Схватка

Глава 5-6

Глава пятая

Я медленно вдохнул — медленно выдохнул. Сердце качало кровь под двести ударов в минуту, руки дрожали. Свидание с дочуркой степного владыки получилось нервное, но продуктивное. Попробуем закрепить успех завтра. Главное не проспать рандеву у зверинца, иначе бедный я буду, и не только я, но и империя, которую взвалил себе на плечи. Будильник бы придумать, что ли… Но как его придумаешь, я не силен в механике. Знаю, что внутри механических часов движутся разные шестеренки, понукаемые пружиной, не более. Нет, все, что я умею и могу — это решать экономические проблемы разной степени сложности, заниматься дипломатией и немного работать прогрессором. Изобретательство — не мое. Но мне придется выйти за пределы возможного, чтобы спасти этот чертов Санкструм. И теперь-то я понимаю — без жестокости и резьбы по живым людям не обойтись… Но как же этого не хочется-то, а! На Земле я просто увольнял, в Санкструме придется — я чувствую это! — подписывать смертные приговоры, а это куда сложнее, чем изобретать чертов порох и нарезные ружья.

Я шагал по кабинету, пальцы мяли лицо, терли глаза. Ощущение безмерной усталости навалилось на плечи. Я чувствовал себя настолько же старым, насколько старой и дряхлой была моя империя. Снова выглянул за окно. Ни следа гвардейцев. Положеньице… Интересно, как расквартируют в Варлойне посольство Степи во главе с дочерью Сандера и не накрутят ли они дел без пригляда Алых Крыльев? Степь чувствует себя в Варлойне как дома, перед Атли все лебезят… Ну, все, кроме меня… Пожалуй, именно это ее и зацепило, а уже потом она обратила внимание на мои прекрасные глаза, ха-ха три раза.

Положительный момент — Атли дьявольски красива. Отрицательный — чувство жалости ей, по-видимому, не знакомо. С виду прекрасная, изнутри ужасная. Палач. Но этому палачу я понравился почему-то… Значит, будем развивать успех и — всеми силами выторговывать отсрочку в выплате дани. Есть у меня одна мысль, как собрать деньги, если казна окажется пуста…

Я еще раз выглянул в окно — ни следа охраны, обещанной Бришером. Маловато времени пришло с его ухода. Но если охраны не будет и завтра — пропала моя голова.

Кот проснулся, и теперь лениво намывал бесстыжую ряху массивной, как у здорового пса, лапой с черными подушечками.

— Как же назвать тебя, злодей?

— Уа-а-р?

— Ну, не злодей ты, ладно… Умный поганец.

— Уа-а-ар?

— И не поганец… шерстяная морда. Тузик? Масик? Нет, фигня какая-то…

Кот смерил меня презрительным взглядом. Инфантильное прозвище «Масик» явно было ему не по нутру.

— Похож ты на меховой шар… Хм, Шарик?

— У-а-а-р-р-р! — Это прозвучало как угроза.

— Хм… Ладно, псиное имя тебе не прилепишь… Шурик? Шенгеном тебя звать не буду, прости, и Гургеном тоже. Ну как, Шурик — нормально? Мог бы назвать Шурикеном, но не похож ты на оружие ниндзя.

Кот спокойно смотрел на меня. Я рискнул почесать его за ухом. Шурик не возражал.

Скрипнула дверь, в щель несмело заглянул Блоджетт.

— Ваше сиятельство? — Он увидел, что я чешу кота-убийцу, и ошарашено охнул.

— Спокойно, — сказал я. — Входите. Входите, входите без страха. Кот-малут своих не сдает, не трогает и главное — не калечит, вырывая куски живого мяса из тел невинных жертв… Но нервировать его не советую.

Тело старшего секретаря пронзила мелкая дрожь.

— Ох… Весь Варлойн уже з-знает, что вы держите в рабочем кабинете заморского кота-убийцу!

Хм. Это хорошо.

— Посольство Степи изволило отбыть на квартиры?

— Т-так точно, в-ваше сиятельство, ими занялись лично сенешаль и два м-мажордома. Посольских расквартируют в Варлойне, как они и изволили пожелать.

Вот как? Про архканцлера и его потребности управленцы Варлойна забыли… А как же предложить ужин (ядовитый), принести постели (отравленные), одежду (пропитанную соком мандрагоры), растопить баню (набросав в огонь ядовитых олеандровых дровишек), окружить вниманием и заботой? Пощечина моему самолюбию. Мы это запомним. Архканцлера должны бояться и уважать больше, чем каких-то степняков-варваров.

— Кто именно пропустил посольство Алой Степи в Варлойн?

— Не знаю, в-ваша сиятельство.

— Постарайтесь узнать. Не говорите — что я поручил. Простой узнайте. Заранее спасибо.

Накажу тех, кто пропустил в Варлойн Алую Степь, если это не птицы совсем уж высокого полета.

— Сделаю, в-ваше сиятельство.

— Есть еще кто-то на прием?

— Посольские всех разогнали… Они с-страшные… Ш-шлемы с серебряными личинами… Ох!

Ну хоть один плюс: разогнали дворцовых бездельников.

— Блоджетт, секретари на сегодня свободны. Стриженные болваны… Напоминаю: завтра пусть тоже не приходят. И послезавтра… Нечего им сдавать мне крапленые карты и стучать своим хозяевам… Учтите: я беру краткий отпуск до середины завтрашнего дня. Буду отдыхать и развлекаться в королевском зверинце. Устал от трудов. Кстати, пригласите ко мне Шутейника.

— К-кого, в-ваше сиятельство?

— Крошка хогг, мой личный секретарь. Запомните его имя.

— Он повздорил с кем-то из посольских, обозвал его словесами грязными и скверными и у-ушел, бормоча что-то про винные подвалы Варлойна.

М-мать! Единственный мой соратник, к которому я могу повернуться спиной — вздорный алкаш! Он и раньше закладывал, я и встретил его, когда он пребывал в пятидневном запое, но теперь-то он нужен мне деятельным и трезвым! Он же сейчас наклюкается до положения риз!

— Винные подвалы далеко?

— Не слишком далеко, ваше сиятельство.

— Поможете мне их отыскать. Потом ступайте домой, Блоджетт. Обратную дорогу я, пожалуй, найду и сам.

— Слушаюсь, ваше сиятельство.

— Как мне закрыть кабинет? Вчера двери были не замкнуты…

— Я взял на себя смелость открыть их вчера. Ключи от кабинета и коридора ныне в шкафу под… под вашим котом. — Он несмело показал рукой на дверцу шкафа и сделал шаг к двери, словно боялся, что малут осерчает и на него кинется.

Я распахнул скрипучую дверцу, и среди вороха пыльных желтых бумаг обнаружил два тяжеленных ключа размером с ладонь. Замки тут добротные, и ключи им под стать. Я взвесил ключи, кот опустил хвост и мазнул по ним кончиком. Блоджетт охнул, кажется, ожидал, что малут вот прямо сейчас кинется терзать меня когтями.

— Выпроводите секретарей к е… э-э… хм, просто выпроводите, и ожидайте меня. Сейчас я подойду.

— Может быть, у господина архканцлера будут какие-то особые пожелания?

— Kompot хочу, — сказал я.

— Компот? — Слово это здесь не было известно.

— Варево из сушеных или свежих яблок или слив, или каких угодно фруктов или ягод. Не верю, что вы не знаете, что такое компот. Но если учесть, что в моем словаре вашего языка нет подходящего аналога… действительно не знаете.

— Я спрошу на кухне, в-ваше сиятельство. Мы варим муррет — сладкий напиток из трав и ягод. Обычно добавляем туда пшеничную крупу для большей сытности, получается варево густое и питательное. А можно добавить и овсяной муки — тогда варево будет еще гуще, и если простоит сутки, то затвердевает, и его можно резать ножом и брать в дорогу.

Тошнотворный аналог киселя, видимо. Что ж, придется научить их варить обыкновенный компот.

— Оставьте. Спрашивать ничего не нужно. Отпустите секретарей и ждите меня. Скоро я подойду.

Блоджетт откланялся.

Я еще раз прогулялся по кабинету, посмотрел на кота и широко распахнул дверь на нижние этажи.

— Если захочешь в туалет — там, внизу, он имеется. И не вздумай гадить здесь, крендель!

— Уа-а-ар!

Что ж, вот и окончен первый день на посту архканцлера. Прошел он нервно, грубо, но достаточно плодотворно, если учитывать возможную отсрочку по выплате дани и то, что я дважды избежал смерти. Итог? Пока — не слишком утешительный. Выплата дани ложится на меня тяжким бременем, и не менее тяжко сознавать, что Алых Крыльев пытаются выжить из Варлойна, чтобы открыть дорогу к перевороту на имперском балу.

Сунув палочку мертвожизни в карман, в пару к кастету, я поразмышлял с минуту и повесил на грудь знак архканцлера; толстая золотая цепь легла на шею, как воловье ярмо. Пройдусь по Варлойну при параде, пусть видят меня и знают, что я никого не боюсь. Именно поэтому я не стал брать с собой гладиус. При моей должности таскать грубый меч без ножен — моветон и явный сигнал к тому, что я ожидаю нападения. Нет, будем действовать нагло. Сомневаюсь, что кто-то решится напасть на меня непосредственно в коридорах имперской резиденции. До сих пор меня пытались убить исподтишка, и, полагаю, так будет и впредь.

В парке не было и следа гвардейцев. Ох и скверный знак. Солнце клонилось к закату, окрасив тревожным пурпуром облака.

Я вышел в коридор и тщательно запер дверь. Блоджетт поджидал меня за секретарской конторкой — сооружение было старое, шаткое, с вытертым сливовым лаком — в общем, точная копия старшего секретаря. Конторки младших секретарей у стен, а так же скамьи для посетителей с уложенными на них мягкими заплатанными подушками были пусты. Закатное солнце сквозь окна-бойницы бросало на потертую кирпичную стену красноватые лучи.

Коридор-приемную я запер не менее тщательно и положил оба ключа в бездонный карман штанов. Разумеется, никаких Алых в коридоре не оказалось.

Мы двинулись по переходам Варлойна, меж пустых каньонов стен, тусклых зеркал, поблекшей позолоты и линялых гобеленов и множества запертых высоких дверей. Блоджетт шел впереди и чуть сбоку, мне казалось, я слышу, как скрипят его суставы. В оформлении Варлойна, по крайней мере, той части, где мы сейчас находились, преобладали гнетущие темные тона. Кое-где стены были увешаны портретами. Живопись, хотя и не слишком искусная, была тут в чести. На картинах и гобеленах виднелся густой покров пыли. Передо мной проходили владыки и владычицы Санкструма, разнообразные герои с лицами одухотворенными и благородными, как и водится на парадных портретах… Ба, а вот рыцари побивают беловолосых конников! А вот гобелен, на котором беловолосые уныло бредут в голубые дали, скованные попарно тяжелой цепью. Хе, гобелен рассечен ударом. По-моему, тут прошла Атли… Да, некогда Санкструм побивал Степь, но эти времена давно миновали, и теперь Степь готова побить Санкструм… Но все еще может вернуться на круги своя, если некий архканцлер приложит заметные старания, а ему будет сопутствовать капелька удачи.

На пути изредка случались придворные и слуги. Завидев меня, те и другие тут же кидали поклоны, подметая грязный пол плащами и накидками, и нервно прижимались к стенам, словно по коридорам дворца шествовал не человек, а, как минимум, тигр. Все, все они знали, как выглядит новый архканцлер из газеты.

Я старался запоминать повороты. Назад пойду один. Ну, не один — с хмельным приятелем, и не пойду, а потащусь. В целом, покои Варлойна производили впечатление заброшенных давно и тщательно. Окна были узкие, витражные, запертые, и старый пыльный воздух усиливал впечатление старости и запустения. Кое-где витражные стеклышки были выбиты, и я, пересекая световые лучи, вспомнил о теории разбитых окон. Если выбитое окно вовремя не починить, они — выбитые окна — начнут размножаться, и так до тех пор, пока в здании не останется ни единого целого окна. Примерно то же самое происходило со всем Санкструмом. А заброшенность Варлойна говорила ровно об одном — деньги, поступавшие в казну, расходились куда угодно, только не по назначению, да и денег-то этих с каждым годом становилось все меньше.

Мы приблизились к высокой арке, которую охраняли пара мраморных потрескавшихся львов и четверо солдат. Это были высокие ражие молодцы в надраенных кирасах и алых плащах, вооруженные алебардами. По крайней мере, тут ребята капитана Бришера все еще несли службу. Все они были рыжеватыми, кое кто — с конопушками. Действительно, очень похожи на шотландцев.

— Имперская часть! — шепнул Блоджетт.

— Тут живет император?

— Д-да! Экверис Растар, да благословит его Свет Ашара!

— Угу… А потом догонит и еще раз благословит…

Мы беспрепятственно пересекли арку и небольшой зал, и вошли в покои покрупнее; с купола потолка на нас изумленно взглянули лица местных святых. Помещение было заполнено великим множеством суетящихся людей. Сверкало серебро и золото, блестели ордена, тут, наверное, собралась половина придворных Варлойна. Кое-кого я уже знал. Познакомился с ними утром. Тусклый свет из окон, слабо тлеют светильники… В тяжелом воздухе слоями плавают спиртовые запахи разнообразных лекарств.

— Приступ… приступ… У императора приступ! — гуляет от головы к голове.

Дела… Скверно мне придется, если император помрет в первый же день моего архканцлерства.

Глава шестая

Впереди распахнулась массивная золоченая дверь, в зал выглянул богато одетый, обильно бородатый человек с золотым огромным ключом на груди. Карабас Барабас, сходство идеальное.

— Следующий лекарь! — выкрикнул зычно.

— Главный камергер Накрау Диос, — прошептал Блоджетт.

Камергер — это управитель, ведающий королевскими покоями. Накрау Диос не приходил сегодня ко мне засвидетельствовать почтение, и я справедливо отнес его к тем, кто желает моей смерти. Все прочие, кто явился ко мне на прием, были шушерой, которой я мог не опасаться. Шушера, собравшаяся в имперских покоях, и сейчас взирала на меня в превеликом страхе. Я был для них, все же, величиной неизвестной. С одной стороны, фракции распространили слухи, что я кровожадный маньяк, с другой — сам я в газете расписал себя как чуткого гуманиста. Ну а с третьей — все, кто побывал в моем кабинете сегодня, имели счастье лицезреть ужасного кота-убийцу, так что, полагаю, придворные склонялись к версии о кровавом маньяке.

Я начал движение к дверям имперских покоев, и люди принялись расступаться передо мной.

Из-под локтя камергера выскользнул тип в серой мышиной накидке. К груди он прижимал объемистую кожаную суму, откуда торчал медно сияющий раструб. Явный врач, клистирная трубка. Камергер поднял руку, и перед ним сразу же выстроилась шеренга людей в серых, белых и синих накидках. В руках они сжимали разнообразные врачебные инструменты. Пока Накрау Диос думал, какого врача выбрать, я нагло подступил к самым дверям и бросил взгляд в покои Эквериса Растара.

Меня поджидало разочарование. Я увидел небольшую, богато отделанную комнату с закрытыми дверями в противоположном ее конце. В комнате под распахнутым витражным окном находилась пустая лавка, а с другой стороны на тумбе из розового мрамора, под прозрачным колпаком, схожим с тем, из-под которого я добыл мандат архканцлера, лежала боком ко мне круглая золотая штуковина с полированной деревянной рукояткой. Печать? По-моему, эта штука выглядела именно как печать. Она была не крупной, с кулак, но выглядела внушительно. Во всяком случае, этой печатью можно было без всякого труда проломить чью-то черепушку. Узор на печати изображал пятилучевую корону с камнем, венчающим центральный луч. От камня расходились лучи святого сияния.

— А-а-а-а, — донеслось из покоев короля. — Больно-о-о… Боль… но-о-о-о-о…

Кричал, несомненно, старик: голос был немощный, хриплый.

Мое волнение немного ослабло: по крайней мере, у императора не приступ стенокардии — его переживают молча. Что-то другое его мучает. Может быть, почечная колика? Боль от колики дикая, поскольку идет камень. Снимается спазмолитиками. Или не снимается, если спазмолитиков под рукой не имеется… Отпоят ли императора местными снадобьями?

— Изверги-и-и-и… — надрывался августейший монарх. — Свет Аш… Ашара-а-а… помощи!.. Усмирите… уберите мои боли-и-и! Приказываю-ю-ю..!

Накрау Диос ткнул жирным пальцем сразу в двух докторишек, затем увидел меня, и взгляд его, доселе огненный и твердый, стушевался. Он пропустил врачей внутрь, пробормотал что-то невнятное и захлопнул дверь перед моим носом. Я поймал за грудки врачевателя в мышиной накидке и деловито подтащил в темный угол.

— Что болит у императора?

Врач, похожий на вяленую грушку-дичку, до того он был тощ и морщинист, смерил мои регалии и лицо взглядом суслика и пискнул. Он узнал архканцлера, я уже привык, что все в Варлойне читали «Мою империю».

— У господина императора изволят болеть большой палец на левой ноге.

Я непонимающе поднял брови и, видимо, лицо мое приняло суровое выражение, ибо лекарь поторопился объяснить, изрядно побледнев:

— Господин император маются подагрическими болями…

Вот как… Это намного лучше почечной колики и не так опасно, как приступ стенокардии… Думается, откачают. Подагра — бич богатых мерзавцев Средневековья; неумеренное пристрастие к красному мясу и красному же вину приводит к этой болезни, даже я, медицинский неуч, знаю, ибо почитывал кое-что из истории. Именно дворяне и купцы маялись этой болячкой.

— Давно приступ?

Ополоумевший взгляд врачевателя стал чуть более спокойным. Я не бросался на него с кинжалом, не кусал в шею, не пытался отгрызть ухо, а только несильно держал за грудки.

— Да уже третьи сутки, аккурат к вечеру начинается и до утра так ломит, так терзает, ой, помилуй Ашар… — Врачеватель осмелел: — А еще у господина императора, милостивца нашего, вседержителя, да осенит его Ашар, сильно теснит в груди, пучит в животе, стреляет в висках, ломит в затылке, и иногда он видит змеек на постели. Ноги его ослабли и не слушаются, пальцы рук почти не действуют последний месяц, ибо суставы страшно взбухли и болят.

Хм, а что ожидать от старика, который полжизни поклонялся Бахусу, сиречь пил как не в себя? Удивительно, что он вообще дотянул до столь преклонных лет.

Вовремя он подмахнул указ о моем назначении.

— Фракции посылают лучших медиков, господин камергер выбирает и запускает по очереди… Лекарям дан строгий наказ: ослабить все симптомы, что терзают нашего милостивца…

Это как раз не удивительно. Фракциям нужно, чтобы Экверис Растар дотянул до бала в относительном здравии. Почему до бала? Потому, что если Растар помрет до бала — начнется грызня за власть между его наследничками, а это, видимо — видимо! — не вписывается в планы фракций. Переворот случится на балу, где соберутся все члены имперской фамилии. Крыс лучше раздавить в одном подвале, чем вылавливать по всему дому поодиночке, а, черт, я уже это говорил. До того времени фракции сохраняют известный нейтралитет по отношению друг к другу в самом Варлойне и Нораторе, что не мешает им выяснять отношения за их границами. Ну а к перевороту каждая из фракций подойдет во всеоружии… Каждая будет играть в свою игру, и в этих играх некий Аран Торнхелл, архканцлер, темная лошадка, будет мешать. Потому меня попытаются убрать до бала.

Мановением руки я отпустил лекаря и велел Блоджетту указывать мне путь к винным подвалам. Сопутствуемые десятками взглядов, мы двинулись по арочному коридору, примыкавшему к приемному залу императора. Окна здесь были пошире и почище, стены увешаны бархатными малиновыми занавесями. Я спросил, что за штуковина лежит в имперской комнате на мраморном постаменте.

— Большая имперская печать. Символ имперской в-власти. Древняя, как с-сам Санкструм!

— Главная печать Санкструма?

— Наиглавнейшая! Имперская печать — это абсолютная воля императора. Она может утвердить любой указ.

Хм. Белек не упомянул о ней. Я вспомнил слова чародея:

«Твое слово станет законом. Коронный совет обязан утверждать твои указы. Ты не смеешь распускать Коронный совет или пытаться злоумышлять против власти императора или поступать так, чтобы твои действия разрушили империю. — Белек говорил быстро, он будто боялся не успеть, стремился донести до меня основную информацию. — Однако ты вправе казнить членов Коронного совета за доказанное предательство или же работу против империи, или любого другого подданного империи — человека либо нелюдя. Такова твоя власть. Коронный совет не может тебя сместить. Тебя назначил сам император.»

Но Белек не упомянул о Большой имперской печати!!!

— Печать — выше воли архканцлера?

— Равна ей, ваше с-сиятельство. Указ с такой печатью об-бязан к исполнению под страхом смертной кары! Печать под страхом смерти запрещено трогать всем, к-кроме императора.

Обязан, хм… Посмотрим, кто из нас обязан, кто не обязан, а кто просто — макака на дереве. Какая интересная штука — это Большая имперская печать. Как бы наложить на нее свои руки? Дело таково, что все мои указы должен утверждать Коронный совет, который я не могу распустить, и самый простейший выход для фракций Коронного совета, если они хотят меня затормозить, рассматривать мои указы как можно медленнее. Придираться к мелочам. Тянуть с утверждением. Бесконечно возвращать на доработку. Это древний и почтенный способ саботажа. И пока у меня нет сил, чтобы как-то давить на фракции. А вот получив в свое распоряжение Большую имперскую печать, я смогу плевать на саботаж Коронного совета. Но — как ее заполучить, если трогать печать можно лишь императору? Хм, кажется, брезжит идея…

— Большая печать визирует любой указ Императора?

— Да, ваше сиятельство.

— И подпись императора в таком случае не требуется?

— Нет, в-ваше сиятельство.

— Прекрати называть меня сиятельством через каждое слово. Отвечай — да, нет, или подробно отвечай, но не титулуй меня через каждое слово.

— Хорошо, ваше сият… Хорошо.

— Значит, никто не смеет касаться печати кроме императора. Это закон?

— Да, древнее уложение.

Хм, на ваше древнее уложение у меня алмазный резец абсолютной власти, который пока упирается в бетонную стену Коронного совета. Большая императорская печать, надо же… Это как в Японии времен Реставрации Мэйдзи… Никто, понимаешь, не смеет касаться… А у меня алмазный резец и немощный полудурок император… Ладно, разберемся по ходу дела.

— А куда деваются подписанные императором… или архканцлером указы?

— Их подшивают тщательно в Законный свод, ваше… кхм!

— Большая, наверное, книжица?

— Огромная!

— А где она находится?

— В имперских Архивах. Там все бумаги хранятся! Это здесь, недалеко, хотите туда пройти?

— Не сегодня.

Мы свернули за угол, в коридор пошире, с застекленными нечистыми окнами от самого пола, и сразу же навстречу мне вывернулся тонконогий юнец с цыплячьей выпуклой грудкой, прикрытой травянисто-зеленым мундиром. От правого плеча к левому бедру по мундиру шла отороченная золотом голубая лента, усыпанная орденами.

Юнец куда-то торопился, он был похож на неугомонного студента, нарядившегося для карнавала. С разбега ткнулся носом в мою грудь, отскочил, бросил на меня яростный взгляд и осыпал цветастой павлиньей руганью, общий смысл которой сводился к простому выражению: «Куда прешь, баран?»

Щеки и лоб юнца усыпали синюшные прыщи.

Блоджетт сдавленно ахнул.

Я пожал плечами и поспешил обойти шкодливого дурачка. Не люблю тратить энергию на бесполезные препирательства. Однако за спиной грянули шаги, меня грубо схватили за рукав и попытались развернуть.

Да что за день сегодня?

Я развернулся.

Юнец принялся наступать на меня, выкрикивая проклятия. Газет он, видимо, не читал и не знал, кто я. Он налился истерической злобой, губы дрожали, пальцы с обгрызенными ногтями нервно теребили полированную рукоять шпаги на боку.

— Дурак, что ли? — мирно спросил я. Эти слова заставили юнца буквально подпрыгнуть. Он взвизгнул и потащил из прекрасно отделанных ножен шпагу. Блеснул синеватый металл.

Поскольку фехтовальщик я нулевой, да и колющего оружия у меня с собой не было, я не стал ждать развития событий и без затей сбил юнца на мраморный пол легким ударом. Он упал к стене, и завозился там, вереща, как безумец. Рука слепо пыталась нашарить эфес шпаги. Какой неугомонный… Я наступил коленом на его грудь и извлек железку за него. Затем, дабы избавить юнца от дурных мыслей, распахнул ближайшее окно за позолоченную ручку и швырнул шпагу с высоты третьего этажа на мощеный камнем двор. От удара о выпуклые булыжники каленая сталь раскололась надвое, и обломки шпаги с дребезжанием запрыгали по двору.

— Пойдемте, Блоджетт.

Глаза старшего секретаря стали квадратные:

— О Ашар. О Ашар… О Ашар!

— Пойдемте, я сказал!

Мы ушли. В спину нам летели проклятия. Затем юнец разрыдался с мокрыми всхлипами, и, обернувшись, прежде чем свернуть за поворот, я увидел, что вокруг него квохчет несколько придворных наседок.

— О Ашар, — продолжал скулить Блоджетт, старческая физиономия его пошла красными пятнами. — Что же вы натворили!

Я почувствовал усталую злость.

— А что я натворил? Бросьте причитать, говорите прямо.

— Вы избили и унизили принца М-ма… м-ме…

— Что? Маме? Он пожалуется маме?

— Ма… — От волнения старший секретарь заикался сильнее. — Ма… Ме… Мармедиона!

— Дети нынче непослушные… Скверные дети. Принц, что, поздний ребенок? Во сколько же Растар его зачал? Ему всяко было за шестьдесят, потому что этому вот шкету по виду — лет восемнадцать.

— П-поздний, самый м-младший, любимый сын…

— О господи… Если этот любимый, каковы же прочие отпрыски? — Это я прошептал едва слышно. Блоджетт сбился с шага, остановился и со свистом набрал воздуха в грудь:

— И это не все, что в-вы натворили, в-ваше с-сиятельство!

— А что еще я изволил натворить?

— В-вы выбросили в окно одну из церемониальных древних шпаг Р-растаров! И не только выбросили, вы ее раскололи! Вы ее уничтожили, можно сказать!

Я пожал плечами. Одной ошибкой больше, одной меньше…

— Нечего давать ценное оружие разным дуракам.

— Какой скандал! Теперь весь Варлойн начнет судачить… Арканцлер уничтожил церемониальное оружие Растаров… Избил наследного принца до полусмерти… Неслыханная дерзость! Ужасный знак для всей имперской фамилии!

И тут я подумал вот что: а если окажется так, что все наследники Растара — вот такие недалекие, буйные, малосимпатичные и самовлюбленные? И жизни этих трутней и ничтожеств мне через два месяца придется спасать на балу?

Я расспросил о принцах подробнее и выяснил кое-что интересное. Не считая принцесс, которые не участвовали в гонке за корону, у Растара было пятеро сыновей. Двое умерли совсем рано, один — Варвест — еще в юном возрасте уехал учится куда-то в Адору и, по слухам, ударился в религию, стал фанатиком, после чего сгинул, растворился, пропал из поля зрения. Сейчас на корону претендовали двое: принц Мармедион и старший сын Растара Хэфилфрай. Мармедион держался Умеренных, Хэвилфрай — Простых. Каждая из этих фракций могла выкинуть на балу коленце… Корона даровалась тому отпрыску, на кого укажет в своем завещании Экверис Растар. В случае же, если император не составит завещания — а такие прецеденты бывали — нового императора из числа принцев выбирали дворяне Коронного совета. Система, как в древней Валахии, откуда родом Дракула, где господарей выбирали путем голосования знатных людей, что частенько заканчивалось кровавой усобицей…

Теперь стало кое-что ясно. Таренкс Аджи у Леса Костей банальным образом вырезал часть дворян из конкурирующих фракций, дабы — в случае, если Экверис Растар оставит корону Мармедиону или Варвесту — посадить, все же, на трон Хэвилфрая. То же самое — в случае, если старый монарх не оставит завещания — численный перевес голосов фракции Простых обеспечит Хэфилфраю корону.

— А за кого стоят Великие? — спросил я.

Блоджетт странно на меня покосился, кашлянул в кулак.

— О, у них есть кандидатура.

— Варвест?

— С ним пытались снестись, когда стало ясно, что государь Экверис Растар вскорости умрет, однако стало известно, что Варвест Растар возведен недавно в высокий священнический чин в Адоре, и не намерен, как он сказал, поганить свою душу греховной короной.

— Религиозный фанатик?

— Очевидно, что так, ваше сиятельство. Очевидно, что так. Он полагает Растаров выродившейся династией, на совести коей неисчислимые жертвы… Говорят, в период обучения теологии ему упорно внушали мысли о греховности отца и всей династии…

То есть в Адоре ему промыли мозги. Как интересно. Методики одинаковые — что тут, что на Земле двадцать первого века.

— Значит, не Варвест кандидатура? Но тогда кто?

Блоджетт снова увел взгляд в сторону.

— Великие держат ее в секрете.

А ведь ты знаешь, несомненно, знаешь эту самую кандидатуру, Блоджетт! Но не хочешь по какой-то причине мне сказать. Кого же они могут держать в секрете-то? Вот вопрос… Понятно, что кандидатура — плоть от плоти Растара. Возможно, они лелеют планы изменить законы и посадить на трон кого-то из принцесс?

— Сколько у Растара дочерей?

— Восемь было, ваше сиятельство. Выжили трое. — Он предвосхитил мой вопрос: — Но их, ваше сиятельство, совершенно невозможно посадить на трон. Взбунтуется весь Санкструм. Корона переходит только по мужской линии…

— Гнусные seksisty!

— Простите?

— Не обращайте внимания, Блоджетт. Итак, повторим еще раз: на наследника указывает император?

— Так точно.

— И им может стать?

— Любой из Растаров.

— Старшинство не важно?

— Категорически нет. Император может указать даже младенца — но в этом случае, разумеется, будет назначен регент а власть частично перейдет к коронному совету.

— А если император не оставит завещания?

— Тогда императора выбирает коронный совет по числу голосов суверенных истинных дворян, достигших совершеннолетия.

— Какая кандидатура у Великих?

— Это великая тайна, ваше сиятельство.

Вот черт, не удалось вытянуть из него фамилию, ослабив подсознание вопросами. А старик куда крепче, чем кажется…