Схватка с чудовищами

ГРЕШНИК ИЗ «ЗАКРЫТОГО СЕКТОРА»

Антон летел во Франфуркт-на-Майне. Монотонность полета наводила на разные думы. С чем встретится там? Да и застанет ли Брунова на месте? О чем и как говорить с ним, давно созрело в голове и в общих чертах обговорено с резидентом. Сейчас мысленно отрабатывал лишь отдельные детали.

Нарастала и тревога: уж не нахожусь ли я под «колпаком» контрразведки? Он не раз и не два замечал за собой слежку и выходя из дома, и в пути. Уже привык к этому, знает, как обнаружить филеров и как от них уйти, а когда уходить не следует. В Бонне его могли «сопроводить» до самолета, и тогда сработает оперативная цепочка, во Франкфурте встретят другие.

Но отчего так неспокойно на душе?…

Антон Буслаев любил посещать книжные магазины города, в особенности букинистические. Некоторые из их владельцев знали его в лицо и даже улавливали литературные пристрастия. В одном из них его встретил пожилой, с задумчивым лицом хозяин.

— Для вас, майн герр, я сделал небольшую, но, как мне представляется, интересную подборку книг. Желаете ознакомиться с ней?

— Благодарю вас. С удовольствием.

Антон с интересом просматривал книги. На иных останавливал свое внимание, перелистывал. То были произведения немецких поэтов разных эпох, но заинтересовался он письмами Гёте и Шиллера к современникам.

— Эти два тома я покупаю, — сказал он.

— Vielen Dank! — поблагодарил его хозяин. — А стоить это вам будет на двадцать процентов дешевле, нежели я продаю другим клиентам.

— Себе в убыток? — поднял на него глаза Антон, подумал, уж не подвох ли это со стороны контрразведки. — В чем же для вас выгода? Привлечь русского покупателя?

— Я в неоплатном долгу перед русскими, — ответил хозяин. — Непривычно слышать? Был в плену и помню, как они отказывали себе в еде, отдавая ее тем, кто причинил им столько страданий. Благодаря этому и остался жив. Так что не убыток, а элементарная человеческая благодарность.

Когда хозяин заворачивал книги в бумагу и аккуратно перевязывал их цветной ленточкой, к Антону подошла следом за ним вошедшая в магазин и тоже рывшаяся в книгах симпатичная молодая немка и приятно улыбнулась.

— Простите, пожалуйста, — сказала она по-русски с немецким акцентом, волнуясь. — Вы, как я поняла из разговора с хозяином лавки, из Советского Союза. Я — студентка гуманитарного университета. Изучаю советологию. А скоро должна представить на кафедру реферат по русской литературе XIX века. Не знаю, смею ли я просить вас об одолжении. Не могли бы вы посодействовать в приобретении так необходимого мне собрания сочинений великого русского писателя Федора Достоевского?

— Вас как зовут? — посмотрел ей в лицо Антон.

— Эрика Альтшуль, — улыбнулась немка.

— Очень приятно.

— Деньги на книги у меня имеются. Не беспокойтесь.

Антону Эрика показалась застенчивой, в меру кокетливой.

— Меня радует, что вы изучаете мою страну, мой родной русский язык. И я готов вам помочь. Но мне потребуется время, чтобы связаться с «Межкнигой». Давайте поступим так: оставьте мне свои координаты. Свяжусь с вами, как только получу ответ.

— Превосходно! Я буду с нетерпением ждать звонка. — Вырвав листок из блокнота, Эрика сделала запись и вручила его Антону.

Проверка через доверенное лицо резидентуры показала, что Эрика Альтшуль действительно учится в Боннском университете на IV курсе. Происходит из состоятельной семьи. Спортсменка. Увлекается бадминтоном. Дружна с помощником министра одного из министерств правительства Германии, бывает у него дома и на даче.

— Любопытно, — заключил резидент, внимательно выслушав доклад Антона Буслаева. — Не знаю, представляет ли интерес Эрика. А вот друг ее… — Подумав, сказал: — С литературой помоги, разберись, не подстава ли это, а дальше видно будет, стоит ли ею заниматься.

Связавшись с Эрикой по телефону, Антон проинформировал ее:

— Я звонил в Москву, к сожалению, не обещают полного собрания сочинений Достоевского. Отдельные его произведения, возможно, удастся раздобыть.

— Жаль… — вздохнула Эрика. — А я так хотела иметь всего Достоевского. Но тогда хотя бы основные его работы, если можно.

Она рассказала, что она тяготеет ко всему старорусскому, хотя интересуется и современной русской литературой. А закончит университет, обязательно побывает в Москве, Ленинграде и Киеве. Это ее мечта, которую она непременно осуществит. И поехать туда желала бы со своим другом.

Спустя неделю Антон снова позвонил Эрике, сообщил, что кое-что из книг Достоевского может вручить. Эрика обрадовалась. Попросила, если не трудно, привезти их к ней домой, поскольку недомогает и врачи не разрешают ей выходить на улицу.

Войдя к Эрике, Антон вручил ей «Братьев Карамазовых». Эрика даже подпрыгнула от восторга. Спросила, сколько должна заплатить.

— Это подарок от меня за ваше усердие в русском языке, — сказал он.

— Danke sehr! Презент от русского друга для меня большая честь! Правда, я не думала, что русский дипломат будет столь отзывчив к немецкой студентке… — Преподнесла ему сувенирный карандаш. — Пусть он будет напоминать вам о нашем знакомстве.

Когда Антон собрался уходить, Эрика его остановила.

— Знаете, вы кто? — В глазах его прочитала недоумение. — Вы… Вы — идеал мужчины, о котором женщина может только мечтать. Да, да! Не удивляйтесь! И простите за откровенность и прямодушие.

— Тогда вы — несчастный человек, — усмехнулся Антон.

— Несчастный? Почему же?

— Жить придется сразу с двумя: с мужем, который достанется, и с идеалом мужчины, созданным вашим воображением.

— Вот как… Вы сказали нечто такое, над чем нельзя не задуматься. Вы — философ!

Посетил Антон Эрику и тогда, когда вручал роман Достоевского «Идиот». Однако реакция на этот раз была менее восторженной. Полюбовалась и поставила на книжную полку. Зато угостила Антона фруктовым чаем с бисквитом.

Подсев к нему, сказала:

— А вы правы. Раздваиваться в семейной жизни, значит, не испытать человеческого счастья.

— И какой же выбор вы сделали?

— Сойдусь только с мужчиной, точной копией того, которого себе придумала и которому не смею изменить.

— А если такого не встретите на своем пути?

— Останусь вековухой. Они тоже по-своему счастливы. Есть вообще женщины, которые не стремятся к замужеству.

— Ваш друг отвечает вашим требованиям?

— Н-не совсем. Вот если бы на его качества наложить ваши достоинства, было бы то, что мне надо! — И она звонко рассмеялась.

— Но так в жизни не бывает.

— А в моей жизни может быть! Я умею добиваться цели, — кокетливо произнесла Эрика. — Я не как все! Меня к вам влечет, Антон, а о Клаусе я как-то не думаю. Вижу — хорошо. Не вижу — тоже неплохо.

— Это все иллюзорно, Эрика, — взглянул на нее Антон, стараясь понять ее женскую логику. — Откровенно, мне жаль вас. Я лично не верю в любовь с первого взгляда, как и в чудеса.

Немка взяла со стола конфеты. Одну себе, другую сунула ему в рот. Оба рассмеялись этому.

Поведение Эрики Буслаев обсудил с резидентом. Оно вызывало много вопросов. По-прежнему, однако, не ослабевал и даже возрастал интерес к ее высокопоставленному другу, по последним данным, помощнику министра обороны.

— Такого друга и нам неплохо было бы иметь в этих сферах германского общества, — сказал резидент. — Он, безусловно, в курсе планов в отношении нашего государства и не только своего ведомства, но и стран, входящих в военный блок НАТО. — Спросил с подвохом: — А вдруг Эрика в качестве «предоплаты» за него потребует твоей близости?

— Пошлю к черту! — не задумываясь, ответил Антон.

— Но ведь наша цель — ее друг Клаус. В этом случае потеряем и его, «живой сейф», набитый секретами!

— Как-то не приходило мне в голову такое, Ованес Акопович.

Резидент закурил.

— Я первый медицинский заканчивал. Как сейчас помню, профессор говорил на лекции, что мужчина по своей природе не склонен к моногамии; в мужской сексуальности самой природой заложена смена партнерш — за этим стоит весь биологический путь человечества.

— Это что, теоретическое обоснование того, чтобы не посылать Эрику к черту? — не без ехидства спросил Антон.

— Скорее, информация к размышлению.

— Профессор не сказал, что все это относится к доисторическим временам промискуитетных отношений[17] в становлении человечества, а сейчас на этом держатся гаремы, многоженство, бардаки?

— Я смотрю, ты задумался, Антон. Но ведь и целомудрия в чистом виде не существовало никогда. Все в мире относительно.

— Даже если отбросить нравственность, любые мои действия могут контролироваться техникой.

— Да, опасность эта существует. И схема у контрразведчиков давно отработана убедиться «чистый» ли ты дипломат или разведчик. Ну и перетянуть на свою сторону либо скомпрометировать и объявить «персоной нон-грата».

Самолет, будто птица, парил в облаках, оставляя под крылом поля и леса, города и поселки, а Антона не покидали мысли об Эрике. Кто она? Почему оказалась у букиниста именно в тот момент, когда он посетил магазин? Что это — случайность или его подвела интуиция, наблюдательность? Почему она бесцеремонна с ним? Как узнать, стоит ли за ней кто-нибудь и каковы их намерения в отношении него? Одним словом, вопросы, вопросы. И все без ответов. А надо дознаться! Необходимо!

Во Франкфурт-на-Майне Антон летел будто на встречу со своим прошлым, с тем, что пережил в последние месяцы Великой Отечественной. В аэропорту тщательно проверился. «Наружка» его не встречала. Позвонил по телефону, номер которого был сообщен Бруновым советскому гражданину Миронову. Его расспросили, где он находится, в чем одет, обещали встретить.

Повесив трубку таксофона, Антон в ожидании встречающего стал прохаживаться по тротуару. Мимо с шумом проносились легковушки, автобусы, рефрижераторы. Чопорная фрау выгуливала рыжую таксу. Уборщики в оранжевых жилетах вытряхивали мусор из урн в автоконтейнеры и куда-то увозили. Он же ничего этого не замечал. Занимало другое: какой Кривоносый из себя, узнает ли его. Тогда на исходе последнего года войны в Белоруссии он дважды его видел, да и то какое-то мгновение, в условиях плохой освещенности или из-за деревьев, когда кругом стреляли.

Однажды это было в городе Поставы. Антон застал Кривоносого в его рабочем кабинете, когда тот, озираясь, поспешно набивал мешок секретными бумагами, которые Служба безопасности и СД не успела вывезти в Германию. Услышав окрик «Стоять, руки вверх!» — бросил все. На лице его, слабо освещенном керосиновым фонарем, был испуг, озлобление. Загасив фонарь, открыл беспорядочную стрельбу из автомата и мгновенно исчез за окном. Темнота ночи приняла его в свои объятия. Открывать огонь по нему было бесполезно, важнее было сохранить гестаповские документы для оперативных нужд.

Или вот другой эпизод. Февральским утром того же года в районе Постав Буслаев завершал разгром банды Краковского. Все шло успешно, несмотря на то что валил снег, ограничивая видимость, занося лесные тропы и овраги. И все же нескольким бандитам удалось прорвать цепочку наступавших солдат и осодмильцев и бежать. Среди них промелькнуло знакомое лицо со свернутым набок носом. Бежавший впереди Краковский прокричал: «Кривоносый, Баронесса, поторапливайтесь!» Погоня ничего не дала, бандиты благополучно скрылись.

«Ну, а сейчас как он выглядит? Узнаю ли его?» — подумал Антон, всматриваясь в лица прохожих мужчин.

Встретить же его пришла женщина средних лет, крашенная под блондинку. Убедившись, что он один и фамилия его Миронов, предложила следовать за ней.

Антон спросил:

— Может быть, проедем автобусом?

— Нам недалеко, — сухо ответила блондинка.

— А куда вы меня ведете?

— К кому надо, к тому и идем.

Охота к разговору, таким образом, была отбита. Буслаев молча шел, куда его вели, и вспоминал все, что знал об НТС. История послевоенной эмиграции, размышлял он, это многочисленные и столь же бесплодные попытки выходцев из Советского Союза объединиться в «блоки», «комитеты», «союзы»; это — размежевания и расколы в создававшихся объединениях; это — поиск себя на чужбине, стремление как можно больше и достовернее знать о Родине, воздействовать на происходящие там процессы.

Среди тех, кто выжил, оказался Народно-трудовой союз, НТС. Он был однороднее и сплоченнее других эмигрантских организаций, располагал своим уставом и даже создал собственную программу действий, получил под нее солидную поддержку определенных кругов Запада, в том числе финансовую.

НТС активно пропагандировал свои «солидаристские идеи» через собственные издания «Посев», «Грани», с помощью листовок. Его представители с той же целью сотрудничали с «Радио Свобода». Публикации их носили критическую антисоветскую направленность и должны были формировать в том же духе общественное мнение в эмиграции и на Родине. Отравленные ядом стрелы метались против тех, кто «узурпировал» в Советском Союзе власть. При этом игнорировались бесспорные достижения, совершенные трудом миллионов граждан. Пропаганда эта в какой-то мере отражала реальное положение дел у нас в стране. Но встречались и слишком «вольные» комментарии, происходящие от недостаточной осведомленности людей, оторвавшихся от Отечества.

Однако, сколько Буслаев помнил, политические изыски и умствования деятелей НТС никогда не интересовали органы безопасности. Объектом пристального их внимания было другое — такая структура НТС, как Сектор закрытой работы, своего рода спецслужба. Его сотрудниками являлись те, кто изменил присяге и повернул оружие против своего народа в годы последней войны. Находились они на содержании иностранных разведок, соответственно, хлеб свой отрабатывали под их контролем, ревниво следуя курсу агрессивных кругов Запада.

На протяжении десятилетий наша пресса публиковала факты, свидетельствующие об их «тайной подрывной деятельности» — вербовка и заброска на территорию России агентуры со шпионскими заданиями, провокации в отношении соотечественников, выезжающих за рубеж, попытки склонить их к измене Отечеству, к невозвращению на Родину. Подвергались враждебной обработке и наши моряки, и солдаты.

В Советском Союзе прошло несколько открытых судебных процессов над теми, кто был схвачен с поличным в Москве и других городах.

«Идеи» НТС на российской земле не прижились, поскольку осуществление их возвратило бы нас во вчерашний день, сделало бы Россию зависимым государством. В НТС этого не могли не понимать. Значит, не проповедь этих «идей» была главным делом его руководителей. Кормила Народно-трудовой союз «тайная» деятельность. Издательская, пропагандистская сфера служила ее прикрытием.

Привела женщина Буслаева, как она объяснила, открывая дверь, на конспиративную квартиру «Сектора закрытой работы» НТС. Размещалась она в центре города. Там и состоялась его встреча с Бруновым.

Блондинка поставила перед ними «Смирновскую», закуску.

Брунов сказал, разглядывая гостя:

— А я представлял вас человеком атлетического сложения, этаким нашим русским медведем-увальнем. Как много значит все-таки личное впечатление!

— Нам давно следовало повидаться, — сказал Антон. Вглядываясь в лицо Брунова, подумал: время сказалось и на нем. Но кое-что осталось прежним: кривой нос, выражение глаз. Как и в ту пору, они полны ненависти. И тот же спесивый, надменный вид. Но, может быть, смягчится его сердце, когда услышит зов родной матери?

— Вы правы, — обрадовался Брунов словам гостя. — Одно дело — заочное знакомство. И совсем другое — сидеть так, как мы сейчас с вами, друг против друга. — Он наполнил рюмки. — За наше с вами знакомство, мой друг! За полное взаимопонимание и дальнейшие совместные успехи!

— Прекрасный тост! — Антон пригубил и постарался перевести разговор в нужное ему русло. — Должно быть, достается вам здесь? Все-таки не у себя дома.

Брунов рассмеялся.

— А я как-то не переживаю. Платят неплохо. На харч, выпивку и на жизнь хватает, и ладно! Что же касается таких понятий, как Родина, Отчизна — так это же чистая случайность, что я родился в России, а не в Германии, не во Франции. Пустой звук. Что называется, плюнуть и растереть! Зато здесь — свобода! Что хочу, то и делаю!

— А что, отдачу хозяева разве не требуют? Кто же станет деньги на ветер бросать. Или я что-то не так понимаю?

— Вкалывать, разумеется, приходится. Как говорится, волка ноги кормят. Сегодня здесь, а завтра — там. — Энтеэсовец перевел дух, видно, мерзко было у него на душе от такого разговора. Но он тут же перестроился. — Вы знаете, как я рад нашей с вами встрече! Долгожданной встрече! Дайте я вас обниму.

— Я — тоже. Теперь буду знать, с кем имею дело. Соотечественник! — освобождаясь из объятий, сказал Антон. — Правда, язык ваш несколько отличается от современного русского. Да и акцент иностранный выдает. И это понятно: печать пережитого, расплата за грехи молодости. Извините, конечно.

— А куда деваться? — Брунов допил водку. — Все мы — грешники на этой земле. Как говорится, с кем поведешься, от того и наберешься. Одно плохо, варимся, что называется, в собственном соку. Наш народ — там, в России-матушке, а мы здесь прозябаем. — Взглянул лукаво: — Значит, за дело!

— Ну что ж…

— Итак, как я и писал вам, я буду давать задания, вы их, следовательно, выполнять. Размер гонорара зависит от ценности представленной информации.

— А вдруг не осилю, не сумею, что тогда — расторжение брака?

— Так ведь в основе нашего брака не сделка, а взаимная симпатия. Начнем с простых заданий. По мере приобретения опыта будем усложнять их.

— А если я не согласен? — бросил Антон пробный камень.

Брунов поднял глаза, полные недоумения.

Антон продолжал:

— В этом случае я могу отказаться от вашего предложения?

— Вот как. — В глазах Брунова можно было прочитать тревогу. — Но ведь мы вроде бы договорились. Вы писали мне, что заочно предложение мое принять не в состоянии. Вот оно, ваше письмо, передо мною. Теперь мы встретились. Не устраивает добывание информации по отдельным заданиях, можете создать в Москве одну из молекул Народно-Трудового Союза, и, естественно, возглавить ее. В будущем это вам зачтется.

— Молекул? — Буслаев переспросил, будто не зная, о чем идет речь.

— К химии это отношение не имеет. Так мы называем ячейки НТС, которыми намерены густо покрыть все пространство России от западных до восточных границ.

— И зачем это надо? Что-то вроде мышиной возни.

— Как зачем? Необходимо разбудить русского медведя от спячки. Заставить его шевелиться.

— Предположим, разбудили. Что дальше?

— А дальше… Дальше — покончить с тоталитаризмом, установить Новый порядок!

— Так ведь это уже пытался сделать Гитлер и сломал себе голову.

— Мы пойдем другим путем. Создадим солидаристское государство россиян! Главенство русской нации над всеми другими — вот ключ к возрождению России!

— Крайне националистическое, шовинистическое государство. Все долой, лишь бы дорваться до власти! А тогда… своя рука владыка. Всю жизнь мечтал об этом!

— Я так и знал, что мы с вами найдем общий язык, — не понял Брунов иронии.

— И все-таки вы ошиблись во мне, — сказал Буслаев.

— Да вы шутник, кажется, — не мог взять в толк Брунов.

Буслаев протянул записку Миронова, в которой тот требовал от Брунова оставить его в покое. В противном случае он передаст присланные ему вербовочные письма прессе для широкой огласки перед всем миром. Пусть люди знают, что он провокатор, а вовсе не радетель за народ, каким пытается себя представить.

— Вы что же — не Миронов, — забеспокоился энтеэсовец. — Хитро!

— Я здесь в командировке и заехал по просьбе Миронова.

— Вот как, он на самом деле отказывается?

— У него имеются сомнения…

— Тогда Миронов для меня — загадка.

— Зато вас он неплохо знает.

— Откуда? — удивился энтеэсовец.

— Он знаком с Баронессой…

Брунов с трудом вспомнил ее, а вспомнив, испуганно спросил:

— Баронесса жива?

— Отбыла наказание и осталась в Союзе. Миронов берет у нее уроки разговорной практики немецкого языка.

— Удивительно! А может быть, вы из КГБ? — усомнился Брунов. — Если так, я могу на вас неплохо заработать.

— Теперь понятно, почему Миронов просил меня убедиться в вашей надежности.

— Он что же, подозревает во мне агента КГБ? Или даже ЦРУ? Смешно! Конечно, если Баронесса — эта хитрая немка — на меня наплела Бог весть что, у него могут быть сомнения… Что же его интересует?

— Многое. Пока вы не заложили меня властям, давайте поговорим, как люди. Согласны?

— Ну, — нехотя ответил Брунов.

— Скажите, у вас есть мечта?

— Мечта… — усмехнулся тот. — Если откровенно? Разве что искупаться в речке, на берегу которой прошло мое детство. Старушку-мать повидать.

— За чем же дело стало?

— Хм… Все зависит от того, как пойдут дела в России. Тогда и осуществлю свою мечту.

— Это не про вас сказал Александр Блок? «Господа, вы никогда не знали России и никогда ее не любили!»

— Не скажите, мы — патриоты.

— И ни о чем не жалеете? Ни в чем не раскаиваетесь?

— Вы правы, — ответил Брунов. — Потеряв Родину, невозможно обрести ее в другом месте. Впрочем, мне и здесь неплохо.

— Где хорошо, там и Родина — философия Иванов, родства не помнящих. Согласитесь, у человека должны быть корни, лишь тогда он чувствует себя комфортно. Без них он — бродяга, отступник, предавший самое святое — отца с матерью, могилы предков.

— А я и не возражаю, — согласился Брунов.

Буслаев выложил на стол «звуковое письмо».

— Исполните желание Миронова. Поставьте эту пластинку на проигрыватель. Она доставит вам радость.

В комнате зазвучал старческий женский голос, который Брунов с трудом узнал. Насторожился, мать призывала его перестать скитаться по белу свету и возвратиться в отчий дом. Говорила, что он доставляет ей много страдания, что она нуждается в его теплом сыновнем слове и заботе.

Слова матери пробили у Брунова едва заметную слезу. Захотел даже послать гостинец домой. Попросил Буслаева встретиться с ним на следующий день.

— Пожалейте мать, Капустин, — сказал Антон.

— Баронесса что ли сказала, что я Капустин, а не Брунов? — путаясь в словах, произнес он. — Дурак, что не прикончил ее тогда в лесу. Вот и возвратись: имея такую свидетельницу, сразу в каталажку упрячете. А то и вышку дадите.

— Вы прекрасно знаете, Игорь Сергеевич, деятели, подобные вам, амнистированы еще в 1955 году.

— Хотите склонить меня к явке с повинной? Но в России самим колбасы не хватает. А я пристрастился к ней и к пиву.

— Разве за этим возвращаются сыны Отечества?

— Уж не за тем ли, чтобы снова вкусить коллективизма?

— Наверное, чтобы вернуть себе достоинство и начать жить заново. Или вы полностью оевроперились?

— Да нет, русские корни никуда не денешь. Да что я говорю! — опомнился Капустин. Вставая, сказал в сердцах: — Я покинул ненавистное мне «государство трудящихся». А патриотом остался. И ценю не идеологию, а дух земли предков!

Встал и Антон Буслаев.

— Подпольщиков выдавали гестапо, а после войны сотрудничали с английской, а затем и американской разведкой, даже готовились к заброске в Советский Союз со шпионским заданием тоже из патриотических побуждений? — не без иронии спросил он.

— Вы не знаете условий нашей жизни здесь, на чужбине, — пытался оправдываться энтеэсовец.

— Профессия Иуды — способ выжить?

— Я солидарист-революционер, и мой долг…

— Можете не продолжать, Капустин. Главное для вас, я вижу, борьба против собственного Отечества на стороне его противников. Все остальное — камуфляж, сотканный из «молекул» и «духа предков». Вы — неблагодарный сын и матери своей, и Родины.

— Я член всемирно известной организации, а это требует почтительного к ней отношения с вашей стороны! — повысил голос Капустин.

Буслаева это рассмешило.

— Но мы-то с вами знаем, что это не так. «Славной и известной» ее сделали охочие до сенсаций журналисты. Нет, не патриот вы. И прошлое ваше всегда будет с вами. И никакой вы не идейный борец. А вот будоражить и ломать судьбы людей — мастак, этого от вас не отнимешь. А что касается России… Все, что было и есть в ней, — наша с вами история, а мы — ее родные дети. Кажется, Сергею Прокофьеву принадлежат слова: «Если ты россиянин, ты должен пройти весь путь со своим народом, а не бежать из страны». Кто-кто, а он-то знал жизнь и в России, и на Западе, оставался великим патриотом, несмотря на далеко не однозначное к нему отношение.

Капустин-Брунов вдруг изменился в лице.

— Чего вы с Мироновым от меня добиваетесь?

— Одного: перестаньте ломать судьбы соотечественников! — твердо сказал Буслаев. — Совершите решительный поступок: отойдите от Зла и сотворите Добро.

— Не безгрешен, но все же я человек добрый, — сказал Капустин.

— Святость и греховность — несовместимы, — заметил ему на это Буслаев. — Смысл жизни человека — борьба Добра со Злом, Разума с Безумием, а в конечном счете — Созидание. Что же вы построили, кроме «воздушных замков» и «железного занавеса»?

— У меня все впереди! — ответил Капустин убежденно.

Обращение матери взбудоражило душу Капустина. Но ведь за плечами его немалый груз лихолетья да и последующая деятельность не на пользу стране, в которой родился и вырос. Как быть с этим? Они, будто заноза, проникшая глубоко в тело.

Да, то была измена Родине ради спасения собственной шкуры, рассуждал Буслаев. И Капустин это сознает. Как и то, что вся его дальнейшая жизнь на Западе — продолжение предательства, совершенного на фронте. Наказание? Он сам себя наказал, лишив родительского дома, Отечества, родного русского языка. Письмо Миронова его в какой-то мере отрезвило. Он понял, что между ними — непреодолимая пропасть.

На следующий день Антон прибыл в условленное время по тому же адресу за гостинцем для матери Брунова, да и продолжить разговор, поскольку ему показалось, что у него произошел душевный надлом. Однако Брунова не застал. Все та же блондинка ждать его не рекомендовала. Доверительно сообщила, что он обо всем доложил своему руководству. В случае появления «кагебешника» должен дать знать. Они свяжутся с полицией и организуют захват. И тогда в западных газетах и на телевидении появится сенсационный материал, компрометирующий Советский Союз и его лично.

— Материал? Интересно, о чем же? — спросил он. — Что я сделал доброе дело, привез ему привет с Родины, письмо от старушки-матери?

— Ну как же, вы вербовали Брунова, пытались заставить его работать на Москву. И не только против НТС, но и против государства ФРГ. Это уже криминал, и основательный.

— Какая ложь! — вырвалось у Буслаева.

— Мне так объяснил ваш друг.

— Надо же.

— Кто вас разберет, — вздохнула женщина.

Буслаев сел на ближайший стул. Ему хотелось ясности.

— Но если Брунов задерживается, свяжитесь с его друзьями, уточните, когда он прибудет.

— Не впутывайте меня в свои темные делишки! Я сама из России и вашего брата ой как хорошо знаю! — бурно отреагировала женщина.

— Из Советского Союза? — почему-то переспросил Антон.

— Хотите и у меня все выпытать?

— Можете не отвечать.

— Нет у меня секретов. Даже от КГБ. Всему виновата проклятая война. Девчонкой гитлеровцы насильно вывезли в Германию. Ну и осталась здесь, на Западе, где мне до сих пор все чуждо, — разоткровенничалась блондинка. — Поначалу не возвращалась домой из-за боязни подвергнуться там репрессиям. Так нас здесь запугивали. А потом, когда поняла, что ничего преступного против Родины не совершила, тоже не отважилась. Теперь вот кукую. — С чувством горечи добавила: — Никому я не нужна ни на чужбине, ни дома. А жизнь к закату близится. Врагу не пожелаю такого.

— Значит, не будете звонить начальству?

— Я не желаю оказаться в роли предательницы. Бог не простит мне этого. Да и совесть не позволяет. Вот о Брунове могу сказать: утром он склонял советских моряков к невозвращению на Родину, сейчас же — запускает в эфир очередной радиоблок с записью секретных заданий агентам НТС в России. Прежде шары воздушные с листовками запускал, а теперь вот на радиосвязь поставили. Одним словом, любой бочке — затычка.

— Простите, не понял.

— Что же в том непонятного? Ездит на машине с коротковолновой передвижной радиостанцией и в определенные часы выстреливает в эфир содержимое магнитной ленты с кодированной записью: «Павлу» — сделать то-то, «Петру» — другое, «Анне» — третье. Так что не ждите этого обалдуя.

Послышался щелчок ключа в замке наружной двери.

— Пойдемте, я вас выведу другим ходом.

— Если это Брунов, мне необходимо объясниться с ним.

— Пойдемте, пойдемте! — Женщина взяла Буслаева за руку и потянула за собой к выходу.

— Ну, разве только, чтобы вас не подводить. — И тут же подумал: в случае задержания у меня имеется оправдание; выполнял поручение Миронова. Подтверждение тому — его письмо к Брунову.

Значит, воздушные шары с энтеэсовскими листовками засылал в Советский Союз тоже Капустин, размышлял Буслаев по пути в аэропорт, вспомнив, что ему приходилось иметь с этим дело. Но достиг ли он того, ради чего была задумана встреча с Бруновым? Видимо, да. Хотя бы потому, что отныне он знает: личность его известна, как и почерк, связи. Это должно чему-то научить, а граждан наших оградить от его посягательств.

Брунов — Обручев — Лодейзен. Антон давно обнаружил, что все они незримо связаны между собой. А сейчас? Обручев из игры Лодейзеном давно выведен. Лодейзен лишен агентурного «войска» в Москве и объявлен «персоной нон-грата».

Впервые подумалось: ну а Миронов — новая поросль? К счастью, «дуэт» Брунова с ним не состоялся. Но если «Отряд-P» действительно ожил, ему вновь потребуются Обручевы, а с ними и наводчики, вербовщики. Отсюда, необходим и прочный заслон этому.

Хотелось думать о светлом, радостном, но весь путь до аэропорта Антон помимо своей воли продолжал находиться под впечатлением встречи с сотрудником НТС. Капустин чем-то напоминал ему бывших сослуживцев — Честнейшего, возможно, Телегина. И так же, как они, был бы стукачом генерала-изверга Петрова, подумал он. Но, возможно, Честнейший с Телегиным, оказавшись на Западе, так же, как и Капустин, работали бы на Интеллидженс сервис, на ЦРУ, продавали Отчизну направо и налево за пенсы и центы. Предатель сродни наркоману: попробовав наркотик однажды, продолжает колоться им всю жизнь, пока не наступит полная деградация.

Возвратившись в Бонн и доложив о встрече с Капустиным резиденту по телефону, Антон справился о состоянии здоровья Эрики. Оказалось, она все еще на «домашнем режиме». Уж очень не хотелось идти к ней, но ведь важен ее друг…

Встретила она его в пестром халатике из панбархата. Духи ее напоминали запах сирени. Отчиталась о работе над рефератом. Спросила:

— Это правда, Антон, что Достоевский на Родине не в почете?

— Интересный вопрос, — ухмыльнулся Буслаев.

— Ну как же: он проповедовал смирение и страдания. Это его клич: «Смирись, гордый человек!» Ваш же девиз — борьба!

— Это не совсем так, Эрика. Федор Михайлович — классик русской и мировой литературы. Правда, его произведения нелегки для восприятия, и поэтому не все с первого раза в состоянии их понять. Но он ненавидел страдания и бунтовал против унижения человека страданием, требовал счастья для затравленных жизнью людей. Если хотите, творчество его противоречиво. В нем представлены такие противоборствующие тенденции, как покорность и бунт, примирение и протест. А о самом себе, если помните, и вовсе говорил, что он — самый левый, ибо неуспокаивающийся. И в то же время пугался бунта своих героев.

— Послушайте, милый человек! Может быть, согласитесь стать моим консультантом по Достоевскому? Разумеется, за плату.

— Вам нужен литературовед. Я же по образованию историк. — Вручил ей цветные буклеты «Интуриста». — Изучив их, вы и ваш друг сможете выбрать для путешествия по Советскому Союзу наиболее интересный маршрут.

— Интересно. — Посмотрев буклеты, Эрика сказала: — К сожалению, Клаусу отказали в выезде в СССР.

— Но, может быть, еще разрешат…

— Он тоже надеется. И вообще, у него все сложно. Вам доверительно могу сказать: он ведь — помощник министра обороны. Когда встречаемся, со мной он отдыхает и даже немного болтлив. Я всегда узнаю от него что-нибудь новенькое, этакое пикантное из жизни генералов и даже об их задумках. А на работе ходит по струнке, неразговорчив.

Сказала и ждала реакции Антона. Но он, казалось, не проявил интереса. Тогда она взяла его за руку.

— Пойдемте, покажу, как живет немецкая студентка.

Прошли в смежную комнату. В ней не было роскоши, безделушек, но было чисто и уютно. На столе фрукты, соки, вино, цветы.

— Какое вино предпочитаете? — пригласила она гостя к столу.

— Я не пью, — отказался Антон, чем явно обескуражил хозяйку.

— Тогда вы будете пить сок «Манго». Любовный напиток. — Она наполнила бокалы. Один подала Антону, другой подняла сама. — За исполнение желаний!

— За то, чтобы вы постигли Достоевского! — произнес Антон.

Выпив, Эрика включила радиолу, пригласила гостя на танец. После первого же танца, едва дотянув до дивана, упала на него.

Антон почувствовал себя растерянным, не знал, как помочь ей.

— Вот видите, какая я еще слабая, — сказала Эрика, приходя в себя. — Только от чего же у меня закружилась голова? От вина? От вальса? От вас? Конечно же, от вас! — Она кокетливо улыбнулась.

Антон помог ей сесть. Эрика притянула на диван и его.

— Вам лучше? — спросил Антон.

— Вы рядом, и мне хорошо. — Игриво попыталась пересесть к нему на колени, но Антон успел встать.

— Мне пора ехать, — сказал он.

— Может быть, полежим? Ну, Антон. Вы же — мой идеал.

— В другой раз.

— Ну почему вы такой? — обиделась Эрика. — Если женщина желает близости, мужчина не вправе ей в том отказать.

— Я заехал только за тем, чтобы вручить вам буклеты. — Буслаеву вспомнился разговор с резидентом… И вспомнил свою жену Елену. В нем шла борьба между долгом и честью.

Эрика изучающе посмотрела на него.

— Вы, должно быть, женаты?

— Да.

— И дети есть?

— Да, есть.

— Фу, какой вы, оказывается, сухарь! — фыркнула Эрика.

— У вас имеется друг…

— Он хороший друг, но плохой любовник. Только с вами я могла бы вести себя в постели естественно и полностью раскрыть свои чувства. Испытали бы и вы наслаждение. Мы оба были бы счастливы. Ну, Антон. Прошу вас, — умоляла его Эрика. — Боитесь, разобью семью? Это русская женщина, влюбившись в женатого мужчину, привязывается к нему, строит козни, шантажирует. У немок это не принято.

Антон понимающе посмотрел на нее. В голове же роились мысли, исключающие одна другую. Мысли-раздумья. Эрика хороша собой. Красива, женственна. Глаза светятся от одного общения с ним. И так искренна и открыта в своих желаниях, что не всякий устоит от соблазна. А устояв, потом будет долго жалеть.

— Ну, решайтесь же! — обняв, продолжала умолять она его. — Будьте мужчиной!

Она произнесла это так, будто то был ее последний аргумент. Настойчиво, требовательно и вместе с тем ласково. Ну как тут не пойти навстречу! Санкция резидента имеется. Не прямая, не в порядке приказа, выраженная в деликатной форме, но имеется. Да и Эрика, несмотря на кажущуюся назойливость, не производит отталкивающего впечатления. Она даже нравится ему. Легкое кокетство, игривость всегда нравились ему в женщинах. Но это от эмоций. А если не сердцем, а холодным и здравым умом пораскинуть? Это же ради дела. Но какова конечная цель и стоит ли она того, чтобы разменять себя, осквернить свои чувства к жене? — вдруг спросил он себя. Ведь не Эрика помощник военного министра, а ее друг. Здесь можно обойтись и ценой поменьше, более нравственной. Да и ощущалось в ней что-то едва уловимое, что остановило бы его и в случае, если бы Эрика являлась самим министром.

Антон посмотрел на часы, потом заглянул в ее глаза.

— Ответьте мне, Эрика.

— Вас смущает Клаус? — что-то дрогнуло в ее душе. — Выбросьте его из головы! Если желаете, могу познакомить с ним. И вы убедитесь, что он вам не соперник, и за меня бороться не станет. Он такой человек! Пигалица! Не то, что вы: стройный, сильный, обходительный. У вас, должно быть, немало поклонниц?

— Вам обещали большое вознаграждение? — неожиданно спросил Антон.

— Вознаграждение? — Лицо Эрики вспыхнуло розовым цветом. — О чем вы говорите, Антон? За что? За реферат? Так это же учебная работа, она не оплачивается. Но, может быть, я опубликую его и тогда получу гонорар. Сколько заплатят, не знаю.

— Следовательно, получите сразу две ставки — за русского писателя Достоевского и за советского дипломата Антона. За реферат и донесение. — Увидев замешательство Эрики, сказал: — И все-таки, я пожелаю вам всего самого доброго в жизни.

Антон покинул квартиру Эрики, не дав ей опомниться.

Эрика продолжала оцепенело стоять, осмысливая все, что произошло между ними, оценивая свое поведение. Играла, как могла, но не получилось. Сбросив флер артистизма, набрала номер телефона.

— Он ушел, — доложила она глухо в трубку. — Только что ушел. Нет, не удалось уломать. Я и так, и этак к нему, но он удивительно стойкий мужчина, ни на что не клюнул. От вина даже отказался. Говорит, непьющий. Нет, Клаусом не интересовался. Я старалась вызвать интерес к нему, но он, ну ни в какую! Так что кино не будет. Кинокамеру я не включала.

— Странно… — послышалось из трубки. — Значит, осечка. Ну, что же, будем искать к нему другие подходы.

Но об этом разговоре Эрики Буслаеву стало известно позже.

Придя в посольство, Антон имел намерение доложить обо всем резиденту, но тот только что пришел с явки с агентом и был занят обработкой полученных от него материалов. Лишь спросил:

— Ты чем-то расстроен, Антон?

— Эрика для нас бесперспективна, Ованес Акопович. Она — провокатор чистой воды. Все! Ставлю на ней крест!

Отложив в сторону дела, резидент сказал:

— Зачем же падать духом? Радоваться надо, что разобрался с ней. Плохо, что друга ее мы потеряли. Однако в нашем ремесле опрометчивость смерти подобна. И мы не могли бы доверять агенту, завербованному с подачи провокатора.

— Да, конечно, — окрыленный поддержкой резидента произнес Антон. — Жаль только потерянного на нее времени.

— Как ты можешь так говорить, Антон? Ты обезоружил контрразведку страны пребывания на целую боевую единицу. Эрику уже не смогут подставить нашим ребятам. Все! Она выбита из седла! Перед этим ты «нокаутировал» провокатора от НТС Брунова-Капустина, действовавшего против наших граждан. Ему тоже не оправиться!

— Может быть, ориентировку на Игоря Капустина и Эрику Альтшуль составить для Центра, пока свежо в памяти?

— Это другое дело. И приложи их фото, которые ты негласно сделал. Один экземпляр оставь здесь для внутреннего пользования. Другой отправим в Москву. Пусть это послужит предостережением и для сотрудников советских представительств в Германии, и для наших туристов, выезжающих за рубеж. Озаглавь ориентировку так: «Осторожно, провокаторы!»

— Значит, мой имидж сработал, если решили подловить на увлечении книгами, — все еще не мог успокоиться Антон. — Такая провокация!