Схватка с чудовищами

ВОЗВРАЩЕНИЕ БАРОНЕССЫ

На первом же допросе в Молодечненском управлении НКГБ Баронесса отказалась от дачи показаний, назвала лишь свою фамилию — Альбина Тишауэр и потребовала доложить о ней в Москву.

— Вы что же, немка? — посмотрел на нее с недоумением следователь Сазонов.

— Я — гражданка Германии.

— Почему в таком случае в Москву, а не в Берлин?

— Мне не хотелось бы терять время на объяснения, гражданин следователь, — деликатно ушла от ответа Альбина.

— Вы в плену. И мне решать, как поступить с вами, Тишауэр! — повысил голос Сазонов.

— В таком случае я настаиваю! — твердо сказала женщина.

— Интересно, как бы поступили в гестапо или в абвере, если бы пленная русская потребовала доложить о ней аж самому фюреру?

— Вы вынуждаете меня на откровенность. Мне необходимо передать важные сведения Верховной Ставке СССР. За отказ предоставить мне эту возможность вам придется отвечать перед военным трибуналом. Я ваши порядки знаю и не советую медлить.

— Пугаете?

— Я — немецкая пацифистка. Это вам о чем-нибудь говорит?

— Теперь вы все кричите: «Гитлер капут!» — не поняв значения этого слова, сказал следователь. — Но если настаиваете, я свяжусь с Москвой. Правда, не уверен, поймут ли вас там. Не случалось как-то еще такого, чтобы побежденный диктовал свою волю победителям.

— И все-таки я настаиваю! Речь идет о безопасности вашего государства, несмотря на окончание войны.

Вскоре пришел приказ из Москвы направить Тишауэр в столицу, в распоряжение Ставки. Теряясь в догадках, следователь лично доставил ее на военный аэродром, усадил в трофейный «Юнкере». Согласно заведенному порядку Тишауэр ждал в лучшем случае лагерь для военнопленных, и он упек бы эту тварь в один из них, но приказ есть приказ. Его следует выполнять. Передал «пацифистку» командиру самолета под его личную опеку и ответственность. Из приличия пожелал фрейлейн мягкой посадки. Сообщил в Москву о ее вылете.

Самолетом этого типа Баронесса и раньше летала по заданию гестапо из Берлина в Рим, в Осло. Но этот был оборудован для переброски на восток десантников и поэтому непривычен, некомфортабелен. Полет — всегда риск, она же впервые за эти годы почувствовала себя в безопасности. Не замечала ни рева моторов, ни тряски и болтанки, когда самолет преодолевал воздушные ямы или пробивался сквозь мощные скопления грозовых облаков. Не так уж часто, но все же показывались в них просветы. И тогда, прильнув к иллюминатору, она пыталась разглядеть, как выглядит родная земля. Встречала же безлюдные пепелища на месте деревень и безжизненные руины, где совсем недавно стояли города. Это вызывало гнетущие чувства, тяжелые мысли. «Как же изранена моя земля, как же бедствуют и страдают когда-то полные сил люди!» — размышляла она.

И тогда она старалась понять и осмыслить свое место в войне, поведение в последние недели и месяцы. Побег из Постав — естественная реакция. Но вот банда Краковского? Были возможности побега и оттуда. Чем бы кончилось? Жестокая расправа, ужасная смерть. И тогда не летела бы сейчас в Москву к любимому своему, к маме. Да ведь и отчитаться необходимо…

Посадив машину на военном подмосковном аэродроме, пилот помог Альбине сойти по трапу. Почувствовав под ногами родную землю, Альбина сделала шаг по ней и остановилась. Наступила разрядка нервного и психического напряжения, в котором она пребывала столько лет на чужбине, в фашистском логове. По щекам ручьем потекли слезы. Это были слезы радости. «Неужели Москва?» — не верилось ей.

О том, что ей необходимо передать Советскому Главнокомандованию нечто важное, Баронесса, конечно, сочинила. Не могла же она сказать следователю, что ей срочно надо связаться с Центром, со своей разведслужбой. Это означало бы раскрыть себя, на что она пойти не имела права даже у себя дома.

К самолету подъехала черная «эмка». Из нее вышел майор, который все эти годы поддерживал с нею связь по радио и даже встречался с ней в третьей стране, в Швейцарии, куда она выезжала под предлогом оформления наследства, либо почтить память родителей. Он поблагодарил за то, что она вместе со своей напарницей Раисой сделала для Родины, восхищался ее стойкостью, смелостью, мужеством.

Но были и слезы. Теперь уже горькие, и рыдала она дома, в подушку, чтобы не разбудить, не нарушить покой домочадцев.

Принимавший ее на конспиративной квартире полковник тоже благодарил, но и выразил недоумение в связи с провалом.

— Надо же, в завершающий момент войны Центр не получал важной информации! В результате командование лишилось своих глаз и ушей, а значит, принимались опрометчивые решения, напрасно лилась кровь на фронте.

— Это что, упрек или недоверие ко мне? — спросила она.

— Понимайте, как хотите, — неопределенно ответил службист.

— Как-то нелогично обвинять разведчика в том, что руководством принимались неверные решения.

— В ближайшие дни представьте на мое имя подробный отчет о проделанном за эти годы, о причинах провала. Особо укажите о своих контактах в германских элитных кругах. Выделите из них перспективные для нас в плане их возможной вербовки.

Когда она представила отчет, полковник, бегло просмотрев исписанные ею листы бумаги, и отложив их в сторону, сказал:

— Разберемся с вами. — Вскинул брови, посмотрел недобро. — А сейчас меня интересует, почему вы, вместо того чтобы продолжать радиосеансы из другой точки Постав, предпочли уйти в банду гитлеровского карателя Краковского?

— Вы неверно информированы, — решительно произнесла разведчица. — Мне угрожала расправа со стороны Службы безопасности. Оставаться в этом районном городке, где меня все знали в лицо, я не могла. Я оказалась вынужденной бежать из Постав и укрылась в лесу. Да, мне не повезло: там напоролась на бандита…

— Ну, а из банды почему не бежали?

— Бежать из банды… — усмехнулась Альбина. — Вы не представляете себе, что значит женщине оказаться в среде головорезов!

— Спокойно, Волкова. Я же сказал, во всем разберемся. Это важно и потому, что мне предстоит не только дать оценку вашей работе во вражеском тылу, но и решить вопрос о дальнейшем использовании вас в разведке.

Прошло несколько недель. К дому Антона Валя подходила, как к чему-то родному. Она не раз ходила по этой уютной Большой Андроньевской улице прежде. В школу, в университет, в театр, на каток. Сейчас же на ней отметины войны — дом напротив пострадал от пожара, видимо, вызванного зажигательной бомбой, другой взлетел на воздух от фугасной бомбы.

Но вот затрепетало сердце. Чем ближе к подъезду дома, в котором жил Буслаев, тем сильнее билось оно. «Сегодня воскресенье. У себя ли Антоша? Как встретит меня? Да и жив ли он? А вдруг… Я этого не переживу…» И нетерпение, и радость предстоящей встречи, и опасение — все перемешалось у нее в груди. Переступила порог, как тогда, много лет тому назад, но с куда большим волнением, чем в юности.

— Здравствуй, Антоша!

— Ты… — Антон не верил своим глазам.

— Я. — Валя хотела броситься ему на шею, но удержалась.

— Здравствуй.

— Ты не рад моему приходу?

— Да нет… Я вспоминал тебя. Не верилось, что тебя нет в живых.

— Разве ты не узнал меня на лесном болоте, когда арестовывал?

— Значит, это была ты. Я решил, что обознался. Не мог представить себе, что можешь изменить Родине.

— Может быть, я присяду? — улыбнулась Валентина.

— Да, да, конечно! — спохватился Антон и пододвинул ей кресло. Как бы там ни было, а она его первая любовь.

— А ты все такой же осторожный, — подметила она, присаживаясь. — Значит — контрразведчик…

— Что все-таки с тобой было, Валюша? Как из русской девушки ты вдруг превратилась в немку и даже стала баронессой? Ты вышла замуж за немецкого барона?

— Ты все равно мне не поверишь.

— Отчего же?

— Баронесса… — Валя усмехнулась. — Чтобы снять твои подозрения, буду предельно откровенна.

— Если это государственная тайна, не говори.

— Все было куда сложнее, чем ты думаешь, Антоша. И главное, в этой игре от меня ничего не зависело. Никто не спрашивал — хочу ли, могу ли? Говорили — надо! Родина требует!

— Так бывало. — Антон вспомнил, как сам стал чекистом.

— С радисткой я была заброшена в логово фашистского зверя, в Германию.

— Вот как… — изумился Антон. — Представляю, что тебе пришлось пережить.

— Главное, мне тебя там недоставало, Антоша.

— А мне здесь — тебя.

— Но я никого не осуждаю и ни о чем не жалею… Так вот. В первые же дни войны с Германией меня мобилизовали и определили в одну из дивизий на должность переводчика. Вскоре Особым отделом армии я была направлена на Высшие курсы разведчиков. Учили там такому, о чем прежде я не могла и предполагать. Ну, а дальше… Мною заинтересовались оперативники из внешней разведки. Поселили на конспиративной квартире. Готовили и тренировали по индивидуальной программе. Пока разрабатывалась легенда, по которой мне предстояло жить и работать на Западе, готовились документы, я входила в образ немки, которую предстояло играть в жизни. Через третью страну забросили в Швейцарию как Альбину Тишауэр, внучку скончавшегося немецкого барона. В начале войны эта внучка тайно связалась с нашим посольством в этой стране. Передала записи деда, раскрывающие секретные планы Гитлера в отношении Советского Союза. У меня с ней было поразительное внешнее сходство. Ее тайно переправили в Москву, а меня в Цюрих. По легенде я воспитывалась набожной. Пришлось проштудировать Ветхий и Новый заветы. А теперь задумываюсь: может и в самом деле существует Всевышний…

— Ты рассказываешь так, будто только что вернулась из приятного путешествия, — улыбнулся Антон.

— Легко и просто, когда все позади, — ответила Валя. — Но и сейчас иногда вздрагиваю по ночам, вспоминая пережитое… Короче, из Швейцарии я вскоре перебралась в Германию. И как-то удачно подставилась гестапо. Как «потомственная баронесса» и «чистейшая арийка» была приглашена на работу в Берлинское управление. На это, собственно, и рассчитывали товарищи из разведки. Убедившись, что возможности мои здесь ограничены, попросила перевести меня на работу в Службу безопасности на оккупированные восточные земли. Так оказалась в городе Поставы.

— Отчаянная ты женщина, Валюша, — восхитился Антон.

— Жила все эти годы, как на вулкане… Но самое ужасное, когда в Поставах я встречала ненавидящие взгляды жителей. Казалось, они догадываются, что я русская и видят во мне предательницу. Это обжигало душу. Вот мой дневник. Из него ты многое узнаешь. Почитай на досуге.

То, о чем поведала Валя, не вызывало сомнений.

— Не всякий мужчина выдержал бы такое, — сказал Антон, принимая записную книжку. — Признаюсь, служба в разведке — моя мечта.

— А ты все такой же… — Глаза же Вали говорили: он такой милый, от него исходят неуловимые волны, будоражащие ее чувства, как и прежде… И, как тогда, перед войной, приблизилась к нему и поцеловала, положила руки ему на плечи. — И все-таки ты — мой. — Она старалась ощутить его отношение к себе, разгадать его мысли о ней.

Антон почувствовал нежность ее губ, ласковые руки и сдался, тоже поцеловал. Это воскресило его былые чувства. Хотелось сказать ей: «Любимая, желанная». Но ведь Елену он тоже любит. Да и дочурка привязалась к ней… И вообще, здесь теперь все серьезно завязано…

— Ты не представляешь, как хорошо мне сейчас, — сказала Валя.

— Мне тоже. Ты жива, и у меня дома. Даже не верится. — Было видно, что он любуется ею, ее прекрасным лицом.

— И мы снова вместе. Какое счастье! — радовалась Валя.

— А с Краковским как ты встретилась? — Антон старался перевести разговор на деловую тему, чтобы не распалять себя, не обнадеживать ее.

— Это такая проза! Сейчас мне хочется думать и говорить только о нас с тобой. Смотреть на тебя. Слушать твой голос.

— И все-таки? — настаивал Антон.

— Краковский… Это было мое второе нечеловеческое испытание после гестапо, после Хейфица…

Валя углубилась в себя. Чувствовалось, за недели пребывания дома она не оттаяла. История ее действительно необычна. В самом деле: много ли у нас, да и в мире разведчиц-женщин, на долю которых выпало годами жить среди врагов и постоянно испытывать нависшую над головой нацистскую гильотину, либо приставленный к груди нож бандита?

Валя все-таки ответила Антону:

— Краковский знал меня еще в Поставах как переводчика Хейфица. Все в общем-то складывалось у меня удачно. Как вдруг, уже в дни массового бегства гитлеровцев на Запад, я почувствовала, что опасность подбирается и ко мне. Из Постав ушла за двадцать минут до того, как гестаповцы во главе с Хейфицем ворвались в мою квартиру, чтобы арестовать меня…

— Заподозрили в связи с нашими?

— Запеленговали рацию. Но и этого тоже не исключаю. Вокруг меня вращалось немало всякой шушеры из немцев и русских. Могли быть среди нее и агенты. В результате провала я утратила связь с Центром. Сделала попытку перейти линию фронта. В лесу же напоролась на человека Краковского. Он и привел меня к нему в банду.

— Вот как ларчик открывается… Такое не придумаешь.

— Узнав, что я «отбилась» от своих друзей из Службы безопасности, Краковский посочувствовал мне и даже был обрадован встрече с «верным человеком». Обещал защиту от большевиков, будто мне этого и недоставало. Представь.

— Он наверняка преследовал какую-то корысть.

— Его голубая мечта — перебраться к американцам. И очень рассчитывал на меня. Родословная «баронессы», знание немецкого и английского языков.

— Не знал я в тебе таких качеств, Валюша… — протянул Антон, представив себе, как она находилась среди врагов, сперва — гестаповцев, затем — бандитов. И не дрогнула. — А в Поставах мы с тобой в разное время, но работали, оказывается, в одном здании.

— Выходит, так. — Валя задумалась. — Скажи, милый…

— Да, Валюша, — с особым уважением взглянул на нее Антон.

— В свое время я информировала Центр, что Верховное командование Германии планировало на 1942 год наступление на юг нашей страны, но чтобы закамуфлировать этот замысел, создавало видимость подготовки наступления на Москву. Даже директива была издана на этот счет. Ее кодовое название «Кремль». В целях дезинформации противника была допущена «утечка» ее содержания. Неужели в Москве не догадывались и не понимали, что Гитлер дезориентирует нас. Верховную Ставку, товарища Сталина?

— Понимали, конечно, но, видимо, пренебрегли этим. Так случалось. Кстати, немецкая разведка довольно часто прибегала к дезинформации. Так что нелегко было различить, где правда, а где — ложь. Отсюда и трагические последствия.

— Ты думаешь, товарищ Сталин… Нет, как это могло случиться? Зачем же тогда я жизнью своей рисковала?

— Ничего я не думаю… — Антон снова перевел разговор на другую тему. — Скажи, что с Виктором? Где он? Жив ли? Что делает?

— Понимаю. Будь спокоен, Антоша. И можешь во всем на меня полагаться. Не подведу, не предам, — сказала Валя. — А с Виктором? Как-то не интересовалась я им. Да и он никогда не был объектом моего внимания и тем более увлечения. Так, каток, танцульки… Угости меня чаем. Пить хочется.

— А ведь он тебя ревновал ко мне.

Валя от души рассмеялась.

— Так вот когда открывается тайна того самого синяка под глазом, который мне доставил столько переживаний! Помнишь, как я его запудривала, чтобы ты не напугал публику.

— Помню, как же. Все помню, Валюша, — задумчиво произнес Антон. — И как с тобой отдыхали на Черном море, помню.

— То были прекрасные годы нашей юности!

— Интересно, как бы реагировала Августа Евлампиевна, узнав, что Ромео вдруг стал контрразведчиком, а Джульетта разведчицей.

— Полагаю, что это ее не удивило бы и не огорчило, — сказала Валя. — Она же воспитывала в нас высокие чувства.

— Мне тоже так кажется… Как дальше жить думаешь? — поинтересовался Антон, разливая по граненым стаканам чай и накладывая в стеклянную вазочку яблочное повидло.

— Прямо-таки допрос… — Валя улыбнулась, кокетливо завела глаза, взяла ложечку повидла в рот и запила чаем.

— Не отвечай, если не можешь, не хочешь.

Валя посерьезнела. Отпила еще глоток чаю.

— По правде, Антоша, я только начинаю приходить в себя, — сказала она. — Все допытывались, как случилось, что в критическое для страны время оборвалась моя радиосвязь с Центром? Пережила немало неприятного, пока начальство не убедилось, что это не было предательством или моей трусостью. Тогда наградили боевым орденом. А ведь могли и посадить.

— Сочувствую тебе, Валюша. — Антон вспомнил отношение к нему генерала Петрова, относившегося к людям с подозрительностью.

— А ведь из Постав мне были видны и просчеты нашего руководства, как военного, так и политического.

— Что-то серьезное?

— Ну как же! Была, например, установка сверху: уничтожать все, чтобы ничего не доставалось врагу. И уничтожали. А в результате жители тех же деревень лишились хижин, урожая, скота. Лишились своей опоры и партизаны, подполье. Советские люди жили в условиях жестокости. Если хочешь, двойной жестокости. Немцы жестоко расправлялись с теми, кто шел против них. «Народные мстители» — с каждым, кто их не поддерживал. Чтобы выжить, сами того не желая, они вынуждены были соглашаться работать на гитлеровцев либо на партизан. Своей политикой мы сами толкали порой людей на предательство.

— Ты говоришь страшные вещи.

— Но так было! Или вот другой пример. Затеяли «рельсовую войну» в тылу противника. Генералы из НКГБ возглавили ее. Но при чем рельсы, когда уничтожать следовало вражеские эшелоны! Абсурд! Гитлеровцы быстрехонько восстанавливали путь, и поезда с военной техникой и живой силой благополучно шли на Восточный фронт.

— Ты написала об этом в отчете?

— Написала и целый месяц дрожала. Как бы не привлекли к уголовной ответственности за «клевету» и «дискредитацию» военного и партийного руководства. Оттого и к тебе не сразу пришла.

— Представляю.

— Но все обошлось. Но скажи, Антоша, война кончилась, что дальше? Будет ли легче, достойнее, свободнее житься народу? Сможет ли каждый строить свою жизнь так, как он хочет, или выбор этот, как и до войны, будет навязываться свыше — установками, догмами?..

— Ты затрагиваешь больную и для меня тему, Валюша.

— Но от кого это зависит? Каждый ведь на фронте сражался за лучшую долю — свою, своей семьи, своих близких.

— От людей наших, разумеется, зависит. Миллионы их за войну побывали в разных странах, увидели, как там живут трудящиеся…

— В том-то и дело!

— Постепенно и у нас нарождаются новые силы, полные решимости перестроить жизнь общества на новый лад. Важно не помешать им в этом и даже способствовать их успеху, — высказал свои соображения Антон. — И все-таки, каковы твои планы?

— Мне предложили остаться в разведке, но я, откровенно говоря, подумываю об аспирантуре, о кандидатской диссертации. Ты знаешь, меня всегда интересовала наука. Хочу послужить ей. — Допив чай, спросила: — Ворвалась бесцеремонно в твой дом и даже не поинтересовалась: возможно, ты женат и у тебя семья? — Спросила и подумала: а вдруг женат? Мобилизовала волю, чтобы встретить это с достоинством свободной, ни на что не претендующей женщины.

— Тебе налить еще чаю? — Антон не хотел пока касаться этой темы. Его интересовала сама она, подруга юности.

Не поняв этого, Валя вновь положила руку ему на плечо, посмотрела в глаза, в лицо.

— Как же я мучительно долго шла к этому дню, чтобы увидеть и услышать тебя! А ты не испытываешь такого же чувства единой нашей с тобой судьбы?

«И все-таки она должна знать правду», — промелькнуло в голове Антона. После войны Валя выглядела еще привлекательней. Карие глаза, чувственный рот, губы, которые он когда-то целовал; уютный нос на красивом лице; голос, напоминающий звуки ручья на перекатах; внешнее обаяние, сочетаемое с сердечностью и искренностью, бескорыстием. Она и сейчас ему нравилась. Но выбор сделан. Переборов себя, он тихо, чтобы не обидеть, произнес:

— У меня есть женщина, Валюша.

— Эта твой окончательный выбор? — Голос Вали чуть сник, но в груди еще теплилась надежда.

— Я люблю ее, — признался Антон.

У Валентины дрогнуло сердце. Но иначе, собственно, и быть не могло. Стараясь скрыть чувство досады и сожаления, произнесла по-немецки:

— Andere Hand, anderes Gluck.

— Одному Солнце светит, а другому и месяц не заблестит, — с ходу перевел Антон, хотел что-то сказать, но воздержался.

— Так устроен мир, Антоша. Как же зовут твою избранницу? Чем она занимается? А может быть, ты пошутил? — Ей все еще не верилось, что она упустила любимого мужчину.

— Елена. Врач-терапевт.

— От греческого «факел», «свет». А знаешь, милое имя. Олицетворяет мягкость, нежность, женственность. К тому же она эскулап. Тебе повезло. Желаю тебе большого счастья с ней. А еще пожелаю тебе то, что когда-то желали друг другу наши предки: мира и покоя в душе. А жизненные силы? Ищи их в самом себе.

— Спасибо, Валюша. — Антон понимал, что сказала она так тепло потому, что любит его, и иного пожелать не могла. — Видишь, стопка бумаги? Это письма к тебе. Я три года ждал тебя и, лишь потеряв надежду, женился.

— Ты был женат? — Лицо Вали выражало недоумение.

— Да, и у меня растет дочурка.

— Что-то не пойму: женат, ребенок. И вдруг — Елена.

— Тот брак оказался неудачным. Даже вспоминать не хочется.

— Прости, ради Бога. А с девочкой ты хоть встречаешься?

— Та женщина предала нас обоих. И меня, и дочурку. Возвращаюсь из боевой командировки в Поставы, а она уже с другим. Лейтенанту безопасности предпочла армейского капитана. Вскоре уехала с ним в Германию.

— Так и ребенок с нею? Она — мать.

— Вероню я забрал себе.

— Смело.

— В обмен на жилье. Так та женщина и потребовала: перепишешь на мое имя хату, забирай Веронику, и чтобы я вас не знала!

— Господи! — всплеснула руками Валя. — Ребенок стал для матери разменной монетой! А ты слишком доверчив, Антоша. Впрочем, это — удел добрых людей. Думают, все такие, как они сами. Как же ты, мужчина, будешь воспитывать девочку? Не представляю себе.

— Елена подружилась с Веронечкой, привязалась к ней. Полюбила и готова разделить со мной все заботы о ней.

Валя обняла Антона.

— Не приди похоронка на меня, все было бы иначе. Правда?

— Возможно. — Антон поцеловал Валю.

— Иногда вспоминай меня, Антоша. А эти письма, предназначенные мне, я заберу.

— Интересно ли?

— Сердце не камень, тает. Все, что связано с тобой, мне не безразлично, Антоша. У каждого есть своя звезда на небе.

— Нашей общей звездой была бы та, что ярче всех, — попытался Антон поднять ее настроение.

— Да, конечно, милый. Но мы же расстаемся, любя друг друга. — Она заглянула ему в глаза, обняла, и они застыли в поцелуе.

— Я сохраню в памяти все, что было между нами святого.

Валя взяла письма. Посмотрела Антону в лицо, будто в последний раз. Смахнула набежавшую слезу и ушла. Для нее это была трагическая развязка. Хотела взять свой дневник, но Антон не отдал его. Покинула подъезд и всплакнула. Глотая слезы, говорила себе: «За любовь надо бороться. Я же, я же…»

После ухода Вали Антона охватило оцепенение. Он не мог простить себе, что не дождался окончания войны, когда «пропавшие без вести» или «погибшие» воины порой начинают оживать. Он несказанно рад, что подруга юности жива и невредима и работает с ним в одной системе. И тем большую вину испытывал перед нею за то, что не дождался! Хотя очень и очень ждал, переживал за нее, строил планы совместной жизни.

Но вот подвернулась Лида. Не то, конечно, что Валюша, но не ходить же бобылем до старости лет! А в результате поплатился за свое легкомыслие ее изменой, предательством, стал отцом-одиночкой. И если бы не Елена… Ну что костить себя, коли так случилось! Теперь важно, чтобы не раздвоились чувства к Елене. «Люблю обеих, но принадлежу Елене, а Валя пусть останется первой любовью», — решил он. К Елене он испытывал благодарность за то, что она в трудную минуту разделила с ним любовь и заботы о дочурке. Но удастся ли забыть Валю? Да и способен ли рассудок обуздать чувства?..

Перейдя перекресток, Валя прошла в сквер, села на скамейку. Невдалеке виднелся Андроньевский монастырь. Мимо прогуливались люди, играли в догонялки дети, то и дело наталкиваясь на взрослых и получая от них тумаки. Но она ничего этого не замечала. В сознании всплывали эпизоды из далекого и близкого прошлого. Вот она вместе с Антоном выбираются из-под готовой поглотить их морской волны на пляжную гальку… А это — теплая лунная ночь на берегу, цикады свиристят на все лады, мигают огоньки светлячков. Антон спрашивает, что бы она ответила, если бы он сделал ей предложение стать его женой? Теперь простить себе не может, что ушла от прямого ответа. Быть может, и жизнь ее сложилась бы иначе… А это уже — война, офицерский клуб в Поставах, объяснение абверовца в любви. Неужели Фриц серьезно думал, что я соглашусь на роль его любовницы.

Задумалась: да что она — не женщина? И снова увлажнились глаза. Кого-то война лишила жизни, сделала калекой, осиротила. Ее же лишила счастья. Будь она проклята! Что же делать, как устроить свою жизнь? Напроситься в любовницы? Что дальше? Чем это кончится для нее, для Антоши? Пожалуй, одним: Антон лишится счастья, а его дочурка — доброй женщины. Да и сама она не станет от этого любимой. Зло помноженное на зло дает зло. Да и не для нее это — строить счастье на несчастье других. Но что это: рассудок берет верх над чувствами? Все эти годы жила надеждой, берегла себя для него, единственного, самого любимого…

Вечерело. Валя взглянула на заросшие зеленью монастырские купола. Только что с них взлетела стая галок и, кружась, перестраиваясь на ходу, полетела в сторону парка Лефортово на ночлег. А она думала о своем. «Да, жизнь есть жизнь, и нет у меня зла на него, как и чувства безысходности, — произнесла она вслух. — Господи, помоги рабу своему Антону, сделай его счастливым! Помоги и мне разобраться во всем, пережить и правильно поступить!»

Извлекла из сумочки письма Антона. Пробежала глазами. Отдельные места перечитывала. Он любил, ждал, мечтал построить с нею семью. «Как же нелепо все получилось!» — подумала она с чувством величайшей досады и огорчения. Отрешенно уставилась в одну точку. Долго сидела так. Потом поднялась со скамейки и, устало передвигая будто свинцом налитые ноги, бездумно побрела вокруг монастырской стены. В сотне шагов от нее с грохотом проносились пассажирские и товарные поезда. Из паровозных труб расплывался по округе шлейф черного дыма. Почему-то сосредоточилась на рельсах. Казалось, ее занимало то, что под колесами вагонов они как бы начинают дышать, то приподниматься, то опускаться. Однако это ее не так уж и занимало. Но тогда к чему такой интерес?

Находясь в состоянии прострации, Валя решила приблизиться к ним, но путь преграждал овраг. Она спустилась и, убыстряя шаг, прошла вдоль лощины. Не дойдя до моста через Яузу, сорвалась с горки. Попыталась с ходу взбежать на железнодорожную насыпь, но не тут-то было. Не удержалась, сползла по сыпучему песчаному склону. Дальнейшее ее падение преградила оказавшаяся на пути, брошенная ремонтниками прогнившая шпала. На берегу Яузы дети шумно играли в лапту. Не обращая на них внимания, едва отдышавшись, снова стала карабкаться вверх, но теперь уже цепляясь за камни, либо упираясь в них ногами. Доползла до верхней бровки. Болели от напряжения пальцы рук, стонало от ушибов тело. Но она не чувствовала этого.

Прогремел товарняк в сторону Курского вокзала. Прошел пассажирский в направлении Кавказа. Еще рывок, и Валя подобралась к рельсам. Наконец-то у цели! Вдали показался поезд. Через считанные секунды он будет здесь и… прощай жизнь! Она перекрестилась: «Господи, прости меня грешную!» Поезд находился уже совсем близко. Вскочить, и тут же броситься под колеса, чтобы машинист не успел затормозить состав…

И вдруг откуда-то снизу донесся отчаянный детский крик: «Тону, спасите!..» Валя посмотрела в сторону Яузы. На середине реки барахталась девочка. На берегу беспомощно метались малыши. Это отрезвило. Дети в опасности! Валя мгновенно скатилась с насыпи и оказалась у реки. Сбросив платье, бросилась в воду. Поднырнув под огромную корягу, она вызволила девчушку. Перепуганную насмерть, вынесла на берег, сделала искусственное дыхание, привела в чувство. Отчитала детвору за то, что купаются без присмотра взрослых.

— Спасибо, тетя, — поблагодарила девочка.

— Это не я тебя спасла, а ты меня, — сказала Валя.

— Тетя, а мячик можете достать? — спросил малыш.

Валя сплавала и за ним.

Довольная тем, что сделала доброе дело, подумала: «Трагедия девочки обернулась для меня жизнью. Теперь понимаю, почему Антоша так печется о своей дочурке. И кому я доставила бы радость своей гибелью? Боже, что со мной происходит? От виселицы, уготованной Хейфицем, ушла. Расправу головорезов из банды Краковского избежала. Но как уйдешь от того, к чему стремилась, от любви к милому?..»

По небу расплывался багрянец. Это солнце покидало землю, давая людям отдохнуть от себя. Малыши разбредались по своим квартирам. Прижимая к груди письма Антона, Валя спешила домой, к маме.