебойщиков Воронцов никак не мог запомнить. Запомнил имя.

— Карим, как вы думаете, если они пустят танки, откуда надо ждать атаки?

— Танка нада маневр, — с сильным акцентом ответил Карим. — Сюда болото, сюда болото. Там — дорога. Оттуда ждем, товарищ младший лейтенант.

— Хорошо. Один человек пусть ведет постоянное наблюдение. Остальным — отдыхать.

— Есть, товарищ младший лейтенант. — Карим махнул ладонью у обреза каски и пошел по ходу сообщения к позициям ПТР.

Две бронебойки были расположены в глубине траншеи, третья — непосредственно в одной из стрелковых ячеек.

Во второй половине дня началась стрельба на флангах. Немцы, казалось, забыли о прорвавшейся роте, оседлавшей одну из высот. Они сосредоточили огонь своих орудий и минометов на скатах справа и слева от штрафников. Несколько раз там слышалось: «Ра-а-а!» Но все тонуло в сплошном гуле взрывов и пулеметном грохоте. Девятка пикировщиков пронеслась над деревьями. Самолеты сделали вираж, набрали высоту и начали почти отвесно пикировать на скаты. Разгрузившись, «лаптежники» улетели. Внизу все трещало и горело. Дым и копоть сносило в лес.

— Вот и вся атака наших батальонов, — сказал спокойным голосом сержант Чинко и осторожно спросил: — Товарищ лейтенант, как вы думаете, приказа на отход не будет?

— Не будет, Чинко.

Сержант докурил немецкую сигарету, уронил колечко окурка между колен и сказал:

— Я тоже так думаю. Но вы не сомневайтесь. Никто из наших, товарищ младший лейтенант, второй раз в плен не пойдет.

— А я и не сомневаюсь. Пойдем-ка проверим позиции пулеметных расчетов, сержант.

Пошли на левый фланг. Пулеметчики сидели на дне просторного окопа. «Максим» без щитка стоял внизу, прикрытый трофейной плащ-палаткой. Пулеметчики, развязав один из принесенных с собой вещмешков, набивали брезентовые ленты патронами.

— Где запасная? — спросил Воронцов первого номера.

— Там, товарищ младший лейтенант, — вскочил боец. — В двадцати шагах отсюда. Глубже и немного левее.

— Хода сообщения туда, конечно же, нет.

— Да где ж тут его откопаешь, товарищ младший лейтенант. Они уже сейчас пойдут.

Все бойцы были уверены, что немецкая контратака начнется с минуты на минуту.

— Следите вон за тем отрезком дороги. Это — ваш сектор. Стрелять — только во фланг. Фронт — не ваше дело. Только в крайнем случае. Если подойдут на бросок гранаты.

— Если подойдут на бросок гранаты, то стрелять уже поздно, — сказал первый номер. — Тогда надо будет на запасную уматывать.

Народ во взвод подобрался бывалый. Что и говорить, взвод, который достался ему в начале офицерской карьеры, оказался хорошим взводом. Вот только истаивал он быстро. И задача оказалась непомерной.

Пошли дальше. Впереди Воронцов увидел пулеметчиков второго взвода. Соседи тоже устроились и отдыхали. Там, во втором взводе, уже не было сержанта Степки Смирнова. Потертое письмо его матери, которое Степан сохранил и в плену, и в роте Радовского, теперь лежало в полевой сумке Воронцова.

Во второй взвод он идти не хотел. Разве что проведать Кондратия Герасимовича. Нет, Нелюбину сейчас не до него. Тоже, видать, обходит свое хозяйство и отдает распоряжения пулеметчикам, стрелкам и бронебойщикам.

— Чинко, — сказал Воронцов своему помкомвзвода, — я обещал вам написать на вас ходатайство за умелые действия в составе передовой группы. Учтите, я не забыл.

— Я об этом не думаю, товарищ младший лейтенант. — В глазах Чинко сияла благодарность.

— Во время боя следи за левофланговым пулеметом. Пусть не спешит обнаруживать себя. Но когда откроет огонь, пусть не робеет, что сейчас мина прилетит.

— Понял. Они ребята надежные.

Потом, пересиливая дремотную усталость, Воронцов услышал, как Чинко тихо разговаривал сам с собой и напевал:

Контратака началась вечером. В лоб немцы не пошли. И взвод Воронцова, занимавший оборону в середине траншеи, занятой ротой, в начале схватки сидел без дела. Чтобы не засвечивать основную позицию, Воронцов приказал левофланговому расчету «максима» быстро перебраться на запасную и поддержать фланговым огнем первый и второй взводы. Два «дегтяря» он держал в центре. Что-то подсказывало ему, что главные события еще впереди. Немцы нажимали на первый и четвертый взводы. Особенно доставалось первому. Первую атаку те отбили сами. Вторую смели минометчики. Заболоченный луг, глубокие канавы, заполненные водой и теперь замерзшие и присыпанные снегом, похоже, довоенные торфоразработки, исключали применение танков. Данные разведсводки, которую перед выдвижением на исходные зачитывал им старший лейтенант Солодовников, свидетельствовали о том, что на станции Милятино, в четырех-пяти километрах отсюда, немцы держат резервы. Резервы расположены в два эшелона: около пятнадцати танков и до двух батальонов пехоты в первом и батальон средних танков и до дивизии пехоты — во втором. Батальоны, как можно предположить, подошли. Танки они могут пустить только отсюда, с фронта. И только на их взвод.

— Карим, слушай внимательно, — предупредил он командира бронебойщиков. На фланги не отвлекайся. Твое дело — танки. Пока их нет, слушай, наблюдай и протирай патроны.

— Задача ясный, — коснулся обреза каски степняк.

Ротный, видимо, обрывал все телефоны. Через минуту шквал артиллерийского огня накрыл пустошь и березняк справа и слева от траншеи, занятой штрафниками. Черная стена взрывов шла, продвигаясь в глубину немецкой обороны, пошатывалась из стороны в сторону. Некоторые снаряды, будто выпадая из геометрии заданных траекторий, падали возле окопов первого взвода.

По ходу сообщения, который вел в тыл, прибежал связной с НП командира роты. Связист нес «маузер» с оптическим прицелом. Винтовка была завернута в пятнистую трофейную плащ-палатку. Воронцов сразу узнал этот длинный сверток.

— Товарищ младший лейтенант, велено вам передать. — Связист сунул в карман руку и выгреб оттуда горсть патронов. Потом другую. Патроны были облеплены крошками рыжего табака. — Вот все, что есть. Двадцать один.

Еще четыре в магазине, вспомнил Воронцов.

— А где лейтенант Гридякин?

— Ушел во второй взвод.

Связист потоптался в грязном, перемешанном с торфом снегу, посмотрел в сторону второго взвода, откуда тянуло толовой гарью. Не хотелось ему идти туда.

— Ему велено явиться на НП командира роты. Ротный ругается.

— Хорошо, передам. И скажи старшему лейтенанту Солодовникову, что мы ждем танковой атаки. Когда пойдут, пусть артиллеристы помогут нам.

— Так и передать?

— Слово в слово. Идите.

Воронцов распеленал «маузер», открыл затвор, дозарядил магазин. Расчехлил прицел и начал осматривать сарай, углы, дыры в крыше. Сарай лучше было бы сжечь. С его чердака наверняка хорошо просматривается наша траншея со всеми и основными, и запасными позициями пулеметчиков и бронебойщиков. Идеальный наблюдательный пункт для корректировки огня. На месте офицера, который решился бы на танковую атаку с фронта, было бы разумным послать на этот НП наблюдателя и корректировщика. У них каждый танк и каждый артиллерийский расчет оснащены радиостанциями. Знал Воронцов и другое: если во время боя командир подразделения начнет в полном объеме исполнять работу бойца, пусть даже снайпера, то кто же будет командовать подразделением? Но в бою Воронцов знал и это, наступает такой момент, когда никакие команды уже не влияют на ход стремительно развивающихся событий, и офицеры дерутся плечом к плечу с солдатами, и их главная роль сводится к тому, что они — рядом, в окопе, и так же, как и все, продолжают вести огонь.

Первая мина шлепнула с недолетом.

— Убрать винтовки! — скомандовал Воронцов. — Всем, кроме наблюдателей, лечь в траншею и приготовиться к бою!

— Сашка, что? Начинается?

Воронцов оглянулся. Перед ним стоял лейтенант Гридякин. Лицо его было бледным. То ли от усталости, то ли от того, от чего всегда бледнеет солдат перед атакой.

— Вам приказано прибыть на НП командира роты, — сказал Воронцов, стараясь не смотреть ему в глаза.

Лейтенант Гридякин это заметил. В такие мгновения, когда в человеке напрягаются все силы, и физические, и иные; видится многое и многие мысли приходят, и многие откровения охватывают душу, чтобы напоминать потом о себе всю оставшуюся жизнь. Если ее суждено прожить. Если жить человеку не до первого разрыва мины и не до первой пули…

— Чего ж ты отворачиваешься, Сашка? А? Уже заранее меня презираешь, да? Он, мол, сейчас в тыл поползет, шкуру спасать. Чтобы донесения писать, как мы тут храбро дрались. А нам — умирать… Ну, скажи честно, ты это подумал?

Воронцов посмотрел в глаза Гридякину. Губы лейтенанта дрожали.

— Никуда я не пойду. У меня еще два диска патронов, две гранаты.

— Бойцов у меня во взводе хватает. Тогда иди к Прохоренко. Он там один остался. Ему помощь нужна. — И Воронцов вытащил из противогазной сумки еще один диск и сунул в руки лейтенанту Гридякину.

Они обнялись. Лейтенант Гридякин, пригибаясь после каждого взрыва, пошел на правый фланг. А Воронцов вскинул винтовку и снова обшарил в прицел углы сарая. Наблюдателя-корректировщика он просмотрел. Или тот подполз со стороны леса и так же незаметно поднялся наверх. Или сидел там все время, пока рота обживала траншею, и просто не обнаруживал себя. Надо было послать кого-нибудь в разведку. То, что наблюдатель там, Воронцов знал точно: мины, прилетавшие откуда-то из-за гряды смешанного леса, ложились прицельно, плотно накрывая полосу траншеи, с каждым взрывом обжимая ее все плотнее и плотнее.

Воронцов осмотрел черные провалы в крыше. Их всего оказалось пять. Возле одного из них сейчас стоит немец, наблюдает за огнем своих минометов и передает поправки.

Уже слышались крики раненых.

— Санитара сюда! — закричали сразу несколько голосов.

Свист мины, раздавшийся совсем рядом, заставил Воронцова прижаться к стенке отводной ячейки. Немцы, видимо, начали рыть запасной ход сообщения, но не успели. И Воронцов теперь стоял на коленях в этом недорытом окопе и ждал взрыва мины. Взрыв! Мина взорвалась в двух шагах от него. Запахло толовой гарью. Осколков он не услышал. Заложило уши. Выглянул. Поднял винтовку. И раз за разом, быстро перезаряжая, положил пять пуль в нижний обрез проломов в крыше сарая. Перезарядил винтовку и зачехлил прицел.

Гула моторов он не услышал. В ушах еще звенело. Да и минометный обстрел продолжался, сдвигаясь на левый фланг, ко второму и первому взводам. Но крик командира отделения бронебойщиков услышали все:

— Танки! Расчеты! Приготовиться к бою!

Карим делал свое дело. Он знал, что наступил его час, что его работу, кроме его самого и расчетов бронебоек, не сделает уже никто.

Вот они, показались, красавицы… Воронцов смотрел в бинокль на дальний поворот дороги, где происходило основное движение. Справа и слева виднелся лес и перед лесом болотина. Там танкам не пройти. Вот и выползали они по дороге, чтобы потом развернуться здесь, на лугу.

— Расстояние триста метрий! — слышался гортанный голос Карима. В минуты боя акцент степняка становился еще сильнее. — Стрелят подождит! Подождит!

Карим рисковал, стараясь подпустить танки на верный выстрел. Он выстраивал свой бой, и Воронцов понимал, что в его тактику сейчас лучше не вмешиваться. Карим воевал с сорок первого. Под Тулой сжег первый танк и получил орден. Затем был ранен. Вернулся снова в один из ИПТАПов[35], подо Ржевом попал в окружение. Плен, Вяземский концлагерь, русская рота в составе РОА…

— По головному направляющему! — зло заревел Карим. — Залпом! Пли!

Все три бронебойки вздрогнули, поднимая перед окопами облачка снега и порохового дыма.

— Целься в гусеница!

Снова загремели бронебойки, теперь уже не так дружно.

— Взвод! — закричал Воронцов. — Приготовиться! Пулеметчики молчат до моего приказа! До сарая и гряды ракит — только огонь из винтовок! Когда пройдут ракиты, всем взять трофейные автоматы и приготовить гранаты!