Схватка

Глава 27

Глава двадцать седьмая

Литон был отправлен обратно, а его сиятельство архканцлер продолжил путь к ротонде весьма нетвердым шагом. Челядинец был взят под стражу, и брел позади меня под конвоем Алых. Кот неодобрительно на него поглядывал. Я пер бочонок и ругался, хотя следовало бы — радоваться. Передовица в «Южном рассвете» пришлась как нельзя кстати, чтобы раскрыть мне глаза на происхождение чертовой смертельной болячки. Хотя в остальном дела были, конечно, не очень… Но когда они были очень? Хорошо еще, что жив, не покинул пост и занимаюсь государственными делами, а не выгребаю навоз — в буквальном смысле из какого-то крестьянского хлева. А ведь могло и так случится, могло!

Из непролазных, давно не стриженных кустов по правую руку вдруг с треском и шумом выбрался громадный человек. Внешне он походил на тролля, который напялил на свои телеса украденный у пугала кафтан. Был он ниже меня, зато шире раза в два. Косматая черная борода, горящий нездоровым огнем взгляд выпуклых огромных глаз… Возраст — около сорока. За собой человек-тролль волочил деревянную треногу.

Кот шикнул, а двое Алых впереди мгновенно приставили к горлу тролля клинки.

— Ваше сиятельство! Ваше сиятельство! — вскричал тролль на высоких нотах. — Прошу, помилуйте. Я Валтор, придворный живописец… Я хочу… — Он перевел дух, явно страдая от собственной ухарской смелости. — Хочу нарисовать ваш портрет!

Он обращался ко мне в суетливой спешке, дабы застолбить свои вычурные надежды. Высокий, почти женский голос никак не вязался с грозным обликом, в котором и от хоггов много было.

— Портрет? — переспросил я ошеломленно.

Валтор энергично кивнул, отведя перед этим клинки от горла.

— Я придворный живописец третьей категории, ваше сиятельство. Видел вас у храма Ашара, когда вы мандат получали… У вас… фактура! Ух, фактура! Позвольте же нарисовать ваш портрет, дабы в веках… В веках сохранилась память о ваших достославных… Задания исторического масштаба решаете вы… И вообще!

Я прервал его взмахом руки.

О, придворный живописец-лизоблюд третьей категории. Решил на свой страх и риск подластиться. А что? Вдруг прокатит, я укреплюсь во власти, тогда и он взорлит, сможет занять высокий пост среди местной… творческой интеллигенции. Станет как Гро при Наполеоне, придворным художником, художником-прилипалой. Тьфу, мерзость. А Гро после падения Наполеона кончил плохо — утопился в водах Сены. Прилипала не смогла жить без своей акулы.

Совесть — товар не ходкий, особенно у таких вот творческих прилипал.

А может, и не лизоблюд он… Ну, не вполне лизоблюд. Я заметил обширные заплаты на кафтане. Бедный тролль третьей категории. Миновал всю иерархическую прослойку из местного творческого болота, и напрямую к архканцлеру… Смелый, за это уважаю.

Он перехватил заляпанный пятнами красок мольберт, и утвердил его на тропке, и раскрыл, словно хотел приняться за дело прямо сейчас.

Ушлый малый. Я остановил его взмахом руки.

— Можешь нарисовать портрет… человека, которого никогда не видел? Просто с моих слов? И со слов кое-кого еще? — Я, конечно, имел в виду пленных Страдальцев.

— Д-даму?

— Мужчину. Маленького гнусного клопа с мертвыми глазами.

— Клопа?

— Да, такую кочерыжку… Мелкий тип, гнусный, мой старый приятель.

Он удивился, бросил руки на мольберт, от чего тот качнулся. Ладони у него были мясистые, похожие на медвежьи лапы. И челюсть огромная. Явно последствия акромегалии. Такие люди обычно невероятно сильны, хотя и добродушны, как тот Андре Гигант, что играл роль Феззика в «Принцессе-невесте».

— Полагаю, что смогу… Но сие потребует времени… — Он встрепенулся. — Но я почту своим долгом и приложу все силы! Красками, либо же пастелью? А может, просто грифелем?

— Плевать на время. Явишься завтра вечером ко мне в ротонду. Стражу я оповещу. Первый портрет нарисуешь грифелем, затем, если все получится — раскрасишь… тусклого клоуна. Нужно сделать портрет так, чтобы я уловил сходство. Если получится — я хорошо заплачу, и, может быть, даже больше, чем ты думаешь.

Он кивнул, начал рассыпаться в славословиях, взгляд его огромных тролльих глаз не отрывался от моего лица — явно запоминал, прикидывал, как будет рисовать не только Хвата, но и меня в разных торжественных позах, на коне, на башне замка, и так далее, и тому подобное.

Главное, чтобы под конем не изобразил, и висящим на воротах замка не нарисовал, если провалится завтра моя эскапада…

— Я сделаю, ваше сиятельство… Потребуется несколько листов бумаги для набросков, но задача выполнима! Буду подчищать, набрасывать, а вы изволите озвучить… приметы облика…

— Вот и хорошо. Значит, завтра вечером.

Я оставил живописца третьей категории на тропе, подхватил бочонок и двинулся в путь. Надеюсь, квалификация местного мазилы не уступает полицейским художникам в мире Земли.

Валтор шумно выдохнул и крикнул мне в спину:

— Но потом… я хотел бы создать ваш портрет наилучшими красками. Вы… и ваш кот! Это будет эпохально! Необычайно! Модно! У вас такой прекрасный кот… жирненький! Верно, какая-то заморская порода! Запомните: это будет эпохально!

Ну конечно же эпохально. Создать в Санкструме моду на портреты с котами, немножко не этого я хотел, принимая мандат архканцлера.

На центральной эспланаде дворца пестрая орда придворных взирала на пожар. Блестело серебро и золото костюмов, бряцали парадные цепи, неслись охи и ахи. Дамы обмахивались веерами, слуги в ливреях цвета отварных раков обносили господ напитками. Карнавал — это, конечно, было первое впечатление. На самом деле орава трутней с безопасного расстояния взирала на пылающее чрево Варлойна, обсуждала пожар, размахивала руками и суетилась. Огонь захватил высокую многоярусную башню — дымила шатровая кровля, и часть корпуса — из стрельчатых окон третьего этажа выглядывали и таяли черные языки. Пожарные команды уже суетились, карабкались по лестницам как тараканы, расплескивали воду из деревянных бадеек. Внизу ждали несколько подвод с бочками. Допотопно, тут даже не сумели додуматься до устройства простейшего пожарного насоса. Хотя критиковать легко: я ведь — поручи мне кто создать такой насос, только руками разведу — не умею, нет у меня навыков инженера, ну нисколечко!

Кот от шумной суеты поджал уши и боком-боком подсеменил ближе, прижался к ногам и мявкнул что-то просительное, мол, пошли отсюда, да побыстрей. Мы двинулись наискосок, а толпа раздавалась перед архканцлером и его боевым котом, будто мы резали ее невидимым тараном.

Ко мне подбежал плешивый короткий тип с глазками хитрого лиса. Остановился неподалеку, зыркнул на кота с известной боязнью, отвесил короткий поклон:

— Господин архканцлер, ваше сиятельство!

Его сиятельству потребовалось несколько секунд, чтобы узнать сенешаля Грокона. Я уже виделся с ним у денежного хранилища. Сенешаль смахнул со лба копоть и проговорил быстро и сипло:

— Горим, ваше сиятельство! Внезапное бедствие! Архивы горят! Но мы тушим… отрезали огонь изнутри от других помещений… Все хорошо! Однако случилась еще одна ужасная беда! Благородные господа генерал-контролер финансов Лайдло Сегерр и Накрау Диос, камергер Варлойна, как сказывают очевидцы, сгорели, спасая бухгалтерские книги, рескрипты, указы и разные подзаконные акты! Они вынесли Законный свод Растаров, и ринулись за бумагами менее важными, но дым и пламя остановили их праведный бег! Оба они умерли и все еще лежат там, и пламя глодает их кости! Ужасное несчастье!..

Грокон перевел дух, глядя на меня открытым взглядом, как делают все лжецы, когда пытаются уверить собеседника, что говорят правду.

От меня не укрылось, что Грокон не боится меня совершенно. Либо не читал сегодняшнюю газету, либо знает прекрасно, кто именно и как разносит черный мор. Вот кота — да: кота он боялся.

— Оба-два сгорели? — переспросил я.

— Оба, ваше сиятельство! Ужасная драма!

В голосе сенешаля звучала жестяная, дребезжащая фальшь.

Он же издевается, вдруг пришло понимание. Знает, что я вознамерился провести аудит бухгалтерских книг империи, и издевается, сообщая, что книги сгорели.

Я посмотрел на горящее крыло Варлойна. Пожарные в закопченных робах не слишком торопились с ведрами. Дым — черный, как совесть этого вот Грокона — все еще выносился клубами из десятка окон и из-под красной черепичной кровли башни.

Театр на диване, понял я. Вы знали, что я пойду инспектировать продажу вина на эспланаде у главного входа, и увижу пожар во всей красе… И вы устроили… Да балаган вы устроили, пожар такой же фальшивый, как в храме Ашара в момент получения мной мандата. Вы контролируете огонь так же, как и черный мор, сукины дети! Держу пари, что если я сейчас влезу в окно Архива по пожарной лестнице, то увижу внутри рисковых ребят, которые бросают в жаровни обрывки бухгалтерских книг и весело ржут, направляя дым веерами или воздушными мехами в окна. Ну и конечно, заодно вы устранили двух важных свидетелей глобального воровства — Сегерра и Диоса… Они явно замешаны не только в расхищении казны…

— Свет Ашара… — сказал я, подумав для виду. — Диос и Сегерр — герои! Верные мужи отчизны! Я велю наградить обоих высшими имперскими наградами!

По лицу Грокона было видно, что изумился он изрядно, даже щеки опали. Ожидал, верно, несколько иной реакции. Я еле сдержался, чтобы не подмигнуть.

— Герои… — повторил громко, чтобы толпа придворных услышала. — Истинные герои Санкструма! Я велю скульпторам изваять их в полный рост и установить подле главного въезда в Варлойн. Грокон, как только потушат — извольте доложить. Я буду… у себя. И пусть мне доставят спасенный от огня Законный свод. Прямо сегодня пусть доставят. В ближайший час. Да, и всех, кто тушил сегодня пламя, включая вас, сенешаль, я велю представить к высоким наградам. Вы тоже — герои. И ваши изваяния я тоже установлю на эспланаде… со временем. А может быть, и очень скоро.

Двусмысленность, конечно, вышла еще та, и Грокон ее вполне уразумел, однако говорил я столь наивным тоном, что на лице сенешаля вновь отразилось замешательство. Правила игры, которые мне пытались навязать, я несколько нарушил.

Чертова тропа принесла новое приключение — почти на самом подходе к ротонде среди деревьев парка я увидел толпу. Мелькнули серебряные личины степняков. О, кажется, у ротонды собралось все посольство Алой Степи! Их больше десяти человек, все при оружии и в доспехах — хотя они всегда при оружии и в доспехах.

Я замедлил шаг, чувствуя, как холодеют руки. Уж не сговорилась ли посланница Сандера с Фракциями? Если сговорилась, значит, меня пришли убивать.

— Серый волк!

Атли подбежала ко мне, позвякивая саблями. Кафтан на ней был изумрудный, прошитый серебром, и такой короткий, чтобы можно было вдоволь любоваться стройными ногами и другими прекрасными достоинствами.

— Атли?

Я поставил бочонок на тропу и знаком велел гвардейцам пропустить дочь степного владыки.

— Что здесь…

Она ткнула кулачком мне в плечо и, как обычная девчонка, чмокнула в щеку, ни капли не стесняясь чужих взглядов. Собственно, это было в ее характере — показать, что она имеет права вот на этого конкретного мужчину, и пошли все — абсолютно все! — густым лесом.

Затем она отстранилась и почесала за ухом кота. Малут, слегка ошеломленный напором, попятился, затем, приняв некое важное решение — покорился судьбе и плюхнулся на мохнатую задницу. «Пытают, спасай!» — сказал его взгляд, обращенный ко мне.

К счастью, Атли чесала кота недолго — это просто было приветствие на ее языке. Приветствие — как к равному и кот это, кажется, понял. Он привстал и основательно потерся о ее сапоги.

Она распрямилась, взглянула мне в глаза.

— Начался пожар, и я решила, что это… — Дочь Сандера помедлила, пытаясь найти нужное слово. — Что это уловка.

— Уловка?

— Да, степной волк, уловка, чтобы отвлечь придворных и сделать с тобой нечто… ты понимаешь, что именно сделать.

— Убить.

Она кивнула порывисто.

— Я собрала всех, и примчалась сюда.

Добрая девочка решила, что меня могут убрать под шумок пожара. Что ж, это вполне могло случиться.

— И что ты увидела?

Атли содрогнулась, показала рукой в сторону степняков.

— Присмотрись. Вон пара собачьих блох!

Я проследил ее руку. Среди серебряных личин выделялись два бледных человеческих лица. Не степняки, волосы каштановые, длинные, одежды богатые — дворянские. На скулах ссадины от свежих побоев. Руки связаны — да, точно, связаны перед собой. Подле них старик с суровым взглядом, в серебряной блестящей кольчуге с эполетами. Ближайший соратник Атли, как же его… Мескатор! Заслуженный аксакал с саблей на боку, опасный и жесткий, как и все степняки.

— Вроде бы молодые дворяне… Зачем ты велела их связать?

— Да, придворные Варлойна… Они не убивать тебя явились, нет, волк.

— Поясни толком.

Она с шумом втянула воздух, крылья носа трепетали. Кот ощутил ее гнев, и тонко мявкнул.

— Эти бездельники играли в Варлойне в кости!

— В кости?

— Да, волк, в кости! Один проиграл другому, и тот, кто выиграл, захотел развлечься, а второй со смехом согласился. Они пресыщены удовольствиями жизни, и простые ставки им уже неинтересны…

Я не понимал.

Атли сказала звенящим голосом:

— Они играли на желание, Торнхелл, и выигравший возжелал жизнь собаки. В Варлойне много собак. Они взяли одну, связали ей лапы и морду и тот, кто проиграл, пытался закопать ее живьем неподалеку от твоей башни.

— Ладушки-воробушки…

— Живьем, Торнхелл… Живьем!

— Мастер Волк? — Я увидел, как, распахнув дверь первого этажа, на лужайку выбрался Шутейник, за ним поспешал Бернхотт, оба вооружены — гаер двумя гладиусами, Лирна — тяжелым палашом.

Я поманил их взмахом руки, стараясь, чтобы мой жест не выдал паники, ибо я, кажется, понял, что сейчас будет.

Оба пленника, стряхнув оцепенение, вдруг закричали наперебой:

— Господин архканцлер! Господин архканцлер! Именем Умеренных требуем нас освободить! Помогите нам, господин архканцлер! Ваше сиятельство!

Я пригляделся. Ба, да оба — мои бывшие младшие секретари! Золотая местная молодежь. Именно такие в моем мире забивают до смерти бомжей, снимая действо на смартфон и смакуя подробности, именно такие участвуют в гнусной забаве — в охоте за собаками. На деле — и то и другое всего лишь попытка слабого внутренне человека, гнусного, мразотного, черного от рождения, утвердиться за счет унижения или убийства слабейшего. Ну а кто слабейший, кто не окажет сопротивления, у кого нет родственников или хозяев, что могут настучать по голове? Конечно же, это бомж… или бездомный пес.

— То, что они совершили, карается в Степи смертью, — негромко сказала Атли.

Это я уже понял.

— Но собаку вы спасли?

— Спасли, серый волк. Мы вовремя достали ее из ямы. Но это уже не имеет значения. Животное невинны, Торнхелл. Мы можем охотится на них ради мяса, или убивать старых и немощных, или отстреливать хищников… Но за такое, что сделали эти двое, у нас в Степи — смерть.

Почему-то считается, что дикие или кочевые народы не имели понятия о гуманизме, хотя это не так. У всех у нас прошит моральный императив. Одно дело, когда в Азии собаку пускают на суп, второе — когда животное подвергают мучительной смерти ради садистского удовольствия. Первое — национальная традиция, вскормленная сотнями лет недоедания, второе — гнусное наслаждение деградировавшего разума.

— Здесь не Степь, Атли.

Она отступила на шаг, взгляд ее затвердел:

— Ты хочешь остановить нас?

Она уже все решила.

Шутейник и Бернхотт подбежали, встали рядом со мной, по обе руки.

— Мастер Волк?

Мы стояли втроем напротив дочери Сандера, причем Шутейник, избоченясь, положил руки на оба клинка.

Я придвинул к себе бочонок с дивным финиковым вином и сел, нащупал кошачий мягкий загривок и запустил туда пальцы. Голос Атли прозвучал громче:

— Ты хочешь нас остановить?

— Господин архканцлер! — тонкими, свистящими голосами звали мои бывшие секретари. Они все понимали, в эти последние минуты своей жизни, они скулили и молили, один упал на колени, но его снова вздернула на ноги могучая рука степняка.

Молодежь. Совсем пацаны, лет по восемнадцать-двадцать. Я в их годы тоже чудил, конечно, но мои выходки никогда не были связаны с садизмом. Я не святой, о нет, но дела мои чудные были связаны, в основном, с любовными похождениями, которым, признаюсь, я отдавался несколько чрезмерно (настолько чрезмерно, что меня несколько раз ловили по всему городу чтобы избить или женить).

Алые смотрели на меня, ожидая приказов. За деревьями я видел еще горцев Шантрама — тех, кто охранял мою ротонду в парке. Всего около десяти человек. И степняков десять. И среди них — женщина, которая мне интересна. А на кону — жизнь империи. Жизнь империи против двух мразей, которые уже никогда не исправятся, не станут лучше, потому что сгнили еще на корню, потому что родители допустили…

Сейчас я прогнусь под желание Атли.

— Ты сама хочешь это сделать?

Углы ее губ дрогнули, взгляд стал мягче.

— Нет, я не стану пачкать руки о плесень. Мескатор сделает это. Поверь, им будет не очень больно.

— Уведи их подальше за деревья.

— Господин арх… архканцлер! — А этот вскрик донесся со стороны площади. Сенешаль Грокон мчался, переваливаясь, поддерживая вздутое чрево обеими руками. В глазах его — ранее насмешливых — плескался ужас.

Я встал, сенешаль приблизился, выкрикнул:

— Остановите кровопролитие, господин архканцлер, там мой единственный сын! Светом Ашара заклинаю! О боги, это всего лишь собака! Я заплачу двадцать тысяч! Умеренные заплатят тридцать!

Я покачал головой:

— Отведи их подальше за деревья, Атли.

Из глаз Грокона полились настоящие слезы, наверное, первые не фальшивые слезы за все годы его сознательной жизни.

— Варвары! Варвары! — закричал один из мажоров, верно, сын Грокона. Он продолжал выкликать это оскорбление, когда степняки под водительством Мескатора поволокли дворян за деревья.

— Варвары! — выкрикнул и Грокон, и ринулся к сыну. Бернхотт поймал его за ворот кафтана, опрокинул на тропу и надавил коленом на шею. Глаза сенешаля вращались, изо рта неслись хрипы. Наконец, полубезумный взгляд зафиксировался на мне. Взгляд был страшен и обещал мне скорую гибель. Я понимал, что приобрел искреннего и деятельного врага, но ничего не мог поделать. Да и смог бы — не захотел.

Я снова опустился на бочонок. Атли присела рядом на корточки.

— Знаешь, серый волк, ко мне подходили из Совета сегодня… Они предложили выплатить дань, выплатить много больше пятидесяти тысяч. Но у них было условие. Очень простое. Я и мои люди должны были бы убить тебя.

— А что ответила ты?

Она улыбнулась, глядя мне в лицо открыто.

— Ну… я сказала, что подумаю. И вот что я надумала, серый волк. Пожалуй, я увеличу сумму твоей дани на пять тысяч. Тридцать пять тысяч против семидесяти, которые предложил совет. Лишних пять тысяч — это ведь немного за твою жизнь, правда?

К небу взлетели и тут же опали сбитыми птицами крики боли.

— Сегодня вечером на море Оргумин, — сказала Атли.