Схватка с чудовищами

ВНУЧКА НЕМЕЦКОГО БАРОНА

Мало иметь безукоризненные документы, превосходно знать биографию своего прототипа. Разведчику-нелегалу важно врасти в разработанную для него и с его участием, выверенную в деталях, подтвержденную казенными бумагами легенду и жить строго по ней. Но жизнь обмануть нельзя, как невозможно и учесть все до мелочей.

Чтобы создать себе прочную легенду, по пути из Советского Союза в Германию Валя Волкова на некоторое время поселилась в горной Швейцарии. Вглядывалась в жизнь немцев, проживающих там, шлифовала свой немецкий язык, любовалась красотами природы и архитектуры. Побывала в Базеле, где родилась, училась в гимназии, закончила университет Альбина Тишауэр, роль которой ей выпало играть в дальнейшем.[5] Посетила публичную библиотеку, музей этнографии, художественную галерею, где провела немало времени. Заходя в магазины, поражалась многообразию диковинных, а порой и экзотических фруктов и овощей, множеству сортов колбас и сыров, разнообразных консервов с броскими этикетками. «А мой народ вечно в поисках обыкновенной простой пищи, лишь бы сытно было, — подумала она. — Ничего, разобьем фашистов, у нас тоже все появится. Да и жить станем иначе…»

Психологически Валя была готова к любым неожиданностям. И все же, когда приехала в Лозанну, чтобы пройти вокруг дома, в котором жил дедушка Альбины барон Артур фон Тишауэр, ноги стали будто ватные. У страха глаза велики. Шла, а они подкашивались. А вдруг заподозрят местные жители, а вдруг задержат, а вдруг донесут в полицию? И еще много этих «а вдруг?». Но рассудок взял верх, и она спокойно прошла вдоль трехэтажного старинного особняка под красной черепицей и с белоснежными колоннами, стараясь запечатлеть все самое броское. Без приключений возвратилась к ожидавшему ее такси. Ей и сейчас не верилось, что стала разведчицей. «Я же вовсе не авантюристка», — говорила она в Москве своему инструктору, проводившему с ней индивидуальную спецподготовку.

Но тот был другого мнения и возразил ей: «Зато вы умны, образованны, владеете иностранными языками. Плюс ко всему этому — ваше обаяние, высокая интуиция, умение расположить собеседника. Ну, и ваша преданность Родине». И он был прав.

Когда ощутила себя иностранкой, вошла окончательно в роль и освоилась со своим новым именем Альбина, к ней пришла уверенность. Но самое сложное и даже рискованное было впереди.

В Берлин она перебралась в те дни, когда гитлеровские войска терпели поражение под Москвой. Здесь же праздновали Рождество Христово, Геббельс в газетах и по радио заверял немецкий народ в скором завершении «блицкрига» на территории Советского Союза.

Альбина прошла по центральным площадям. Всюду на нее с огромных портретов и панно смотрел Адольф Гитлер. Из динамиков на площадях громыхали звуки военных маршей, либо прорывались призывные речи Геббельса, уверявшего, что войска доблестного вермахта не бегут из Подмосковья, гонимые Красной Армией, а «выравнивают» линию фронта, «перегруппировываются» перед решающим броском на большевистскую столицу. И все это сопровождалось криками «Зиг хайль!» и барабанной дробью штурмовиков.

По улицам мчались куда-то на грузовиках эсэсовцы, горланя песни. Ползли санитарные машины, перевозившие раненых. Пешком гнали русских, украинских и белорусских парней, превращенных в рабов Германской империи. Стоявшие на тротуарах зеваки выкрикивали: «Хайль Гитлер!», «Дранг нах Остен!». Лица же иных отражали растерянность, тревогу, испуг. Кто эти взбудораженные и встревоженные люди? Потенциальные противники гитлеровского режима, а значит, наши друзья?

Но вот барабанная дробь и гортанные призывы сменились приятной легкой музыкой. «Плохое предзнаменование», — подумала Альбина и тут же завыла сирена воздушной тревоги. Зеваки бросились в бомбоубежища, в метро.

Третий рейх… Уже через несколько дней пребывания в Германии Альбина почувствовала какую-то особую атмосферу, царившую в стране. Все назойливее и воинственней становилась пропаганда расовой исключительности «арийской нации», необходимости завоевания жизненного пространства для немцев на Востоке, возвеличивание Гитлера. Немцы в большинстве своем слепо верили в непогрешимость фюрера, были безропотными исполнителями его воли и даже обожествляли и молились на него.

Альбине предстояло самой определиться с жильем, с работой, и не только для себя, но и для радистки Раи, которая должна быть также заброшена в Берлин, но через Скандинавию. Обошла несколько адресов, полученных в Москве, на которые следовало опереться, но война спутала все карты: кто-то был направлен на передовую, а кое-кого арестовали за антифашистскую деятельность.

Она сняла комнату на Вальдов-аллее в Карлсхорсте у недавно овдовевшей солдатки. Женщина средних лет работала на швейной фабрике армейского обмундирования. Вечерами сквозь слезы причитала: «Несчастная я, вдовушка. Другие мужья домой из России шлют посылки, а моего пуля-дура сразила». Потом вдруг спохватилась: «Да что я, рехнулась, что ли? Мужа, отца моей дочурки, не стало, большевики его убили, а я нюни развожу, о тряпках и куске шпига пекусь. Да пропади они пропадом! Проживу и на скудный паек, который дают по карточкам!» Вскинув руки и запрокинув голову, молясь, сквозь слезы возглашала: «Царствие ему небесное. Может, и свидимся там с ним. Господи, спаси душу убиенного и помоги мне, рабыни твоей…»

И так каждый божий вечер. Альбине по-человечески жаль было молодую симпатичную немку, но и выносить ее воплей больше не могла.

Как-то она посетила гасштет,[6] чтобы выпить чашечку кофе. За столиком с ней оказался пожилой, с благообразным лицом разговорчивый старичок.

Узнав, что она нуждается в квартире, предложил комнату в своем коттедже там же, в Карлсхорсте, только на Райнгольдштрассе. «И воздух чистый, и до центра Берлина рукой подать!» — объяснил немец.

Альбина, не задумываясь, сняла у него комнату за сорок марок в месяц. Как выяснилось потом, Гельмут Вольф — отставной майор вермахта, нацист-фанатик. «Тем лучше», — решила она. Ей было интересно узнать этот вид «ископаемых», и она охотно беседовала с ним. Однажды он пригласил ее к себе в кабинет. На стене она увидела красочный портрет Гитлера. В углу стоял флаг с изображением свастики, искусно вышитой его женой фрау Бертой. Над диваном висели клинки разных эпох и народов, которые хозяин коллекционировал, и фотографии, на которых он был изображен среди окружения Геринга и Гиммлера.

В разговорах он был высокомерен и чванлив, нетерпим к людям других наций, уверял, что над миром должны господствовать арийцы, как самые умные, организованные, знающие и умелые. Одним словом, «типичный нордический тип». Что русские — низшая раса, оттого и отвергают новый порядок…

— В партию вступать думаешь? — вдруг спросил Гельмут.

— Не знаю, готова ли я к этому. А вдруг откажут в приеме? — ответила Альбина. — Я не переживу этого.

— «Майн Кампф» читала?

— Знакома.

— И какие мысли в тебе вызывает книга нашего фюрера?

— Я разделяю его взгляды. И не только. Люблю также его живописные полотна. Обожаю слушать его публичные выступления.

— А говоришь, не готова. Я помогу тебе с этим, коли ты такая робкая и за себя похлопотать не можешь.

Гельмут познакомил ее со своими единомышленниками по национал-социалистской партии. Те втянули ее в свою среду.

Альбина снова перечитала «Майн Кампф», эту настольную книгу, Евангелие нацистов. Теперь уже с карандашом в руках. Программные положения, разработанные Гитлером еще до прихода к власти, были и сейчас на слуху у нации. «Участие трудящихся в прибылях предпринимателей», «Поддержание процветающего среднего класса», «Повышение жизненного уровня народа», «Обеспечение престарелых», «Изменение Версальского Договора», ставившего Германию в неравное положение с другими европейскими государствами.

Она представила себе рядового немца, со средним достатком или чуть выше и подумала, что все эти «заповеди» не могли не привлечь нацию. Гитлер превратил свой народ в стадо «зомби», привив ему полное послушание и повиновение, веру в то, что смысл жизни — погибнуть за его идеи. И немцы шли за фюрером, как за мессией, спасителем, верили, что он поднимет Германию, сделает ее ведущей в Европе, господствующей в мире страной. Но думал ли бюргер, что все это будет достигаться ценой крови, подавления инакомыслия внутри страны, с помощью политики аннексий в отношении соседей по континенту? Становясь нацисткой, и она должна принять все эти постулаты. С волками жить — по-волчьи выть! Размышляла и о личности Гитлера, стараясь понять его и оценить. Еще в Швейцарии она слышала от местных немцев, что фюрер — развратник и сладкоежка, расист и антисемит, ни во что не ставивший жизнь миллионов людей. В то же самое время он был трусом и страшно боялся умереть. Даже фуражка его была стальной. Самолету он предпочитал автомобиль, либо бронированный вагон в составе спецпоезда с батальоном охраны.

Пригласив однажды Альбину на чашку кофе с бисквитом и ликером, Гельмут Вольф поинтересовался:

— Небось родительские деньги проживаешь. А кончатся они, на что жить станешь?

— Устроюсь работать куда-нибудь, — ответила Альбина.

— Что же ты умеешь делать?

— У меня степень магистра. Могу преподавать языки, переводить книги, читать лекции по немецкой филологии. — Потупив взгляд, добавила: — Но где же найдешь то, что тебе по душе и не в тягость…

— Да, это — проблема, — задумался Гельмут. — Особенно для гуманитариев. В бонны не пойдешь, не так воспитана. — Вопросительно посмотрел на девушку. — А переводчиком в гестапо могла бы служить?

Перед Альбиной стояла задача проникновения в Службу имперской безопасности Гиммлера. Гестапо и разведка — в ее составе. Чтобы не показаться заинтересованной в этом, сказала:

— Но ведь это несбыточно. Да я и не подойду. Там все больше мужчины работают.

Гельмут быстро настрочил записку, положил в конверт, заклеил и вручил Альбине.

— Там у меня старинный приятель начальственный пост занимает. Поможет тебе с устройством. Не у себя в аппарате, так где-нибудь еще. Он мне многим обязан. Да и человек добрый, порядочный.

Утро вечера мудренее. Альбина решила выспаться. Предложение было заманчивым, но его следовало еще и еще раз обдумать, подготовиться к встрече психологически. Но вдруг завыла сирена, второй раз на неделе, оповещавшая о налете авиации на столицу Германии. Приподняв маскировочную штору, увидела, как лучи прожекторов прощупывают ночное небо. Задрожала земля от взрыва бомб. Взметнулся огненно-пылевой столб. На ее глазах взлетел на воздух трехэтажный старинный особняк напротив.

В одно и то же место бомба дважды не падает, и Альбина предпочла не бежать в бомбоубежище. Спала тревожно. Снились кошмары. После незатейливого завтрака на скорую руку она навела перед зеркалом макияж и отправилась в город. Шла и не могла узнать улиц Берлина: от иных домов остался лишь зловещий дымящийся остов, валялись искореженные фонарные столбы и трамвайные рельсы, преграждая путь пожарным, санитарам и уборщикам, спешившим к развалинам. Из-под обломков извлекали тела погибших. Зрелище было не из приятных. Но разве Гитлер и его сподвижники не знали, что возмездие за авантюру неотвратимо? Беда, что расплачиваться за нее приходится всему немецкому народу.

Едва она села в наземную электричку — Эсбан, — как прозвучало предупреждение кондуктора об ее отправлении «Zuruk bleiben!».

Альбина села у окна. Мимо проплывали дома и бульвары, люди казались букашками, спешившими по своим делам. А ею вдруг овладел страх. «Что ждет меня впереди?» — думала она. И тут же вспомнилось напутствие Гельмута: «Только не робей!» Взяв себя в руки, успокоилась. Но надолго ли?..

Альбина вошла в подъезд мрачного здания Берлинского гестапо. И снова: «А вдруг?» А вдруг на лице написано, что я — советская шпионка? На мгновение остановилась в нерешительности. Сказала себе мысленно: «Страх погубит тебя, Альбина!» Это помогло. Извлекла из сумочки аусвайс. Офицер долго вертел его в руках, сличал приметы. Наконец возвратил его владелице документа. У Альбины спало напряжение, будто гора с плеч свалилась.

Штандартенфюрер СС Клаус Штуббер, седовласый, лет пятидесяти немец, прочитав послание Гельмута Вольфа, пригласил ее сесть. Расспросил, кто ее предки, откуда она прибыла в Германию, с какой целью.

— Я не могу отсиживаться в Швейцарии, когда решается судьба моего Отечества, — ответила она. — Германия для меня превыше всего.

— Гельмут Вольф для меня авторитет, конечно, но служба есть служба, — сдержанно улыбнулся гестаповец. — Вот тебе анкета. Заполнишь все о себе, о родителях, о дальних предках своих, пройдешь медкомиссию. После этого я сообщу тебе свое решение.

Альбина понимала, что ее станут проверять, так что самое страшное впереди. «А вдруг?» теперь касалось уже самой легенды, по которой она только начинала жить. Выдержит ли легенда проверку?

Когда Альбина ушла, Штуббер дал подчиненным указание проверить ее арийское происхождение, родственные и личные связи. Неделю спустя ему на стол легло досье на Альбину фон Тишауэр, собранное из документов, фотографий и агентурных донесений, добытых через своих людей в Швейцарии, на нее, родителей и даже пращуров. Письменная рекомендация Гельмута Вольфа. Заключение врачей. Все устраивало. И тогда он позвонил Вольфу, попросил прислать девушку к нему.

Войдя в кабинет штандартенфюрера, Альбина вскинула правую руку в партийном приветствии:

— Хайль Гитлер!

— Хайль! Проходи, садись, дочка, — тепло посмотрел на нее гестаповец. — Твоего деда барона фон Тишауэра я знал лично и хорошо помню его. Он был надежным наци. Являясь крупным банкиром, финансировал приход фюрера к власти. Новая Германия и возникла благодаря поддержке таких людей, как твой знатный предок.

— Спасибо за добрую память, — просияла Альбина. — Я горжусь своим дедушкой.

И вдруг гестаповец взглянул на Альбину так, что по телу ее невольно пробежали мурашки.

— По-моему, я встречал тебя в Цюрихе с дедом.

— Очень может быть. Дедушка любил гулять со мной по городу, — ответила Альбина, успокоившись. И добавила страдальчески: — У него очень болели ноги…

— Да, да. Он жаловался на ревматизм… А какой был старик! — И снова спросил: — Где бы ты желала проявить свои способности?

— Даже не представляю себе, — улыбнулась Альбина.

— Откуда знаешь русский, английский языки?

— Меня воспитывала гувернантка из русских эмигрантов. А английский изучала в школе, в университете.

— Откровенно говоря, переводчик мне необходим. — Штуббер задумался. — Но потребуется применение обоих языков. Сможешь?

— Это что, синхронный перевод?

— Не только. Переводить придется также русские и английские тексты, а иногда и магнитофонные записи перехваченных разговоров наших противников, дипломатов.

Выдержав паузу, Альбина сказала:

— Если считаете, что я вам подхожу, не возражаю.

Вышла из здания раскрасневшаяся, радостная. Как же, легенда выдержала проверку, и еще какую! Это придавало ей уверенность, смелость в последующих шагах. Испытательный срок она выдержала и была оставлена в штатах Берлинского гестапо. Ей присвоили звание, выдали гестаповскую форменную одежду и даже пистолет системы «вальтер». Униформа ладно сидела на ней.

Она имела дело с информацией внутреннего порядка — об антифашистских настроениях в различных группах населения, — которая стекалась со всех концов Берлина, о принятых репрессивных мерах, направленных на их подавление, о бунтах немецких патриотов в концлагерях и даже о взаимоотношениях дипломатов различных государств, посольства которых продолжали оставаться в Германии.

Это было важно знать, чтобы видеть процессы, происходящие в Германии, изнутри. С первых же дней увидела: враги здесь безжалостно уничтожаются, «заблудшие» гноятся в концлагерях, на воротах которых стояло: «Работа делает человека свободным». Но полученная работа не могла полностью удовлетворить Альбину. Советской разведчице необходимо было нечто другое — секретная информация, раскрывающая замыслы Германии в отношении Советского Союза.

Тем временем в Третьем рейхе происходило дальнейшее нагнетание массового психоза и экзальтации. Берлин походил на растревоженный муравейник, на который своей лапой наступил медведь. Шло активное патрулирование в воздухе. Как и перед войной, только в еще большей мере, совершались обманные маневры дипломатов и высокопоставленных военных, подспудно усиливалось напряжение как внутри партии, так и среди генералитета, все больше бесновался фюрер. В этой обстановке надо было и Альбине тщательно продумывать свое поведение.

Альбина хорошо знала, с чего началось разоблачение гестапо антифашистской подпольной организации патриотов-берлинцев, которую гитлеровцы окрестили «Красной капеллой»: был запеленгован ее радиопередатчик.[7]

Арестованы были многие ее участники. Добиваясь признаний, подследственных зверски пытали. Деятельность их квалифицировалась, как «пособничество противнику», «подрыв боевой мощи Германии». Рядовые члены подполья были гильотированы, руководители — повешены в тюрьме Плетцензее. Увидев в руках палача петлю, один из них воскликнул: «Мы не умираем, мы переходим в вечность!»

«Эти люди, — подумала Альбина, — уходили, как жили, — гордо, не сгибаясь, с улыбкой на устах, веря, что их кровь прольется не зря». Восхищалась ими, была с ними всей душой. И вдруг спросила себя: а сама как поступила бы, оказавшись на их месте? И твердо ответила: выстою, чего бы это ни стоило! Однако попадаться все же не следует.

Но она извлекла для себя урок из этой страшной истории: чтобы не запеленговали рацию, она должна быть кочующей, радиосеансы — дробными, в несколько секунд каждый, в разное время суток. Все месяцы пребывания в Берлине Альбина передавала в Москву информацию, неукоснительно следуя этим правилам. Расширяя круг своего общения, она пыталась разведать и передать своим не только конкретное, сиюминутное, но и что замышляет Гитлер в будущем. Сопоставляла, анализировала секретные документы, факты и события. А замыслы эти были циничными и сводились к тому, чтобы стереть с лица земли Советский Союз, расчленить его на несколько мелких государственных образований таким образом, чтобы арийцы могли, во-первых, господствовать, во-вторых, управлять, в-третьих, извлекать выгоду для себя. Для этого предполагалось одну часть населения уничтожить, другую же — поработить, оккупированные земли заселить десятками миллионов людей арийской расы. «Никаких прививок, никакой гигиены, только водка и табак! Лучше всего было бы обучить аборигенов языку жестов», — заявил Гитлер в узком кругу своих сподвижников.

Радистка Раиса во время радиосеансов с Центром отстукивала информацию, полученную от Альбины, в эфир, а глаза не высыхали от слез. Но и ярость отмщения светилась в них, вера в то, что советский народ отстоит свою землю и независимость, как это он делал не раз в своей истории.

Но вот в марте 1943 года Центр поручил Альбине восстановить утерянную ранее связь с агентом Кёнигом. Установила, где он живет. Предстояло главное: встретиться.

Она знала Кёнига лишь по присланной фотографии. Однажды утром повстречала его, что называется, нос к носу. Он выходил из дома вдвоем с женщиной. Потом она видела его проходившим по коридору ведомства Гиммлера. Эта визуально добытая информация давала ей не только представление о нем самом — внешний вид, физическое состояние, но и подтверждала имевшиеся у нее сведения о том, что он женат, по-прежнему работает в Службе политической разведки.

«Значит, домой к нему идти нельзя, — подумала она. — В здании, где он работает, тоже подойти рискованно». Однажды она заметила, как он, стройный, в залихватски заломленной фуражке, покинул департамент и направился к автомашине. Присмотрелась: конечно, он! Она тотчас поспешила за угол здания и перешла на противоположную сторону улицы. Играл всеми цветами радуги недавно выпавший снежок. Слепило глаза. Альбина шла, наблюдая в зеркальные стекла темных очков за идущими сзади машинами. Увидев «БМВ» Кёнига, вышла на проезжую часть, подняла руку. Машина остановилась.

— Что случилось, унтершарфюрер? — заметив женщину в форме, спросил он.

— Простите. Я очень спешу. Не могли бы вы подвезти меня? — обратилась Альбина к нему.

— Я еду в Кепеник.

— Меня это устраивает, — ответила она.

— Тогда прошу. — И он открыл дверцу машины.

Когда проехали Александерплац, Альбина спросила:

— Вы не подскажете, где здесь неподалеку часовая мастерская?

— Мастерская… — задумался Кёниг. — Я знаю одного часовщика… А что бы вы хотели?

— Мне необходимо срочно отремонтировать часы фирмы «Павел Буре». Не каждый берется за это.

«Часовая мастерская»… Часы «Павел Буре»… Кёниг взглянул на гестаповку вопросительно, включил радио, чтобы перебивало их разговор. Передавали выступление Геббельса в каком-то Спортхалле. Зал гудел, буквально взрывался.

— Я могу попытаться встретиться с моим знакомым. Возможно, он поможет вам. — И снова посмотрел на гостью, но уже сквозь улыбку.

— Я буду вам признательна, — улыбнулась и Альбина.

То были пароль и отзыв. Они друг друга поняли. Связь с агентом, таким образом, была восстановлена.

— Очень рад, что, несмотря на такое время, друзья помнят меня, — сказал Кёниг.

— Когда и где нам удобнее встретиться, чтобы обстоятельно поговорить? — спросила Альбина.

— В воскресенье на Мюгельзее вас устроит?

— Согласна. Запасная встреча там же и в тот же час в следующее воскресенье.

Условились о месте и времени встречи. Альбина попросила остановить машину и вышла у станции метро.

Чеканя шаг, шла рота новобранцев, горланивших нацистскую песню:

Пропуская их, Альбина всматривалась в лица юнцов. На них была написана решимость. Это ужасало. Одурманенные лозунгами Гитлера и геббельсовской пропагандой, они верили в успех своей миссии, а значит, земля будет и дальше вздрагивать от разрыва бомб, долго еще будет проливаться человеческая кровь. Невольно вспомнился родной дом. Интересно, чем занят в это страшное время Антоша? Этнографы сейчас не нужны никому. Остается — война. Он был активным комсомольцем и осоавиахимовцем. Такие люди не могут оставаться в стороне, когда Родина в опасности. Да и немецким языком владел. Тогда и его, возможно, забросили за кордон… «А вдруг встретимся? — От этой мысли ее бросило в жар. — А вдруг… Но тогда все равно нам придется пройти мимо друг друга, быть может, лишь обменявшись взглядом».

Спустившись в городскую подземку, она села в вагон, на котором значилось — «Nicht Raucher», для некурящих. Доехала до Карлсхорста. Пока шла к себе на квартиру, встретилось немало изможденных женщин в черном траурном одеянии. Подумала: должно быть, матери, вдовы погибших на Восточном фронте солдат и офицеров. Это на смену им шагали безусые парни, верившие, что завтра весь мир будет принадлежать им и никому больше.

А между тем жизнь шла своим чередом. В кинотеатрах демонстрировались не только боевики и нацистская хроника, но и сентиментальные фильмы. В гастштетах завсегдатаи потягивали из керамических кружек пиво и вели неторопливые разговоры.

Воскресный день выдался слегка морозным. Альбина добралась до Мюгельзее Эсбаном. Убедившись, что «хвоста» за собой не привела, встала на лыжи, направилась к условленному месту.

Кёниг в это время съезжал с горы. Подъехав, пригласил ее пройтись на лыжах по заросшему кустарником берегу озера.

— Хорошо, что вы сегодня в штатском, — сказал он. — Гестаповская униформа не к лицу вам. Огрубляет. У вас же правильные черты лица, великолепная улыбка.

— Между ведомствами Шелленберга и Мюллера всегда были отношения соперничества и неприязни, — заметила Альбина.

— Просто у Шелленберга народ поделикатнее. В гестапо же работают костоломы и кровопускатели. Вас лично я не имею в виду. Но и советское ОГПУ, видимо, не в белых перчатках делает историю.

— В таком случае ради чего вы идете на риск, сотрудничая с русской разведкой?

— Философский вопрос. — Кёниг остановился, закурил. — И все-таки удовлетворю ваше любопытство. Я — антифашист в душе. Больше того: привержен коммунистической идее. Государство же советское рассматриваю в качестве далеко несовершенного, но все же прообраза будущего человечества. Без этих репрессивных аббревиатур, разумеется.

— Это ласкает мой слух… Скажите, пожалуйста: ваше положение в ведомстве Имперской безопасности позволяет иметь доступ к высшим партийным и государственным секретам?

Кёниг задумался.

— Как вам сказать? К Гитлеру и рейхсминистру Гиммлеру напрямую я не вхож. Зато близок к партайгеноссе Борману. С обергруппенфюрером Шелленбергом, что называется, на короткой ноге. А теперь сами судите о моих разведывательных возможностях.

— Мою службу интересует также, насколько прочны ваши позиции.

— Ничто не вечно под луной, фрейлейн… О степени доверия ко мне того же Бормана вы можете представить себе хотя бы по такому факту. Однажды он посвятил меня в святая святых политики фюрера. В частности, в его замыслы в отношении Польши. Если коротко, мысли Гитлера сводятся к следующему:

Первое. Образуемое польское генерал-губернаторство должно стать для Германии резервом дешевой рабочей силы и представлять из себя большой рабочий лагерь. Во главе него должна находиться немецкая администрация, способная поддерживать порядок среди аборигенов.

Второе. Польское губернаторство должно поставлять в Германию исключительно неквалифицированных рабочих для использования в качестве дешевой сезонной рабочей силы. В Польше же эти лица должны наделяться небольшими участками земли, с помощью которых могла бы прокормиться семья.

Третье. В экономическом отношении последний немецкий рабочий и крестьянин должны цениться выше любого поляка. Другими словами, если поляк в Германии будет работать 14 часов в сутки, то, несмотря на это, он должен получать за свой труд меньше, нежели немецкий рабочий за 8-часовой рабочий день.

Четвертое. Для поляков должен существовать только один господин — немец. Два господина — один возле другого — не могут и не должны существовать. Поэтому все представители польской интеллигенции подлежат уничтожению.

Пятое. Будет правильным, если поляки останутся католиками. Польские ксендзы должны быть на нашем содержании, а за это обязаны будут направлять своих овечек по желаемому для нас пути — внушать им кротость и повиновение, делать их глупыми и тупоумными.

— Борман не сказал, к какому времени относятся эти высказывания Гитлера? — поинтересовалась Альбина.

— Разговор происходил в октябре 1940 года в Берлине на квартире фюрера. Участниками его были партайляйтер Борман, рейхсминистр доктор Франк, рейхсляйтер фон Ширак, гауляйтер Кох… О чем вы задумались, фрейлейн?

— О том, что все это бесчеловечно и очень страшно. Коли поляков Гитлер решил превратить в бессловесное быдло, в рабочий скот, то русских, белорусов, украинцев и вовсе в рабов, в нераздельную собственность немецких господ, которую можно купить, продать и даже убить. И если обсуждение состоялось задолго до вероломного нападения Германии на Советский Союз, не является ли это еще одним свидетельством и доказательством того, что она готовилась к войне задолго до нападения на СССР?

— Безусловно, — подтвердил Кёниг. — О том, что «захват жизненного пространства на Востоке и его беспощадная германизация» — важнейшая цель, Гитлер заявил в 1933 году, как только стал рейхсканцлером. В июле 1940 года в Бергхофе состоялось секретное совещание высшего военного руководства страны. Гитлер там прямо заявил и потребовал, чтобы Россия была ликвидирована, стерта с лица земли! Срок — весна 1941 года. Осуществить «операцию» необходимо молниеносно, одним ударом!

Шелленберг после этого посетил Москву и детально информировал персонал германского посольства о плане «Барбаросса». Подобная информация представляет интерес для вашей службы?

— Да, конечно. Наряду с той, в которой, надеюсь, будут отражены и сегодняшние планы руководства партии, рейха, вермахта, ведомства Имперской безопасности, Министерства по делам Восточных земель.

— Я так и понимаю свою задачу… Что же касается Вальтера Шелленберга, при всей его подозрительности к людям, ко мне он благоволит. Благодаря этому, я бываю в курсе многих дел государственной важности.

— Благодарю вас и надеюсь, — сказала Альбина. — И не забывайте, пожалуйста, о конспирации. Ищейки Мюллера встречаются и среди окружения высокопоставленных особ. Я хорошо это знаю.

— Я тоже, — улыбнулся агент.

— Работать с вами Центр поручил мне, и я со своей стороны буду делать все, чтобы мы оба не пострадали и могли долго служить нашему общему делу. И постарайтесь больше добывать секретных документов, которые можно было бы использовать, не раскрывая источник информации.

— Вы мне внушаете доверие к себе, фрейлейн, — благодарно взглянул на нее Кёниг.

— Тогда — за дело! — рассмеялась Альбина. — Сегодня же мне хотелось бы знать, насколько повлияло на высшие структуры власти Германии поражение армии фельдмаршала Паулюса под Сталинградом. Ну, и какие в связи с этим просматриваются тенденции в политике ближайших месяцев, как в отношении Советского Союза, так и наших союзников — США, Великобритании?

— Задачка, — почесал затылок агент. — Кое-какие секретные документы на этот счет постараюсь добыть и представить вам в ближайшие дни, фрейлейн. Пока же скажу: Сталинград отрезвил некоторые горячие головы и в партии, и в государстве. Настроения элиты теперь далеки от единства, но и не так уж катастрофично все, как может показаться со стороны. Смешно, но после такого потрясения кое-кто еще надеется на победу Германии в войне.

— Очень буду ждать обещанного вами материала, — сказала Альбина. — Контейнер с фотопленкой заложите в тайник. Я оборудовала его в надежном месте в районе Фридрихштрассе.

Альбина передала Кёнигу пачку сигарет, на внутренней стороне которой был изображен тайник и дано описание его и подходов к нему. Условилась с ним о следующей встрече и запасных явках. Договорилась о способах связи в случае ее утери или необходимости увидеться срочно.

Изъяв вскоре фотопленку Кёнига из тайника, Альбина переправила ее со связным в Центр. Устную информацию, получаемую от Кёнига в последующем, она передавала в Центр по рации с помощью своей напарницы Раисы.

«Блицкриг» выдыхался. Гитлеровцев ждала перспектива затяжной войны, к которой Германия не была готова. Для победы над Советским Союзом, по сообщениям Кёнига, у нее уже не оставалось ресурсов.

В одну из встреч Альбина получила от него информацию о том, что Отто Скорцени[8] по поручению Гитлера готовит группы боевиков для нападения на советское и американское посольство в Тегеране в то время, когда там будет проходить конференция «Большой тройки».

Кёнигу также принадлежит информация о подготовке вермахтом операции под кодовым названием «Цитадель» — наступление немецких армий под Курском.

Проверка Центром через другие источники подтвердила эти данные, и они были использованы Верховным Главнокомандованием в разработке упредительных контрмер и ударов.

А вскоре Альбина и сама получила радиовызов прибыть в Швейцарию для встречи со специально приехавшим туда для этого ответственным сотрудником Службы внешней разведки. Она понимала важность этого, но как туда поехать?.. Нужны убедительные причины.

Говорят, голь на выдумки хитра. Приближалась годовщина гибели матери и отца, и Альбина обратилась к Клаусу Штубберу с просьбой отпустить ее на пару дней в Швейцарию побывать на могиле родителей. Разрешение не заставило себя ждать.

Остановилась она в Цюрихе в частном отеле. Утром следующего дня посетила кладбище. Возложила цветы. Постояла в скорбном молчании. Отобедав в ресторане, направилась на конспиративную квартиру. Добиралась, пересаживаясь с такси на такси. На случай алиби зашла к ювелиру. И не хотела ничего покупать, да глаза разбежались. Приобрела симпатичный позолоченный медальон. Сама себе улыбнулась, представив, как будет рад ее возлюбленный, когда увидит свое фото на ее груди. Задумалась: «Где-то он сейчас? Он всегда рвался в бой. А ведь я помню его и робким юношей. Как же я перепугалась за него, когда, борясь с морской пучиной, он выбивался из сил, а его бросало с волны на волну. Хоть бы все у него было хорошо в жизни. Скорее бы кончалась война. Тогда мы будем вместе и я стану любящей женой и матерью наших детей. А вдруг?.. Лучше не загадывать. Если бы он только знал, где я и чем занимаюсь. И как сильно его люблю».

Альбина протянула хозяину лавки деньги.

— Заверните, пожалуйста.

— О, фрейлейн! Благодарю за покупку. Приходите, будем рады.

На конспиративной квартире встретил ее Александр Иванович. Тот самый майор из разведслужбы, который готовил, отрабатывал каждую деталь поведения за рубежом и перебрасывал ее за кордон, а затем переживал за нее. Встретил тепло, расспросил о жизни, высказал удовлетворение ее успехами.

— Но чего мне это стоило, знаю только я, — сказала Альбина. — Пришлось изменить в себе не только привычки, вкусы, но и образ жизни, мыслей. Превратилась в нацистку! Как говорится, с волками жить, по волчьи выть.

— Зато потом, когда победим и вы сбросите «звериное обличье», вам станет легко дышать, — сказал сквозь улыбку майор.

— Да, конечно, — подтвердила Альбина.

Александр Иванович информировал ее о положении на Родине. Оно было все еще тяжелым, но люди не унывают, делают все, чтобы приблизить день победы. Это вдохновляло Альбину, вливало в нее свежие силы.

— Центр благодарит вас за восстановление связи с ценным агентом Кёнигом, — сказал Александр Иванович. — Передайте нашему другу, что его информация напрямую докладывается в Ставку Верховного Главнокомандования и ею лично интересуется товарищ Сталин.

— Это вдохновит Кёнига в его дальнейшей работе, — заметила Альбина.

— Но и ваша информация тоже представляет большой интерес. Используется она и политиками, и дипломатами, и военными.

— Спасибо. Очень рада.

Александр Иванович приготовил кофе, поставил на стол печенье.

— Угощайтесь, пожалуйста. Поговорим о ваших перспективах. Как они вам представляются?

— Перспективы меня не радуют. Да и успехи — тоже.

— Что-то тревожит вас?

— Нет. К тревогам, к тому, что за мной могут следить, я привыкла, хотя странная эта привычка. Просто стараюсь не думать о страшном и каждый шаг свой контролирую. Но понимаете, как вам это объяснить, не знаю. Я в гестапо стала вроде бы своим человеком. Меня ценят. Даже Мюллер иногда вызывает, когда требуется сложный перевод. Приглашал и Шелленберг. Восхищался тем, что я не только блестяще, с его точки зрения, владею русским языком, но, что не менее важно, знаю душу русского человека.

— Это же прекрасно! А главное, расширяет ваши возможности.

— И все-таки, все это не то, что нам с вами требуется. Я имею возможность добывать информацию о положении дел в Берлине, о настроениях в различных кругах населения. Иногда принимаю участие в допросах антифашистов, перебежчиков. Это же — гестапо, и круг его возможностей специфичен.

— Понимаю вас. — Майор задумался. — Но в чем вы видите выход из такого положения? Чем вам может помочь Центр? Что предполагаете предпринять?

— Мне, видимо, следует перебраться на гестаповскую периферию. Туда, где надо мной не будет надсмотрщиков и где я могла бы сама себе быть хозяйкой и располагать большей свободой. Тем более что Служба безопасности и СД там объединены и ходят в одной упряжке.

— Но ведь это еще дальше от германской элиты…

— Разумеется, это — парадокс, — подтвердила Альбина. — Но я все продумала. На периферию из Берлина направляются все приказы и директивы. Приезжают люди от Розенберга, Гиммлера, Бормана, Шелленберга, Мюллера, Канариса. Они о многом осведомлены.

— Полагаете?

— Во всяком случае, это то, что касается тактики. А о стратегических замыслах нацистов, ведомства Гиммлера, вермахта вы будете иметь информацию от Кёнига.

— Разумно, — согласился майор. — Но придется перебазироваться и радистке Рае.

— Я располагаю бланками паспортов, других документов, образцами подписей, печатями. Переброску ее туда возьму на себя, Александр Иванович.

— Ну, а работу с Кёнигом продолжим мы… И тем не менее ваше предложение я должен согласовать с руководством.

Но у Альбины была еще и другая причина.

Все складывалось в общем-то неплохо, но группу переводчиков с недавнего времени возглавила фрау Берта, гауптшарфюрер СС, шатенка с неброской внешностью, сварливая старая дева, нацистка до мозга костей. К Альбине она явно придиралась. Даже к ее языку. Некоторые слова она действительно произносила не по-берлински, а так, как говорят в Швейцарии. Пришлось объяснять, что жила там с родителями и дедушкой. И тогда Берта стала иронично и даже с издевкой называть ее Баронессой. Это задевало за живое. Но пугало другое: переходя все границы разумного, особенно после поездки на могилу отца с матерью, расспросами своими та старалась буквально влезть в ее душу. Это настораживало. Но как избавиться от ее назойливости? Поставить однажды на место? И вдруг подумалось: уж не приставлена ли она за ней шпионить? Это сказывалось на настроении, держало девушку в напряжении.

Получив по рации добро от Центра, Альбина обратилась по команде к руководству гестапо с просьбой отправить ее в одну из горячих точек, где она могла бы принести больше пользы Третьему рейху.

Прочитав рапорт, Клаус Штуббер долго не мог взять в толк: фрейлейн из относительно спокойной столицы рвется туда, где опасно. Долго размышлял над этим и наконец изрек:

— Я подумаю. Иди, займись делом.

Альбина переживала: неужели не разрешат? Тогда она потребует, чтобы ее принял сам Мюллер, руководивший 4-м Управлением Имперского ведомства безопасности (гестапо). Но обергруппенфюрер СС Генрих Мюллер вызвал ее к себе сам.

— Штандартенфюрер мне доложил о твоем намерении. Но периферия — не его епархия, где бы он мог распоряжаться людьми. И он передал твой рапорт на мое решение. — Мюллер подошел к Альбине и долго и упорно разглядывал ее красивое лицо. — Сама надумала?

— Я женщина самостоятельная.

— Что же тебе здесь не работается?

— Да нет. Я всем довольна.

— А не стоит ли за твоим желанием что-то другое, совсем не то, о чем указываешь в рапорте?

— Другое…

— И все-таки? — Мюллер терпеливо ждал ответа.

— Я там не пишу, но возможно, виною всему моя излишняя чувствительность… С некоторых пор мне стало как-то не по себе в группе. Кому-то, видно, перешла дорогу.

— Женская зависть?

Альбина поняла, что Мюллер осведомлен обо всем. Не исключено, что Берта ему и доносила. Тем лучше.

— Я не виновата, что мой дед был бароном! — наконец ответила она.

— Значит, окончательно?

— Да! — твердо заявила Альбина. — Родителей я не помню, они погибли в автомобильной катастрофе. Мой дедушка, барон фон Тишауэр, не щадил жизни за новую Германию. Долг внучки — быть там, где всего нужнее, даже если это опасно для жизни, — отчеканила по-нацистски фанатично она. — И пусть это будет самая горячая точка!

— Лихо! Патриотический поступок арийки! Достойно подражания!

Мюллер в щегольской генеральской форме СС походил вокруг Альбины, стараясь понять ее. Сел за письменный стол. Снова встал и снова заходил кочетом.

— А если и другие захотят в пекло? С кем я останусь?

— Других держите, а меня отпустите, — улыбнулась девушка.

— Ну что же, неволить не стану. Смени обстановку. А начальнице твоей я хвоста накручу! — Мюллер подошел к висевшей на стене географической карте. — Есть такой городок Поставы. На территории Молодечненской области, подлежащей освоению рейхом. Тебя устроит?

— Согласна.

— Учти: там стреляют, кругом рвутся бомбы, взлетают на воздух дома. Не всякий мужчина выдерживает. Болезни придумывает разные, чтобы вырваться из тех мест и непременно в Германию!

— Я выдержу, — как-то просто сказала Альбина.

— В таком случае, я подпишу приказ о переводе тебя из Берлинского аппарата в Службу безопасности и СД[9] этого прифронтового города. Возглавляет ее штапффельфюрер Стефан Хейфиц. Фамилия смахивает на иудейскую. Но пусть тебя это не смущает. Проверяли до пятого колена — чистейший ариец, а по характеру и убеждениям — нордическая личность. Беспощаден к врагам рейха. Правда, он — большой либерал. Впрочем, сама разберешься в нем. Ну как, подписывать приказ или подумаешь?

— Подписывайте.

— Беда мне с тобой. — Мюллер еще раз посмотрел на Альбину, но та была по-прежнему спокойна, казалось, ее ничего не волновало. — Я позвоню Хейфицу о тебе. Скажу, чтобы не обижал сам и не позволял обижать другим.

— Я признательна вам, обергруппенфюрер. — Лицо гестаповки засветилось от радости.

— А это тебе за успешную работу в Берлине. — Мюллер вручил ей «Железный крест» второй степени. — Надеюсь, покажешь тамошним мужикам, как надо трудиться на благо нашего Отечества.

— Служу Германии фюрера! — ответила Альбина бойко.

— Gluckliche Reise! — пожелал ей счастливого пути Мюллер.

Она знала, что шеф гестапо Мюллер, этот тучный мужчина с лицом мясника, был требователен к подчиненным и даже суров с ними. Его боялись ослушаться и в центре, и на периферии. То, что он отныне становился ее покровителем, вселяло уверенность. Но Мюллер был еще и жесток к врагам наци. В гестаповской тюрьме на Принц-Альбертштрассе, в концлагерях, куда загонялись немецкие патриоты, им отрабатывались методы воздействия на них — изощренные пытки, утонченные убийства. Тех, кто использовал это не в полной мере, называл либералами и наказывал за нерадивость. «Видимо, и к Хейфицу он подходит с той же меркой», — подумала Альбина. Вернувшись к себе в кабинет, обратилась к материалам о городе Поставы, чтобы подготовиться к встрече с ним.

Альбина вылетела в Поставы поздней июльской ночью попутным санитарным самолетом, совершавшим рейс за ранеными воинами. Ожидание встречи с Родиной волновало. Она покинула ее, когда там война лишь начиналась. Сейчас она истекает кровью, но и захватчикам приходится не сладко.

Прибалтика. Беларусь.

На рассвете через иллюминатор в районе озера Нарочь наблюдала взрывы разной силы. Понимала: то партизаны ведут свою войну в тылу гитлеровской армии, создавая оккупантам невыносимые условия, вынуждая их отвлекать значительные силы с фронта. Понимала, что рискует больше, нежели в Берлине, но сердце подсказывало: в это тяжелое для Отечества время ее место здесь.

И вдруг летчик прокричал Альбине:

— Впереди город Поставы на реке Мяделька.

Альбина увидела вспышку огромной силы и следом за ней пламя.

И снова летчик объяснял:

— Горит водокачка. Должно быть, лесные бандиты взорвали. Озоруют, сволочи. Никакого житья от них. Я воевал во Франции и в Африке. Но только в этой стране Недочеловеков противник ведет войну, не придерживаясь правил.

— Вот как… — Слово «Недочеловеки» резануло слух Альбины, как и тогда, когда слышала его из уст Геббельса. Но представила себе, как земля горит под ногами оккупантов, и в душе радовалась этому.

— А в прошлый мой прилет сюда, — старался преодолеть шум моторов пилот, — бандиты и вовсе разгромили гарнизон наших войск в соседнем городе Побрады. Отсюда километров сорок.

— Там что, Службы безопасности нет, не могли заранее знать о налете?

— Службу безопасности тоже разгромили. Горотдел сожгли дотла, а его начальника в плен захватили и отправили в Москву.

Из груди Альбины чуть не вырвалось: «Молодцы наши!», но она прокричала в ухо летчику совсем другое:

— И что же, все это осталось безнаказанным?

— Не думаю. Во всяком случае, готовили карательную акцию возмездия.

Самолет коснулся земли. Альбина отчетливо представляла себе, какое пекло ее ожидало. Тем нужнее она в этом городе, расположенном между Берлином и Москвой. В Поставах дислоцируется штаб одной из группировок вермахта, находится ваффеншуле «Цеппелина», наведываются туда разного рода проверяющие и инспектирующие из Берлина. Имеются гарнизонный клуб и офицерская столовая, где можно выходить на немцев, обладающих секретной информацией, касающейся планов командования армии, настроений нацистской элиты…

Стефан Хейфиц встретил Альбину Тишауэр внешне радушно. Помог снять комнату у надежной хозяйки. Объяснил сложность положения в городе и окрест него. Предупредил о необходимости соблюдать осторожность в общении с русскими. Ввел в круг ее многочисленных служебных обязанностей. Из головы же его не выходило одно: о переводе фрейлейн из берлинского аппарата в Поставь звонил сам Мюллер. Честь, которой удостаивается далеко не каждый гестаповец. Кто она ему? Своячница? Любовница? А может быть… Может быть, она имеет поручение доносить обо мне?.. Ему не было, чего опасаться. Но если кому-либо захочется что-то откопать, всегда найдется. С первых же дней Хейфиц присматривался к Альбине. Доверял и в то же время относился с опаской.

В работу Альбина включилась сразу, как опытная гестаповка. К этому вынуждала оперативная обстановка в городе, в ближайших селениях. Да и в аппарате Службы безопасности и СД она была единственным переводчиком. Хейфица поражала в ней безотказность при выполнении его распоряжений и поручений, редкая способность все схватывать на лету. Он ценил ее способность синхронно переводить русскую речь, быстро делать письменные переводы любой сложности. Называл он ее уважительно — госпожа баронесса, иногда по имени, либо просто фрейлейн.

Присматривалась к нему и Альбина. Вскоре поняла, что имеет дело с человеком, преданным нацистской партии, фюреру, Великой Германии. Достаточно мудрого и решительного в своих действиях начальника. Правда, не все ей нравилось из того, что он предпринимал, но об этом она ему, разумеется, не говорила, чтобы не обострять с ним отношений.

В Берлине Альбине Тишауэр было легче, хотя риск тот же, но здесь ее родная земля, и больно видеть, как она взрывается, горит. В Поставах к тому же угнетало собственное бессилие, поскольку видела страдания соотечественников и не могла им помочь.

Первое, что ее поразило, это приказ военного коменданта города, который она прочла на одном из столбов. «За хранение оружия и радиоаппаратуры, за порчу телефонных проводов, за укрывательство красноармейцев — расстрел. За поддержку партизан и подпольщиков — виселица. С наступлением темноты и до рассвета покидать свои дома запрещается. Задержанные на дорогах или в лесу подлежат расстрелу на месте. Тем, кто донесет властям о вражеских радиопередатчиках и минных полях, — хорошее вознаграждение. Жители Постав! Помогайте немецкой армии строить Новый порядок, и вам будет лучше жить!»

Одним словом, не дышать, не сопротивляться! Разрешается только предавать, выдавать, фискалить! — гневно обобщила прочитанное Альбина. И подумала: избежала провала в Берлине, избегу и здесь. Однако не слишком ли я самонадеянна? Запеленговать рацию в провинциальном городке проще, нежели в крупном индустриальном центре. Но и работа через связника тоже не гарантирует от провала, к тому же не обеспечивает срочности.

Вскоре Альбина оказалась свидетельницей того, как этот приказ военного коменданта осуществляется, и это ее потрясло. Краковский сгонял на городскую площадь жителей городка — стариков, детей, женщин. Когда они собрались, на их глазах повесили пятерых девушек-патриоток. Это было страшное зрелище, и ей чуть было не стало дурно. Даже Хейфиц заметил, что она побледнела.

— Этот прием устрашения не для вас, Баронесса. Так что, можете быть спокойны. Не знаю, известно ли это вам, но мне рассказывали, что фюрер назвал как-то Черчилля шакалом, а Сталина — тигром, идеал которого — Чингисхан. Тогда же он пришел к твердому выводу, что на Восточных землях можно добиться осуществления своих целей, лишь действуя совершенно беспощадными методами «а ля Сталин». Мы так и поступаем.

Альбине удалось увидеть и жизнь подпольщиков изнутри. В душе она восхищалась и гордилась ими, их патриотическими делами. Как-то на конспиративной квартире Службы безопасности и СД она участвовала во встрече Хейфица с агентом, которого тот называл Игорем.

— Чем порадуешь? — спросил его шеф.

— Да вроде бы все неплохо идет, начальник, — ответил агент. — Был вот у них на сходке. Происходила она в овраге за мельницей. Аж десятка два подпольщиков в ней участвовали!

— Фамилии, адреса знаешь?

— Какие там адреса, фамилии, — махнул рукой агент. — Все они имеют прозвища. А до адресов дело не дошло. Спросить же нельзя, сразу заподозрят во мне вашего человека.

— Логично. А тебя каким же прозвищем нарекли?

— Кривоносый.

— Они-таки не лишены наблюдательности, — рассмеялся Хейфиц. — О чем же говорили на этом сборище?

— Обсуждали обстановку в городе и окрест него. Призывали активнее распространять сводки Совинформбюро о положении на фронте. Усилить работу среди населения по организации сопротивления захватчикам. А так, чтобы конкретно, — убить, взорвать, поджечь, этого не было и в помине.

— А поезда, тем временем, пускаются под откос, взрываются мосты, бензохранилища, — произнес Хейфиц, усомнившись в том, о чем докладывает агент.

— Вероятно, о своих «мокрых делах» они говорят в более узком кругу единомышленников и соучастников. Безопаснее. Да и я — новичок среди них. К тому же примазавшийся.

— Н-не густо, — покачал головой Хейфиц.

— Пока только в доверие вхожу. Они там — не дураки сошлись. Ребята мозговитые, смелые, но и осторожные тоже.

— А кто из них причастен к взрыву водокачки? Это же — вчерашний день. Могли и проговориться.

Агент пожал плечами.

— И об этом не удалось узнать? — укоризненно, возможно, недоверчиво взглянул на него шеф Службы безопасности.

— Быть может, еще удастся, начальник, — почувствовал себя виноватым Игорь.

— Откуда у них взрывчатка? — вдруг спросил Хейфиц.

— Ха! Откуда? Ваша армия снабжает ею.

— Не пори ерунду! — взорвался Хейфиц.

— Так получается, начальник! Подпольщики извлекают из земли мины, установленные охранными отрядами на подступах к железнодорожным путям и станциям, чтобы партизаны не могли пускать под откос воинские поезда. Разыскивают заброшенные артиллерийские склады и фронтовые аэродромы. Из найденных там снарядов и авиабомб выплавляют тол. Говорят, что у них его несметное количество.

— Но можно же подорваться.

— Как сказал мне один из их братвы, они знакомы с пиротехникой и саперным делом. И для них нет ничего опаснее оккупантов.

— Ты тоже так считаешь?

— Побойтесь Бога, гражданин начальник! Советская власть меня заточила в тюрягу за какую-то девку, с которой я переспал, а немцы освободили. Я молюсь на вас!

— Где они берут сводки Совинформбюро?

— Предполагаю, что их снабжают ими партизаны. Но может быть, имеют и свой радиоприемник. Об этом я обязательно дознаюсь.

— А тот парень, что привел тебя на сборище. Его хоть знаешь?

— Ну как же не знать! Его прозвище — Грач. А там кто-то, видно, позабыл о конспирации и назвал его по имени Фадей. Такой осторожный. Дом свой не показывает. Встречаемся на базаре. Два-три слова, и он сматывается, затерявшись в толпе.

— Следовательно, Грач, — он же Фадей?

— Выходит, так.

— На базаре, говоришь, бывает. Какой он из себя?

— Это пожалуйста. На вид лет восемнадцать. Рост — чуть ниже моего. Волосы блондинистые. Глаза что вишни, какие-то масляные. Ну что еще там… Да, слегка картавит.

— Ты же контактный человек, Игорь… Послушай, а может быть, ты на подпольщиков работаешь? — неожиданно в лоб спросил гестаповец. — Соотечественники. А своя рубашка всегда ближе к телу. Признайся. Ну! Посмотри мне в глаза и будь правдив, как с отцом родным.

— Не верите, начальник. Тогда нам не о чем говорить! — вспылил Кривоносый. — А они, между прочим, дали мне ответственное задание — поручили расклеить листовки по городу! Вот они, голубочки! — он выложил листовки из-за пазухи на стол. — За каждым подпольщиком закрепили район. На мою долю выпал административный центр. Самое ответственное и рискованное задание! Боевое задание! Так и сказали мне Фадей и его друзья. Их я должен расклеивать на стенах служебных зданий. И даже на входной двери Службы безопасности и СД.

— Задание на проверку преданности! — сформулировал замысел подпольщиков Хейфиц. — Хитрованцы они там, смотрю. — Нацепил на нос пенсне и взял в руки листовку. — Майн гот! Это же — карикатура на меня! Чертовски талантливо исполнено! Только вот лысина не слишком ли разлилась? — Передал листовку переводчице. — О чем здесь говорится? Меня что, хотят убить? Назначили вознаграждение за мою голову?

— Позвольте, я зачитаю?

— Да, пожалуйста, фрейлейн.

— «Товарищи и сограждане! — начала Баронесса. — Оккупанты намерены вывезти в фашистскую Германию наших девчат и ребят, чтобы превратить их в рабов своих. Не допустим этого преступления! Делайте все, чтобы земля горела под ногами врагов! Всмотритесь в этот портрет. Это — начальник Службы безопасности и СД Стефан Хейфиц, нацист и убийца. Это ему горожане обязаны тем, что средь бела дня исчезают наши люди, что происходят кровавые расправы над народными мстителями и их семьями. Запомните этого зверя в лицо. Придет время, он за все ответит! Подпольный райком комсомола».

Прочитав, Баронесса сказала не то с восхищением, не то с осуждением:

— Ну и люди, эти молодые большевики!

— Талантливо! — повторил Хейфиц, всматриваясь в рисунок. И разъярился: — Какая сволочь писала? — Брезгливо вытер руки носовым платком и бросил листок в корзину с мусором.

— Слыхал, будто Орлик писал вас. Под копирку. На других листовках роттенфюрер СС Краковский изображен, — уточнил Игорь. — А зовут этого мазилу Сергей, не то Сергун.

— Почему Орлик, а не Воробей, Сорока?

— На орла смахивает. Птичья морда и руки, будто крылья. Так и машет ими, когда идет по городу.

Что-то промычав себе под нос, Хейфиц взглянул на часы.

— Задание остается прежним, — сказал он. — Выявлять намерения этих бунтарей. Их преступные связи. Очень важно также выявить тех, кто причастен к взрыву водокачки. Надо же, все важнейшие службы города остались без воды и света! Да, вот еще что: прощупай, нет ли у них рации.

— Полагаете, она у них имеется?

— Кто-то балуется эфиром. Его необходимо во что бы то ни стало найти и обезвредить! Найдешь, большие деньги получишь. Пятьдесят тысяч рейхсмарок! Устрою тебе экскурсионную поездку в Германию.

— Понятно, — принял задание к исполнению Игорь.

Баронесса уронила носовой платок, нагнулась и подняла его.

— Вам дурно? — заметил ее рассеянность шеф.

— Сказывается переутомление, — как могла улыбнулась Альбина.

— Выпейте валерьянки. Война кончится, отдохнем.

— Да, разумеется.

— А Орликом займусь лично, — снова обратился Хейфиц к агенту. — Чтобы не пало на тебя подозрение, расклей листовки, как тебе поручено. И не в открытую, а с соблюдением предосторожностей, как это делают эти новоявленные революционеры.

— И на дверях Службы безопасности и СД наклеить?

— Разумеется. Всюду! Они будут проверять тебя в деле.

— А вы меня за это — цап-царап, хапензи и вздернете?

— Прикажу не трогать. Важно, чтобы подпольщики в тебя поверили. Выявим зачинщиков и исполнителей, станем спокойно спать.

Что испытывала Альбина, участвуя в этой тайной встрече? Мерзко было у нее на душе. С одной стороны, радовалась. Но чему? С другой — одолевало бессилие. В Берлине имела дело больше с бумагами. Здесь же являлась невольной свидетельницей того, как охотятся на людей. И она — соучастница этого.

На одной из последующих явок Игорь доносил Хейфицу, что эти мальчишки продолжают держать его на расстоянии. Докладывал, что заметил за собой слежку, полагает, что ведут ее подпольщики. Она и в самом деле велась, но только Службой безопасности и СД, поскольку шеф подозревал своего агента в неискренности и даже в двурушничестве, в работе одновременно на Службу безопасности и на подполье. Наряду с этим Хейфиц решил приобрести агента-внутренника из числа самих подпольщиков.

Когда Игорь ушел, Хейфиц подошел к окну, слегка раздвинул занавески, наблюдая, как тот переходит дорогу, сказал:

— Сколько ни бьюсь, все без толку… Вы не находите, фрейлейн, что в каждом русском сидит большевик?

— Но может быть, это инстинкт самосохранения толкает их на яростное сопротивление нам? — ответила Баронесса.

— Инстинкт слеп! — резко произнес Хейфиц. — Они же сознательно создают невыносимые условия для нашего пребывания на завоеванной нами земле. Соз-на-тель-но!

Он достал из шкафа бутылку рома.

— Вам нельзя нервничать, — пересев со стула на кушетку, — сказала Альбина.

— Прошу, — Хейфиц подал ей рюмку. — За нашу победу! За все хорошее, что ждет нас впереди!

— За победу! — повторила Альбина, вкладывая в эти слова свое толкование.

Выпив, Хейфиц подсел к ней почти вплотную.

— Почему я с вами становлюсь спокойнее?

— Не знаю, право, — невольно усмехнулась Баронесса.

— Наверное, потому, что вы — чародейка, волшебница. — Хейфиц провел ладонью по ее руке. — Такие пальчики бывают только у скрипачей, пианистов и магов.

— Это что, объяснение в любви, майн герр? Вот не подумала бы, что вы способны на такое.

— Не знаю, как это называется, но вы вызываете во мне трепетное чувство. И это, я уверен, ответная реакция на ваши чувства ко мне, хотя внешне вы их умело скрываете.

Альбину это еще больше рассмешило.

— Какое самомнение! У вас интересная жена.

— Я отправил ее в Германию. Но и с ней я одинок. Вдвоем, а каждый сам по себе.

— Сейчас никому ни до чего и ни до кого, — сказала Альбина. — Война завершится, и у вас семейная жизнь наладится. — Хохоча добавила: — Вот увидите. Вам говорит это сама волшебница! Только верьте. — Про себя же подумала: «К чему бы этот не мужской разговор?..»

— Послушайте, Баронесса, почему бы нам не встретиться у меня дома? Мне из Берлина прислали кое-что из сладостей… Я дорожу своей репутацией.

— Хотите, чтобы о нас с вами пошла дурная молва? И тогда осудят обоих. А жена ваша и вовсе мне глаза выцарапает.

— Ну почему же… Объясним, что я пригласил вас, чтобы помогли мне с переводом делового текста.

— Неубедительно.

— Тогда я приду к вам.

— Ни в коем случае, штапффельфюрер!

— Но могли же вы мне срочно потребоваться по службе?!

— Пришлите за мной нарочного, и я явлюсь в отдел.

Хейфиц резким движением обнял Альбину и пытался поцеловать. Она вырвалась и ударила его по физиономии.

— Охладите свой пыл, майн герр! Вы забыли, что устав СС осуждает аморальность и разрушение семьи.

— Простите, — виновато произнес начальник, не глядя на подчиненную. Поправил галстук. Одернул мундир. Взглянул на часы. — Пойдемте. На пятнадцать ноль-ноль я вызвал к себе бургомистра города. Вам предстоит переводить мой с ним разговор. Он тоже должен отвечать за распущенность городской молодежи и подростков, за их неповиновение властям.

А Краковский…

В часы, когда Альбина работала над переводом документов, изъятых у захваченного советского летчика, катапультировавшегося из горящего истребителя, ей позвонил Хейфиц и попросил зайти к нему. Войдя в кабинет, как всегда, она приветствовала его, выбросив вперед правую руку:

— Хайль Гитлер!

— Хайль! — ответил начальник. — Помогите нам, фрейлейн.

Перед ним сидел Краковский, которого она знала, как командира карательной роты. Разложив на столе карту местности, он что-то пытался объяснить, но Хейфиц не воспринимал его немецкий язык, обильно пересыпаемый русскими и польскими словами.

— Итак, господин Краковский, насколько я уловил из вашего доклада, вы наконец имеете столь долгожданный план проведения карательной операции против лесных бандитов?

— Так точно! — подтвердил роттенфюрер СС.

— Превосходно. А то я потерял всякую надежду и даже веру в ваши способности. И уже имел намерение поручись разработать мою идею другому офицеру СС.

Краковский виновато молчал. Хейфиц старался обосновать свою озабоченность положением дел в Поставском районе.

— Нами создавались лжепартизанские отряды, лжепарткомы. Их действия должны были скомпрометировать партизанское движение и большевистское подполье, дезорганизовать их и ослабить, отвратить от них население, — говорил он. — Однако ожидаемого эффекта это не принесло. Они по-прежнему совершают рейды по селам и городам, громят наши гарнизоны, уничтожают склады с боеприпасами, аэродромы, нефтебазы. Сколько можно терпеть это?! — Хейфиц, войдя в раж, стукнул кулаком по столу. — Промедление для нас смерти подобно! Мы должны, обязаны уничтожить их силы и очистить от них оккупированные нами территории и коммуникации или грош нам цена в базарный день. — Обратился к Краковскому: — Ну так что там у вас?

Краковский откашлялся.

— Как мне стало известно от надежного источника, Батя готовит «операцию» по уничтожению нашего гарнизона в Кривичах.

— Вам не кажется это «дезой», ловко подброшенной партизанами?

— «Дезой»? — задумался Краковский. — С какой же целью?

— Чтобы отвлечь наши силы на защиту Кривичей и тем самым развязать себе руки в Поставах.

— Батя не способен на такое, штапффельфюрер. Он всего лишь председатель сельпо, а это требует знания тактики ведения боя.

— Убедили. Ваши предложения в таком случае?

— Я нанесу Бате упреждающий удар.

— Ну что же…

— Значит, план такой. За сутки до «операции» все дороги и тропы, ведущие в партизанскую зону, я надежно блокирую. Это изолирует бандитов от внешнего мира, лишит возможности вести рельсовую войну против войск вермахта, осуществлять налеты на военные объекты.

— Конкретнее, пожалуйста, роттенфюрер.

Краковский повернул карту таким образом, чтобы Хейфиц мог лучше разглядеть и почувствовать обстановку, складывающуюся на полях предполагаемого сражения, и понять его замысел.

— Затем артиллерийская и минометная подготовка, и начнем прочесывать лес. Первый взвод — по центру. Остальные — на флангах. Ну и пойдем, пойдем, пойдем…

— А они будут ждать, ждать, ждать… — иронично, в тон ему произнес Хейфиц. — Ну, а конечная цель?

— Да, конечно, — спохватился Краковский. — Задача: выкурить партизан из насиженных мест. Ну и оттеснить вот сюда, к болоту…

— И тут начнется — пиф-паф! Отстрел зверя из всех видов оружия! — Хейфиц выразительно показал это жестом рук и головы.

Оба рассмеялись. Баронесса почувствовала, как до боли сжалось сердце. Ведь готовится побоище, кровавая расправа над людьми, защищающими свою родную землю от захватчиков, а не спортивная охота на кабанов. Хотя и там существует какая-то этика.

— Ну что же, согласен. Вам, Краковский, могу сказать под большим секретом, — обратился Хейфиц теперь уже доверительно. — План ваш очень удачно предваряет то, что задумано командованием вермахта. Разумеется, лишь в случае, если вы его осуществите, как наметили. Дело в том, что рано или поздно начнется перегруппировка наших войск. За ней неизбежно последует их решительный бросок на позиции Советской Армии. В этом отношении очистка местности от большевистской скверны имеет неоценимое значение.

— Так ведь одно дело делаем! — убежденно произнес эсэсовец.

— Срок операции — не позднее четверга, — приказал Хейфиц.

— Можете положиться на меня, штапффельфюрер!

— Хочу верить вам… Фюрер нас учит: если русские не сознают необходимости установления на их территории нового порядка, мы, немцы, обязаны насадить его силой. Так что в выборе средств стесняться не следует. Жертвы туземцев нас смущать не должны. Итак, пиф-паф! — Гестаповец рассмеялся. — Не забудьте прихватить огнеметы. Оч-чень эффективное оружие!

— Об этом говорит и мой опыт, — согласился Краковский. — Все живое в пепел превращается.

Ротенфюрер перевел взгляд на переводчицу.

— Надеюсь, фрейлейн Альбина тоже желает мне удачи?

— О да! — просияла улыбкой Баронесса. — Бог вам в помощь!

Она была в курсе планов Хейфица на случай бегства вермахта из Советского Союза. Один из пунктов — оставить Краковского в Белоруссии, дать ему оружие и людей, с кем он проводил карательные операции против советских партизан. Задача: осуществление диверсий и террористических актов устрашения; проникновение в крупные центры, такие, как Минск, Ленинград, Москва, ведение и там подрывной деятельности и, что не менее важно, поиск единомышленников и вербовка из их числа агентуры, выработка условий связи с ними на будущее.

Была середина рабочего дня. За окном моросил дождь. Альбина с трудом отработала оставшуюся часть дня. Едва добралась до домика радистки, чтобы успеть вручить ей текст информации до начала сеанса радиосвязи. Радистка Рая закодировала его и передала в Центр шифровку: «Войска вермахта приступают перегруппировке сил тчк Сведениям зпт полученным источника зпт заслуживающего доверия зпт ближайшие дни командование планирует перейти решительное наступление всему фронту тчк Сообщите партизанский отряд Бати — на ближайший четверг назначена карательная операция зпт командовать которой поручено Краковскому тчк — Резеда».

Чтобы сбросить нервное напряжение, придя к себе на квартиру, Альбина выпила кофе и легла спать. Заснула не сразу. Разные мысли перебивали и без того всегда тревожный сон. Чем дальше, тем неуютнее чувствовала она себя среди «своих», тем больше скучала по родному дому, по маме, по любимому другу Антоше.

Столовая при офицерском клубе, разместившемся в бывшем Дворце пионеров и школьников, была рассчитана всего на десяток столиков. Офицеры местного гарнизона, различных служб, как и наезжавшие время от времени инспектирующие из Берлина, заходили сюда не только потрапезничать, но и просто выпить пива, вина, встретиться с интересующим их человеком. За короткое время работы в столовой, Рая многих уже знала не только в лицо, но и их вкусы, кто как настроен. На заслуживающих внимания посетителей наводила Альбину для дальнейшей их разработки с целью вербовки. Подсказала, в частности, что столовую систематически посещает офицер абвера из ваффеншуле. Описала его внешность, настроения, подсказала, когда бывает. Альбине оставалось самой познакомиться с ним. Но каким образом?..

В один из дней в столовую заскочил пообедать офицер на вид лет тридцати трех, белокурый, с трапециевидным лицом. Забегал глазами в поисках места. Увидел пустующий стул у окна, подошел к столику, разглядывая сидящую за ним миловидную молодую женщину.

— Guten Tag! Добрый день! Разрешите!

— Guten Tag! Да, пожалуйста.

Подошла официантка, которую здесь все называли ласково: «Русише Раечка». Улыбаясь приветливо обоим клиентам, она приняла заказ и направилась в раздаточную.

— Должно быть, недавно прибыли? — поинтересовался майор.

— В общем-то, да, — не сразу ответила женщина.

— Давайте знакомиться. Фриц Зальцберг, — представился он.

— Альбина, — назвала она свое имя, узнав в нем того, о котором говорила Рая.

— Очень приятно. Судя по форме, вы работаете в Службе безопасности и СД. А я — офицер абвера. Для ясности, так сказать. Почти коллеги.

— Давно в этом русском городе? — спросила Альбина.

— Второй год. Передислоцировалась разведшкола «Цеппелина», и меня сюда перевели. Я — заместитель начальника этого учебного заведения, одновременно преподаю спецдисциплины. Но это между нами, пожалуйста.

Русише Раечка принесла Альбине бутылку «Зельтервассер», офицеру — бутылку чешского пива «Пильзнер». Фужеры. Легкую закуску.

Налив Альбине шипучей воды, а себе янтарного пенистого пива, Зальцберг поднял бокал.

— За наше знакомство, фрейлейн!

Покончив с закуской, Фриц сказал сочувственно:

— Нелегкое бремя вы на себя взвалили, Альбина.

— Это почему же?

— Служба ваша требует, должно быть, нечеловеческого напряжения.

— Пока справляюсь, — улыбнулась девушка. — Жизнь сама по себе штука нелегкая.

— Это вы справедливо заметили, фрейлейн. И тем не менее я убежден, что война — не женское дело.

— Победим, я обзаведусь кучей детей, посвящу себя любимому занятию.

— Позвольте узнать, какому именно?

— О, это большой секрет! — кокетливо заведя глаза, сказала Альбина и рассмеялась.

— Простите.

— По образованию я — филолог. Могу преподавать, писать книги.

— Очень интересно. Я даже представляю вас в роли писателя. А вы верите в нашу победу над большевиками?

— Надеюсь. А надежда, как известно, умирает последней.

Случайная встреча этих двух людей стала «роковой». Фрицу казалось, что он влюбился с первого взгляда. Альбину же он привлекал тем, что работает в органе, который готовит из числа специально отобранных перебежчиков, националистов и военнопленных шпионов, террористов, диверсантов для заброски в тыл Советской Армии, в глубинные районы СССР.

Спустя неделю они вновь встретились в столовой. И тоже не сговариваясь. И вели уже себя, как старые знакомые, которых друг другу Бог на счастье послал.

— Вы превосходно выглядите, фрейлейн, — сделал Фриц комплимент, усаживаясь за столик напротив нее.

— Благодарю, — приятно улыбнулась она. — Как настроение, майор?

— Скучно мне в этой дыре. Загнали к черту на кулички. Время берет свое, а впереди никакого просвета.

— Разве вашу душу не греет то, что вы служите фюреру?

— Человеку этого мало, фрейлейн. Поверьте мне, уже достаточно познавшему жизнь.

— Не слишком ли многого хотите? И чтобы город был — не дыра. И, должно быть, чтобы служба была приятной. А еще, наверное, чтобы кругом не рвались бомбы и не стреляли.

— Вы будто читаете мои мысли… Но я бы не переживал так остро, если бы у меня была личная жизнь. Мужчина моих лет вправе ее иметь. Согласитесь.

— Естественно, — поддержала его Альбина. — Если придерживаться принципа — во что бы то ни стало выжить, то в этой ситуации важно выстоять, главное, не пасть духом.

— Вы — первый человек, который меня так тонко понимает, фрейлейн. Благодарю вас.

Отобедав, из столовой вышли вместе.

— Darf ich Sie beglaiten? Могу ли я вас проводить? — спросил Фриц.

— Keine Ursache. Не стоит. Мне здесь недалеко.

— Может быть, встретимся вечером и проведем время вдвоем? У меня отдельная комната. Имеется патефон. Есть хорошие пластинки.

— Простите, но в моем ведомстве это может быть расценено, как аморальное поведение. Я не хотела бы подвергнуться всеобщему осуждению.

— Семью иметь тоже аморально?

— Не обижайтесь на меня. — Альбина многообещающе улыбнулась. — Будем видеться в столовой, в клубе. Только и всего. А дальше видно будет. Приходите.

Альбина ушла, не оглядываясь. Фриц долго смотрел ей вслед. «И все-таки она мне нравится, — подумал он и усмехнулся: — Хм, аморально!.. Все они поначалу такие, бабы…»

В воскресенье Фриц заказал себе к обеду водки, видимо, для храбрости. Слегка захмелев, положил ладонь на руку Альбины и погладил ее.

— Знаете, кто вы? — спросил он, глядя в ее чистые глаза.

— Догадываюсь. Женщина не от мира сего. А еще — недотрога, — ответила она, убирая руку со стола.

— Вы… Вы… Вы — хрустальная туфелька! Да! От вас идет яркое и очень теплое излучение. Этакий ласковый огонек. А голос ваш мне напоминает колокольчик. Нет, звон хрустальных бокалов, наполненных французским шампанским, какое я пил в поверженном нами Париже!

— Великолепный комплимент! — Альбина рассмеялась.

— Честное слово! Я не виноват, что так вас воспринимаю.

Фриц хотел налить себе еще водки, но Альбина остановила его.

— Оставьте на другой раз.

— Im Wein liegt Wahrheit. Истина в вине, — сказал он, отставляя графин. — Хороший вы человек, Альбина. Хрустальная туфелька моя! Скажите, только откровенно: а вы могли бы полюбить с первой встречи? Нет, не какого-нибудь там прощелыгу. Настоящего мужчину?

— Если серьезно, то ничто человеческое мне не чуждо.

— Понимаю. Вы думаете, почему я позволил себе выпить?

— Радость какая-нибудь у вас? Возможно, печаль.

— Не угадали. Рас-ста-вание. Дас-с! Все пять моих «активистов», в которых я вложил всего себя, отправляются на Восток. Нет, не на фронт. В тыл! Их выбросят на парашютах аж в ста километрах от вражеской Москвы. Представляете! И разъедутся мои питомцы кто куда. Двое в Москву, двое — в город Горький, что на Волге. Там огромная военная индустрия большевиками сосредоточена. Уже сейчас надо готовиться к ее освоению рейхом после нашей победы. Да, пятый. О нем не скажу. Впрочем, вам я доверяю. Смертник он. Ему поручено уничтожить одного видного деятеля.

Альбина сделала вид, что все это ее не интересует. И лишь спросила:

— Вы заплатите за обед?

— Ах, да! — спохватился Фриц. — Сейчас заплачу. Хрустальная вы моя туфелька!

Будучи человеком наблюдательным, Альбина знала, что хранится в служебном сейфе Хейфица. А там среди прочих деловых бумаг можно было встретить не только секретные директивы Рейхзихерхайтсгауптмана Гиммлера, но и секретные инструкции Рейхсминистра Розенберга, Штаба Верховного Главнокомандования гитлеровской армии.

Хейфиц изредка доставал их, чтобы воспроизвести в памяти, а то и сослаться на тот или иной пункт высочайшего указания, составляя приказ по горотделу, либо процитировать в отчете в Берлин о проделанной им работе. Случалось, он поручал Альбине подобрать для этого подходящую цитату. Словом, сейф Хейфица представлял из себя скопище секретных материалов, которыми разведчику грешно было не воспользоваться. Но как сделать все это богатство достоянием Службы советской внешней разведки? Идея эта в ее голове созрела давно и «операцию» эту она разработала в деталях. Сводилась она к тому, что сначала необходимо завладеть ключом от сейфа, а уж все остальное — дело техники. Главным «инструментом» была пудреница, пространство которой между средней и нижней крышкой она заполнила прозрачным пластилином.

Как и сапер, разведчик ошибается один раз в жизни. Ждала лишь случая. И он, кажется, наступил.

— Вы бледны, штапффельфюрер, — сказала Альбина, войдя в кабинет, чтобы доложить о выполнении ею очередного его указания. — Что с вами?

— Видимо, что-то съел не совсем свежее, — ответил Хейфиц упавшим голосом. — Вероятно, консервы мясные были испорчены.

— Попробуйте выпить марганцовки. И побольше пейте воды.

— Пройдет и так… — Вдруг он скорчился, подхватился, прикрыл рот рукой и засеменил в туалет. От дверей жестом показал: — Извините, я сейчас вернусь.

Альбина взглянула на сейф. В двери его торчал ключ. Поняла: вот та вынужденная оплошность, Хейфица, которую следует использовать. Мгновенно вынула ключ. Получив двойной отпечаток на пластилине, водворила его на место. Работала спокойно, быстро, профессионально. И только когда все было позади, ее бросило в холодный пот, — нервное напряжение пошло на спад. Отвлеклась тем, что стала смотреть в окно, выходившее на городскую площадь.

Видно спохватившись, неожиданно возвратился Хейфиц. Подскочил к сейфу. Заперев его, вынул ключ, снова удалился. Однако Альбина не считала возможным покинуть кабинет, поскольку на письменном столе продолжали оставаться кое-какие бумаги и их надо было сторожить.

Вскоре вновь появился и хозяин кабинета, извинился, сел за стол.

— И все-таки вам следует выпить марганцовки, — сказала Альбина. — Иначе придется иметь дело с медиками и вас уложат в инфекционное отделение госпиталя для промывания желудка и кишечника.

— Да, пожалуй, стоит, — согласился он.

— Сейчас я приготовлю раствор. — Альбина направилась к себе. Несколько минут спустя она вновь появилась со стаканом, наполненным розовой жидкостью. — Выпейте, майн герр.

— Не много? — Хейфиц посмотрел умоляюще.

— Не бойтесь, не отрава. Прекрасное средство. Исчезнет дискомфорт, поднимется настроение. — В шутку добавила: — Пейте, иначе уважать перестану. И всем скажу, что вы — трус.

— За ваше здоровье, унтершарфюрер! — старался шутить и Хейфиц. Пил морщась, но выпил до дна. — Благодарю, моя спасительница.

— Gute Besserung! Желаю вам скорее выздороветь.

Все последующие дни Альбина готовила себя к операции «Сейф» психологически. Для нее важным было выбрать момент — день, час. Полагала, что лучше и надежнее действовать под утро, когда и город, и гестаповцы погружены в сон. Это она внушала себе и была уверена в успехе. Подумала и о том, что ежели дежурить в помещении ночью будет симпатизирующий ей Оскар Глаубе, с ним, пожалуй, можно будет договориться, если потребуется, пойти на легкий флирт. Но мысль эту она тут же отмела в сторону. Никаких свидетелей, иначе — провал!

«Странно… — подумала Альбина, прочитав шифровку. — Я выполню требование Центра, но для чего все это ему? Осуществить-то выемку предстоит мне, а не кому-нибудь…»

Альбина некоторое время не посещала ни столовую, ни офицерский клуб, обедала тем, что приносила из дома. По наблюдениям Раисы Фриц все это время, напротив, бывал в столовой ежедневно, видимо, в надежде встретить ее. И даже интересовался, не случилось ли чего с Альбиной.

Наконец увидел ее, обрадовался. Подсел к столику.

— Здравствуйте, хрустальная туфелька!

— Здравствуйте, майор. Давно не виделись. Wie geht es Ihnen? Как вы поживаете?

— Danke, ausgezeichnet. Спасибо, отлично.

В столовой никого, кроме них, не было. Заказали обед.

— А я вам привет принесла, — сказала Альбина.

— Привет? От кого же? — заинтересовался Фриц.

— От тех, кто вас прекрасно знает.

— Да кто же они? Из какого города? Ради Бога, не интригуйте.

— В их кругу вы чувствовали себя вполне раскованно. Даже критиковали свое начальство. Ругали на чем свет стоит Гиммлера, Розенберга, Канариса и даже фюрера. Вы — юрист и знаете, за это по головке не погладят. Как минимум, гильотина обеспечена. Вспоминаете?

— Н-нет. Не представляю себе. Да и вы говорите такое, — насторожился Фриц. — Если привет, то злой. Да мало ли завистников, желающих меня оговорить!

— Странно. Вам говорят о чем-нибудь клички — Волгин, Арбузов, Травкин, Глоба, Макаров.

— Откуда вам они известны? — дернулся абверовец, побледнев. — Впрочем, фамилии их вы наверняка не знаете. Они строго засекречены.

— Могу назвать и фамилии, если хотите. У каждого вашего лазутчика был комплект документов, изготовленных на советских бланках: паспорт, военный билет, справки о ранениях, а то и об освобождении от воинской повинности. Один — на вымышленную, другой — на настоящую фамилию.

— Конечно, вы узнали об этом через своих людей в ваффеншуле.[10] Но кто вам дал право?! Службе безопасности и СД ваффеншуле не подконтрольна. Это объект предприятия «Унтернемен „Цеппелин“».[11]

— Спокойно, майор. Не нервничайте. Этих ваших агентов задержали русские контрразведчики на месте их приземления под Москвой в Боровском лесу. Они признались во всем и дружно дали показания, компрометирующие вас.

— И вы решили подловить меня и сыграть на этом? — на лице Фрица был испуг, он находился в полной растерянности.

— Ваше начальство ничто не учит. Еще генерал Кестринг[12] предупреждал: скорее араб пройдет незамеченным по Берлину, нежели иностранный агент по России. Но я вас пощажу, — успокоила его Альбина. — По-дружески, полюбовно.

— Прошу, умоляю вас: уничтожьте эти данные, фрейлейн! Иначе… Иначе…

— Не пытайтесь угрожать… Пощажу в одном случае.

— Условие? — Фриц посмотрел на нее непонимающе.

— А почему бы и нет? — решительно произнесла гестаповка.

— Ради вас я готов на все, фрейлейн. — Фриц решил вернуться к теме любви и свою игру с ней вести на этом. — Да, у меня семья. Но одному с женою радость, а другому горе. Что же, вешаться?

— Вы и в дальнейшем должны информировать меня о заброске агентов «Цеппелина» на Восток, как это сделали под пьяную руку. Только письменно. Не дергайтесь и ведите себя достойно. В ближайшие дни передадите мне подробные характеристики на инструкторов и «активистов», проходящих подготовку в вашей ваффеншуле. Ну и, естественно, описание каналов, по которым забрасываются эти ваши «активисты» в тыл Советской Армии.

Зальцберг остолбенел, он едва соображал, что к чему и что вообще происходит. На память приходило предательство нескольких агентов абвера в Турции и переход их на сторону англичан. В германских верхах к абверу в связи с этим отношение изменилось к худшему. СД[13] давно вело подкоп под службу Канариса и искало лишь повод прибрать абвер к своим рукам. Изобрели даже оправдательные мотивы для этого: абвер-де дублирует внешнеполитическую разведку Германии и в то же время не оправдывает возлагавшихся на него надежд по разложению советского тыла. «Но при чем здесь Служба безопасности Постав?» — недоумевал Зальцберг, обдумывая выход из нелепого положения, в котором оказался.

— Первое, что я сделаю, фрейлейн, это донесу на вас вашему шефу, — сказал он твердо. — Хейфиц должен знать, что в его подразделении окопалась предательница немецкого народа и нации, большевистская шпионка.

Альбина уже подумала, что Фриц ускользает из ее рук, но внешне ничем не выдала своего беспокойства и волнения.

— Доносите, майор, — сказала она спокойно. — Но прежде хорошенько подумайте: в этом случае нам с вами обоим несдобровать. И мне. И вам тоже. Взвесьте все по-мужски рассудительно и мужественно и тогда окончательно решите: пойти со мной до конца или оказаться на гильотине. Лично я полагаю, что это удовольствие не из приятных. Den Verleumder hangt man im Jenseits an der Zunge auf. Ябедника и на том свете за язык вешают.

— Господи, что вы со мной сделали! — схватился за голову офицер. — А я-то вообразил себе… Хотел даже предложить вам свою руку и сердце. Нарожали бы кучу детей, о чем вы мечтаете.

— Времени у нас с вами слишком мало. Сюда могут войти. Договоримся так: через три дня доложите мне о готовности списков. И тогда условимся, каким образом и где вы мне их передадите. Дальнейшее будет зависеть от вашей исполнительности. Учтите: война для Германии уже проиграна. Der Krieg ist verloren! Вы же обретете спасение и жизнь.

— Нет, вы не хрустальная туфелька. Вы — железный каблучок! В какую историю вляпался по собственной болтливости и непростительной доверчивости!

— Не слышу ответа, майор.

— Я должен подумать, фрейлейн, чтобы не оказаться в дураках. Не насилуйте, ради Бога.

— Взвесьте все и увидите: вам некуда деваться, Фриц. Да и работать будете со мной. В обиду не дам.

— Вместе… Работать на врагов фюрера, Германии… Приперли, однако, вы меня к стенке. Значит, или — или. Либо с вами, либо — голова с плеч. Дайте мне сутки на обдумывание. Для меня превыше всего — честь офицера, гражданина, члена партии.

— О чести следовало думать раньше, майор!

Зальцберг сидел, опустив голову на руки. Потом подозвал официантку Раю, расплатился с ней за обед, попросил принести бутылку французского «Бордо» и два бокала.

— Угощайтесь, фрейлейн.

— Здравое решение требует трезвой головы, — ответила Альбина. — Я жду вашего слова.

— Слова… — задумался Фриц. — Конечно, дранг нах Остен не получился… Хорошо! То, что вы просите, я вам предоставлю, но при условии, что большевики не предъявят мне обвинения, как военному преступнику.

— Это я вам гарантирую. Leben Sie wohl! Прощайте!

— Рисковая вы женщина, фрейлейн.

— Wei nicht wagt, gewinnt nicht! Без риска и жизнь пуста!

Это был компромисс. Альбина знала, что, передав ей секретные материалы на предателей и каналы заброски агентов в Советский Союз, Зальцберг лишь закрепит свои отношения с ней. Предательство исключено хотя бы потому, что он уже совершил уголовно наказуемое преступление в отношении Германии, подставив агентов «Цеппелина» советской контрразведке. «Но может быть, я что-то не учитываю, не предвижу? — спросила она себя и задумалась. — Разве только одно: чтобы не идти на сотрудничество со мной, на первой же встрече он прикончит меня… Но нет, я не верю в такую возможность. Но и исключать ее тоже не следует…»

Удовлетворенная вербовкой Зальцберга, старшего офицера, ответственного сотрудника одного из секретных органов абвера, Альбина долго не могла сомкнуть глаза. Часы пробили полночь, а она лежала и обдумывала текст шифротелеграммы в Центр с докладом о своем приобретении. Радировать же решила по получении от него новых секретных сведений, закрепляющих вербовку.

И все же было тревожно на душе. Все ли учла? Насколько убедительны ее аргументы? Что, если Зальцберг, проанализировав все, одумается? Тогда и обергруппенфюрер СС Мюллер не выручит… С этим тяжелым чувством она жила и последующие дни, готовясь к худшему…

Пытаясь отогнать мрачные мысли, вспоминала любимого мужчину. Но почему он приходит во сне все реже и реже? С ним бы совет держать, а он не является, как прежде. Уж не отдаляется ли он от нее? А может быть, у него появилась другая женщина? От мысли этой навернулись слезы. Неужели другая… С испугом подумала: а вдруг его нет в живых?..

Хотя и плавал в облаках нарождающийся серп луны, на земле было черно, как в кротиной норе. Лишь кое-где у подъездов административных зданий тускло горели электролампочки, излучавшие маскировочный синий свет. Горела лампочка и над входом в здание Поставского отдела Службы безопасности и СД. Ориентируясь на нее, от развалины к развалине, от дома к дому, стараясь быть незамеченными, пробирались трое легко одетых, но хорошо вооруженных, спортивного сложения молодых мужчин. Приблизившись к зданию, старший группы направил помощников обойти его по периметру, устранить возможные препятствия на их пути.

Проходила минута за минутой напряженного ожидания.

Тишину нарушили звуки губной гармошки, девичий хохот и громкая немецкая речь. То, видно, веселились офицеры в гарнизонном клубе. Со стороны партизанской зоны один за одним прозвучали три взрыва. Прошел патруль из подвыпивших полицаев.

Нервное напряжение росло. Разведчик должен был принимать самостоятельное решение. И вдруг условный сигнал товарищей: часовые сняты, путь открыт. Скрытно проникнуть в здание Службы безопасности и СД, значит, иметь половину успеха. Осмотревшись, старший группы проследовал в подъезд. Один из помощников пошел за ним, другой заступил на пост вместо убитого ножом немецкого часового. В случае опасности, он должен просигналить наверх и принять неравный бой на себя.

Помощник, проникший в помещение, усыпил и обезоружил дремавшего у телефонных аппаратов дежурного офицера. Старший проследовал в кабинет Хейфица, осветил его направленным светом карманного фонарика, вскрыл сейф.

Он не трогал ни денег, ни награбленных Хейфицем ценностей, среди которых было немало золотых коронок и мостов, вырванных у тех, кто отправлялся на виселицу. Взял лишь заветную папку с секретными документами, расположился с ней на приставном столике. С помощью специальной миниатюрной фотоаппаратуры переснял лист за листом на высокочувствительную пленку. Считанные минуты, и папка снова на прежнем месте. Заперев сейф, поискал, нет ли чего важного в ящиках письменного стола, и покинул здание. За ним последовали и помощники. На опушке леса их ждала партизанская автомашина с немецким номером, а на лесной поляне стоял легкий самолет. Вскоре все трое благополучно пересекли на нем линию фронта.

Хейфиц приходил на службу обычно первым. Выслушивал доклад дежурного о том, как прошла ночь в городе, в окрестностях, не поступало ли указаний из Берлина.

Сегодня никто ему не докладывал. И тогда, возмущенный этим, он сам прошел к дежурному. Офицер крепко спал. «Встать!» — скомандовал Хейфиц, но тот не реагировал. Принялся его тормошить, бил по щекам, кричал на него. В ответ слышал лишь невнятное бормотание.

К девяти часам начали подходить сотрудники. Уже на лестнице раздался голос заместителя Хейфица: «Дежурный, ко мне!» Ворвался в дежурку и заорал во все горло: «Где часовые? Почему не охраняется здание?»

На него шел Хейфиц.

— А я тебя, Пауль, хочу спросить: что все это значит? Молчишь! Ступай и разыщи часовых! Небось пьянствуют с русскими проститутками, сволочи! Найдешь, веди ко мне. Под суд отдам!

Сорокалетний Пауль стремглав бросился на улицу.

Хейфиц, негодуя, проследовал к себе в кабинет. Заметив Альбину, бросил на ходу:

— Зайди, Баронесса!

— Сейчас. Только почту занесу к себе в кабинет. Прихватила по пути в Городской управе, в Русской полиции. — На сердце ее было все еще тревожно. По наблюдениям Раи, Зальцберг все это время не посещал столовую. Не явился в назначенный день и час для встречи с ней. Она терялась в догадках: уехал из Постав? А может быть, находится в состоянии депрессии, вызванной ее разговором с ним?.. А что, если проявил малодушие?..

Войдя к Хейфицу в кабинет, она поинтересовалась:

— Как спали, мой господин?

— Разве не видишь, что в нашем доме происходит?

— Нет, а что такое?

— Исчезли часовые. Дежурный дрыхнет беспробудным сном. И это на посту! С кем я работаю…

Вбежал запыхавшийся Пауль.

— Штапффельфюрер, оба часовые обнаружены за домом.

— Разоружить и ко мне обоих!

— Они убиты, штапффельфюрер!

— Говоришь так, будто ничего особенного не произошло. А кто убил часовых? С какой целью? Стреляли или холодным оружием? Куда ведут следы? Какой же ты офицер, если от страха зуб на зуб не попадает!

— Я поручил кинологам заняться выяснением и розыском преступников с помощью собак, — оправдывался Пауль. — А пока лишь одно ясно: бандиты проникали в здание. В подъезде обнаружены следы их обуви.

Дым стоял коромыслом. Хейфиц не стеснялся в выражениях, угрожал земными и небесными карами и Паулю, и дежурному. Полез в сейф. Осмотрел, так ли все лежит, как было им положено.

— Слава Богу, все на месте, — облегченно вздохнул он и сел за письменный стол.

Альбина мгновенно оценила обстановку. Поняла, что здесь побывали люди из Центра, и была обрадована, что для них все закончилось благополучно. Значит, начатая ею операция завершилась успешно. Наконец, поняла, почему исполнение было поручено не ей, а специалистам: у них и опыт, и аппаратура… Да и не хотели, видно, ею рисковать…

— А вы беспокоились, — сказала она Хейфицу успокаивающе.

— Посмотрим, на что выведет следствие. — Хейфиц открыл ящик стола и ужаснулся. — Да здесь все перерыто. И не надо меня успокаивать, фрейлейн. Их целью было захватить секретные бумаги. Но бандиты просчитались. В столе я не храню их. А чтобы забраться в сейф, необходимо знать код, располагать ключом сложной конфигурации. Моим ключом! А он постоянно при мне!

— Но кто же мог рыться в вашем столе, штапффельфюрер?

— Мало ли у нас врагов в этой стране. Большевистское подполье, партизаны, патриоты-одиночки, ненавидящие «оккупантов» и готовые резать и убивать нашего брата. Дознаются об этом в Берлине, обвинят меня. Не обеспечил надлежащую охрану здания. Не потребовал от подчиненных бдительности. А они самоуспокоились. Вот и произошло то, чего необходимо было не допустить. — И вдруг Хейфиц снова подлетел к сейфу. — Нет, все на месте и порядок не нарушен, — успокоился он.

— Я говорю, вам не о чем беспокоиться.

— А если налетчики все-таки сфотографировали документы? Могли же это сделать? — Теперь мысль его работала именно в этом направлении.

— Выпейте валериановых капель.

— Только не доносите о случившемся Мюллеру, Баронесса. Я знаю, вы его протеже. Впрочем, вам награду за это не дадут и в должности не повысят. А там глядишь, и война завершится, спишет все.

— Перестаньте бредить, штапффельфюрер, черт возьми! — одернула его Альбина. — Я это вам говорю по праву женщины. Dei Zorn dorrt des Menschen Gebein und bricht sein Herz. Гнев человеку крушит голову, крушит сердце.

— Бред… — Хейфиц старался понять Альбину. — Нет, не бред. Либо здесь мы с вами под колпаком, только чьим — не знаю. Либо в моем аппарате завелся партизанский стукач. — Встретив непонимающий взгляд переводчицы, добавил: — Сейчас все объясню. Вспомните. Мы в большой тайне готовили операцию Краковского против партизанского отряда Бати. Но вместо этого партизаны сами разгромили карателей наголову. Тоже бред, по-вашему?

— То было на самом деле. Краковский сам рассказывал мне, как партизаны встретили его огнем и его рота едва ноги унесла. Я тоже удивлена этому.

— Ну так вот, фрейлейн. О том, что мы замышляли против отряда Бати, знали трое — я, Краковский и вы.

— Что же из этого следует? Вы предали или я связана с партизанами? Не мог же Краковский сам предупредить Батю.

— Но ведь кто-то из нас троих донес им?!

— В таком случае, безусловно, донесла я. И на вас, и на себя. Удивляет, как вы, придя к такому выводу, до сих пор держите меня в своем штабе. Давно следовало арестовать и судить по законам военного времени.

— Это сделать никогда не поздно. Но я поделился своими подозрениями, все еще веря тебе и не обвиняя ровным счетом ни в чем.

— Во всем этом, как мне кажется, вы не учли одного: операция «Пурга» против отряда Бати готовилась не один день, и в нее были посвящены не только мы с вами. Да и партизаны за годы войны приумножили свой опыт в борьбе с нами.

Хейфиц задумался. Слова Альбины оказались холодным душем, охладившим его воображение.

— Ты — мудрая женщина, Баронесса, — сказал он.

— Скажите, штапффельфюрер, вам не приходило в голову, что это проделки людей абвера? — подбросила Альбина «муху», чтобы направить его подозрения по ложному следу.

— Ты полагаешь?.. — сделал большие глаза Хейфиц. — Но борьба за обладание информацией происходит наверху, между Канарисом и Шелленбергом. При чем здесь мой отдел?

— Однако, если служба СД на периферии не умеет хранить тайны, значит, ей нельзя доверять снизу доверху, майн гepp…

— Ты с ума сошла, Баронесса! — возмутился Хейфиц.

— Я просто представила себе, чего может добиваться абвер, роясь в бумагах разведки СД, находящихся в вашем сейфе. И пришла к выводу: Канарис ищет доказательства, чтобы подставить Шелленберга и подчинить себе его ведомство!

Альбина встала, чтобы уйти, но в это время вошел Пауль.

— Штапффельфюрер, налетчиков было трое! Они умчались на машине в направлении леса. А вскоре люди слышали, как взлетел самолет и взял курс на Восток, в тыл большевистской армии…

— Но если не партизаны и не подпольщики, то кто же?..

Хейфиц плюхнулся в кресло.

Нервы Альбины были напряжены до предела. Сообщение же это ее обрадовало. Подозрения еще не улика, подумала она. Главное, каратели Краковского отрядом Бати разбиты, а документы с грифом «секретно», хранившиеся в сейфе Хейфица, читают и изучают в Москве.

В тот же день, с опозданием, но Зальцберг вручил ей донесение, подписав его псевдонимом.

— Что случилось, Фриц? — поинтересовалась Альбина.

— Ждал радиограммы от «активистов».

— Получили?

— О приземлении получил. А вот о том, что приступили к выполнению задания — нет. Значит, их не по одиночке отлавливали, а захватили одновременно всех. Конечно, мог бы доложить о вас своему руководству…

— Даже так… Почему же все-таки не предали меня?

— Решил остаться с вами, чтобы хоть как-то замолить свои грехи. Войну-то все равно проиграли. — Фриц махнул рукой. — Будь, что будет!

В кабинете начальника Службы безопасности стояла напряженная тишина. Хейфиц нервно шагал, обдумывая, как бы сломать, наконец, упрямство долговязого парня, стоявшего почти навытяжку и не сводившего с него глаз в ожидании его приговора.

Альбина с первых же минут допроса и по приметам догадалась, что это тот самый парень с птичьим носом, о котором доносил Кривоносый. Его поведение на допросе вызывало в ней горделивое чувство и в то же время беспокойство за него, за его судьбу. Но как ему поможешь?..

— Пока что ты признал лишь свое имя, — обратился к нему Стефан Хейфиц располагающим к разговору тоном. — Но ведь когда-то придется и заговорить. Ты думаешь об этом, мой юный друг? Человек должен заботиться прежде всего о себе, о своей жизни.

— Ничего я вам не скажу. — Сергей сдул спадавшие на глаза волосы. — Да и не о чем мне с вами говорить. Вы — оккупант, я — ваша жертва.

— Я и то о тебе знаю больше: ты любишь рисовать и, должно быть, мечтаешь стать художником. Особенно тебе удаются мои портреты. А еще — карикатуры на Краковского. Кличка у тебя выразительная — Орлик. В ней что-то от мечты стать орлом, парить в небесах. Молчишь, значит, я попал в точку. Ну хорошо, молчи дальше. — Хейфиц подошел к столу, извлек из папки фотографии. — Вот тебе десяток фотокарточек. Внимательно вглядись в каждую из них и назови приятелей, которые состоят с тобой в подпольной группе. Назовешь, я отпущу тебя домой к маме и бабушке.

Взглянув на фото, Сергей подумал: надо же, всех засняли.

— Прижали вы меня, — заговорил Сергей. — Тогда записывайте. Мне знаком лишь этот человек под номером восемь. — Сергей указал на фото.

— Так. Это уже что-то… — обрадовался Хейфиц. — Кто же он? Что знаешь о нем? О его связях? Как настроен?

— Что знаю… Подозрительный он какой-то.

— В каком смысле? — заинтересовался гестаповец.

— Все вынюхивает, высматривает, провоцирует на крамольные разговоры против власти.

— Даже так.

— Следит за всеми — кто куда пошел, один или с кем-нибудь.

— Фамилию его можешь назвать?

— Капустин его фамилия. Кличка — Кривоносый. Живет за оврагом, вблизи железной дорога.

— Оч-чень важно. Рассказывай все, что знаешь о нем.

— О его антифашистской деятельности, что ли? — прикидывался Сергей простачком.

— Именно это я и хочу от тебя слышать, Сергей. И не вообще, а конкретно, — сказал Хейфиц, заметно нервничая.

— Да вам и так, должно быть, обо всем известно.

— Разумеется, я знаю все и обо всех по долгу службы. Но хотел бы услышать это и от тебя, чтобы убедиться в твоей искренности и лояльности к новому режиму. Услышать, что ты раскаиваешься в своих поступках против власти и осуждаешь преступные действия сверстников.

— Капустин — ваш агент, — сказал Сергей убежденно. — Значит, и связи его надо искать в этих стенах. Я так понимаю. С кем-то же он встречается, получает инструктаж, наконец, доносит на других, на тех, кто отстаивает свою землю.

Хейфиц не ожидал такого. «Поистине — страна чудес!» — подумал он. — Какие-то юнцы, а так ловко водят меня за нос, заставляют работать вхолостую целый аппарат. С первых же шагов они распознали в этом Кривоносом, черт бы его побрал, человека, подставленного к ним. Отсюда и не доверяли ему. И как я не понял этого сразу, на первых же явках с ним?

— Заблуждаешься, Сергей, — сказал он. — Такого агента у меня нет. Хотя не скрою, имеется несколько других. Могу и тебя привлечь к этому достойному делу. Тем более матушка твоя об аресте сына даже не догадывается. Не знают о нем и твои дружки.

— Это доносчиком-то быть достойно?

— Ах, какими идеалистами вас здесь воспитали! Время такое, Сергей. Либо ты кого-то, либо кто-то тебя предаст, прибьет. И не тебе рассуждать о достоинстве и чести… Придется передать тебя русской полиции. Она верно служит нам и заставит тебя заговорить.

Над зданием промчались советские штурмовики. Они шли, едва не задевая крыш домов, издавая пугающий рев. Хейфиц подскочил к окну, чтобы взглянуть на них, но их уже и след простыл.

— Радуешься, — сказал он, повернувшись к Сергею и сбросив с себя маску доброжелателя. — Свои, значит, скоро конец войне. Но это — глубокое заблуждение. Заруби себе на носу, щенок: война будет продолжаться до победы Великой Германии!

— То-то у вас коленки дрожат, — съязвил Сергей. — Но драпать все равно придется. Мы вас не звали к себе!

— Молчать, паршивец! — сорвался Хейфиц. Вошедшему на крик эсэсовцу приказал: — Увести этого русского фанатика! Примените третью степень устрашения! И подготовьте его к даче правдивых показаний!

Сергея увели. Он сознавал: будут пытать. И не сдавался, не просил пощады. У Альбины острой болью в сердце отозвалась расправа над ним. «Мы не умираем, мы переходим в вечность! — всплыло в ее памяти. — Держись, Сережа! Я буду стараться тебя спасти!» И уже зрел план в ее голове, но удастся ли его осуществить?..

Хейфиц устало опустился на стул. Задумался. В эти осенние дни сорок четвертого года он особенно остро чувствовал и сознавал, что война позорно проиграна. «Что будет со мной? — задумался он однажды. — Военный альянс великих держав, повергнув Германию ниц, конечно же, распадется. И тогда США и Великобритания возвратятся к прежней политике в отношении Советского Союза. Значит, чтобы выжить, следует подаваться к ним. Но ведь спросят, с чем пришел?.. — Только задав себе этот вопрос, он понял: так вот чем вызвана директива Гиммлера — Розенберга оставлять на оседание в СССР агентуру, обговаривая с ней условия связи… — Тонкий расчет! — обрадовался он своему открытию. — Агентура — наш капитал! Но тогда в нем должна быть и моя разменная монета, мой пфенниг, моя марка, мой агент! Янки и томми должны относиться к таким, как я, с почтением и хорошо платить нам, поскольку лишь мы обладаем уникальным опытом многолетней работы с русскими!»

И Хейфиц взялся за дело. С завидным упорством подбирал наиболее ценных агентов из своей сети, снабжал их фальшивыми документами и реквизированными советскими деньгами, разрабатывал задания и легенды, по которым им предстояло жить, и не только в Белоруссии, но и в Москве, на Урале, во Владивостоке.

Самолеты снова пронеслись над городом Поставы, но уже в обратном, восточном направлении. Они возвращались на свои базы.

— Неужели все? — спросила Баронесса. — Если появились вражеские штурмовики, значит, фронт сегодня ближе, чем вчера. А ведь все мы так надеялись на победу вермахта над большевиками и Советами.

— Не впадайте в панику, фрейлейн! — цыкнул Хейфиц. — Помните, что вы — внучка немецкого барона, заслуги которого перед Отечеством высоко ценит фюрер! — Вызвав своего заместителя, приказал: — Подготовьте архив к возможной эвакуации, Пауль. Да поторапливайтесь, иначе может быть поздно!

— Слушаюсь! — ответил тот.

— Задержанных по подозрению в нелояльности в нам, следует уничтожить. В последний момент, разумеется. Не тащить же их за собой, если придется сменить позиции!

— Слушаюсь! Как прикажете поступить с карателями и агентурой из числа русских? Несколько десятков наберется. Тоже будем ликвидировать?

— Это же наш золотой фонд! — возмутился Хейфиц скудоумием подчиненного, подошел к окну, постоял немного, обдумывая ситуацию. — Распорядитесь обеспечить их оружием и боеприпасами, по возможности, средствами связи. На случай их оседания в этих местах для ведения партизанской войны. Пропитание пусть добывают сами. У населения, силой отбирая его, когда потребуется.

— Слушаюсь!

Оценивая поведение Сергея, Баронесса подумала и о роли Кривоносого, который его выдал. Да, каждый может быть не согласен с властью, ее политикой в собственной стране, но когда земле твоей угрожает беда, вместе со всеми ты должен, обязан встать на ее защиту, за спасение того, что создано ее народом за множество веков, за лучшую долю, которую добивается для себя и для своих потомков эта огромная страна.

Чувствовала она и то, что оставались считанные дни, быть может, часы до прихода советских войск в Поставы. Подумала о необходимости срочно радировать в Центр о панике, которая началась здесь, указать возможные маршруты бегства так бездарно проигравших войну «освободителей человечества».

Нафабрив усики, Гитлер озабоченно смотрел со стены.

Зазвонил телефон. Шеф поднял трубку.

— Штапффельфюрер Хейфиц, — как мог бодрее произнес он. — Так. Так. Наконец-то запеленговали возмутительницу нашего спокойствия! Поздравляю. По какому же адресу рация действовала? Я так и предполагал. Да? Вот как? И часто там бывала? Непременно разберусь с этим. Какие указания? «Пианистку» поручите задержать и доставить ко мне вместе с кодом, шифрами и рацией! «Дирижеров» мы сами найдем! Но смотрите, если упустите!..

Баронесса встревожилась: уж не о ее ли рации идет речь?..

— Скажите, фрейлейн, — обратился к ней гестаповец. — Вы действительно бываете в доме под номером двадцать по улице Песчаная?

— Как-то заходила, — сдерживая тревогу, ответила она.

— У вас что, приятельница живет там или друг?

— Я не вступаю в дружеские отношения с русскими.

— Похвально. Кто же тогда? Маникюрша? Молочница? Прачка?

— Особа, которая неплохо шьет. Мне иногда требуется что-то скроить, пошить. Вы забываете, что я — женщина. Кстати, вы тоже с ней знакомы и довольно хорошо, даже близко.

— Каким образом, фрейлейн? — терялся в догадках Хейфиц.

— Она вами проверена на благонадежность, работает официанткой в нашей столовой и обслуживает вас. Иногда дважды в день. И вы ей улыбаетесь.

— Такая худенькая, симпатичная, всегда приветливая и готовая услужить? — припомнил Хейфиц.

— Вот видите, она вам даже нравится, — старалась шутить Баронесса, хотя ей было не до юмора.

— Так вот. Эта симпатяга оказалась русской радисткой, — пристально наблюдая за реакцией подчиненной, сказал Хейфиц. — И в столовой наверняка собирала информацию о нас. Наши господа офицеры не всегда держат язык за зубами. Чуть подвыпьют, и он у них уже заработал, что колокол. На всю округу звон стоит.

— Вот не подумала бы… А ведь такая женственная.

— А мы с вами такие доверчивые… — Хейфиц нервно заходил по кабинету. — Доктрина фюрера «Дранг нах Остен» потерпела сокрушительный провал, но наши парни продолжают гибнуть на фронте со словами «Хайль Гитлер!». Я же не смог защитить свой сейф! И лишь повторяю вслед за Геббельсом: «Мы еще покажем себя! У Германии будет жизненное пространство, а у каждого немца — бутерброд со шпигом и шнапс!»

У Хейфица не было ничего, кроме интуиции и предчувствия, но он уже начал подозревать Альбину и в любой момент мог арестовать ее. Не поможет и «протекция» Мюллера. Германия для него превыше всего!

Вошел шифровальщик.

— Штапффельфюрер, шифровка из Берлина.

— Оставь, — ответил Хейфиц. Быстро пробежал ее глазами. Нервно зашагал по кабинету. Подал шифровку Альбине. — Ознакомься.

Альбина принялась читать: «Анализ оперативных материалов по Поставам показывает: из горотдела Службы безопасности и СД и разведшколы „Цеппелина“ идет утечка особо секретной информации. Факт первый. Большевики опубликовали у себя и на Западе фотокопии секретных документов, на которых проставлены номера, числящиеся за вашим органом. Факт второй. Под Москвой захвачены и арестованы пять агентов, прошедших подготовку в разведшколе „Цеппелина“ и заброшенных на вражескую территорию. О подготовке их к заброске было известно вашей агентуре. Все это могло произойти в результате бесконтрольности в хранении секретных документов и расхлябанности сотрудников аппарата. Не исключено, что в вашу среду проник тайный лазутчик ОГПУ. Считая факты установленными, штапффельфюреру Хейфицу объявляю о неполном служебном соответствии. Предписываю принять меры к обнаружению лазутчика и наведению строжайшего порядка в делах. Об исполнении докладывать еженедельно. Мюллер».

— Может быть, ошибка? — сказала Альбина, бросив на шефа открытый взгляд и возвращая бумагу.

— Да нет, речь может идти о фотокопиях, а не о подлинниках.

— Тогда как же это могло произойти?

— И ты еще спрашиваешь! Тот, кто рылся в моем столе, побывал и в сейфе. Документы сфотографированы. Понимаешь? Тут действовал профессионал высокого класса. Но как у него оказался мой ключ, если он у меня всегда в кармане? Я наведу здесь порядок! Надеюсь, обергруппенфюрер Мюллер останется мною доволен.

Слова эти будто ножом полоснули по сердцу, но Альбина спокойно сказала:

— Это единственно правильный выход, штапффельфюрер.

Развязка наступила неожиданно.

Воспользовавшись обеденным перерывом, Альбина вскочила на велосипед, помчалась к радистке, чтобы предупредить об опасности и спасти рацию. Но поздно!

Оставив велосипед у калитки расположенного на окраине города одноэтажного домишки и приказав полицаю присмотреть за ним, Альбина ворвалась в дом в тот момент, когда другой полицай заводил радистке руки назад, а эсэсовец намеревался заковать их в наручники.

— Отставить! — скомандовала она по-немецки.

— Я исполняю приказ! — ответил штурмовик.

— Ты что, немецкого языка не понимаешь?!

— Покинь помещение, нам надо объясниться, — повелел эсэсовец полицаю.

Полицай удалился. Баронесса объяснила:

— Штапффельфюрер Хейфиц отменил свой приказ об аресте и сейчас явится сюда, чтобы лично допросить радистку на месте совершения ею преступления, а возможно, и использовать ее в оперативной игре против русских в интересах Великой Германии. Ты же все можешь испортить! Он прислал меня, чтобы не допустить расправы.

— Я верю вам, но и знаю службу, фрейлейн. У меня есть свой начальник!

— Исполняйте, штурмман, приказ последнего!

— Руки назад! — грубо обошелся эсэсовец с радисткой, держа перед собой наручники.

— Выполняй приказ, или разряжу в тебя обойму! — Баронесса выхватила из кобуры «вальтер». Сомнений в ее решимости не было.

— Да вы что — отшатнулся эсэсовец и тоже схватился за кобуру.

— Руки вверх! Ну, смелее, майн гер! — не сводя с него глаз и не отводя дула пистолета, потребовала Альбина. Радистке же приказала по-русски: — Отбери у него оружие!

— Я крикну полицейского! — вырвалось из уст штурммана.

— И на него пуля найдется! — не отступала Баронесса.

Радистка поняла ее замысел, мгновенно разоружила эсэсовца. Баронесса приказала ему лечь на кровать ничком. Вместе они привязали его к кровати веревкой, в рот вставили кляп.

— А теперь, Рая, бери рацию и перебирайся на запасную квартиру, — тихо сказала она. — Дом охраняется двумя полицаями. Пробирайся осторожно, огородами, опушкой леса. Заметай свои следы от овчарок.

— А ты как же? Эсэсовец непременно выдаст тебя.

— Не волнуйся за меня, пожалуйста. Что-нибудь придумаю. В городе не показывайся. Твои приметы известны. Могут схватить.

— Ну вот и конец нашей с тобой дружбе, — взглянула с грустью на боевую подругу Раиса. — Береги себя, дорогая. Возможно, когда-нибудь еще встретимся.

— Еще повоюем, — улыбнулась ей Альбина. — А пока с нового места передай в Центр, что на радиосвязь временно выходить не сможем. Чтобы не надеялись на нас. Объясни, что ввиду сложившихся обстоятельств я ушла в глубокое подполье. На время.

Они расцеловались.

Радистка с рацией в базарной корзине проследовала через запасный выход прямо в огород, а оттуда лишь ей одной известными тропами в заблаговременно подобранное пристанище.

Баронесса, выйдя на улицу, сказала, мирно покуривавшим полицейским:

— Пока не заходите в дом. Штурмман сам позовет вас, когда сочтет нужным.

Полицаи, белорусские мужчины средних лет, ей козырнули, и она, как ни в чем не бывало, помчалась на велосипеде дальше, к себе на квартиру. Один полицай подмигнул другому:

— Небось полюбовница Хейфица…

Альбина спешила, пока не спохватились и не подняли тревогу. Она четко представляла себе, что это провал, что ее часы, а может быть, минуты, сочтены. Словом, с этого момента и ее свобода, и жизнь висели на волоске.

Схватив всегда готовый на этот случай рюкзак с самым необходимым и пристроив его на багажнике велосипеда, Альбина выехала за город, объясняя каждый раз немецким патрулям, что спешит по делам службы в недалеко отстоящее село. Ей желали удачи и благополучного возвращения, удивляясь, как это начальство послало ее одну в такое тревожное время.

Домчав до реки Мядельки, сбросила гестаповскую форму и облачилась в цивильное платье, форму сунула в кусты так, чтобы ее легко могли обнаружить те, кто пойдет по ее следу. Важно, чтобы они подумали, будто она утонула. А там — ищи ветра в поле!

Перейдя реку вброд, Альбина, изнемогая, несла велосипед на себе, затем, оседлав его, углубилась в лес. Она знала расположение партизанских отрядов в окрестностях Постав и направилась в один из них.

Прошла партизанские контрольные посты, но никого не встретила. До землянок добралась, когда уже смеркалось. Партизан и там не застала. Зато обнаружила следы недавних боев — варварски разрушенные землянки, обгорелые деревья и утварь. Вспомнила: здесь побывал со своим карательным отрядом Краковский, прошелся ураганным огнем и мечом.

Сев на землю, притулилась к дереву, чтобы заснуть, но сон долго не приходил. Сначала лесные звуки она принимала за погоню. Вскоре поняла, что это — слуховые галлюцинации. Переживала, что оборвалась связь с Центром. Всю войну снабжала его важной информацией, полученной из первых рук, а тут вдруг провал. Старалась понять, в чем ее и радистки оплошность. А может быть, средства радиолокации стали совершеннее? Волновалась и за судьбу Раи.

Было прохладно и сыро. Решила разжечь костер, но остереглась: как бы не выдал ее огонь. Но вот на душе повеселело. Звездное осеннее небо будто ожило, заговорило, запело. То шли десятки бомбардировщиков в сторону Германии. «Скорее бы пришел конец этой страшной бойне! — пронеслось в голове. — Если бы не война, я бы уже закончила аспирантуру, у меня была бы семья… А сейчас, страшно подумать, нахожусь на волоске от смерти…»

Семья… «Как плохо быть единственным ребенком, — с грустью подумалось ей. — А как хотелось иметь сестренку… У нас с Антошей будет трое ребятишек. И назовем мы их… — подумала она и улыбнулась. — Только бы Антоша был жив. Только бы до Москвы добраться. А там…»

Ветер раскачивал деревья так, что они ударялись друг о друга, издавая при этом причудливые звуки, напоминавшие то волчье завывание, то тяжелую поступь медведя. Было жутко среди этой тьмы и таинственных звуков. Но куда страшнее и трагичнее было оставаться в городе! «Неужели все позади? — подумала она. — И чего только не пережила, чтобы все эти годы каждым своим шагом подтверждать чуждое мне „арийское происхождение“, „верность фюреру, Великой Германии!“. Книгу Гитлера „Майн Кампф“ вызубрила и щеголяла цитатами из нее. Стала набожной больше, чем сам Мартин Лютер, основатель немецкого протестантизма. А уж моральный облик мой — сама безупречность! Даже похотливый Хейфиц не смел ко мне приблизиться, схлопотав однажды пощечину за приставание. Боже, неужели пришел конец страху моему?..»

Альбина задремала уже с рассветом. Сквозь дремоту она услышала шаркающие шаги по лиственному настилу. С каждым мгновением они приближались. Встрепенулась, привстала. Рука потянулась было за пистолетом. Перед нею стоял рослый юноша с запекшейся кровью на лице, в изодранной одежде, едва прикрывавшей тощее тело.

— Госпожа… — удивился он неожиданной встрече.

— Как тебе удалось уйти от этих палачей? — узнав в нем Сергея и приходя в себя от испуга, спросила она.

— А вы не знаете… — усомнился паренек.

— Нет, не знаю. И не могу знать. И все-таки?

— Там исчезла какая-то гестаповка. То ли убил кто ее, то ли партизаны захватили. Все брошены на ее поиск. И эсэсовцы, и полицаи, даже водолазы. Я воспользовался этим, выломал в сарае доску и драпанул. А вы… Вас, что, в последний момент к партизанам заслали, как к нам в подполье Кривоносого?

— Да нет, что ты! — поразилась Альбина такому выводу и подумала, что значит, Хейфиц хватился и разыскивает ее…

— Не вздумайте меня выдать! — не верил ей юноша. — Живым все равно не дамся!

— Я рада, что ты на свободе и горжусь твоей стойкостью, мужеством. А ведь я тоже бежала…

— Бежали к коммунистам?.. — Паренек посмотрел на нее с еще большим недоверием. — А может быть, это вас ищут? Чтобы русские простаки поверили в ваше «бегство» и доверились вам? Что-то вроде Троянского коня из древнегреческой легенды получается. Остроумная затея, ничего не скажешь! Разложить и взорвать отряд Бати изнутри!

— Думай, что хочешь, Сережа. Я не смогу тебя разубедить… Давай двигаться навстречу советским войскам вместе, — предложила женщина. — Или у тебя другие планы?

— Придумали тоже. Мне с вами не по пути!

— Как знаешь.

— А планы… Пережду здесь. Ослаб за дни неволи. Да и недолго ждать осталось прихода наших. А если я пойду, то не с вами! Вы для меня — гестаповка, и, будь у меня оружие, мне следовало бы вас застрелить.

— Ну что же, ты прав, наверное, — проглотила она слова Сергея, как горькую пилюлю.

Баронесса двинулась в путь, оставив юноше велосипед и немного продуктов — хлеб, сало, консервы.

Она брела под моросящим дождем и видела, как по дорогам панически отступали на запад разрозненные подразделения вермахта. Наблюдала и прорыв танковой группы наших войск, преследовавшей их, и от души радовалась этому. Представила себе, как Хейфиц, нагрузив машину «реквизированным» у населения добром, тоже удирает восвояси. Зачем-то же он коллекционировал охотничьи ружья, золотые коронки, монеты. Теперь погоня ей была не страшна. Сейчас просто не до нее ни Службе безопасности, ни абверу.

Устроив привал, мечтала о Москве, с нежностью вспоминала любимого человека. Любовь к нему поддерживала ее все эти годы вынужденной разлуки. Жалела о том, что, уходя на войну, не успела дать согласие стать его женой. Обещала подумать… Ждет ли он ее, какой будет встреча? Грохотала все ближе и ближе артиллерийская канонада, а у нее слезы на глазах: «Думал ли он обо мне?.. А если это лишь моя иллюзорная мечта, и его чувства ко мне изменились?..»

Переходя заросший высоким кустарником овраг, вдруг почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд.

— Госпожа переводчица? — окликнул ее кто-то.

Альбину охватила жуть. Она обернулась, но никого не увидела. И снова тот же голос:

— Так вы можете попасть в плен к большевикам.

— Кто вы, покажитесь!

— А вы уберите свой пистолет.

Из-за дерева вышел Кривоносый. Она сразу узнала в нем агента Хейфица, который предавал подпольщиков. Он был вооружен немецким автоматом и увешан гранатами и напоминал бандита с большой дороги.

— Господи, как же ты напугал меня!

— Вас тоже оставили в этих краях? — спросил он.

— У меня трагедия, Игорь. Я не успела собраться, и они уехали без меня. А догнать уже не было сил, да и не на чем, — «открылась» ему Альбина, как близкому человеку. — Слишком быстро все произошло. Большевистская армия перекрыла все дороги. Удастся ли нашим добраться до Германии?..

— И как это вас не подождали…

— Как ты можешь сомневаться во мне?! — возмутилась девушка. — Ты там не был и не ощутил весь этот ужас, когда все кругом стреляет!

— Я осуждаю ваше начальство. Оно подумало прежде всего о себе. А сейчас куда же путь держите, если не тайна?

— Так. Сама не знаю куда. Наверное, навстречу смерти.

— В таком случае мы с вами уже перешли линию фронта.

— Да? И мы далеко от Постав?

— Километров двадцать пять, пожалуй, будет.

— Господи, что же мне делать? Свои бросили, чужим — не попадайся на глаза, схватят и расправятся. Страшнее положения не придумаешь. Я же — женщина! Мне не нужна война! Мое дело — держать семейный очаг, растить детей, холить мужа. А тут кровь, предательство своих же.

— Да, вас предали. Но успокойтесь, госпожа.

— Извини. Нервы не выдержали. Расчувствовалась. Разоткровенничалась.

— Пойдемте со мной. Я вас не обижу и не предам. Я знаю в этом лесу все тропинки. Вы будете спасены.

— И тебе можно верить? — усомнилась Баронесса.

— И верить, и положиться на меня можете. Служил верой и правдой господину начальнику вашему, а вам — сам Бог велел.

— Только смотри, не наведи на большевиков, — предупредила она, взглянув на него пронизывающим взглядом.

— Я сам боюсь их пуще огня. Они не простят мне ни прошлого, ни настоящего. Да и я с ними не примирюсь.

— А может быть, тебя послали разыскать меня и убить? Я должна знать правду, Игорь, прежде чем довериться тебе.

— Не смешите меня, госпожа. Да и кто мог послать? За что и с какой стати вас убивать? За службу фюреру? Великой Германии?

Баронесса на мгновение задумалась.

— Иди, я последую за тобой! — вдруг приказала она, хотя и сознавала, что делает это против собственного желания и воли. Скорее, по необходимости. Ей важно было выйти из зарослей, определиться на местности, а там и уйти. В конце концов она тоже при оружии и за себя постоять сумеет.

Кривоносый привел ее в банду Краковского. Роттенфюрер СС встретил Альбину приветливо, как старую знакомую, будто только ее здесь и недоставало. Сама же она была в состоянии растерянности, хотя внешне этого не проявляла.

— Не думала, что когда-нибудь встретимся, — слегка улыбнулась она. А в сознании было: застрелить его и застрелиться самой. И все кончено!

— Шеф прислал вас ко мне с какими-то новыми инструкциями? — спросил атаман шайки разбойников и террористов.

— Шеф так спешил вырваться из ада, что забыл о своей подчиненной, соотечественнице, о своем товарище по партии. Пока я бегала за рюкзаком, он и все сослуживцы укатили на служебных машинах вслед за поспешно отступающими войсками.

Альбина поняла, что Краковскому о ее провале неизвестно, и успокоилась. Ну, а в крайнем случае… В крайнем случае, у нее имеется пистолет «вальтер» и ампула с цианистым калием…